- Меня пошлют туда, когда дела наши станут совсем плохи, а наше положение там незавидное...
Наступил новый, 1904 год. Кронштадтская газета "Котлин" подробно описала новогодний праздник в старейшей морской крепости России. Описание это кажется сейчас старомодным и несколько наивным, так уже не пишут современные газеты.
"Обычные взаимные поздравления с Новым годом в Морском собрании отличались особым оживлением. Съезд начался с часу дня; очень многие адмиралы, генералы и другие чины собрания прибыли с семьями, так что число дам достигало пятидесяти. В 2 часа 10 минут при звуках музыки вошли в зал главный командир вице-адмирал Макаров с супругой Капитолиной Николаевной, которые обошли ряды собравшихся. От собрания всем были предложны: шоколад, кофе и чай с печеньем". Затем подали шампанское, начались тосты. Был провозглашен тост и за здоровье адмирала Макарова. В свою очередь, Степан Осипович напомнил о трудностях службы на Дальнем Востоке и предложил послать начальнику эскадры Тихого океана вице-адмиралу Старку приветственную телеграмму. Вот ее текст: "Члены Кронштадтского морского собрания, собравшись для обычных взаимных поздравлений, шлют радостный привет Вам и всем товарищам эскадры. Сердечно желают успехов в тяжелых трудах служебного долга. Макаров".
Начался 1904 год - год тяжелых потрясений для России и последний год жизни Макарова.
А жизнь Кронштадтской военной базы шла обычным порядком. Макаров отдавал приказы, инспектировал форты, наблюдал за строительством. Но какая-то важная часть души его жила делами далекого Тихого океана. Семнадцатого января в Морском собрании Макаров прочитал доклад об особенностях течений в проливе Лаперуза.
Однако куда более теперь занимали адмирала не научные, а сугубо практические вещи. Япония откровенно готовилась к нападению. Об этом, не скрываясь, говорили на порт-артурских базарах китайские торговцы, корейские рыбаки, коммерсанты-европейцы. Однако русское военно-морское командование, как загипнотизированное, ничего не видело и не слышало или не хотело верить собственным глазам и ушам. Напрасно Макаров бил тревогу, еще 22 января предупреждал руководителей морского ведомства: "Война с Японией неизбежна, и разрыв, вероятно, последует на этих днях". Ничто не могло поколебать бездумной самоуверенности Морского министерства, будто японцы "не посмеют напасть первыми".
Наконец 24 января японское правительство разорвало дипломатические отношения с Россией. Но даже после этой уже совершенно откровенной прелюдии к войне на Тихоокеанской эскадре жизнь шла обычной мирной чередой. Порт-Артур имел внутренний рейд, надежно защищенный гористыми берегами, и внешний, совершенно открытый с моря. Русские корабли, словно дразня японские миноносцы, стояли на внешнем рейде.
Все это Макаров знал, и тревога его нарастала. Вечером 26 января он направил управляющему Морским министерством "весьма секретное" письмо, в котором говорилось: "Из разговоров с людьми, вернувшимися недавно с Дальнего Востока, я понял, что флот предполагают держать не во внутреннем бассейне Порт-Артура, а на наружном рейде... Пребывание судов на открытом рейде дает неприятелю возможность производить ночные атаки. Никакая бдительность не может воспрепятствовать энергичному неприятелю в ночное время обрушиться на флот с большим числом миноносцев и даже паровых катеров. Результат такой атаки будет для нас очень тяжел, ибо сетевое заграждение не прикрывает всего борта и, кроме того, у многих судов нет сетей".
Он самолично сложил три листа в конверт, тщательно заклеил и подписал: "В. срочно. Его Высокопревосходительству адмиралу Авелану". И внизу конверта - свое имя и звание.
Вызвал дежурного по штабу офицера, коротко приказал:
- Немедленно доставить в Адмиралтейство.
...По огромному вестибюлю Морского министерства раздраженно расхаживал молодой лейтенант. Совсем недавно перевалило за полдень, но вестибюль был пуст. И понятно - сегодня день праздничный, именинный. И какие именины! День Марии. А в какой русской семье нет Марии, Маши, Машеньки! Вот почему празднует сегодня вся Россия от Балтийского до Охотского моря. Вот почему так раздосадован дежурный офицер. Почти все сослуживцы давно уже разошлись, идут в гости или ждут гостей, а ты вот стой тут целые сутки...
...Отворяется тяжелая дверь, входит морской офицер в шинели и башлыке - на улице холодно, как-никак 26 января. Да и год-то високосный, тысяча девятьсот четвертый. А високосный год всегда выпадает тяжелым. Вот и сейчас: пурга, лютая стужа. Подняв руку к козырьку фуражки, вошедший докладывает дежурному:
- Срочный пакет от вице-адмирала Макарова для его превосходительства господина управляющего Морским министерством вице-адмирала Авелана.
Дежурный берет пакет с сургучными печатями, расписывается на корешке препроводительной и молча козыряет. Посланец, в свою очередь, козыряет тоже, делает четкий поворот кругом и исчезает за дверью.
...Контр-адмирал Рожественский недавно назначен исполняющим должность начальника главного морского штаба. Он сидит за столом в пустом кабинете крупный, грузный человек с массивным подбородком, на лице резкие морщинки, взгляд сумрачный, жесткий. Смотрит бумаги. Тихо открывается дверь, офицер в штабных аксельбантах докладывает:
- Зиновий Петрович, извольте получить спешный пакет от его превосходительства вице-адмирала Макарова.
Рожественский, не говоря ни слова, принимает пакет и тяжелым жестом разрывает его (офицер тем временем так же тихо исчезает за дверью, видно, что он больше всего на свете боится чем-нибудь раздражить вспыльчивого начальника).
...Кабинет Авелана. Сухой старичок с невыразительным лицом и бесцветными глазами слушает Рожественского. Тот, стоя навытяжку перед Авеланом, докладывает резким, отрывистым голосом:
- Все то же и все те же, Федор Карлович. Опять наш кронштадтский барон Мюнхгаузен.
Рожественский улыбается, хотя улыбка получается у него натянутой, ясно видно, что контр-адмирал не из породы весельчаков, смеяться не умеет и не любит.
- Раньше он пытался сам себя за волосы к Северному полюсу протащить. А теперь вот с колокольни кронштадтского собора Порт-Артур видит. Ну и, само собой, указания дает.
Авелан прочел принесенную бумагу. Положил на стол. Голосом, в котором не было никакого выражения, произнес:
- Тем не менее следует доложить об этом его императорскому высочеству генерал-адмиралу.
...Генерал-адмирал ("шесть пудов августейшего мяса" - так зовут его на флоте; за глаза, конечно!), без кителя, в расстегнутой рубахе, раскинулся на софе. Толстое, одутловатое лицо его красно, рот растянулся в улыбке. Перед огромным зеркалом исполняет незатейливые па очаровательное существо. Серебряным колокольчиком звучит радостный, счастливый смех - мадемуазель Балетта примеряет песцовую шубку. Последний подарок Алексея Александровича.
Идиллию нарушает резкий звонок телефона. Мадемуазель, капризно наморщив носик:
- Ах, всегда эти противные дела! - ворчит она по-французски, за три года не удосужившись выучить язык здешний.
"Шесть пудов августейшего мяса" проявляют некоторое колебание. Черт его знает, а вдруг из Царского Села что-либо передали? Ведь не посмеют же беспокоить по пустякам здесь, в интимной квартире? Брать трубку или не брать?
А телефон звонит. Третий раз, четвертый...
- Да, слушаю! Что-о! - Голос великого князя клокочет от ярости. Срочное письмо? Ма-ка-ров?! Старый дурак!..
(Великий князь, правда, всего на год моложе Макарова, но такая мелочь простительна в справедливом раздражении.)
- Надоел! Понимаете, на-до-ел! И прошу более не беспокоить!
Трубка брошена на рычаг.
...Макаров как будто глядел в воду, когда писал эти строки, и именно в воду порт-артурской гавани. В ночь на 27 января 1904 года японские миноносцы внезапно атаковали русские суда, которые все так же беспечно стояли на внешнем рейде, не имея даже противоминных сетевых заграждений. Два эскадренных броненосца и один крейсер получили тяжелые повреждения. Русская Тихоокеанская эскадра была серьезно ослаблена, моральный дух личного состава подорван, высшее командование вмиг сменило самоуверенность на панику и пребывало в растерянности.
Уже после окончания войны историческая комиссия Морского генерального штаба специально расследовала значение письма Макарова от 26 января. Объективные специалисты установили, что если бы даже предложенные им меры были бы немедленно телеграфом переданы в Порт-Артур, то и в этом случае русские корабли не успели войти во внутренний рейд до предательской атаки японских миноносцев. При этом комиссия сочла необходимым особо подчеркнуть, что названное письмо "навсегда останется свидетельством ума и проницательности светлой личности Макарова, ярким примером для грядущего поколения понимания адмиралом долга службы не за страх, а за совесть".
Увы, в судьбе Макарова подобных "запоздалых признаний" много. Пожалуй, даже слишком много. Вспомним бронебойный снаряд, "Тактику", несостоявшуюся экспедицию в полярных водах Сибири, и еще, и еще...
Сообщения о нападении японцев на нашу эскадру стали известны в Кронштадте 28 января. В тот же день в манеже перед собравшимися там офицерами, матросами и кронштадтскими гражданами Макаров произнес горячую и искреннюю речь:
- Друзья, ваши товарищи уже вступили в дело, окрещены боевым огнем; нужно будет - они лягут костьми на поле брани. Они сумеют выказать себя истинными героями. За их успех - ура!
Свою речь он закончил словами:
- Моряки, с театра военных действий приходят и будут приходить известия то хорошие, то худые. Но пусть не дрогнет ничье сердце. Мы русские. С нами Бог! Ура!
На письме Макарова от 26 января делопроизводителем Морского министерства была сделана помета: "Хранить весьма секретно, копий не снимать". Есть, однако, вещи, которые никак невозможно удержать в тайне. Слухи о том, что Макаров заранее предупреждал о грозящей опасности и предлагал соответствующие меры, которые не были осуществлены, мгновенно стали достоянием всей России. И общественное мнение страны было единодушно: "Макарова в Порт-Артур!"
Об этом не принято было в ту пору писать в газетах, но настроения такого рода широко распространяются и без газет. Сложилась обстановка, подобная той, когда Александр I в 1812 году вынужден был поставить Кутузова во главе русской армии. Теперь Макаров стал во главе русского флота вопреки желанию морского ведомства, по воле общенационального мнения. Первого февраля ему было объявлено о его назначении командующим флотом на Тихом океане.
Из дневника Макарова Вадима Степановича (глава судостроительной фирмы "Катера и яхты Макаров инкорпорейтед", Бостон, штат Массачусетс, США. Пятьдесят два года от роду).
"Давно не писал, не хотелось, а вот не нужда заставила - горе. Только что приехал с похорон Сергея Васильевича Рахманинова. Болел он долго, ослабел уже, но никто не ожидал такой неожиданной кончины. За четыре дня до семидесятилетия! А я, грешный, заказал ему серебряную арфу на малахитовой плитке. И даже надпись заказал, что выгравировали в старом русском алфавите: "Неизменно любимому...". Вспоминать тяжко. Приехал, поставил арфу себе на письменный стол, до конца дней своих не велю снимать. А малахит настоящий, с Урала, еще до революции привезли сюда.
Тяжело, прости Господи! Сергей Васильевич по-русски освящал тут всем нам, русакам, этот город. Да, конечно, во многих американских городах есть русские общины, православные храмы, клубы, даже школы на нашем родном языке, но нигде не было личности, равной по силе влияния Рахманинову. Это уж точно. Он и храм опекал, и Русский госпиталь, ну а музыкальное училище что говорить. Все окрестные дети там учились, даже те русские балбесы, которым медведь на ухо наступил. И такой он был милый, обаятельный, такой безупречно светский.
Даже в Бостоне русский дух Рахманинова выделялся резко. Один симфонический оркестр чего стоит - первый в мире, но прославил-то его кто? Вообще мне повезло, город этот самый европейский, в скороспелых этих Штатах. И культурный весьма, что здесь редковато. Местные горожане даже спесивы очень, гордятся своим университетом, любой американский школьник назовет год его основания - 1636-й. (Написал вот так механически и подумал, как все же заразителен американизм. Реклама словно вбивает в тебя свои символы! Так и тут на каждом углу написано, что их Гарвардский основан и т. д. Тьфу! Не хватает мне еще про "Бостонское чаепитие" начать живописать, в день таких-то похорон!)
Познакомились мы с ним в 29-м, как раз накануне "Великой депрессии". Помню, я все это подробно записал. Да, яхту я по его заказу создал такую, что потом патент взял, сейчас до сотни таких ходят по Атлантике и на Великом Тихом. И не потому, что особо там даже старался, нет, так само собой получилось, делаю я все добротно (ну, почти!). Отцовская кровь во мне сказывается. Ни одной вещишки отца не осталось, все пропало в Питере со смертью матери, а потом и сестры. Но я помню: записные книжки он употреблял только собственного изготовления, валенки подшивал сам, галоши тоже сам клеил по собственному покрою. Ну, про работу его в саду или с лошадьми даже вспоминать не хочу. Собирался уже купить авто, просто мечтал, но не успел.
Отвлекся. Нервничаю, видимо. Подсчитал вот, что мне тогда было сорок, а Сергею Васильевичу уже под шестьдесят. Строен был, красив, как Аполлон! Я счастлив был для него работать, всякие такие изобретательские штучки сыпались у меня прямо на чертежи. И ловко так все получалось! Картинка вышла, а не яхта - небольшая, изящная, очень нарядная, со множеством усовершенствований и новшеств, а какая мореходная! Скользит по воде, да и только. Мы с Сергеем Васильевичем как-то в шестибалльный попали, о нас даже тревогу в порту объявили, а нам хоть бы что!
Да, хорошо вспоминать. Все программы его концертов, на которых был, сохраняю и до конца дней сохраню, наследникам завещаю беречь, как зеницу ока. Глупо, но самую главную премьеру пропустил, на Рождество 41-го (далее несколько слов зачеркнуто). Как вспомню, зло берет. Кстати, не записал тогда, сейчас вот и сделаю.