Комендоры прилегли у заряженных орудий. Плеск волн и привычные удары винта не успокаивали, чудилось, будто они заглушают какие-то далекие звуки. В ушах тревожно звенело от долгого напряжения.
Перед "Авророй" простиралось объятое тьмой море, а за кормой, чуть в стороне, светились неоправданно яркие огни госпитальных судов "Орла" и "Костромы" с красными крестами на гафеле.
- Плывут как на парад.
Было слышно, как сказавший это сплюнул.
Два плавучих светящихся острова раздвигали мрак вызывающе и дразняще. А сверху нависала густая чернь ночи. Лишь в одном месте прорезал ее тонкий кривой серпик месяца.
В телеграфной рубке нервно стучал аппарат. На ленте плясали загадочные знаки - японские разведчики переговаривались. Первым обнаружил русскую эскадру вспомогательный крейсер "Синано-Мару".
"Синано-Мару" в 2 часа 45 минут ночи на 14 мая, находясь в сорока милях на W 1/2 румба к N от Сираса и идя на N, вдруг заметил по левому борту огни парохода, идущего на Ost. При сближении увидел, что на грот-мачте этого судна подняты белый - красный - белый огни. В то время месяц как раз был на востоке, и так как пароход находится на Ost от "Синано-Мару", то наблюдать за ним ему было неудобно. Командир "Синано-Мару" капитан I ранга Нарикава увеличил скорость и, обойдя пароход с кормы, вышел у него по правому борту. В 4 часа 30 минут, подойдя к нему, рассмотрел, что судно имеет три мачты и две трубы и по типу совершенно походит на находящийся в составе русской эскадры вспомогательный крейсер "Днепр"{5}.
Командир "Авроры" утром 14 мая записал в дневнике: "Рассветает рано, признаки рассвета уже в 4 часа. Немного погодя осмотрели не совсем ясный горизонт, ничего не открыв; продолжаем идти 9-узловым ходом.
Около 6 часов утра "Нахимов" доносит, что на горизонте с правой стороны видит неприятельское судно. Через полчаса госпиталь "Кострома", идущий сзади, доносит, что видит четыре неприятельских судна. Итак, японцы напали на наш след сзади и справа и стараются распознать расположение наших судов, но решительного пока ничего не предпринимают.
В 8 часов утра и с "Авроры" на правом траверзе замечен силуэт двухмачтового двухтрубного японца в расстоянии до 92 кабельтовых..."
На этом оборвалась последняя дневниковая запись Евгения Романовича Егорьева.
Пелена тумана раздвигалась, как рваный клочковатый занавес. Ветер уносил обрывки дымчато-серой завесы. Все шире открывался простор взбудораженного волнами Цусимского пролива.
- Они!
Японскую эскадру увидели одновременно на многих кораблях. Не надо было и биноклей, хотя бинокли многократно приблизили противника. Он шел встречным курсом, шел быстро, словно боялся опоздать. На флагманском броненосце "Микаса" бился флаг адмирала Хейхачиро Того.
"Микаса" был ровесником "Авроры" - его спустили на воду в 1900 году. Егорьев задержал бинокль на этом мощном флагмане. Адмирал Того сейчас, наверно, рассматривал русские корабли. Капитан I ранга не раз видел портреты широкоскулого, с по-восточному узкими, буравящими глазами адмирала, вот уже восемь лет командующего эскадрой.
"Сейчас начнется!"
Егорьев не произнес эти слова, они возникли в глубине его сознания, и он словно услышал их.
Противник неудержимо приближался. Того поднял на флагмане сигнал: "Судьба империи зависит от этого боя. Пусть каждый приложит все свои силы".
Егорьев спустился с мостика на палубу. Священник, отец Георгий, торопливо кропил орудия святой водой. Командир, сняв фуражку, шел от группы к группе матросов:
- Встретим свой час достойно! Не посрамим честь свою!
Непокрытая голова, обнажаемая военными лишь в особых случаях, как бы свидетельствовала, что сейчас он наступил, этот особый случай: "Не посрамим честь свою!"
На палубах не было ни суеты, ни тревоги. Все уже отболело, улеглось, и теперь спокойная решимость, готовность ко всему отразились на лицах.
- Не посрамим! - громко ответил комендор Аким Кривоносов и кивнул на орудие: - Попотчуем японца!
Егорьев, не задерживаясь, направился от юта к себе, в носовую часть корабля. На пути, прислоненные к световому люку, лежали носилки для раненых. Рядом стояли ведра с водой на случай пожара. На ведра пошли железные банки из-под машинного масла.
До начала сражения оставались считанные минуты. Молчание сближающихся броненосцев становилось тягостным. Выстрел "Суворова" наконец оборвал молчание. Началось Цусимское сражение!
Сначала "Микаса" на огонь "Суворова" и поддержавших его кораблей отвечал один. По всплескам снарядов флагман вел пристрелку. Пристрелявшись, флагман подал команду другим броненосцам. Сразу вода забурлила, один за другим взметнулись фонтаны из белой кипени брызг, черного дыма и рыжего пламени.
Еще не было попаданий, но уже было ясно, что японцы применили снаряды нового типа, которые взрываются от прикосновения к воде и выбрасывают клубы удушливого, дурманящего дыма.
Скоро весь пролив клокотал смертоносными фонтанами. Они взметались выше корабельных мачт, рассыпались и снова взметались вверх. Эти фонтаны сжимали кольцо вокруг "Суворова". Слева, справа, перед носом, за кормой вырастали белые водяные столбы.
Орудийные стволы изрыгали пламя. Гул нарастал, но даже он не заглушал зловещее шипение воздуха, рассекаемоего снарядами.
На "Суворове" вспыхнули пожары. Из-за дыма невозможно было разглядеть, что горит и насколько это опасно. Пока бой вели броненосцы, крейсерский отряд охранял транспорты. Задача прорваться во Владивосток оставалась в силе.
В 2 часа 25 минут показались крейсеры противника. Они, вероятно, скрывались в дымке острова Коцусима, а теперь на предельной скорости устремились к нашим транспортам, чтобы атаковать их.
"Олег" и "Аврора", чья скорость достигала 23 и 20 узлов и не уступала в скорости японским крейсерам "Читосе", "Кассуге", "Нийтаке", устремились им наперерез.
В десяти кабельтовых от "Авроры" тонул броненосец "Ослябя". Дым и пламя пожирали коробку обезображенного, оставшегося без труб, без башен, без мачт, корабля. Люди - как-никак в команде девятьсот душ! - не успели отплыть от броненосца. Когда стальная громада канула в воду, образовалась гигантская воронка. Она клокотала. Плывущих швырнуло в прожорливый зев этой воронки, и они бессильно завертелись в стремительном, бешеном круговороте.
Матросы "Осляби" гибли на глазах. Им на помощь бросились юркие миноносцы "Бравый" и "Быстрый". "Аврора" прошла чуть в стороне - у правого борта уже взметнулись фонтаны воды. Вражеские снаряды ложились все ближе и ближе.
Большая скорость, умелое маневрирование русских крейсеров мешали японцам пристреляться. Но неожиданно положение осложнилось: неведомо откуда появились "Мацусима", "Ицукусима", "Нанива", "Хасидате", "Сума", "Идзуми".
Теперь японцы наседали на "Олега" и "Аврору" с двух сторон. Два против девяти! Однако численное превосходство противника не остановило крейсеры. Это отметили в своих донесениях японцы: "...около 2 часов 50 минут, заметив появление наших 3-го и 4-го боевых отрядов, "Олег" и "Аврора" пошли на них и начали бой..."
"...около 3 часов судно типа "Аврора" вышло из строя и кинулось на нас..."
Корпус "Авроры" вздрогнул от мощного толчка. В борт ударил снаряд восьмидюймового орудия с "Кассуги". Одновременно на шкафуте - между фок-мачтой и грот-мачтой - пополз по палубе огонь, жадно выбрасывая вверх свои острые, жгучие языки; удушливый дым стлался низко, почти не рассеиваясь. Несколько матросов из пожарного дивизиона, бросившихся с ведрами к огню, отступили - душил кашель, спазмы. Наконец кто-то направил на пламя шланг. Упругий, вздрагивающий, точно живой, шланг ударил тугой струей по палубе. Огонь зашипел, заволакивая шкафут дымом.
Бой разгорался, и было непонятно, как видят и слышат люди в этой кутерьме, в этом грохоте. Между тем "Аврора" маневрировала и не снижала скорости, и огненные всполохи вырывались из стволов ее пушек. И странным показался в суматохе неожиданный, отчаянно прорвавшийся сквозь грохот крик:
- Командир! Командир!
У тех, кто услышал этот крик, первая мысль была заставить замолчать безумца, очевидно контуженного, зовущего в горячке не санитара, а командира крейсера. Но уже через минуту, увидев носилки, сопровождаемые кем-то из офицеров, догадались: да, он. Но что с ним? Убит? Тяжело ранен?
Из дневника судового врача В. С. Кравченко: "В 3 часа 20 минут на носилках был принесен командир крейсера капитан I ранга Е. Р. Егорьев. На его лице играла обычная, слегка насмешливая улыбка. Я тщетно окликнул его: "Евгений Романович!"
Пока санитары перекладывали его на операционный стол, я успел убедиться в отсутствии пульса. Дыхательные движения груди были очень слабы, лицо быстро покрывалось синевой. На голове в области теменных костей виднелось отверстие входной раны, был виден мозг. При исследовании окружности раны под неизмененной кожей на большом протяжении мягко ощупывались осколки черепных костей. Я не стал подробно рассматривать сильно развороченное выходное отверстие на затылке и приказал закрыть рану повязкой. Положение раненого было безнадежно.
В операционной при каждом сотрясении крейсера мигали люстры, подвешенные на шкертах. Запах крови, хлороформа, йода, влажных бинтов заглушал запах гари, жженой одежды, которую разрезали и тут же бросали под операционный стол. Выносить было некогда. Раненые продолжали поступать. Кого приносили, кто приползал, кто ковылял как мог. Многие, получив помощь, возвращались к товарищам, которые вели бой".
Из дневника судового врача В. С. Кравченко (продолжение): "На операционный стол был положен мичман Яковлев: у него оказались две тяжелые рваные раны на левой голени: висели оборванные нервы, сухожилия; кости чудом остались целы. Молодой мичман вел себя молодцом.
...Какой-то матросик принес ко мне на перевязочный пункт оторванную половину черепа (лицо) своего убитого товарища, спрашивая, что с ним делать. Это заметно произвело на всех тяжелое впечатление.
...Я не помню точно часа, кажется между 4 и 5, но был момент, когда вдруг весь перевязочный пункт сразу наполнился грудою стонавших и вздрагивающих тел, среди которых человек семь было принесено уже скончавшимися или смертельно раненными. Тут уж пришлось перевязывать всем, не только фельдшерам и санитарам, но и остальным моим помощникам, перевязывать прямо на палубе".
Израненные, истекали кровью, умирали люди; израненные, с зияющими пробоинами, захлебываясь в потоках хлынувшей воды, задыхаясь в чаду гибельных пожаров, умирали корабли.
На "Суворове" горела штурманская рубка, как шалаш, сложенный из сухих веток. Пламя яростно выпрыгивало из окон, рвалось из тесноты. Какие-то взрывы на палубе - и без того черной, как пепелище, - выбросили вверх клубы дыма, окутавшие корабль сплошной завесой. Казалось, что флагману пришел конец, но, едва приблизились к нему "Ниссин" и "Кассуга", из дымной пелены брызнуло пламя выстрелов. Плавучий пылающий остров остервенело огрызался, не хотел умирать.