— Если бы еще понимать, о чем они пишут… — вздохнула Урсула.
Итак, в их распоряжении были подходящий для работы дом, хорошая радиосвязь с Центром и предложенный Зиркусом архитектор, который, при условии внесения небольшой суммы, был готов взять Рольфа в партнеры. Естественно, он ничего не знал о том, чем занимался немецкий архитектор и его беременная жена. Оставалась нерешенной лишь одна проблема, которая, впрочем, стоила всех остальных. У них по-прежнему не было постоянного вида на жительство. Вновь и вновь приходилось обивать пороги, просить, доказывать, сносить издевательское обращение, вежливо и терпеливо вымаливать продление срока визы. Рольф должен был почти ежедневно наведываться в управление по выдаче виз и уже обзавелся прекрасными связями, например, посылал туда в качестве поручителя Зиркуса, который, в свою очередь доказывал, что без визы его друг не в состоянии как следует работать на благо Великой Польши. Урсула как-то раз в письме к родителям подсчитала количество визитов мужа в различные инстанции. Вышло не менее сорока раз. Промаявшись несколько месяцев, Урсула с Рольфом, наконец, получили визу сроком на год. Таким образом, Рольф успешно решил две стоявшие перед ними трудные задачи: получение визы и обретение легального статуса.
— Это все ты, — говорили ему Урсула. — Я бы не смогла держаться так спокойно и умно. Меня с моим характером давно бы отсюда выставили…
Кроме Урсулы, в Польшу отправился еще один разведчик, болгарин — из тех, с кем она встречалась в Москве. Он должен был установить связи в Силезии, а также создать в стране разведывательную группу. Его жена и дети остались в Москве, и он с трудом обживался в Польше. Урсула встречалась с ним раз в месяц, передавала его донесения в Центр.
…Даже в официальных изданиях этого человека называли под разными именами — и под собственным, и под именем Стоян Владов. А еще он был в разных странах известен как Янко Музыкант, Иван Петров, Станко Кукец, Стоян Владов, «Черный», «Мориц». Настоящее же имя этого человека Никола Василев Попов: так он значится в архивах советской разведки. Хотя и это его имя не совсем то, которое дали ему при крещении.
Никола Попвасилев Зидаров родился 7 (19) августа 1988 года в селе Младеш Бургасского округа Болгарии в семье священника Василия Зидарова. Мальчик был очень талантлив, имел прекрасные музыкальные способности и удивительную память. В 1904 году его отец умирает, семья с трудом перебивается на маленькую пенсию. В 1906 году Никола поступает в Русенское военное училище машинистов Дунайской флотилии. Во время учебы он становится марксистом, вступает в социалистический кружок. После окончания училища увольняется в запас и работает машинистом на железной дороге. Вскоре он переезжает в Пловдив, где знакомится с Василием Коларовым, одним из руководителей Болгарской социал-демократической партии, которая впоследствии становится Болгарской коммунистической партией. В 1914 году Попов вступает в эту партию.
Во время транспортной стачки 1919–1920 гг. Никола арестован и уволен с работы. Тогда он становится музыкантом, играет в городском кинотеатре. Женится на служащей парфюмерной конторы Невене Калистратовой, и в 1921 году они переезжают в Бургас, где он опять играет в оркестре. Там во время Сентябрьского вооруженного восстания возглавляет один из отрядов. После поражения восстания пробирается в Константинополь и связывается с советским консульством. Его отправляют в Москву, но задерживается он там ненадолго.
Вскоре БКП начинает подготовку нового вооруженного восстания. Военный центр партии занимается организацией партизанского движения в стране. Естественно, оружием их снабжает Советский Союз. Переправкой оружия из Одессы по черному морю руководит уже знакомый нам по Китаю Христофор Салнынь, а помогают ему болгары, среди которых будущие сотрудники советской разведки — Иван Винаров, Христо Генчев, Никола Попов. Вскоре произошел провал. Военный патруль нашел партию оружия. На суде (на котором, правда, из 17 подсудимых присутствовало только семь, остальных в зал суда доставить не удалось) Иван Винаров и Никола Попов получили по 5 лет тюрьмы заочно. Впрочем, поставки оружия продолжаются, прибывают в страну и военные специалисты, среди которых все тот же Салнынь. После ускоренного курса военной подготовки в подготовке восстания снова участвует и Попов.
В начале 1927 года Никола под именем хорвата Станко Кукеца приезжает в Париж. Вступает в партийную группу политэмигрантов Французской коммунистической партии, участвует в партийной работе, работает в советском торгпредстве и в МОПРе. Но все это лишь «крыша» для нелегальной деятельности разведчика. Его помощниками в этом деле становятся болгарские коммунисты. А в 1929 году он, вопреки конспирации, вызывает из Болгарии в Париж жену с детьми. Кстати, именно в Париже он получил свой основной псевдоним — его прозвали «Черным» за смуглый цвет лица.
В 1927 году во Франции произошел крупный провал группы резидента Стефана Узданского, в 1931 году — еще один, группы Павла Стучевского. Французские спецслужбы стали уделять особо пристальное внимание деятелям французской компартии. Под наблюдением оказался и Кукец. В сентябре 1931 года он вместе с семьей уезжает в Москву. Некоторое время работает в аппарате Коминтерна, потом возвращается в Разведуправление штаба РККА. Но сначала его направили не работать, а учиться в Военную академию, которую он закончил в 1935 году. После учебы он получил направление в Польшу, в Краков. Теперь его звали Стоян Владов Николов, а его помощницей (по «легенде» — племянницей) стала Петрана Иванова. Сначала он устроился в Париже, потом — в Вене и, наконец, летом или осенью 1936 года, прибыл в Польшу, где купил большой участок земли и открыл садоводческое хозяйство — для прикрытия. В Польше он создал группу под кодовым названием «Монблан».
После начала Второй мировой войны группа продолжала работать. После 22 июня 1941 года его связь с Москвой почти полностью прекратилась, поскольку ни рации, ни радиста в группе не было. Тогда он стал сотрудничать с польским движением Сопротивления. В январе 1943 года Попов был арестован гестапо. Его отправили сначала в Освенцим, затем — в Маутхаузен. Погиб он 13 июля 1944 года в австрийском заме «Хартхайм», где проводились медицинские эксперименты над заключенными.
Таков был болгарин, донесения которого передавала Урсула.
После Китая Европа казалась Урсуле скучной. Она была оторвана от всего, что в течение пяти лет занимало все ее мысли и чувства, а полноценной замены не было. С Рольфом они жили как два товарища, ни разу не поссорившись, у них был сын и общие интересы. Но Урсула чувствовала себя подавленной, а Рольфу было еще тяжелее.
Незадолго до рождения ребенка Урсула отправилась в Краков, чтобы увидеться с Поповым. Краков — прекрасный город, и молодую женщину всегда радовали такие поездки. Она посещала замок, церкви, не забывала и магазины. Однако в этот раз поездка была тяжелой, она быстро уставала, и не оставалось ничего другого, кроме как возвращаться в маленький нетопленый номер на третьем этаже гостиницы.
Пытаясь справиться с плохим настроением, Урсула с грустью думала: «Как жаль, что рождения моего ребенка не ожидают с радостью два человека». Из окна номера она рассеяно наблюдала за домом напротив. Какой-то мужчина стоял у окна, повернувшись в профиль. Внезапно в его объятия скользнула девушка… «Счастливые!» — с завистью вздохнула Урсула.
27 апреля 1936 года в варшавской клинике «Опека» родилась Янина — здоровый, прелестный ребенок. Когда Нине исполнилось четыре дня и ее принесли для кормления, с улицы внезапно донеслась музыка — это был «Интернационал». «Сегодня же Первое Мая!» — вдруг вспомнила Урсула. Она вскочила и с ребенком на руках подбежала к окну. Вдруг ей на плечо легла чья-то рука. Это была главврач, доктор Украинчик. Она посмотрела вниз, на улицу, и тихо сказала:
— Там мои дочери.
Впоследствии Урсула иногда спрашивала себя, не нашли ли ее девочки свой конец в Варшавском гетто?
Рождение Нины обошлось благополучно. В день очередного выхода в эфир Урсула смогла покинуть клинику и добавила к своей ночной радиограмме короткое известие о том, что у нее родилась дочка. Миша был в восторге от сестренки. Теперь Урсула довольно много времени проводила с детьми. Часто они веселились на полянке перед домом. Олло, которая была без ума от девочки, проводила с детьми все время, во всем помогая Урсуле. Присутствие Олло избавляло разведчицу от огромного нервного напряжения— как часто во время своей работы в Китае она жила в тревоге и волнении за Мишу, а ведь теперь у нее на руках было двое. Однако Миша никак не желал признавать Олло.
— Возвращайся назад, в свой Лондон! — кричал мальчик. Он ревел, грубил, но моментально начинал сиять, как только в комнату входила Урсула. Дело дошло до того, что Олло в конце концов ударилась в слезы. Еще бы: она нарадоваться не могла на этого ребенка, а сейчас оказалась не способна завоевать его любовь.
Оказалось, что в Польше свидетельство о рождении выдается только крещеным детям, так что пришлось им отправиться в церковь, и дочка двух неверующих коммунистов стала католичкой. Юргена, приехавшего в гости в июле 1936 года, Урсула упросила быть крестным отцом, а крестной матерью стала Олло. В церкви неправильно записали профессию Юргена: вместо «статистик» написали «статист».
— А в самом деле, какая разница? — хохоча, поддразнивала брата Урсула.
В день возвращения Урсулы с дочкой из клиники их с Рольфом ожидала еще одна большая радость. В гости, на несколько дней приехал Гельмут — у него был отпуск, который он проводил в Европе. Урсула не расспрашивала их старого друга о подробностях его работы, и он тоже не задавал вопросов. Они говорили о политическом положении в Шанхае и Польше, он рассказывал о знакомых. Это была их последняя встреча — больше они не виделись.
Вторым контактом, установленным по поручению Центра (это было еще до рождения Янины), стала группа товарищей в Данциге. Урсула не раз ездила к ним, а зимой 1936 года получила задание: на несколько месяцев перебраться в Данциг, чтобы лучше помогать группе.
В конце 1936 года Данциг официально еще считался «вольным городом», однако эта «вольность» была весьма своеобразной. Здесь, на крошечном пространстве, нацисты повторили все учиненное ими в Германии. «Приобщение» Данцига к господствующей идеологии, которое позднее перешло в кампанию под девизом «Домой, в рейх!» входило в военные планы Гитлера и претворялось в жизнь с методичностью и варварской жестокостью.
Данцигский сенат возглавлял нацист Грайзер, подчиненный нацистскому гауляйтеру Форстеру. Коммунистическая партия Германии была запрещена еще в 1934 году, и сотни ее членов томились в тюрьмах; в 1936 году запретили Социалистическую партию (СПГ), и в 1937 году ликвидировали партию Центра. На общественных зданиях появились флаги со свастикой, в учреждениях красовались портреты Гитлера. Польское население терроризировали, евреев запугивали, преследовали, арестовывали, если они не проявляли готовности «добровольно» покинуть Данциг. Эти меры отразились и на Урсуле. Перед тем, как сесть на скамейку в чудесном парке Олива или войти в магазин, она должна была убедиться, что поблизости нет запрещающей надписи. Некое кафе в Лангфуре поставило дело на особо солидную основу, вывесив объявление: «Здесь не желают видеть евреев, поляков и собак».
Польское правительство, которое, согласно конституции, тоже имело право голоса в Данциге, почти ничего не делало для защиты даже польского меньшинства, не говоря уж об евреях. Лига Наций, когда в нее поступили жалобы в связи с неслыханными посягательствами нацистов на данцигскую конституцию, сочла «целесообразным не вмешиваться во внутренние дела Данцига». СС, СА, полиция и союзы бывших фронтовиков готовились к предстоящей войне. Немецкие и польские коммунисты действовали в подполье, сопротивляясь режиму — мало кто из них остался в живых. В 1949 году, к моменту основания ГДР, в живых оставалось около 65 немецких коммунистов из Данцига; они обитали, главным образом, в старых немецких городах на побережье: Ростоке, Грейфсвальде, Штральзунде и Гревесмюлене.
Польские почтовые служащие, железнодорожники, учителя и рабочие Данцига боролись за свои права и не сдавались, несмотря на нацистские преследования. У Урсулы была связь только с одной группой из шести человек, которым она должна была помогать советами и обеспечивать радиосвязь. Все члены группы были рабочие. Они собирали информацию и готовились к борьбе против нацистов. На данцигской верфи строились подлодки, и из Данцига же военные грузы отправлялись в Испанию. Промышленные предприятия работали на фашистов. В то время работа группы только начиналась, и основную свою задачу она видела в том, чтобы сунуть нацистам хоть какую-нибудь палку в колеса. Руководитель группы был членом Коммунистического союза молодежи. Это был человек лет тридцати, с тонкими чертами лица и каштановыми волосами. Он болел туберкулезом и жил с женой и дочерью в садовом поселке, в маленьком домишке.
Итак, в январе Рольф отправился в Данциг, чтобы подыскать жилье. Он искал отдельный дом — это было удобно для ведения передач. Сам он, однако, не собирался переезжать. Рольф решил остаться в варшавской архитектурной фирме, чтобы не потерять легального положения в стране. Они нашли прелестный домик с садом в 15 минутах езды от Данцига, но уже через неделю этот домик пришлось оставить. Сильный гул глушил и передачу, и прием — как оказалось, причиной тому была расположенная поблизости электростанция. Найти новый дом оказалось очень трудно, и Урсула с детьми въехала в дом-новостройку в том же городском районе Олива.
Помимо других трудностей — Янине было девять месяцев, Мише шесть лет, а тут переезд за переездом — пришлось объясняться с домовладельцем. Ну как объяснить свой переезд через неделю после заключения договора об аренде? Ведь семья оставалась в городе, и к тому же переезд означал потерю квартирной платы, внесенной авансом за несколько недель. Договорились, что Рольф свалит все на свою капризную жену, которая, видите ли, вдруг решила, что с домом слишком много возни и лучше снять квартиру. После этого Рольф вернулся в Варшаву, а Урсула устроилась с Олло и детьми в новом жилище, собрала свой «патефон» — передатчик и начала выходить на связь дважды в неделю.
Квартира была солнечной. В большой комнате было окно с двойными рамами, между которыми оставалось широкое пустое пространство — для цветов. Там поставили коляску, в которой Янина часами спала или играла. В Данциге Мише исполнилось шесть лет. Семья отпраздновала этот знаменательный день первым в его жизни посещением театра!
Но многоквартирный дом внушал Урсуле и определенные опасения. Ей еще никогда не приходилось работать в такой обстановке. Она сразу же постаралась навести справки о других жильцах. Этажом выше жил какой-то чинуша из нацистской партии. Его жена, пропадавшая от скуки, любила поболтать и посплетничать — в частности, и о том, кто живет в доме. Объектом для излияния своих домыслов она обычно выбирала Урсулу, загруженную домашними обязанностями мать семейства.
Однажды ночью, расшифровав только что принятое сообщение, Урсула решила, что получила радиограмму, адресованную кому-то другому. Разве не могло такого случиться? Но как раз эта радиограмма начиналась с личного обращения «Дорогая Соня» и гласила: «Народный Комиссариат обороны постановил наградить Вас орденом Красного Знамени. Сердечно поздравляем Вас и желаем дальнейших успехов в работе. Директор». Урсула была в растерянности. Она считала, что этим боевым орденом награждают за особое мужество, проявленное во время революции или гражданской войны, на фронте, и не могла понять, почему наградили ее. Потом на смену смущению пришло чувство радости, смешанное с тревогой: «А не переоценивают ли мою скромную особу?»
Но за радостью тут же пришла беда. Утром, выйдя за покупками, Урсула встретилась с супругой нациста.
— Мой муж сейчас в командировке, — сразу же сообщила женщина. Они поболтали о холодной погоде и — неисчерпаемая тема — перешли на милых соседей. Между прочим, соседка спросила:
— Ваш радиоприемник тоже так часто барахлит? Прошлой ночью опять ничего не было слышно!
— Я ничего такого не заметила, — ответила Урсула, внутренне напрягшись. — А в котором часу это было?
Соседка назвала время.
— Ну, так поздно я никогда не слушаю радио. В этот час я давно уже сплю.
Но соседка знала некую жгучую тайну и не могла утерпеть, чтобы не поделиться. Чуть наклонившись, она сообщила полушепотом:
— Мой муж говорит, кто-то тайком работает с передатчиком, где-то совсем недалеко от нас. Он позаботится, чтобы в пятницу оцепили и обыскали наш квартал. К тому времени он как раз вернется.
Никогда в своей жизни, ни до того, ни после, Урсула не была так близко к провалу. Если бы не случайный разговор с глупой женой нациста, в пятницу она была бы уже в полиции, а в субботу, вероятно, в гестапо. Впрочем, осознание опасности пришло значительно позже. Сейчас она была спокойна, мысль работала четко.
«До пятницы еще остается время на один сеанс связи» — размышляла Урсула. С точностью до секунды она высчитала, как быстро удастся, в случае облавы, спрятать «патефон» и сжечь бумагу. Впрочем, что толку? Помехи от передатчика, все равно выдали бы ее с головой.
Время сеанса приближалось. Дом не был оцеплен, у нациста наверху темно. Впрочем, в этом не было ничего удивительного: вероятнее всего, запеленговали и уже потом оцепили бы квартал, а не отдельный дом. Прием был отчетливый, так что времени на сеанс ушло мало. Урсула сообщила, что пока не сможет больше вести передачи, но что в четверг или субботу еще сможет выйти на связь. На следующий день разведчица отнесла «патефон» — передатчик к одному из товарищей.
Ответ от Центра, который был повторен несколько раз, она получила в четверг. Урсула ничего не передавала и даже не смогла подтвердить прием. Центр приказал вернуться в Польшу. В Данциге она пробыла примерно четыре месяца.
Позднее, приобретя более солидный опыт работы, Урсула анализировала все, что она делала «не так». Ведь нетрудно было догадаться, что в новых кварталах селятся, в основном, нацисты. А уж коль скоро ее угораздило выбрать этот район, надо было вести передачи поздно ночью, когда никто уже ну слушает радио. Это просто чудо, что она вовремя обо всем узнала. И надо же было сообразить еще раз потом радировать из собственной квартиры — она прямо-таки нарывалась на арест! Надо было перенести передатчик к кому-нибудь из их группы и провести сеанс оттуда. «Как все это было легкомысленно!» — думала Урсула потом. Но тогда она не предавалась подобным размышлениям и считала, что делает все очень хорошо.
Вернувшись в марте 1937 года в Польшу, Урсула и Рольф поселились в другом предместье, в сорока минутах езды на автобусе от Варшавы. Это был дом в лесу на две семьи с садом, верхний его этаж пустовал. В этом домике, в середине мая, разведчица получила из Центра известие, что некий товарищ будет ждать ее в Варшаве на главной улице Новы Свят в такое-то время на таком-то углу. Никаких внешних условных примет не нужно.
Как всегда, Урсула оказалась на месте минута в минуту. Она была убеждена, что пунктуальность — одно из необходимых условий нелегальной работы. Некоторое время молодая женщина прогуливалась взад и вперед, а потом… потом с трудом удержалась от того, чтобы радостно поздороваться с подходившим к ней человеком! Еще бы, ведь это был Туманян! Он приехал, чтобы проконтролировать работу разведчиков.
Туманян провел в Варшаве несколько дней. Домик Урсулы ему понравился. Войдя в комнату, он огляделся и, улыбаясь, заявил: