С-80 поставил ее бывший старпом, переведенный за несколько лет до гибели субмарины на другой корабль, а ныне вице-адмирал запаса Евгений Чернов:
- Лодки не должны тонуть, как вы понимаете, при срочном погружении из-под РДП даже при обмерзании поплавкового клапана. В любом случае подача воздуха к дизелям из атмосферы перекрывается мощной захлопкой. Как только С-80 стала уходить на глубину, матрос-моторист бросился перекрывать воздушную магистраль, из которой била вода. Он отжимал рычаг захлопки вправо, а надо было - влево. Парень жал с такой силой, что согнул шток. Он был уверен, что перекрывает, на самом же деле открывал по максимуму. В чем дело? В пустяке. Матрос этот был прикомандирован с другой лодки, где воздушная магистраль перекрывалась не влево, а поворотом рукоятки вправо. Матрос не знал этой особенности. Выходит, виновен в гибели С-80 тот, кто не успел или забыл предупредить его об этом. Кто? Командир отделения? Старшина команды? Командир группы? Инженер-механик? Кому легче от того, что вина за катастрофу распределилась по этой цепочке? Тем более что подобных "чужаков" на лодке было семь человек, не считая офицеров-дублеров. Порочная практика прикомандирования специалистов с других кораблей за несколько часов до выхода в море, увы, существует и поныне, несмотря на все приказы и инструкции. Нечто похожее произошло и на атомной подводной лодке К-429 в 1983 году - там были прикомандированы 47 человек из 87 по штату. Но эта уже другая история с тем же печальным финалом.
Глава первая
ПЛАМЯ В ОТСЕКАХ
Фиорд извилист и размашист, будто росчерк Бога по сотворении земли. Величественная глухомань - столица атомного флота: Западная Лица. Но небо сегодня здесь ниже, чем где бы то ни было. Гранит - чернее. Снег мертвее...
Я стою на девятом причале - том самом, от которого уходила в свой последний поход печально известная ныне подводная лодка. Он все еще пуст. Китолобые, острохвостые атомарины не спешат занимать его, как не спешат люди занимать опустевшие вдруг береговые кубрики поредевшего экипажа.
"Будем верить..."
- Господи, как я не хотела, чтобы он уходил в этот поход!...
Ей было двадцать четыре - до сообщения о гибели лодки. Сколько же ей сейчас? После всего пережитого.
- Обычно я всегда его провожала. А тут не получилось: у Саши умерла мама. И он попросил меня уехать с детьми в Ленинград, побыть рядом с отцом.
Переживали они эту смерть оба мучительно. Ольга Сергеевна умирала в одиночестве, в реанимационной палате, перед самым Новым годом. Фронтовичка из медсанбата, она держалась мужественно и, чтобы не омрачать своим близким праздник, никого не позвала проститься. Саша был вне себя от горя. Командир корабля капитан 1-го ранга Ванин умудрился выхлопотать ему перед самой "автономной" десять суток отпуска. Он приехал в Ленинград и очень боялся за отца, который после похорон едва переставлял ноги.
"Ну вот, - признавался он мне, - была мама, чувствовал себя ребенком. А сейчас такая пустота, что жить не хочется. Когда на мостике один стою, цепью себя привязываю... За борт так и тянет..." - "А мы как же без тебя?!" - "Вот только вы и спасаете". - "Если ты не вернешься, нам тоже не жить..."
Вот в таком состоянии он и уходил. Да, еще написал мне письмо, подробное, распорядительное, как завещание на двух страницах, и все по пунктам: "Детей береги, лечи на "фазенде" нашей (дом-развалюха), сетку на забор достать, маме камень поставить..."
Ушли они. А нам, женам, выдали набор "дефицитов": тушенка, сгущенка, чай, кофе... Мыла, правда, не было.
Ох, им многим не надо бы было уходить. У Смирнова, штурмана, пошаливало сердце. Он на берег собирался списываться. Ткач, боцман, переслуживал свой срок, жена просила - "не ходил бы", вопрос с жилищным кооперативом решался...
Каждый день я ждала беды. Каждый день гадала над любым пустяком: к счастью или к несчастью? Все приметы перебрала, какие есть. Ну прямо как старуха-ведунья стала.
11 марта Юленька, дочка, приносит большой казенный конверт со штемпелем войсковой части. Увидела - помертвела. Пока она ножничками "чик-чик", у меня сердце остановилось. Выпала открытка. Читаю поздравление с Восьмым марта от командира корабля. У них традиция такая была: оставлять на базе письма ко всяким праздникам. И слова такие душевные: "Спасибо вам, наши боевые подруги, за мужество ожидания..." А я села за стол и заплакала. Вот вам и все мужество...
Свекор утешает: "Что ж ты плачешь, глупая? Все хорошо". - "Дед, я же не знаю, как получают похоронки!"
Тогда, в субботу, я шила на машинке новые шторы. Работало сразу все и телевизор, и радиоточка. Саша всегда сердился на меня за это. Но сообщение о гибели лодки не услышала. Наверное, машинка шумела. Тут позвонила сестра свекрови. Дед снял трубку. Чувствую, в голосе изменился, все "да", "нет"...
"Дед, что случилось?" - "Нина звонила. Что-то после ремонта звонок не работает".
Вижу, запереживал: ходит, вздыхает, курит, кашляет... Наконец признался: "Нина сказала, какая-то лодка на Севере утонула". - "Но ведь их же много плавает! Почему именно наша?"
Я тут же позвонила тете Нине: "Что вы слышали?" Но она слышала только обрывок сообщения. Только положила трубку - звонок. Жена замполита первого экипажа: "Верочка, слышала сообщение? Василий Иванович обзвонил всех, мы думаем, что это ваша лодка". - "Но почему, почему наша?" - "По всем прикидкам так выходит - и торпедная, и атомная..." - "Все погибли?". "Нет, есть живые". - "Что мне делать?" - "Мы считаем, тебе надо лететь".
Включила программу "Время". Приготовила бумагу, карандаш, чтобы все записать. И валерьянку. Но ничего толком не сообщили. Соболезнование родственникам. А каким? Вся страна, наверное, всполошилась, сколько матерей, жен за сердце схватилось. Сколько подводников в походе! Ведь им не сообщить оттуда: "Мама, я жив, это не со мной". Хоть бы фамилию командира сразу сказали, и то стало бы ясно.
Звоню в наш городок. Заказ берут только на понедельник. Линия занята: "Не одной вам нужно". Бегу на телеграф, шлю срочную подруге: "Узнай, чья лодка! Позвони немедленно".
Утром жены побежали в ДОФ - Дом офицеров флота, где заседала правительственная комиссия. Но там ей ничего толком не сказали - кто жив, а кто мертв. Позвонила мне на другой день воспитательница из нашего детского садика: "Верочка, ничего толком не ясно. Приезжай".
Всю субботу и до воскресного полудня я проплакала. Дед еле держится, но утешает: "Будем верить. Не должно".
Надо лететь. Собираюсь сама, собираю Славика и плачу, плачу, плачу. Оделись мы, у самого уже порога - междугородка. Дед снял трубку, мне передает: "Это Североморск". А у меня ноги подкосились. В трубке незнакомый мужской голос: "С кем разговариваю?" Я ни слова в ответ не могла выдавить. "Это жена капитан-лейтенанта такого-то?" - "Да". - "С вами говорит капитан 3-го ранга такой-то..." Каждое слово как вечность. Чувствую, упаду, не дослушаю. Уж лучше бы сразу убил. "Ваш муж... - и дальше - имя, отчество, фамилия, - жив".
- Вы правду говорите? Вы меня не обманываете?!
- Ну что вы! Он страшно беспокоится о вас и просил сообщить в Ленинград.
- Как он?
- Все нормально. Приезжайте. Вас всюду пропустят.
Юлька моя, первоклашка, в крик: "Мамочка, только возьми меня к папке, я буду слушаться". В юбку вцепилась, не оторвать. Схватила обоих - и в аэропорт...
В Пулково встретила Любу, жену Смирнова, штурмана. Подошла к ней, смотрим друг дружке в глаза. Боимся спросить. Она первая решилась: "Что с Сашей?" - "В госпитале". - "Мне сказали, что мой тоже, но в тяжелом состоянии". - "Не переживай! Главное, что жив, а там выходят". Откуда я могла знать, что Миша Смирнов погиб вместе с лодкой? Потом рассказывали, что он до последних секунд помогал вытаскивать плотик, а когда лодка пошла вниз, ухватился за носовой руль глубины, улыбнулся на прощанье и ушел в пучину. Высокий, крепкий, светловолосый и очень добрый к людям.
Люба летела со свекровью и двумя сынишками, Толиком и Витюхой (одному - пять, другому - четыре). В аэропорту она была с восьми утра и смогла достать билет только на наш рейс. Летели вместе.
В Мурманске лейтенант со списком в руке выкрикивал: "Кто едет в Западную Лицу?" - "Мы". - "Вы по телеграмме?" - "Да". Что за телеграмма, я не знала. Нас посадили в спецавтобус и повезли в военный городок. Оставила детей у друзей и побежала в ДОФ узнавать, как можно попасть к Саше. "Вас к нему сейчас не пустят. Он в особом состоянии. Когда разрешат врачи, отсюда пойдет специальный автобус. Так что запишитесь на поездку..."
Тут увидела Любу. Ей уже сказали, что Миша погиб. Она держалась хорошо: шла прямая, строгая... Я не выдержала, ткнулась ей носом в плечо, зарыдала. Она меня обняла и тихо так говорит: "Вы счастливые. Не надо, Верочка, не надо". Она еще меня утешала. Только один раз простонала: "Ну почему?.." И все повторяла: "Ну как же так? Ну как же так?.."
Перед походом мы собирались прийти на пирс и вместе встретить ребят. Хотели лодку посмотреть. Ведь ни разу не видели, какая она. Так и не получилось.
Потом, когда в ДОФе поставили гробы и портреты, я купила сорок две гвоздики и каждому поклонилась...
Глава вторая
ПОЖАР ПОД ВОДОЙ
Подводники никогда не бравировали опасностью своей службы. Это считалось само собой разумеющимся. Средства же массовой информации предпочитали рассказывать широкой публике о том, как уютно чувствуют себя покорители глубин в зонах отдыха - с канарейками, искусственной травой и бассейнами.
Кто-то из писателей, впервые спустившихся в подводную лодку, заметил: "Логично - носить часы в кармане, но жить в часовом механизме противоестественно". Для приближения к истине надо было бы добавить - в часовом механизме бомбы замедленного действия. Современная атомарина - это узилище чудовищных энергий - электрических, ядерных, тепловых, химических, заключенных в тесную броню прочного корпуса. Никому не придет в голову размещать пороховой погреб в бензоскладе. Но именно так, с такой степенью пожаровзрывоопасности, устроены подводные лодки, где кислород в убийственном соседстве с маслом, электрощиты - с соленой водой, регенерация - с соляром. И это не от недомыслия, а от жестокой военной необходимости плавать под водой быстро, скрытно, грозно. В этом жизнеопасном пространстве, выгороженном в жизнеопасной среде, подводники вынуждены жить так, как живут солдаты на передовой, - смерть в любую секунду. Даже если лодка стоит у причала, она все равно "зона повышенной опасности".
Повторю свою давнюю мысль: подводник не ходит в штыковую атаку и никогда не видит противника в лицо. Но он в любую секунду готов схватиться врукопашную с взбесившейся от боевой раны машиной, с беспощадным, в слепой ярости робота, агрегатом - мечущим электромолнии, бьющим струями кипящего масла, крутого пара, огня... Этот враг не берет в плен. Он не знает ни выгоды, ни милосердия. Его не остановит победа. У него нет инстинкта самосохранения. Он бездушен, безумен и готов погибнуть вместе со своей жертвой...
Здесь, на пирсе, я попросил командира стоящей рядом атомной подводной лодки показать кормовой отсек, устроенный примерно так же, как на погибшем корабле... Молодцеватый кавторанг Геннадий Барышков, товарищ взятого морем Евгения Ванина, любезно предложил спуститься в глубокий стальной колодец входного трапа. Путь вниз пролегал сквозь объемистую капсулу всплывающей спасательной камеры (ВСК). Я пробирался вслед за командиром в зарослях стальных корневищ, ныряя в норы межотсечных людепроводов, шлюзовых тамбуров, люков. В этом стальном чреве человек, протискивающийся, пригибающийся, извивающийся, выглядит как некий червячок, забравшийся внутрь исполинского машинного организма, который живет своей собственной, никому не подвластной жизнью. Строго по часам необитаемые кормовые отсеки посещают своего рода дозорные, "бродячая вахта" - на языке лодочных остряков.
Любой пожарный инспектор, из тех, кто жучит жильцов за загроможденные лестницы, сошел бы здесь с ума при виде того, как загромождены огнеопасной техникой отсеки и в какой тесноте, в каком неудобстве должны тушить подводники свои объемные пожары.
У них все как у людей: и врожденные пороки, и надрывы от перегрузок.
Не знаю, какой диагноз поставит "Комсомольцу" правительственная комиссия, но, на взгляд большинства моих сотоварищей-подводников, роковыми для погибшей атомарины оказались именно врожденные пороки. О самом главном из них - чуть позже.
Известно, что ахиллесова пята всех типов подводных лодок (и дизельных, и атомных) - распредщиты, которые "коротят" чаще всего прочего электрооборудования. С них-то и начинаются подводные и надводные пожары. Корабли горят на всех флотах мира. Увы, это неизбежная дань Молоху технического прогресса, жертвенная плата за огромную энергонасыщенность современных кораблей, за чудовищную ударную, огневую мощь. Горят авианосцы и пассажирские лайнеры, крейсера и танкеры, атомарины и дизельные подлодки... Горят каждый год, а то и каждый месяц, если брать мировую статистику.
Противоборство огня и средств тушения в точности копирует диалектику брони и снаряда. "Дурная бесконечность", как определил бы ее Гегель, ибо война "льда и пламени" идет с переменным успехом и никогда не завершится вечной победой. Современный корабль есть оружие обоюдоострое, опасное не только для врага, но в немалой степени и для того, кто им владеет. Моряки, однако, никогда не были фаталистами. По воле волн плыли лишь их трупы, но не они сами. Бороться со стихиями (в том числе и огненной) всегда было профессиональной обязанностью мореплавателя, его уделом, его судьбой. Сегодня есть корабли, на которых арсенал средств борьбы с огнем не уступает по разнообразию и количеству боевому вооружению. Это спринклеры и огнетушители всевозможных зарядов, системы затопления и орошения, химическое и пенное тушение. Увы, порой и вся пожарная рать не в силах справиться с буйством огня. И все же каждый командир, получив доклад о пожаре, исходит из того, что шансы на успех есть всегда, игра стоит свеч и очаг возгорания может быть задушен в самом начале, на худой конец локализован. К пожарам, к возможности таких несчастий моряки психологически готовы. Отчасти поэтому большая часть корабельных пожаров тушится без жертв. Другое дело, что развитие любого пожара непредсказуемо. Дорогу пламени прокладывает не только горючий материал, но и игра случая, стечение обстоятельств: пожар пожару рознь, ни один не повторяет коварство другого. Пожар же на "Комсомольце" и вовсе небывалый. Он уникален, поскольку уникальна и сама атомарина: титановый корпус, большая глубоководность плавания... Давление воздуха, вырвавшегося из поврежденной системы продувания балластных цистерн, было намного выше, чем на всех остальных менее глубоководных лодках. Да и само повреждение трубопровода ВВД (воздух высокого давления) вольтовой дугой короткого замыкания (есть такая версия) - редчайшее обстоятельство, которое немедленно наложилось на "врожденный порок" корабля: масляная система при остановке гребного вала не герметизировалась по отсекам. Поэтому буря, вырвавшаяся из баллонов воздуха сверхвысокого давления, тут же "выстрелила" горящее масло в смежный шестой - отсек, где мичман Колотилин принял огнеметную струю за выброс гидравлики. Впрочем, ошибка эта не имела для него уже никакого значения...