Рассуждая в частности о начальной и конечной причине каждого из существ, Сковорода учит, что «век подобен венцу: начало и конец заключается в одной точке, от зерна волос в зерно возвращается… Какое первоначальное основание тварей? — Ничто. Вечная воля, возжелав облечь свои совершенства в видимое явление, из ничего произвела все то, что существует мысленно и телесно. Эти хотения вечной воли оделись в мысленности, мысленности в виды, виды в вещественные образы. Назначено каждому существу, по образу вечного, поприще или вдруг явить свои силы, т. е. излияние невидимого во временной видимости и снова вступить в свое начало, т. е. в свое ничто. Край первый в крав последний есть едино, и это единое есть Бог. Все твари; вся природа суть приятелище, риза, орудие: все это обветшает, свиется, изменится; один дух Божий исполняющий вселенную, пребывает во веки. Богочеловек наш — венец наш: не умирает, но изменяется от смерти в живот, от тления в нетление. Умирают и умерли уже, им же Бог чрево их и слава в студе их. Грядет час и ныне есть, егда мертвые услышать глас Сына Божия, и услышавшие оживут. Аще убо и ныне есть час; то почто наутрие, да тысячу лет, на несколько веков и кругообращений планет откладываем жизнь, смерть, воскресение, суд, глас Сына Божия? Нося уже в себе неугасаемый огонь мучительных желаний и чувствований и неусыпаемый червь угрызений совести, можем ли сказать, что мы еще не осуждены, что глас Сына Божия еще не слышится в нас, что труба Божия еще не низвела в нам Судно страшного, праведного, судящего так, как бы он слышит наше сердце?»
Отвлеченные рассуждения Сковороды о существенном в мире и случайном внутреннем и внешнем, вечно пребывающем и кажущемся лежит в основе его этических взглядов. Все случайное, внешнее и кажущееся — плоть, тление, тень; существенное же, внутреннее есть вечное, Бог. В человеке отражение этого постоянно пребывающего, божественного есть его внутренний нетленный дух, который Сковорода называл иногда «Минервой». «Ибо, как Минерва, по баснословию, рождена из головы Юпитера, так наш дух происходит от Бога». «Так как, — замечает Коваленский, — Бог дает дарования духа не в одну меру, но различно, по различию отраслей всецелого, то людей, вступающих в состояние жизни не по врожденной способности, называл Сковорода людьми без Минервы. Таким образом, видя робкого военачальника, грабителя судью, хвастуна ритора и проч., он с досадой замечал: вот люди без Минервы! Взглянув однажды на изображение Екатерины II, сказал он с движением: вот голова с Минервой»! Истинный человек, т. е. живущей в нем дух или мысль, отражая в себе это вечно пребывающее, небесное, носит вместе с тем в себе и единственно возможную «меру» (критерий) познания Бога, или плана вселенной. Значит, познание есть единственный путь к соединению с вечной основой мира, есть единственная истинная цель, жизни. «Жизнь живет тогда, когда мысль наша, любя истину, любит выслеживать ее тропинки»; «животворить едва истина», и «не ошибся некий мудрец, положивши пределом между ученым и неученым границу мертвого и живого». «Бог от нас ни молитв, ни жертв не хочет принять, если мы не узнали Его», Познание, составляя таким образом цель жизни, есть в тоже время и единственно истинное счастье человека. Сковорода говорит, что «счастье состоит в том, чтобы, узнав настоящую в себе способность, но ней построить свою жизнь. Так многие ученые были бы, может быть, разносчиками, многие судьи — пахарями, военачальники — пастухами в т. д. Отсюда, — продолжает он, — происходит то, что одно и тоже состояние жизни одного ублажает, а другого окаянствует; одного царский венец преукрашает благословением, славой, бессмертием, а другого низвергает во тьму кромешную с проклятием его имени; одного учение возвысило до небес, а другого низвело до ада; одному судейство доставило имя благодетеля, а другому грабителя; одному начальство в похвалу и честь, а другому в хулу и повешение». В духе своей философии Сковорода настаивал на душевном спокойствии и внутреннем равновесии, как на необходимейшем условии счастья человеческого. Но познание же является и единственной основной добродетелью, обусловливающей собою все остальные добродетели. Впрочем, между добродетелью и счастьем, по Сковороде, как и по Сократу, нет существенной разницы, — это две точки зрения на один и тот же предмет.
«Когда солнце, — пишет Ковалевский, — возжегши бесчисленные свечи на смарагдотканной плащанице, предлагало щедрою рукою чувствам Сковороды трапезу; тогда он, принимая чашу забот, не растворенных никакими житейскими попечениями, никакими страстными воздыханиями, никакими суетными развлечениями, и вкушая радости высоким умом, в спокойствии, полном благодушества, говаривал: благодарение всеблаженному Богу, что нужное сделал не трудным, а трудное ненужными»! Это положение, вытекающее из общего теоретического положения Сковороды, что нужно только познание, а познание не трудно (так как оно находятся в воле человека), само было основным положением в его практической морали, из которого он выводить два новых положения: одно касается счастья, другое добродетели. Первое положение такое: «счастье есть человеку самое нужное, но оно же есть и самое нетрудное, если только человек узнает, в чем оно заключается». Второе положение: «трудно быть злым, не трудно быть благим».
Все эти положения практической морали Сковороды, напоминающие собою этику Сократа, которого он ставил себе в образец, были для него, как и для того, не только отвлеченными рассуждениями, но и живой истиной, постепенно применяемой им в своей собственной жизни. Сковорода принадлежит к числу тех немногих моралистов — философов, которые исповедывали свои принципы делом и жизнью и несли на алтарь своего служения не столько избытки от своих духовных дарований, сколько самую душу, кровь своего сердца. Сковорода посвятил всю свою жизнь развитию и распространению своей этической философии, посвятил жизнь в полном смысле слова: ни одной черты в его существовании не было такой, которую можно была призвать его личною, не связанною с тем, что он считал своей миссией. В этом отношении это личности редчайшей ценности.
Чтобы оставить читателя под более полным впечатлением от личности украинского философа, приведем в заключение слова его любимейшего друга в биографа Коваленского, о том, как он молился. «Полуночное время Своворода имел обычай всегда посвящать на молитву, которая в тишине глубокого молчания чувств и природы сопровождалась богомыслием. Тогда он, собрав все чувства и помышления в один круг внутри себя и обозрев оком суда мрачное жилище своего перстного человека, так воззывал их к началу Божию: восстаньте ленивые и всегда низу поникшие помыслы моего ума! Возьмитесь и возвысьтесь на гору вечности. Тут мгновенно открывалась брань, и сердце его делалось полем рати: самолюбие боролось с миродержателем века, светским разумом, с собствеными слабостями человеческой бренности и всеми тварями, сильнейше нападая на его волю, дабы пленить ее и быть подобным Вышнему. Богомыслие, напротив, приглашало его волю к вечному, единому, истинному благу Его, вездесущему, вся исполняющему, и заставляло его облечься ко вся орудия Божия, дабы возмощи ему стати противу козней лжемудрия. Какая брань! Сколько подвигов! Возшумеша и смятошася: надлежало бодрствовать, стоять, мужаться. Небо и ад борются в сердце мудрого, и может ли он быть праздным, без дела, без подвигов, без пользы человечеству? Так же он проводил полуночные часы в бранном ополчении против сил мрачного мира. Воссиявающее утро облекало его в свете победы и в торжестве духа он выходил на поле разделять свое славословие со всей природой».
Печатается по изданию: Н. Стеллецкий. Странствующий украинский философ Г. С. Сковорода. Киев, 1894.
«Украинский Вестник» 1817 г., ч. 6, стр. 108.
«Духовная Беседа», 1863 г., т. XVII, стр. 346.
«Молодик», 1844 г., стр. 43.
Эти стихи помещены в рукописном сборнике Сковороды, «Сад божественных песней», под № 2.
«Молодик», 1843 г., стр. 30.
«Духовная беседа», 1863 г., T. XVII, стр. 345.
По словам Коваленского, Филон Иудейский был в числе «любимейших авторов» Сковороды.
Друзей Сковорода имел и между учителями коллегиума, напр, учителя риторики, Двигубского («Русский Архив» 1872 г., стр. 107).
Несколько страниц из нее помещено в Сионском Вест. 1806 г. ч. III.
«Дух. Беседа», 1863 г., т. XVII, стр. 347.
«Асхань», о познании себя, без имени автора, издана в Петербурге каким — то Антоновским, уже после смерти Сковороды.
Эта моровая язва появилась в Киеве в сентябре 1870 года. Только Михайловский монастырь остался свободен от общего бедствия; на Подоле же оно свирепствовало со страшною силою. Народ пришел в уныние; начальство потеряло голову до такой степени, что губернатор поверил пленному турку, который обещался избавить Киев от заразы. Турок написал на своем языке несколько записок следующего содержания: «Великий Мугамед! На сей раз помилуй ты христиан и спаси их от язвы, ради избавления нашего от плена!» Записки эти были привязаны к шестам и выставлены на колокольнях подольских церквей, но не имели других последствий, кроме возбуждения народного неудовольствия. Гораздо удачнее было другое распоряжение начальства. Город был оцеплен солдатами, но довольно редко, так что это не помешало студентам академии разбежаться от испуга и занести заразу по окрестностям. В это тяжелое время много утешал киевлян своими замечательными проповедями о. Леванда. См. «Киево — Софийск. пр. I Леванда», Киев, 1879 г., стр. 15–20.
Невольно припоминается здесь учение философа Лейбница о монадах в их предоставленной гармонии.
Эта песня помещена в сборнике Сковороды «Сад божественных песней», под № 10.
Из изданий этого «Общества» под руками у нас было сочинение Сковороды: «Дружеский разговор о душевном мире», посвящ. B. C. Тевяшеву.
Г. П. Данилевский. «Украинская Старина», стр. 53.
Магистр Киевской академии, Симеон Рудзинский до того уважал Сковороду, что даже описал и срисовал эту его торбу, оставленную у его отца.
«Русский Архив» 1872 г., стр. 106. 7.
«Софросина, сиречь толкование на вопрос: что вам нужно есть».
Письмо к архиеп. Григорию Конисскому из Нежина, 1769 г.
«О внутреннем человеке». Разговор I. Симфония о народе. Глас II.
См. «Русское Богатство», 1894 г., № 2, стр. 29–52.
«Демон: слышь «Варсава»! (псевдоним Сковороды: по еврейски вар — сын Саввы). Младенческий ум, сердце безобразное, душа, исполненная паучины, не поучающая, но научающая1 Ты ли творец новой славы? — Варсава: мы то, Божиею милостию, рабы Господни и дерзаем благовестить новую славу. — Демон: ныне, не обинуясь, провещаю вину, от чего мое ветхое жилище в мириад крат многолюднее твоего нового? — Варсава: темноречишь! открой, если можешь, откровеннее бездну твоего сердца. — Демон: О, апокалипта! О, странность в слове, стропотность в пути, трудность в деле: вот троеродный источник новой пустыни. — Варсава: и лжешь, и темноречишь! Кто может поднять на пути золото или бисер, мнящий быть нечто бесполезное? Какой тетерев не дерзнет вскочить в сеть или западню, почитая ее рогом изобилия? Какой ягненок не устрашится матери, творящейся волком, и не прильнет к волку, представляя его матерью? Не виню мира, не вини и славы новой!.. Кто же винен? Ты, враже! Ты, украшенная гробница»!1 См. «Телескоп» 1835 г., ч. 26, стр. 168, 169, статья Хиждеу.
Они обессмертили гоголевского Вия.
См. «Отечественные Записки» 1864 г., т. CLIII, стр. 272. Украинский дьяк характерно обрисован Квиткой — Основьяненко в его «Пане — Халявском».
«Заселение харьковского края». Багалея, 1889 г., стр. 26.
См. приложение к переводу «Истории новой философии» Ибервега, сделанному Колубовским.
См. «Вопросы философии в психологии», 1894 г., май, стр. 205 и д., статья Ф. А. Зеленогорского.
«Софросина, сиречь толкование на вопрос: что нам нужно есть».
Из письма к протопопу Залесскому из Обуховки, 1765 года.
Письмо это напечатано, в виде предисловия, при «Баснях харьковских» Сковороды, Москва, 1837 г., с пометкою 1774 года.
См. «Израильский змий».