— Позвольте мне, чужестранцу, в вашем лице предложить тост за французских женщин!
В то „отжитое время“ „русские бояре“ имели репутацию.
Тост был принят благосклонно, француженки выразили желание чокнуться, было спрошено вино. Сухово-Кобылин присел к их столу, и завязался разговор.
Молодая француженка жаловалась, что она не может найти занятий.
— Поезжайте для этого в Россию. Вы найдете себе отличное место. Хотите, я вам дам рекомендацию? Я знаю в Петербурге лучшую портниху, Андрие первую, — у нее всегда шьет моя родня. Она меня знает отлично. Хотите, я вам напишу к ней рекомендательное письмо?
Сухово-Кобылин тут же, в ресторане, написал рекомендацию молодой женщине.
На этом знакомство кончилось.
Они расстались и больше в Париже не встретились.
Но в те времена верили еще в „русских бояр“.
Прошел год.
Однажды Сухово-Кобылин зашел в Петербурге к Андрие с поручениями сестры из деревни.
Поручение было исполнено, и Сухово-Кобылин уходил уже из магазина, как вдруг к нему подошла удивительно красивая женщина, служащая в магазине.
Лицо ее было как будто знакомо.
— Вы меня не узнаете? — улыбаясь, спросила она. — Я Симонн Диманш, помните, та самая француженка, которой год тому назад вы дали рекомендацию к этой фирме. Я поехала и благодаря вашей рекомендации получила место.
Она была очень красива.
— Но нам надо встретиться. Вы расскажете мне все подробно. Как бы это сделать? Не хотите ли со мной пообедать на этих днях? — спросил Сухово-Кобылин.
— У меня только один свободный вечер в неделю. Четверг. Как раз сегодня.
— Превосходно. Я отозван сегодня на обед. Но я пошлю записку, что болен, и мы обедаем вместе!
Они обедали в кабинете лучшего в те времена французского ресторана в Петербурге.
За обедом красавица француженка окончательно вскружила голову молодому помещику, и он предложил:
— Жениться на вас я не могу. Против этого были бы родные, а я от них завишу. Но хотите, — мы будем жить, как муж с женой. Едем ко мне в имение. Ну что вам здесь, в каком-то магазине, служащей? Чего вы добьетесь? Чего дослужитесь?
Симонн Диманш приняла предложение, и они уехали в деревню».
Звучит это все довольно увлекательно, как настоящая завязка романа. Вот только есть некоторые противоречия. Например, запись в дневнике Сухово-Кобылина после встречи в Париже: «Я провожаю Луизу до дому — она меня не пускает к себе. Скорый визит — intimite’…». Или свидетельства о том, что Сухово-Кобылин не в первый, а во второй раз был в Париже. Или, наконец, указания на то, что в Петербурге Луиза не задержалась, а встреча произошла в Москве, на Кузнецком мосту.
Впрочем, так это было или иначе, роман завязался довольно стремительно и, надо полагать, на первых порах чувство было столь же серьезным, сколь и взаимным. Именно потому и вызывало большую тревогу родителей Александра Васильевича, всерьез опасавшихся, что сын женится на француженке. Хотя по некоторым источникам можно предполагать, что, вернувшись в Россию, Александр Васильевич несколько поостыл и не проводил горьких и томительных часов в ожидании своей возлюбленной. На эту мысль наводит сдержанная по тону и логически убедительная версия писателя и исследователя Виктора Гроссмана.
«Связь эта тянулась от 6 октября 1842 года, когда Луиза Симон-Деманш приехала в Россию одна на пароходе „Санкт-Петербург“, и продолжалась до 7 ноября 1850 года, когда впервые следы ее потерялись.
Как произошло их знакомство, мы еще точно не знаем… Вполне возможно, что приехала Симон-Деманш в Россию под влиянием двух побудительных причин, с одной стороны, она, трудящаяся девушка, не могла в Париже найти соответствующих заработков и, как многие ее соотечественники, поехала искать счастья в холодную, далекую Россию. С другой же стороны, счастье могло грезиться ей в виде красивого, сильного молодого дворянина с нерусским выражением смуглого лица, с черными густыми волосами, так прекрасно владевшего французским языком. Молодой человек обещал ей рекомендацию и поддержку.
Из скудных и непроверенных источников видно, что присутствие Симон-Деманш в России в качестве модистки в магазине Менэ, на Кузнецком мосту, было неожиданным для Кобылина, который встретил ее там случайно. Да и приехала она сначала в Петербург, где, впрочем, прожила недолго: и дела, и чувства тянули ее в Москву.
После встречи в Москве молодые люди сходятся быстро. Кобылин по-своему честен и не скрывает от девушки, что жениться на ней он не может, так как это рассорило бы его с родителями, а он от них материально зависит. Но он обещал ей не только любовь, но прочную связь и обеспеченную жизнь».
Вполне обеспеченная жизнь Луизы продлилась почти восемь лет, но были ли они оба счастливы? В первое время каждый по-своему, наверное — да. Луиза любила Александра Васильевича, была сильно привязана к нему, потому и усвоила довольно быстро и успешно «стиль дома» Сухово-Кобылиных, стараясь быть полезной всем членам этого большого семейства.
Вот и пример.
«Любезная госпожа Симон, дочь моя Лиза просит вас потрудиться увеличить тулью, потому что голова не входит в нее, а кружево расположить ближе к лицу, собрав его как можно больше, — пишет ей Мария Ивановна Сухово-Кобылина. — Она не решалась просить вас об этом, но я ее уговорила, сказав ей, как вы всегда были добры и снисходительны. Это к завтрашнему вечеру». А в другом письме снова обращается с просьбой: «Дочери моей Лизе нужна гувернантка для ее двух дочерей; не можете ли вы оказать мне услугу и осведомиться, нет ли здесь такой, какая бы нам годилась. Первое условие, чтобы у ней был хороший характер, чтобы она была кротка, терпелива и без претензий; она должна быть всегда с детьми, ходить за ними, смотреть за их туалетом и за всем, что до них касается. Она должна все делать так, как от нее будут требовать, а не по своему усмотрению. Если вы можете рекомендовать нам порядочную гувернантку, то много нас этим обяжете. Попробуйте».
В этих письмах звучит некоторый оттенок фамильярности, но фамильярности вполне благожелательной, скорее всего, потому, что сама Симон-Деманш не искала путей к более тесному контакту с семьей Сухово-Кобылиных, понимая свое место.
Тем более что в пачке обнаруженных следствием писем были не только просьбы и распоряжения: «Как вы себя сегодня чувствуете, любезная госпожа Симон? Посылаю вам говядины для бульона, каплуна, не хотите ли баранины? Не нужно ли вам яиц, масла и пр.? Говядина годится только на бульон, у меня есть всякого рода провизия, я с удовольствием пришлю вам, чего вы желаете. Посылаю вам полфунта чаю», — пишет Мария Ивановна, а в другой записке снова проявляет заботу: «Мне только что привезли немного вишен, и я вам посылаю, любезная моя, несколько из них; мне совестно, что так мало, но, впрочем, разделила их добросовестно, оставив здесь на четыре; это первые вишни, которые я получаю… Когда у вас будет недостаток в сливках, то пришлите ко мне, будьте без церемоний; я тоже буду делать со своей стороны, если мне что-либо понадобится».
Во время свадьбы любимой сестры Александра Васильевича, Душеньки, Луиза сама причесывала невесту к венцу. Официально на свадьбе она присутствовать не могла, но участие ее, умение и вкус потребовались и здесь. К ней нередко присылала Мария Ивановна своего повара, чтобы именно Луиза растолковала ему, как готовить те или иные деликатесы.
Что же касается Александра Васильевича, он, несомненно, дорожил прочностью сложившихся отношений, при которых каждый знает свою роль, не претендуя на иную. И не просто дорожил — в записках Сухово-Кобылина к Луизе звучит особая, «домашняя», интонация и еще ирония, которую вряд ли могла бы ценить Луиза, окажись она такой «простушкой», какой нередко пытаются ее представить. По этим коротеньким запискам тоже можно проследить историю их отношений, которая была отнюдь не гладкой и безоблачной.
«Любезный друг, я посылаю за твоими вещами и за твоей особой, все готово, поедем ко мне. Я жду пить чай».
«Милая мамочка. Все уехали, приезжай пить чай. Я поеду на вечер только в девять часов с половиной».
«Так уж, видно, суждено, сударыня, что вы всегда будете иметь перевес надо мной и что ваша маленькая белокурая головка будет упрямее моей огромной головы, покрытой множеством черных волос… Скверная, дрянная, я готов биться об заклад, что вы рыскаете по городу и не думаете о несчастных, покинутых вами, деревенских жителях, которые сумели сохранить к вам теплое чувство, несмотря на окружающий их холод. Я вас высеку и буду строг, как римский император. Ни стоны, ни слезы, ни мольбы не тронут меня, — предупреждаю вас заранее».
«Что вы поделываете, дрянная? Прежде всего я должен вам сказать, что я вас не знаю, что я выкинул из памяти ваше имя, даже воспоминание о нем изгладилось. Я вас не знаю. Что такое г-жа Симон? Право, милостивый государь, не могу вам этого сказать, я никогда не слышал такого имени. Г-жа Симон… г-жа Симон — не знаю.
Тот, кто не знает г-жи Луизы Симон.
Только что моя мать уедет в Тулу, я приеду задать вам на орехи».
Он снял для Симон-Деманш хорошую квартиру из пяти комнат (зал, гостиная, кабинет, приемная и спальня) обставил ее красивой мебелью, дорожил налаженным бытом (Луиза занималась его столом, обеспечивая изысканное меню, заботилась о провизии, выполняла мелкие поручения всех членов семьи, будучи, по одной версии, рачительной экономкой, по другой — транжиркой, тратившей слишком много денег и времени на свои наряды…).
О стиле жизни, установившемся в доме с появлением Луизы, весьма ядовито отзывалась Елизавета Васильевна Салиас в письме к младшей сестре после своего развода с графом в 1849 году: «Мой брат живет счастливейшим образом, он устроил себе жизнь по своему вкусу. Мадемуазель Симон более чем когда-либо принадлежит ему. Он обедает со своей возлюбленной, он счастлив на свой лад, и она тоже несомненно счастлива… Иногда мне становится их жаль. Александр имеет смелость казаться несчастным или недовольным до возмущения из-за неудавшегося блюда. Он стал еще более требовательным, еще более формалистом, и, главное, более деспотом (не со мною, со мною он предупредителен). Теперь раздается кричащий голос не маменьки уже, а его: вне себя, он дает пощечины и бьет тарелки… Их разговор ничто. Говорят о собаке, о кошке, о блюдах, о обеде, о способе его приготовления, и это в течение битых двух часов».
Жизнь Александра Васильевича внешне совершенно не изменилась, правда, по настоянию Марии Ивановны он все-таки вынужден был поступить на службу в канцелярию московского генерал-губернатора и 11 сентября 1843 года был произведен в коллежские секретари. Но служба слишком мало занимала честолюбивого и гордого Сухово-Кобылина — незначителен был чин, неинтересными и однообразными занятия.
Тем более тусклой и неинтересной представлялась Сухово-Кобылину чиновничья служба, что он — человек завидной энергии и явно с предпринимательской «жилкой», охотно занимался сельским хозяйством и посадкой лесов в имениях Московской, Калужской, Ярославской, Тульской губерний, ведал по доверенности отца делами на Выксунских заводах. Он серьезно увлекся животноводством и выписал из Дании специалиста по постройке усовершенствованных скотных дворов. Питомцы его конезавода удостаивались призов на бегах…
Все начинания Сухово-Кобылина носили весьма прогрессивный по тому времени, буржуазный характер: он умел добиться успеха настойчивым, упорным трудом, никогда не останавливаясь перед риском неоправданных затрат, но и не питал иллюзий. Для сбыта шампанских вин (во время своего делового союза с графом Салиасом) Сухово-Кобылин открыл в Москве розничный магазин, надеясь покрыть убытки производства — собственницей магазина стала Луиза Симон-Деманш, на имя которой было получено гильдейское свидетельство. Так Луиза превратилась в московскую купчиху.
Вся семья Сухово-Кобылиных материально зависела от Александра Васильевича, очень рано взявшего бразды правления в свои руки. Рисуя образ жизни семьи Сухово-Кобылиных, В. Гроссман дает точный комментарий: «Они широко развивают промышленную деятельность… Организующий центр — в Москве, в конторе на Никольской. Но такие товары, как шампанское, водки, крахмал, мука, мед и патока, нуждаются в розничном сбыте. Торговля открывается на имя Симон-Деманш — и дворянская честь неприкосновенна, и доход обеспечен. В деле находится верный и преданный человек, тесно связанный с интересами всей семьи».
Несмотря на почти семейную жизнь с Луизой, столь выразительно описанную в приведенном письме Елизаветы Васильевны, Александр по-прежнему оставался «светским львом», влюблялся, охладевал и, по-видимому, постепенно привык делиться с Луизой своими любовными переживаниями, не щадя самолюбия молодой женщины, не признавая в «неравном» ему существе ущемленного достоинства — человеческого и женского.
Поразительным документом, раскрывающим многое в семье и вокруг семьи Сухово-Кобылиных, в его взаимоотношениях с Луизой и в отношениях семьи к Луизе, является письмо Елизаветы Васильевны к брату от 1848 года, отправленное из имения Н. П. Огарева, где она гостила на протяжении нескольких месяцев. Оно представляет большой интерес и как ответ на письмо, видимо, в достаточной степени доверительное, несмотря на то, что в литературе о Сухово-Кобылине принято считать: отношения брата с сестрой были прохладными и все более и более остывали с возрастом. Кроме того, оно свидетельствует и о том, насколько Елизавета Васильевна была в курсе жизни брата — а значит, об их близости.