Нет, в этом доме все совсем не так, как кажется с первого взгляда! Еще неизвестно, кто из них двоих больше умирает от страха и тревоги за сына, он или она, и кто из двоих сильней, и кто из них первым найдет в себе силы жить дальше и поведет за руку другого, если, не дай бог, и в этом доме случится беда.
Виссарион прослезился, вытер глаза рукой и сказал:
- Иногда завидую Мише. Оказалось, что он больше мужчина, чем я.
- Большим мужчиной, чем ты, невозможно быть, Виссарион. - Михаил Тариелович улыбнулся, не принимая того горького тона, которым сказал это Виссарион. - Просто мой Вахтанг - давно мужчина, и давно в армии, и давно на войне. А твой Гоги еще год назад был мальчиком. И ты, мужчина, еще не можешь привыкнуть к тому, что он тоже мужчина. И мы с Маро пять лет назад не могли привыкнуть, что наш Вахтанг сам поднимается в воздух. Как так, без нас, сам поднимается в воздух?
"Так вот откуда "от винта"! - подумал Лопатин. - Значит его сын летчик. О том, что сын Миши на фронте, Виссарион, когда пили за здоровье их семьи, сказал, а кто он, не сказал".
- Где он у вас летает? - спросил Лопатин.
- В Ленинграде. Он в морской авиации, - сказал Михаил Тариелович. - Он, как и я, немножко ленинградец: я был перед началом тон войны, а он стал в начале этой. А вы не были в Ленинграде? По-моему, я ничего вашего не читал.
- Не был, - сказал Лопатин. - Два раза собирались послать туда, но в последний момент отправляли на другие фронты.
- Как у Блока, - сказал Михаил Тариелович. - "Жизнь без начала и конца, нас всех подстерегает случай". Почему смеетесь? Не любите Блока?
- Нет, собственным мыслям.
Лопатин усмехнулся потому, что, услышав эти строчки Блока, вспомнил редактора, в кабинете у которого его обычно "подстерегал случай", и подумал, что редактор, наверно, не читал Блока. "Двенадцать", конечно, читал, а что-нибудь другое - навряд ли.
- Нет, я люблю Блока, - сказал он вслух. - И как раз "Возмездие" больше всего.
- Помните? "Стоит над миром столб огня..." - прочел Михаил Тариеловнч и остановился, ожидая, что Лопатин подхватит. Но Лопатин не подхватил, и он дочитал до конца строфы сам:
И в каждом сердце, и мысли каждой
Свой произвол и свой закон...
Над всей Европою дракон,
Разинув пасть, томится жаждой.
Кто нанесет ему удар?..
Не ведаем: над нашим станом,
Как встарь, повита даль туманом,
И начнет гарью. Там - пожар.
Дочитал и остановился. Лопатин смотрел на женщин. Они молча сидели рядом, чем-то похожие, а чем-то непохожие друг на друга. Может быть, тем, что одна из них была матерью война, а другая - матерью ушедшего на войну мальчика. Две грустные грузинские женщины, и у каждой из двух - своя грусть. У одной - старая, устоявшаяся и при всей своей глубине и силе все равно уже привычная. А у другой - новая, только что возникшая, режущая, как битое стекло.
Да, именно так, как у Блока:
И в каждом сердце, в мысли каждой
Свой произвол и свой закон...
Хотя у него сказано совсем не о том, но, наверно, в этом и есть главный смысл поэзии. Сказано об одном, а думаешь о другом. Сказано о других, а думаешь о себе.
- Мне надо идти. - Лопатин поднялся.
Виссарион стал удерживать его, предлагал остаться заночевать, и он подумал, что Тамара, наверно, как это бывало раньше, присоединится к мужу. Но она не присоединилась, сказала:
- Отпусти его, Виссарион. Если он останется у нас ночевать, ты не дашь ему покоя. А ему нужно поспать перед дорогой.
Сказала не как о госте, которого по правилам гостеприимства надо удержать в доме, а по-матерински просто, словно он был не сорокашестилетним человеком, а товарищем ее сына, уезжавшим туда же, куда уехал он. И, прощаясь в темной передней, при свете огарка, обняла и перекрестила уже одетого в полушубок Лопатина.
Михаил Тариелович с женой жили через три дома, и, простившись с ними, Виссарион пошел дальше провожать Лопатина.
- А у тебя есть ночной пропуск? - спросил Лопатин.
- Есть, - сказал Виссарион. - Я же теперь служащий, могут вызвать в любую минуту. - И, пройдя несколько шагов, спросил: - Как думаешь, попадешь к нам в Тбилиси, когда будешь возвращаться с фронта?
- Навряд ли. Если дела пойдут хорошо, скорей всего полечу в Москву прямо оттуда, где окажусь. И так вышло целое кругосветное путешествие. Даже опоздал к началу наступления. Ответь мне, Тамара верит в бога?
Виссарион ответил по сразу. Несколько шагов шел молча, потом сказал:
- Не говорил с ней об этом. Но думаю, сейчас верит. Раньше не верила, а сейчас верит. Как и многие. Иногда и самому хотелось бы верить. И жаль, что не можешь, - добавил он, снова помолчав.
"Да, это верно, - подумал Лопатин. - Иногда жаль, что не можешь. Несколько раз за войну было жаль, когда думал, что уже не выберешься и не увидишь с того света, как все будет дальше".
- Выезжаешь в восемь? - спросил Виссарион, когда они уже дошли до редакции и остановились у подъезда.
- В восемь.
- Правильно, лучше не задерживаться. Как там со снегом на Крестовом перевале?
- Говорили, что лежит, но машины идут. Чистят и пробиваются.
Они молча обнялись. И Виссарион уже после этого еще на секунду задержался - кажется, хотел сказать про сына, чтоб постарался увидеть его! Наверно, так. Хотел, но не сказал, повернулся и пошел.
18
По дороге на перевал несколько раз застревали в снегу или стояли и ждали, когда пробьются застрявшие впереди машины. Но все-таки, выехав в восемь, к двум часам дня добрались до перевала.
Старый курортный ресторанчик был наполовину заметен снегом снаружи. А когда вошли в него, оказалось, что и внутри под выбитыми окнами намело сугробы. И все-таки в углу в полуразвалившемся очаге горел огонь, и несколько человек, сгрудившись у очага, жарили на палочках шашлыки.
Лопатин прихватил из машины опустевший за дорогу вещевой мешок, и они втроем - с тассовцем и водителем - тоже пристроились внутри - перекусить. Перекус был небогатый: сухари и кусок сыра да холодный чай во фляжке у тассовца.
Трое жаривших шашлыки грузин - водители шедших через перевал грузовиков - сначала потеснились у огня, а потом протянули по палочке шашлыков. Отказаться не было сил, и Лопатин с наслаждением сжевал несколько тощих кусочков полусырой, пропахшей дымом баранины. К несчастью, не оказалось ничего выпить - ни вина, ни водки ни у них, ни у поделившихся с ними хозяев огня.
Съели шашлыки, запили чаем и, поблагодарив, поехали дальше. Теперь уже вниз и почти без задержек. Водитель тассовской "эмки", молоденький солдат-грузин, гнал вовсю по петлявшей туда и сюда дороге. До перевала он был неразговорчив, переживал, что не удается никого обогнать, а теперь, показав свою удаль, рискованно обогнав два десятка машин, повеселел и стал рассказывать, как хорошо было здесь все до войны. Лопатин знал это, но не перебивал. Слушать, как здесь все хорошо было раньше, было почему-то приятно.
- Братья есть? - спросил Лопатин.