- Да, мы виделись с ним на открытии Морской библиотеки, ты же не смог поехать, помнишь?
- Припоминаю, кажется.
- Не кажется, а точно. - Капитолина начинала сердиться. - Он заехал за мной на карете Адмиралтейства, а потом любезно отвез домой. Он очень галантен.
- Возможно, только у нас дурные отношения по службе, я уже говорил тебе.
- Твои служебные дела меня не касаются. Извини, я опаздываю.
И Макаров опять сидит за столом. Неподвижно. Да, она права, как женщина - что ей моя служба. Но почему Рожественский, он же его открытый недоброжелатель. Ладно, сказал сам себе Макаров, это пустяки. И подвинул к себе бумаги.
Он, однако, и виду не подавал о всех своих многочисленных неурядицах. Напротив, он оставался деятелен, бодр и общителен. На Британских островах ему неоднократно приходилось по долгу службы бывать на разного рода официальных и полуофициальных приемах, выступать с речами. В одной такой речи на банкете английских судостроителей Макаров сказал:
- Джентльмены! Я был совершенно неожиданно приглашен на заседание, поэтому не приготовился что-нибудь говорить такому почтенному обществу, среди которого нахожусь теперь. Как иностранец, я нахожу, что вы очень странный народ: после того, как накормили и напоили за пятерых человек, заставляете еще говорить (смех), а при таких обстоятельствах это - довольно трудная вещь. Хотя я и адмирал русского флота, но в Ньюкасл приехал с мирными целями. Я надеюсь, что это будет приятно присутствующему архиепископу, как и подобает его сану, - я должен построить не военное судно для войны с какой бы то ни было державою, но для битв со льдами (аплодисменты). Когда я приехал в Ньюкасл, то я должен был что-либо сделать с судостроителями. Я изложил им свои требования, которые показались им очень трудными. Они уже знали, как трудно вести какие-либо дела с изобретателем, я-то именно и был этим самым изобретателем (смех). Я предполагаю, что предпочтительнее иметь тещу в доме, чем одного изобретателя в городе (смех). Я, конечно, надоел фирме, но они (господин Сван) всегда находили пути исполнять мои желания единственно потому, что их знания и практика стоят значительно выше всяких похвал.
Макаров никогда не забывал о том, что он прежде всего военный моряк. Во время своих посещений Англии он побывал на боевых кораблях британского флота, встречался с морскими офицерами, выступал с докладами на различные темы. В итоге он сделался весьма популярной в Англии фигурой. Один из его соратников, имея в виду те интриги и недоброжелательство, которые так часто сопутствовали Макарову на родине, с горечью писал: "Вообще англичане приятно и стыдно сказать - интересовались адмиралом Макаровым больше, чем его соотечественники русские...".
Девятнадцатого февраля 1899 года Макаров поднял на ледоколе коммерческий флаг. ("Ермак" был причислен к Министерству финансов и в состав военно-морского флота не входил.) Строительные хлопоты окончились, теперь предстояло первое испытание: 21 февраля "Ермак" вышел на родину.
В Финском заливе его ждал сплошной лед. Своенравная судьба еще раз проверяла его волю, его уверенность в избранном пути, силу его характера. Так было и на этот раз.
Все сто человек экипажа - от командира до кочегара - с естественным беспокойством ждут встречи со льдом. В ту зиму лед на заливе был необыкновенно тяжелым, толщина его доходила до метра. Утром 1 марта Макаров, стоя на мостике "Ермака", с волнением наблюдал, как приближается кромка сплошного льда. Все тоньше и тоньше делается просвет чистой воды между носом корабля и неподвижным ледяным полем. Сможет ли "Ермак" выполнить свою задачу? Хватит ли сил у машин? Выдержит ли корпус? И вот настал миг первого испытания. Легкий толчок - и могучий корабль плавно продолжал свое движение среди ледяного покрова. Треск и скрежет ломаемых льдин не заглушили горячего "ура!", прогремевшего над "Ермаком".
Но в районе острова Гогланд корабль неожиданно остановился: ледяное поле, лежащее перед ним, оказалось слишком тяжелым. На всех, в том числе и на Макарова, это произвело удручающее впечатление, особенно после первых легких успехов. "Ермак" попятился назад, а затем на большой скорости ударил носом в лед, потом еще и еще раз, однако продвижения вперед почти не было. Пришлось обойти это труднопроходимое место.
Лишь потом, набравшись опыта, Макаров и экипаж "Ермака" поняли, что подобный маневр отнюдь не должен быть расценен как неудача, что существуют столь мощные напластования льда, которые не в силах преодолеть никакой ледокол. Ни тогда, ни даже сейчас.
3 марта "Ермак" уверенно и спокойно двигался через замерзший залив к Кронштадту. Оказалось, ледяная поверхность отнюдь не пустынна, напротив, множество рыбаков занимались тут своим промыслом. На льду чернели их кибитки, сани, запряженные лошадьми. Увидев такое чудо - пароход, шедший по льду, рыбаки оставили свои снасти и бросились к "Ермаку" с криками "ура!", иные по нескольку верст бежали за ледоколом, наблюдая, как он работает (Макаров даже опасался, не случилось бы какого-нибудь несчастья, но все обошлось). Около Толбухина маяка, недалеко от Кронштадта, на корабль прибыл лоцман. "Мне еще первый раз случилось видеть, - заметил Макаров, - что лоцман подъезжает вплоть к борту на лошади".
Кронштадт жил в волнении: сумеет ли "Ермак" пробиться через ледяные поля или нет? И вот пришла весть - приближается! Все население вышло навстречу медленно подходившему ледоколу. Рота Каспийского полка во главе с сами полковником на лыжах первой приблизилась к "Ермаку". Под крики "ура!" и общие восторженные поздравления всю роту взяли на борт ледокола.
В Кронштадтской гавани было черно от людей, высыпавших на лед. 4 марта Макаров записал: "День этот будет надолго у меня в памяти". Корабль окружили толпы народа: многие выехали на лед на санях, а некоторые добирались даже на велосипедах - ну, скорее шутки ради, чем для скорости.
В кают-компании "Ермака" стало уже тесно от большого числа важных гостей. Как всегда в подобных случаях, нашлись люди, непреклонно убежденные, что для успеха дела следует немедленно же наполнить рюмки ("К тому же, господа, мороз на дворе, мороз!" Суеверный, как все моряки, Макаров умолял гостей воздержаться, по крайней мере, от победных тостов, пока "Ермак" не станет у стенки: мало ли что может еще случиться...
Но ничто не испортило торжества. Уверенно, как на смотру, "Ермак" вошел в замерзшую гавань, оставляя за собой ровную полосу темной воды, покрытую кусками разбитого льда. За двести лет существования Кронштадта "Ермак" был первым судном, которое вошло в гавань в это время года. В порту гремели оркестры, раздавались крики "ура!". На мостике стоял высокий человек в штатском пальто и меховой шапке, с густой черной бородой Макаров. В этот день - 4 марта 1899 года - он записал в своем дневнике: "Все благополучно и эффектно...".
И это было действительно так. Вышедшая на следующий день кронштадтская газета "Котлин", рассказывая о восторженной встрече "Ермака", справедливо писала, что "в каждом из присутствующих невольно поднималось чувство гордости за нас, русских". Эта общая гордость за успех Макарова ярко выражалась в многочисленных телеграммах, которые в те дни поступали в Кронштадт со всех концов России. Вот одна из них: "Лед, запирающий Петербург, Вы победили, поздравляю, жду такого же успеха в полярных льдах. Профессор Менделеев". В тот же день и с той же подписью появилась маленькая заметка в газете "Новое время": "Победа эта "Ермака" над льдом первая. Дождемся, Бог даст, и еще более осязательных, никого не обижающих, а славу Макарову и России дающих".
Макаров собрался сразу же следовать в столицу, но ему срочно пришлось менять планы. Неожиданно поступило тревожное известие: в районе Ревеля одиннадцать пароходов затерты льдами и терпят бедствие. Помощь требовалась немедленно. Снялись с якоря утром 9 марта. "Ермак" с Макаровым на борту вновь пересек замерзший Финский залив, на этот раз в обратном направлении. Мощный ледокол за полчаса освободил корабли из плена. Ледокол вошел в Ревель, ведя за собою, как на параде, все одиннадцать спасенных пароходов. И вновь толпы восторженных людей, оркестры, депутации...
Четвертого апреля в два часа дня "Ермак", легко сломав невский лед, стал около Николаевского моста. Просторные набережные были запружены людьми - казалось, весь Петербург вышел встречать Макарова. И опять "ура!", опять музыка. Торжественно спустили трап на столичный берег. Первым поднялся на борт ледокола грузный, сильно располневший человек в дорогой шубе и шапке; лицо его расплывалось в улыбке, но маленькие глаза смотрели спокойно и внимательно - статс-секретарь Витте самолично явился поздравить Макарова.
Множество репортеров осаждали Макарова и весь экипаж "Ермака". Расспрашивали, брали интервью. Пресса широко разнесла по России весть об успехах ледокола. Впрочем, что пресса! К газетной популярности Макарову было не привыкать. Но вот на одном из торжественных приемов в Петербурге прозвучали в его честь стихи, написанные известным в ту пору писателем Н. Гейнце. Заканчивалось это пространное стихотворное приветствие так:
Как молния, из края в край
Промчалось имя адмирала,
И "Ермака" не невзначай
Молва "Степанычем" прозвала!
Покорена сама природа
Всю Русь Макаров обошел,
И... к сердцу русского народа
Ему не нужен ледокол.
Все по-прежнему шло "благополучно и эффектно". Пока...
Весной 1899 года Макаров переживал триумф. Однако во всем этом шуме слышались явно фальшивые ноты. Восторженные надежды доходили порой просто до абсурда. Многие решили, что теперь можно будет плавать из Архангельска во Владивосток через Северный полюс по линии прямой, как железная дорога между Москвой и Петербургом. Некоторые даже советовали отправлять во Владивосток письма... с "Ермаком". Так, дескать, дойдут быстрее.
Газетчики, стараясь, как всегда, забежать вперед событий, разухабисто вещали в таком духе, что теперь, мол, до Северного полюса рукой подать, "Ермак" все сможет... Эти безответственные восторги в дальнейшем очень повредили как самому Макарову, так и всему делу освоения Арктики. Как выяснилось, что путь к полюсу еще очень труден, а "Ермак", естественно, не в состоянии выполнить невозможное, те же газетчики в погоне за новой сенсацией стали писать о ледоколе уничтожающие статейки. Тут взыскательные критики ударились в "либерализм". Ах вот куда пошли народные деньги? На адмиральскую авантюру? И зачем вообще народу, страдающему от плохих дорог и всяких там суеверий, освоение этого самого Северного полюса?
Макаров не имел никакого отношения ко всем тем нелепым восторгам. Он счел даже необходимым в свое время гласно охладить эту явно нездоровую горячность. Имея в виду экспедицию Норденшельда, который на небольшом судне прошел вдоль берега северной Сибири, Макаров указывал, что экспедиция "Ермака" по тому же маршруту будет не легче, а опаснее, ибо его корабль слишком велик для плавания в прибрежных водах, где летом лед гораздо меньше, а напор его слабее, чем в открытом морском пространстве.
Адмирал указал на еще одно существенное различие морального свойства, и различие немаловажное: "Если бы Норденшельд бросил свое маленькое судно и сошел с экипажем на берег, то его встретили, как героя; если же я брошу "Ермак", то меня за это не поблагодарят". И в итоге счел "маловероятным", чтобы ледокол смог в одиночку пробиться за одну навигацию к Берингову проливу. Макаров предвидел, что для успешной борьбы с тяжелыми льдами необходимы совместные действия нескольких или хотя бы двух ледоколов.
Его трезвому голосу тогда никто не внял. "Скромен наш герой-то", улыбались одни. "Цену себе набивает, - брюзжали другие, - выскочка...".
А тут еще незадача, да какая: размолвка с Менделеевым. Грустная эта история требует пояснений. Вкратце вот ее суть. На "Ермаке" должна была отправиться большая группа ученых для проведения разного рода исследований. Возглавлять эту группу собирался сам Менделеев. Однако Дмитрий Иванович был не только гениальный ученый и мыслитель, но и человек очень честолюбивый и своенравный. Он решил, что именно ему, Менделееву, следует руководить полярной экспедицией, а Макаров должен состоять при нем в качестве командира "Ермака" (подобно тому, как в экспедиции Нансена "Фрамом" командовал Свердруп).
Однако горячий характером адмирал не менее любил сам вести дело, а характер имел столь же крутой и властный. И вот, к величайшему сожалению для русской науки и для всего нашего дела освоения Арктики, оба этих значительных человека договориться не смогли. И поссорились. Как оказалось, навсегда...
После объяснения с Менделеевым 18 апреля Макаров записал в дневнике, что тот "вел себя вызывающим образом, говоря иногда, что он не желает знать моих мнений". А Менделеев в тот же день наговорил о Макарове таких слов, которые, право, не хочется здесь воспроизводить. Тотчас же Дмитрий Иванович написал Витте: "Покорнейше прошу ваше высокопревосходительство уволить меня от экспедиции в Ледовитый океан, предначертанной на сей год. Причиною моего отказа служит требование адмирала Макарова, чтобы я и избранные мною помощники во все время экспедиции находились в его полном распоряжении и исполняли не те научные исследования, которые заранее мною задуманы, а приказания г. адмирала, как единственного начальника экспедиции".
А далее в Менделееве характер крупного государственного человека взял верх над уязвленным самолюбием, и это позволило ему закончить свое письмо такими вот достойными словами: "Ледокол "Ермак" может, по моему мнению, под руководством адмирала Макарова выполнить уже многое, важное как для изучения области полярных льдов, так и для славы России...".
Все эти бумаги, вышедшие из-под пера как Макарова, так и Менделеева, горько читать. Трудно судить сейчас, кто из них больше переборщил тогда в запальчивости, да и где взять такие точнейшие весы, чтобы измерить подобное. А главное - стоит ли? Ведь здесь проиграли все. Менделеев лишил себя возможности стать исследователем Арктики - и кто знает, сколько бы новых открытий он мог сделать, и каких открытий! Макаров остался без помощи крепкого организатора и выдающегося ученого - быть может, все экспедиции "Ермака" на север от этого оказались менее успешными, чем они могли бы стать. Проиграла наша наука. Проиграла наша родина. Вот к чему приводила (и не один, к несчастью, раз) мелочная борьба самолюбий.
Но никакие силы уже не могли остановить Макарова на пути к арктическим морям. Кажется, если бы весь экипаж "Ермака" покинул его, он готов был один набивать углем топки, держать штурвал, прокладывать курс по карте. Впрочем, в одиночестве Макарова трудно себе представить. Везде и всегда у него находилось достаточное число приверженцев и последователей.
В течение всей полярной эпопеи Макарова самым первым и энергичным его помощником всегда оставался командир "Ермака" Михаил Петрович Васильев. Это был выдающийся моряк. Характер у него тоже оказался под стать макаровскому: командир "Ермака" не отличался ни красноречием, ни успехами в свете, зато воли, решимости и твердости в достижении цели ему не пристало занимать. Обоих связывала тесная дружба, а длилась она до последнего дня, да и день этот оказался для них для обоих общим...
Сохранилось немалое число писем Макарова к Васильеву. Речь в них шла о самых разнообразных предметах: о сроках выхода в море, о ремонте, о личном составе ледокола и многом другом. Тон писем обычно деловой, но не строго официальный и жестоко требовательный, как это было свойственно Макарову. И лишь изредка встречаются в письмах такие слова: "Ваша работа с "Ермаком" составляет "Ермаку" добрую славу, и мне радостно слышать от всех самые лучшие отзывы". Надо знать Макарова, человека сурового и чрезвычайно сдержанного в проявлении своих чувств, чтобы оценить эти его душевные слова.
Восьмого мая "Ермак" покидал Кронштадт. Предстояло первое полярное испытание. По требованию Макарова проводы были очень скромными: не следовало искушать судьбу. В полдень - прощальный обед на ледоколе. Капитолина Николаевна вместе с Диной и маленьким Вадимом и еще несколько лиц. Ни речей, ни тостов, не подали и полагавшегося в таких случаях шампанского.
Адмирал был спокоен и внешне вполне весел, он ободряет жену, шутит с детьми, развлекает присутствующих. Последний тихий, покойный день. В два часа с грохотом поднимаются якоря - пошли!
Согласно контракту с английской судостроительной компанией "Ермак" имел право на необходимые исправления накануне первого плавания на север. И опять корабль стал в одном из доков на Тайне. Все в порядке, можно идти дальше. Двадцать девятого мая вновь вышли из Ньюкасла, только на этот раз не на восток, а прямо на север...
В начале июня без всяких происшествий корабль подошел к Шпицбергену и взял курс на зону сплошных арктических льдов. Все время велись научные исследования: измерялись глубины, температура воды и воздуха, толщина и структура в изобилии плавающих здесь льдин. Макаров распорядился взять с собой киноаппарат - последнюю новинку тогдашней техники. Так впервые были произведены киносъемки полярной натуры, причем главным оператором обычно выступал сам вице-адмирал.