Книга Макарова имела успех не потому, что вызвала шум, - она стала делом. Да, делом, ибо на много лет осталась предметом насущной идейной жизни русских моряков. Кстати говоря, не только русских. Книгу Макарова неплохо знали и на иностранных флотах.
...Летом 1902 года в Кронштадт пришел военный корабль из Аргентины. Командир явился с представлением к Макарову. Разговор шел по-английски, разговор чинный, официальный. И вдруг аргентинец с аффектацией произнес:
- Позвольте поблагодарить вас за прекрасную книгу о морской тактике, мы все ее хорошо знаем.
Макаров вежливо поблагодарил, но в душе подумал: врет небось темпераментный южанин, откуда ему знать о "Тактике"... Аргентинец, видимо, почувствовал сомнения хозяина. Резко повернувшись, он бросил приказание одному из своей свиты. И вот Макаров листает книгу на испанском языке. Свою книгу. А на титуле обозначено место издания - Буэнос-Айрес. Макаров слегка взволнован, но, листая страницы, он внимательно слушает, что говорит аргентинский моряк:
- Хотя наш флот совсем еще молодой, но странно было бы, если бы мы не знали книги, достоинства которой оценены во всех государствах Европы и Америки.
Да, лестно, ничего не скажешь. "Во всех государствах Европы и Америки..." Экзотический город с другого конца земли на титуле собственной книги... Подумать только - Буэнос-Айрес! И тут Макаров сразу мрачнеет: в Петербурге его книга до сих пор не вышла отдельным изданием. Она напечатана была только в журналах.
Одиннадцатого февраля 1904 года, когда началась русско-японская война, его назначили на должность командующего Тихоокеанским флотом, он вновь обратился с просьбой напечатать 500 экземпляров "Тактики" и выслать их в Порт-Артур: Макаров справедливо полагал, что подчиненные должны быть знакомы со взглядами своего адмирала. Однако на этом документе имеется лаконичная резолюция: "Не признано возможным". Макаров узнал об отказе уже в Порт-Артуре. Только он ультимативно потребовал немедленно напечатать книгу или в противном случае заменить его "другим адмиралом".
"Рассуждения о морской тактике" были наконец напечатаны. Но к этому времени Макаров погиб, а Порт-Артур был осажден с моря и с суши.
Шесть раз выходила в России эта книга. Ее шестое издание пришлось на 1943 год. Шла война, далек еще был путь до Берлина. Страна берегла каждую копейку. Многие журналы не издавались, уменьшился формат газет. Все - для фронта... Мало выходило книг, и только самые необходимые. Все - для победы... И в это время вновь появляется макаровская "Тактика". Она была нужна Родине как оружие победы.
11 часов 16(29) февраля 1904 года.
Великая Сибирская железная дорога. Станция Байкал на берегу озера.
Салон-вагон вице-адмирала
Макарова Степана Осиповича.
- Ну что, господин каперанг, поработали и хватит. Вон какая погода! Прямо по Пушкину - "мороз и солнце".
Видно было сразу, что Макаров находился в отличном расположении духа. Он сидел за небольшим письменным столом, заваленным бумагами. Напротив, усевшись за черную пишущую машинку, улыбался капитан первого ранга Васильев, недавний командир "Ермака".
- Недурно, недурно, Степан Осипович, а то спина затекла.
- Это с непривычки. Неделю назад вы едва пальцами перебирали по буквам, а теперь стучите как заправский машинист, - басовито хохотнул Макаров.
Сдержанный Васильев улыбнулся. Его, разумеется, нисколько не удивило в устах Макарова слово "машинист" - именно так именовались в России начала века работавшие на пишущей машинке: в ту пору это была сугубо мужская профессия.
Макаров поднялся, сделал шаг к двери, надел висящую рядом адмиральскую шинель с меховым воротником.
- Одевайтесь, Михаил Петрович, погуляем по станции.
Васильев молча поклонился и вышел. Салон-вагон состоял из кабинета, где сейчас работали Макаров и Васильев, двух купе, где они отдыхали, и гостиной, где они и их гости, если таковые случались, обедали. Адъютанты, вестовые и охрана размещались в соседнем вагоне. Остальные восемнадцать вагонов состава были с ремонтным оборудованием для поврежденных кораблей, а еще в четырех ехали петербургские рабочие-металлисты.
В тамбуре стоял матрос в длинной овчине, закутанный в башлык, при винтовке со штыком - часовой, война все-таки. Адмирал по привычке осмотрел матроса - все по форме, только вот эти противные валенки... Отродясь презирают их моряки. Вот и Макаров, и Васильев ходят в сапогах, хоть и надевают под них два шерстяных носка. Спустились по лесенке, сошли на снег.
- Какая красота, - сказал Макаров, оглядываясь на гигантские сосны, обступавшие со всех сторон небольшой станционный поселок. - Вы ведь впервые в этих местах?
- Да, Степан Осипович, восточнее Урала бывать не доводилось.
- Моряк, понятное дело. А я тут, помнится, еще на санях езживал. Не успели построить железную дорогу вокруг Байкала, теперь по льду положили рельсы, будут, как встарь, лошадьми тащить через озеро.
- Ничего, это займет не более суток.
Пошли вдоль состава. У каждого вагона матросы-часовые отдавали им честь, адмирал и каперанг кланялись в ответ. Поодаль раздавались громкие веселые крики: это рабочие вышли из теплушек и с мальчишеским удовольствием возились, стараясь окунуть друг друга в сугроб.
- Веселятся, а скоро под огонь, - сказал Макаров. - А мастера знатные, умельцы как на подбор.
- Да, слышал, они с Балтийского судостроительного.
- Не только. Завод казенный, начальником его генерал-майор-от-артиллери и Агапов, знакомы?
- Нет, но слышал - дельный инженер.
- Верно, и администратор толковый. Мы договорились, он отдал приказ, тут же две бригады с мастерами были составлены и отправлены. Но всех нужных специалистов не нашлось, я снесся с Путиловским - там кисло: да мы не можем отпустить мастеровых по пушкам и снарядам, у нас большие заказы артиллерийского ведомства... Поехал сам в правление завода, вызвали инженеров из пушечной мастерской - тоже руками разводят. И тут, вообразите, молодой человек один горячо выступает "за", я даже фамилию запомнил Рутенберг, еврей или выкрест, а такой патриот оказался.
- Не иначе как в деньгах заинтересован, - засмеялся Васильев, - только вот вопрос - наших или японских?
- Помилуйте, голубчик, при чем тут японцы. Но в конце концов убедил я дирекцию две дюжины лучших специалистов послать. Так и порешили. Тот же Рутенберг вызвался их отобрать и снарядить.
Раздались частые паровозные гудки.
- Пошли в вагон, - сказал Макаров, - сейчас начнут состав расцеплять.
На вагонах, в которых ехали питерские мастеровые, красовалась надпись: "40 человек, 8 лошадей". То были новейшие вагоны для воинских перевозок. Для солдат - нижние и верхние нары, спали по десять человек в ряд на соломенных матрацах, не просторно, однако отдохнуть можно. В центре печка, а у стены против раздвижной двери - параша. Ну, а лошади помещались по четыре в ряд, восемь конников спали на сене вместе с ними, как придется.
...Синеглазый рабочий с Путиловского лежал с открытыми глазами на верхних нарах. Несмотря на молодость он пользовался большим авторитетом среди своих товарищей. Выделялся он уже тем, что не пил и не сквернословил. Ну неверно, что пьянствовали все пролетарии, далеко не так. Но вот отвратительная ругань, как марево, висела над рабочими кварталами.
В те поры между рабочими и крестьянами отношения часто выяснялись с помощью кулаков. Зазорным это не считалось, а жалобы к мировому судье за разбитый нос или выбитые зубы общественное мнение осуждало: мужское, дескать, дело, чего там... Но лихих и крепких драчунов молчаливо уважали. В пушечной мастерской работал кузнец, роста среднего, а в плечах - истинно косая сажень, кулаки что арбузы. Был он горяч, особенно во хмелю, руки распускал охотно, спорить с ним тогда решались немногие.
Как-то на долгой стоянке развели костер, поели, некоторые выпили. Кузнец стал приставать к синеглазому слесарю, чтобы тот с ним выпил. Он вежливо, но твердо отказался. Оскорбившись, кузнец тряхнул его за рубаху, пуговицы отлетели разом. Синеглазый вывернулся и каким-то необычным движением своих не очень уж больших кулаков разом привел кузнеца в чувство. Сплюнув кровь, тот отошел, ругаясь. Потом ребята спрашивали синеглазого, как он научился так ловко драться, тот отвечал шутками.
Рядом с ним на нарах лежал слесарь Алексей, все звали его Алешкой. Был он рыжеват, широкоплеч, весел и прост. Трудяга умелый, он недавно стал напарником синеглазого и, хоть старше годами, очень того слушался, как будто тот был старшим. В долгой поездке времени было много, и Алешка часто приставал к товарищу с расспросами. Тот отвечал терпеливо и охотно, никак не подчеркивал своего превосходства. Вот и сейчас Алешка вдруг спросил:
- Я вот в деревне часто дрался, когда ходили стенка на стенку, но ты же городской, отчего так ловок в этом деле, кто тебя научил?
- Да просто занимался спортом, есть такое соревнование - бокс, англичане придумали, тот же кулачный бой, но без мордобития, в перчатках, и ниже пояса никак нельзя.
- Перчатки - это для бар, которые шибко грамотные.
- Не все баре, кто грамотен, - мягко поправил синеглазый.
- Так, вестимо, - охотно согласился Алешка, но опять спросил: - Откуда мне, к примеру, этим спортом заняться, где монету взять?
- А ты в кабак пореже заглядывай.
- Верно говоришь, да только... - Алешка помолчал, как бы вспоминая что-то, потом сказал: - Вот наш молодой инженер Рутенберг, он с коньками приходит, не раз видел - стальные, на кожаных ботинках, идет поверх наших голов глядит, иудей.
- Люди делятся не по народности, а на пролетариев и буржуев, я тебе много раз говорил.