- Если не вк-кратце, то как будем дальше - стоя или присядем? Или пойдем в дом, если ты голоден? У меня есть еще три кот-тлетки.
- У меня тоже кое-что есть, но это потом, успеется.
- А водки у тебя нет?
- В машине. Дернется из автороты - будет.
- Тогда действительно усп-пеется. Сядем здесь. С чего начнем?
- С главного. Что произошло с Матвеем?
- С главного? Ладно, так и быть, начнем с нашего редактора, раз это для тебя главное, - сказал Гурский. - Только потом не уп-прекай меня, что я не с того начал. Вп-прочем, раз у тебя будет водка, о том, с чего я соб-бирался начать, даже грех говорить всухую. Подождем, пока она п-появится. Итак, в один далеко не п-прекрасный для него день наш редактор поехал к тому, кому он, как тебе известно, не очень любит ездить, и вернулся от него п-просто генерал-майором, ждущим нового назначения. Надо отдать ему должное, он целых два года ст-тарательно сам рыл себе эту яму, начиная с той - ты п-помнишь ее - поездки на фронт к своему т-только что снятому начальству в пику только что назначенному.
- Помню, - сказал Лопатин, - и уважаю его за это.
- Но сп-порю. Но когда два года сам делаешь все, чтобы тебя сняли, не надо удивляться, когда это происходит.
- А Матвей удивился?
- В п-первый момент - очень. Наверное, как ни ст-транно, в глубине души сам считал себя незаменимым. А умный человек должен только внушать это заб-блуждение другим. Он был очень уд-дивлен, но, надо отдать ему должное, быстро оп-правился - и вообще все делает быстро, - и, когда через час позвал меня, его кабинет был уже под м-метелку, а рабочая куртка висела на гвозде, рядом с к-конторкой.
При словах о куртке и конторке в голосе Гурского послышалась нота сочувствия.
"Бедный Матвей, - подумал Лопатин. - Заменимый или незаменимый, все это в конце-то концов игра в слова. Но человек любил свое дело и делал его хорошо. И если по своей дерзости был для кого-то труднопереносим, то ведь это все-таки вторичное, а не главное. А главное в том, что он хорошо делал свое дело. И еще вопрос, достаточно ли хорошо делает свое дело тот, кому не хватило справедливости смириться с вторичным ради главного. Сколько людей на фронте можно было бы поснимать по принципу вторичных недостатков! Сколько их - и неуживчивых, и занозистых, и с разными закавыками, - а вот не снимают, дают же воевать дальше!"
- Расстроил ты меня своим рассказом, - сказал он вслух.
- А ты зак-куривай. Это помогает в минуты бесп-правия. Имею в виду, что посетившее тебя сейчас ощущение своего бессилия исправить несп-праведливость и есть наиболее острая форма бесп-правия. Хотя, заменим в скобках, не заблуждайся: отнюдь не все в ред-дакции сокрушаются об его уходе. Д-догады-ваются, что без него им будет легче, а оп-пределенный процент людей при всех обстоятельствах предпочитает, чтоб им было и-полегче.
- Это по меняет сути дела, - сказал Лопатин.
- По-твоему, я недостаточно ск-корблю? Не так ли? Ничего не поделаешь, д-дружок. Ирония и ск-корбь во мне неразлучны. И тебе за годы нашей д-д... смею сказать, дружбы пора к этому п-привыкнуть. Когда речь идет о нашем бывшем ред-дакторе - не суди по себе. Ты был его люб-бимчиком. Он полюбил тебя, как часть собственной б-биографии. Полюбил, потому что лично п-придумал забрать тебя из штатской п-печати в военную. Полюбил потому, что ты не раз бывал свидетелем его личной храб-брости, а мы все очень любим иметь таких свид-детелей. Кроме того, ты в своем уже нем-молодом возрасте с самого начала войны начал мотаться по всем фронтам так, словно тебе п-попала вожжа под хвост, или, говоря интеллигентней, овладела ут-топическая надежда самому понять все п-происходящее. А ему только подавай таких - которым вожжа п-под хвост! Тем паче что он мог тыкать тобой в глаза всем более молодым и менее п-подвижным. И если тебя, несмот-тря на все это, не возненавидели в ред-дакции, то лишь благодаря твоему собственному отрицательному об-баянию.
- Предыдущее понял. Последнюю формулировку уточни.
- Ут-точняю: отрицательное об-баяние - это когда человек отрицает то п-положительное, что ему п-приписывают. Хотя бы п-половину. То есть когда он неп-подкупен по отношению к самому себе. Лично я п-просто-напросто люблю тебя за это, а нек-которые другие по крайней мере не ненавидят, хотя наш бывший редактор от изб-бытка любви к тебе почву для такой ненависти п-подготовил, дай ему бог здоровья! "Г-гурский, - сказал он, когда я вошел по его вызову в его кабинет. - Г-гурский, - сказал он, - я ухожу". Это я уже, п-положим, знал. "А вы остаетесь заведовать своим отделом". Об этом я тоже, п-положим, догадывался. "Сделайте без меня так, чтобы Лопатину не стало трудней раб-ботать". - "Есть!" - сказал я - ты знаешь, я люблю это не п-претендующее на эмоции слово - и подумал, что про меня ему даже не пришло в голову, как мне будет без него - т-трудней или легче? Потом он показал лежавшую на абсолютно пустом столте пачку твоих черных к-клеенчатых тетрадей и, не надеясь на мою догадливость, объяснил мне, что они т-твои, лежали у него, а теперь я должен взять их к себе.
- Я как раз о них думал, - сказал Лопатин. - Это хорошо, что они у тебя.
Ему стало тяжело от мысли о раздражении, которое могло возбуждать там в редакции то, как относился к нему Матвей. Конечно, он не впервые об этом думал и даже учитывал в своем поведении, но так явно и оголенно ощутил эго лишь сейчас.
- Не п-переживай свое прошлое, д-дружок, - сказал Гурский. И-переполовинь все, мною сказанное, хотя бы потому, что мне не чужд порок зависти. Работая под его руководством, я никак не мог избавиться от чувства, что я не глупей его, об-бразованней и, если говорить о сп-пособности водить п-перышком п-по бумаге, талантливей. И при других обстоятельствах я бы вп-полпе мог быть им, а он Г-гурским. Причем в роли Г-гурского он был бы хуже меня, это я точно знаю. И однако, на п-практике не я нашел его, а он меня. И не я стал редактором, а он Г-гурским, а наоб-борот. Сп-прашивается почему? То, что ему многого недостает по сравнению со мной, мне вп-полне очевидно. А вот чего мне недостает по сравнению с ним - я себе так и не ответил и пришел к п-печальному для себя выводу, что, видимо, все же недостает чего-то такого, что я при всей гибкости своего ума не в состоянии сф-формулировать. Но в день его ухода, освоб-бодившись от уже бессмысленных попыток сравнительного анализа наших достоинств, я п-позавидовал тому, с каким великолепным отсутствием ск-корби в глазах он покидал ред-дакцию. И это была уже зависть б-благородная, в противоположность прежней, неб-благородной.
- У нового редактора был?
- Был.
- Какое впечатление?
- Как тебе известно, я нахожусь на службе не у редакт-торов, а у от-течества. Жизнь мне не д-дорога, жила бы г-газета. По первому вп-печатлению думаю, что он ее в гроб не загонит. Для начала дал ему понять, что об-богащать его своими отрицательными впечатлениями от прежнего начальства не намерен. Не знаю, кто ему п-посоветовал сразу же поговорить со мной, но кто-то п-посоветовал. То, что я не ругал ему ст-тарого редактора, а, наоборот, желая под-дразнить, хвалил, не помешало ему выслушать меня со вниманием, что я и занес в его кондуит как первую и-пятерку.
- Почему он вызывает меня? - спросил Лопатин.
- А вот и т-твой, а теперь - к его неудовольствию - мой Василий Иванович, - вместо ответа сказал Гурский, увидев въезжавший во двор "виллис". - Самое время для неожиданного п-поворота сюжета нашего разговора в духе О. Генри. Позд-дороваемся и пойдем в дом. Только не забудь взять у него водку, потому что мне, как я подозреваю, он ее не д-даст.
Василий Иванович слез с "виллиса" и сразу же обратился к Лопатину, подчеркивая, что покуда его начальство еще Лопатин, а не Гурский:
- Когда поедем на аэродром? В пять, без перемены, как вы сказали?
- Без перемены, - подтвердил Лопатин.
- Я тебя провожу, уд-достоверюсь, что ты действительно улетел, - сказал Гурскнй.
Василий Иванович недовольно крякнул в темноте - наверное, предпочитал поступить под команду Гурского на несколько часов попозже.
- А вы ужинали? - спросил Лопатин.
- Ужинал в автороте.
- Где спать будете?
- На дворе, у машины. Погода хорошая.
Гурский подтолкнул в бок Лопатина, напоминая про водку.
- Василий Иванович, у вас где-то в машине моя фляжка, - сказал Лопатин.
Василий Иванович молча пошел к "виллису" и принес флягу.
- Будить вас?
- Думаю, сам проснусь, но на всякий случай - в полпятого.
Василий Иванович вернулся к "виллису", а Лопатин вслед за Гурским зашел в дом. Оказывается, там внутри, за завешенными окнами, горела керосиновая лампочка с прикрученным фитилем. Гурский сел за стол и прибавил свету. Теперь, при свете, стали видны пожитки корреспондентов, засунутые под хозяйскую двуспальную кровать, под лавку и раскладную парусиновую койку. На столе лежала начатая буханка хлеба, стояла тарелка с тремя котлетами и стаканы.
- Хозяев нет, а наших гавриков, по моим сведениям, стоит здесь п-пятеро, - сказал Гурский, - но четверо в отъезде, а п-пя-тый, как я тебе уже сказал, отбыл по личным делам - так что никто нам не помешает развить об-бещанный сюжет.
Взболтнув во фляге водку, он налил себе в одни из стоявших на столе стаканов и, кивнув на другой, вопросительно посмотрел на Лопатина:
- Не б-брезгуешь, что ужо пили из него до тебя?
- Наливай, - сказал Лопатин.
- П-поставь, - остановил его Гурский, когда он поднял стакан с налитой в него водкой. - Если помнишь, когда-то, п-прибыв тебе на смену под Калугу, я сообщил тебе, что у тебя в семье - дело д-дрянь. На этот раз, наоб-борот, я п-прибыл как добрый вестник. Ты сп-просил, почему тебя вызвал наш новый ред-дактор. Главным образом потому, что в Москву п-приехала из Т-ташкента твоя Нина Ник-колаевна, и я ему объяснил про нее, что она твоя невеста, что она п-приехала всего на две недели и ты должен успеть ее п-повидать.
- Ты что, серьезно? - спросил Лопатин, опешивший и от самого известия, и от показавшегося нелепым слова "невеста".