Еще бы, подумал Того. Он вдруг вспомнил восстание черни в Китае в 1900 году, сожженные дворцы и усадьбы, изуродованные трупы людей, в том числе женщин и даже - страшно вымолвить - детей. Как все японцы, Того обожал детишек, никогда ни один самурай, кроме умалишенных, ни при каких обстоятельствах не поднял бы руку на младенца. Ясно, что мерзкие прокламации, о которых докладывал каперанг, призывают зверствам и насилию. И такое - в Японии?! После войны всем верным слугам императора об этом следует задуматься.
Каперанг выдержал паузу, дав адмиралу возможность обдумать сказанное.
- Помимо военной разведки и противоправительственной пропаганды мы начали организовывать то, что в европейских языках стало называться диверсиями. Это опять латынь, ваше превосходительство, но опять воскресшая в совершенно новом значении. Древние римляне употребляли это слово в значении "отношения". Теперь в новейшем французском словаре оно толкуется следующим образом. Разрешите зачитать.
Каперанг вытащил круглые очки в железной оправе. Того мысленно поморщился: как все флотские офицеры, он подозрительно относился к очкарикам (в ту далекую пору людей, носящих очки, на военно-морскую службу не принимали, даже в медицинскую часть).
-..."Диверсия - вид подрывной деятельности (поджоги, взрывы и прочее), проводимой агентами иностранного государства".
Каперанг улыбнулся, обнажая редкие зубы.
- Что делать, ваше превосходительство, но это в точности сказано про меня и моих товарищей. Дело в том, что на судостроительных заводах Петербурга заканчиваются работы на пяти новейших броненосцах: это "Суворов", "Император Александр III", "Бородино", "Орел" и "Слава". Все они однотипны и каждый по огневой мощи превосходит флагман вашего превосходительства, хотя несколько уступает ему в скорости. Они еще в минувшем году спущены со стапелей, сейчас заканчивается установка орудий, штурманских и иных приборов. Нашим агентам дано задание: во что бы то ни стало повредить это сложное и дорогостоящее оборудование. Не буду затруднять вас техническими подробностями, вот лишь один пример. Орудийная башня, как вы хорошо знаете, вращается на барабане, уходящем в глубь бронированной палубы. Если в зазор между вращающейся и неподвижной частью насыпать всего лишь несколько фунтов стальной стружки, все - башню заклинит, а ремонт ее возможен только в заводских условиях. Русское высшее руководство намерено направить новейшую эскадру в Желтое море, назвав ее Второй Тихоокеанской. Нам известен даже ее будущий командующий контр-адмирал Зиновий Рождественский. Ему не доводилось плавать в дальневосточных водах, но это суровый и закаленный моряк, сильный противник. Но представляете себе его чувства, когда посреди океана хоть одна башня на его броненосце вдруг выйдет из строя?
Каперанга настолько обрадовала такая возможность, что он позволил себе коротко, но очень весело рассмеяться. Адмирал остался неподвижен, как статуя, да и веселья своего офицера не разделял. О мои великие предки, думали вы когда-нибудь, что вашему недостойному потомку придется выслушивать о грязных "диверсиях". О стальной стружке, подсыпанной противнику? Или это тоже двадцатый век? Жестом Того попросил продолжать.
- Броненосцы стоят у стенки, каждый день, включая воскресенье, туда приходят сотни рабочих, надзор за ними очень слаб, как знает ваше превосходительство, русские вообще очень беспечны. Влияние революционных партий среди столичных рабочих очень велико, особенно среди молодых. Наши агенты получили строгое задание - пусть революционеры, нам обязанные, найдут хотя бы несколько рабочих, готовых, если угодно, за деньги, заняться устройством дел, называемых новомодным словом "диверсия".
Адмирал неожиданно поднялся, опережая его, вскочил каперанг и замер по стойке "смирно". Нет, он совсем не был подхалимом, таковы были традиции во всех родах императорских вооруженных сил. Того сказал:
- Ваш доклад очень интересен.
Офицер низко поклонился.
- Прикажите подать нам зеленого чая.
Чай пили, как и положено, молча. Движение мысли не остановишь, и каперанг опять не мог не обратить внимания на европейские привычки адмирала: чай пили, сидя за столом (не письменным, а другим, в глубине каюты). Что ж, воля начальника - закон для самурая.
За чаепитием каперанг невольно скосил глаз в угол каюты: там высилась шведская стенка, на полу стояли гири, штанга с дисками и прочие принадлежности для занятий гимнастикой. Того перехватил этот взгляд и про себя усмехнулся: он несколько лет прожил в Англии и от своих британских учителей перенял любовь к спорту. Вот и первыми, и вторыми Олимпийскими играми он очень интересовался. Летом состоятся третьи игры, говорят, самые большие по числу участников. Пройдут они в большом американском городе Сент-Луисе, что на Миссисипи. Того непременно поехал бы туда, но...
Увы, у японцев пока никакого интереса к спорту нет. Ничего и не пишут газеты о приближающихся играх, Того следит за их подготовкой по английской и немецкой печати (оба языка он знал свободно).
В дверь постучали, вошел адъютант адмирала. Согнувшись и разогнувшись в поклоне, доложил:
- Ваше превосходительство, главный штурман эскадры с текущими вопросами.
Того разрешил войти. Тогда поднялся каперанг:
- Ваше превосходительство, разрешите подняться в радиорубку, с часу на час мы ждем исключительно важную шифровку из Чемульпо.
Ему было разрешено. Доклад эскадренного штурмана состоял из текущих мелочей, курс точен, отставших кораблей нет, около 9 часов выйдем к рейду Порт-Артура. Откланялся, вышел.
И тут даже не вошел, а влетел каперанг:
- Ваше превосходительство, новость, хорошая новость, это будет нашим подарком императору!..
Порт-Артур, 6 часов 40 минут.
Каюта вице-адмирала Макарова. (Продолжение).
Макаров вернулся к столу, сел, решительно придвинул к себе бумаги. Начинался его обычный рабочий день. А работал он всегда много, очень много. Однажды, это было незадолго до начала войны, адъютант адмирала описал его каждодневный деловой ритм в течение дня - с раннего утра до позднего вечера. Вот как он выглядел.
...Ровно в восемь часов в доме звучал низкий, бархатный бас: "Подъем! Подъем!" Дядя Стива (так звали дома Степана Осиповича, уменьшая имя Степан по манере того времени - вспомним Стиву Облонского из "Анны Карениной") обязательно появлялся в детской и громко хлопал в ладоши, повторяя: "Подъем!" И не уходил, пока дети не поднимались, причем строго требовал от них вставать быстро и без хныканья (последнего адмирал особенно не терпел, даже в детях). Поднимались и все домочадцы, все, кроме Капитолины Николаевны, она не любила жесткого распорядка дня, и для нее непреклонный Макаров делал исключение: мимо ее комнаты он проходил на цыпочках и слово "подъем" не произносил.
Ровно в 8 часов 45 минут (всегда при всех обстоятельствах, если он только не был в отъезде) Макаров в своем кабинете принимал срочные служебные доклады. С 9 до 11 он объезжал корабли, казармы, учреждения, склады. К половине двенадцатого возвращался к себе в особняк, рассматривал и подписывал приготовленные для него документы. Точно в полдень он заслушивал ежедневный доклад начальника штаба порта, а затем принимал посетителей (уже как губернатор, то есть глава гражданской администрации в Кронштадте). Длилось это приблизительно до половины второго. В два часа к Макарову прибывали старшие начальники порта с докладами, а затем они вместе с адмиралом совершали объезд портовых работ.
К пяти часам (исключения случались тут тоже крайне редко) адмирал возвращался домой и ложился спать. Поступал так Макаров в точном соответствии с русской пословицей (ее теперь мало знают и еще реже исполняют: предобеденный сон золотой, а послеобеденный - серебряный). Засыпал он сразу же, как только ложился, - всегда и в любых условиях. Адмирал считал это свойство совершенно необходимым для военного человека, который, находясь в походе или на войне, не может рассчитывать на регулярное расписание, поэтому для восстановления сил должен приучить себя засыпать мгновенно - ведь неизвестно, когда может прерваться сон моряка.
В 5 часов 45 минут вечера (типично морская точность!) Макаров вставал, принимал душ, после чего садился обедать. Обычно к обеду приглашались знакомые и сослуживцы и велись деловые разговоры - застольной болтовни адмирал терпеть не мог. Пообедав и покурив с гостями, Макаров занимался домашними делами, играл с детьми. С восьми часов вечера - опять дела: он принимал краткие доклады своих подчиненных, тех, с кем не успел встретиться днем, и садился работать. Писал Макаров очень быстро. Причем обычно в копировальную книгу, чтобы иметь второй экземпляр письма или доклада (похвальная предусмотрительность: только благодаря этому сохранились многие важные документы по истории русского флота). Пользовался он карандашами, причем обязательно остро отточенными. Такие карандаши лежали на столе справа от него: затупив карандаш, он передвигал его влево. Когда Макаров работал, его смел беспокоить только один человек - старый его денщик Иван Хренов. Он служил с адмиралом долгие годы (еще с "Витязя") и никогда с ним не разлучался. Хренов тихо входил в кабинет, молча брал затупленные карандаши, лежавшие слева, точил их и так же молча клал с правой стороны стола. И удалялся. В половине двенадцатого Макаров пил чай (прямо у себя в кабинете) и при этом иногда тут же диктовал на машинку тексты своих записок или статей. После чая снова продолжал работать. Ложился спать ровно в час, не раньше и не позже.
Утром он аккуратно поднимался - и без всякого будильника - в семь часов. Затем следовала гимнастика (с тяжестями и без оных), холодный душ (только холодный!) и завтрак (простой и обильный), а в восемь утра в адмиральском доме опять раздавались басовитые восклицания: "Подъем! Подъем!"
В распорядке дня Макарова упомянута гимнастика. Это казалось удивительным, когда спорт почитался привилегией (или прихотью) одних лишь английских аристократов. Макаров же всю жизнь был страстным поборником физической культуры. Он отличался недюжинной силой, недурно плавал, был хорошим гребцом, до последних дней сохранял стройную осанку.
Расписание приведено для домашней и мирной жизни, а в море, тем паче на войне Макаров еще сокращал время сна.
...Опытный руководитель, адмирал быстро, что называется, "разбросал" документы: это поручалось исполнить одному, то - другому, тут он давал согласие на чье-то предложение, тут - отказывал и возвращал документ адресанту. Дважды к одному вопросу он не возвращался, решал сразу, без проволочек и откладываний. Буквально в несколько минут все дела, большие и не очень, были решены.
Вновь Макаров подошел к иллюминатору. На здоровье грех жаловаться, пока Господь бережет, но груз годов и переутомление последних недель сказываются. Вот, например, бессонница. Никогда не страдал он ею, а сегодня всю ночь не мог смежить глаз. Почему? Ничто его не волновало, особенно не раздражало. Неприятное чувство от нахмуренных рабочих? Что ж, он заметил, он скоро разберется.
...Глядя на близкую - и такую далекую - акваторию, что плескалась у борта, Макаров вдруг увидел себя юным Степой. У другой акватории - Южного Буга.
В центре богоспасаемого града Николаева, что на реке Южный Буг, высится храм того же православного святителя, в честь коего наречен и сам град сей.
Никола угодник был самым почитаемым святителем на Руси, начиная еще со времен киевских. Святитель Николай Мирликийский жил в VII веке и был епископом в городе, называемом тогда Миры, а провинция именовалась Ликия (теперь это средиземноморская Турция, где курорты Анталии, так хорошо знакомые множеству российских граждан). Святой Николай отличался не только безупречной жизнью христианской, но был воителем православной церкви, сурово обличая ереси, которые в ту пору во множестве клубились в Византии. В православных святцах значится восемь святителей, носящих имя Николай, но Мирликийский - любимейший из них в православной России.
Более того, святой угодник издавна считался покровителем всех плавающих и путешествующих, а потому, естественно, и всех моряков. Вот почему во множестве приморских городов закладывались в честь него храмы от Архангельска до Севастополя, от Кронштадта до Владивостока.
...30 декабря 1848 года священник Николаевской церкви отец Александр русоволосый, высокий, молодых лет - совершал обряд крещения над новорожденным младенцем Степаном, которому исполнилось-то всего три денечка. Родители его - Осип Федорович, прапорщик береговой флотской службы, и Елизавета Андреевна, как положено в подобных случаях, стояли чуть в стороне от купели. Крестный отец был весьма солиден (к этому родители всегда стремились) - капитан первого ранга Юхарин, сам начальник Николаевского порта, правая рука самого херсонского губернатора (попутно: Николаев входил тогда в состав этой губернии, а центром ее считался Херсон, потом возникла Николаевская область, роли обоих городов решительно поменялись, отчего у жителей их существует по сей день полушутливая "вражда", как между москвичами и петербуржцами).
Отец Александр окропил младенца святой водою:
- Крещение принимает раб Божий Степан, да царствует Господь и расточатся врази Его!
Обойдя вместе с восприемниками купель, каперанг Юхарин при этом нес на руках переставшего кричать младенца, отец Александр возгласил на весь храм:
- Именем Господа нашего Иисуса Христа нарекаю младенца святым именем апостола Стефана!
Предки наши придавали именам людским громадное значение, так повелось с древних седин, и лишь с началом века двадцатого почти утратили эту традицию. Для всякого православного мирянина было неписаным, но строжайше исполняемым правилом, что младенцу следует присваивать имя того святого угодника, чье празднование приходится на день его рождения. Поминание Святого апостола Стефана, сподвижника самого Иисуса Христа в дни его земного пребывания, приходится на 27 декабря. Отсюда возникло имя будущего адмирала.
Из этого одного явствует, что родители его были люди крепкой веры, как говорили тогда - богобоязненные. Они строго блюли обычаи православной веры.
...А шестьдесят лет тому назад, 6 декабря 1788 года, русские войска штурмом взяли турецкую крепость Очаков - твердыню Оттоманской империи на северном берегу Черного моря. Этому успеху предшествовала и предопределила его блистательная виктория генерал-аншефа (тогда еще не генералиссимуса) Суворова под Кинбурном. Суворов же поставил победную точку в войне, взяв Измаил. Отныне весь край между Бугом и Днестром вошел в российские пределы. Вошел навеки.
Неспешно и тихо Южный Буг нес свои незамутненные воды в Черное море. Ни корабля, ни рыбацкой лодки... Столетиями пустынны были благодатные те берега. Лишь изредка проносились окрест разбойничьи отряды крымских татар, вспугивая степных сусликов и дроф.
И вот однажды на высоком безлесном холме, возле которого Ингул вливается в широкий Буг, появились белые палатки, к берегу приткнулись баркасы, запылали костры, раздался частый стук топоров. Солдаты в бело-зеленых мундирах копали траншеи, ставили частокол укрепления. Как-то в жаркий июньский полдень к лагерю стремительно подлетела небольшая кавалькада: офицер в запыленном мундире и двое казаков с пиками.