Прошло месяца три-четыре. Во Владивостоке проводились сборы минёров. Были доклады о результатах практического применения минно-торпедного оружия, сообщения о надёжности по каждому образцу, объяснялось устройство нового оружия и другие вопросы. Вечером обмен мнениями в аудитории и неофициально — за столом. Встречи друзей. В последний день проводились зачёты. Принимал их заместитель начальника МТУ капитан 2-го ранга Вадим Михайлович Андреев. Это был большой педант. Карандаши на его столе были всегда отточены, как пики русских воинов, а в записной книжке на каждого флагмина имелось короткое досье. Чтобы они не забывали о своих грешках, он периодически подбрасывал сольцы на их боевые раны. Когда вошёл Фёдор Игнатьевич, Андреев уже решил, что сейчас он разберётся с ним по установочным головкам приборов курса. «Тут, говорят, Фёдор Игнатьевич, вы стали самым крупным специалистом по вводу данных?» — казалось, без всякого подвоха начал Андреев. «Да, Вадим Михайлович, теперь я дока», — Фёдор сам влез в западню, прихлопнул выход и проверил, надёжно ли он закрылся. «Ну, хорошо, Фёдор Игнатьевич, начнём. Шпиндель „ω“. Цена одного оборота?» Фёдор Игнатьевич улыбнулся: «10 градусов». — «Неверно! 5 градусов». — Фёдор Игнатьевич снял улыбку, посерьёзнел. «Направление вращения — по часовой стрелке. Какого борта „ω“ вводится?» «Вправо». — «Неверно! Влево». Фёдор Игнатьевич жалко улыбнулся. «Шпиндель „α“. Цена одного оборота?» — «5 градусов». — «Неверно! 10 градусов». Это нокаут, но Фёдор держался. «Шпиндель Дс. На каком делении остановится шпиндель после отработки установочной дистанции?» — «На нуле», — Фёдор оживился. «Почти, но неверно. На отметке 14750 м. После отработки до нуля отрабатывается ещё 250 м, конструктивно введённых для выполнения угла „ω“. Ну, что, Фёдор Игнатьевич, установочная головка неисчерпаема, как атом, или как там учил нас Ленин? Заглянем теперь в горловины торпеды. Может, там вы лучше видите? Вскрываем горловину аккумуляторного отделения и что видим?» — «Аккумуляторную батарею», — жалко улыбнулся Фёдор собственной шутке. — «Неверно! Видим вставку — упор…». Всего Андреев задал вопросов пятнадцать по всем торпедам, эксплуатируемым на бригаде. Правильных ответов было немного…
Росло соединение. Рос и матерел Марычев. С должности флагмина он со временем был назначен преподавателем на кафедру торпедного оружия Тихоокеанского Высшего Военно-Морского училища. Рассказывали, что больше всего он любил проводить практические занятия по торпедам. Рассадит класс в четыре колонки. Заставляет чертить на память воздушные схемы парогазовой, кислородной, перекисной, электрической торпеды. Потом меняет варианты. Тут же проверяет. Где всё ему ясно, объявляет: «Егоркин! Пять баллов! Петров! Дополнительный вопрос! Шпиндель „ω“. Цена одного оборота?» — «5 градусов». — «Неверно! 10 градусов». В качестве дополнительных вопросов он чаще всего спрашивал про ввод данных. «Четыре балла, ёнать». Капитан 1-го ранга Фёдор Игнатьевич Марычев поглаживал свою совершенно лысую голову, за что именовался «Кучерявым» и внимательно рассматривал очередное «произведение». Он не предполагал, что курсант Егоркин, только что получивший пять баллов за знание торпед, далеко продвинется вверх по торпедной лестнице. Он завершит службу заместителем начальника Управления Противолодочного Вооружения в Москве. А пока до выпуска ему ещё предстоит выпить 321 компот…
Уже давно в торпеды ввод данных стрельбы обеспечивается цифровым кодом в цифровой автомат торпеды. Тоже были проблемы. И тогда капитан 1-го ранга Виктор Иванович Егоркин, вспоминая Фёдора Игнатьевича, говорил: «Да, ввод данных в торпеды — это наиглавнейшее дело». Все открытия на стыке наук, все проблемы на стыке Главков. Но это уже другая история.
А вопрос об «ω» и «α» при стрельбе торпедами залпом с параллельным ходом, который «в доску» уяснили Вадим Андреев и Федор Марычев еще долгие годы будет будоражить торпедную общественность. Уж кого было слишком много в эпоху развитого социализма, так это изобретателей и рационализаторов. Повырастали за все прожитые общественные формации вместе взятые да еще лет на сто вперед. Состыковать четыре торпедных шпинделя прибора курса с четырьмя муфточками установщика данных стрельбы после загрузки торпеды в торпедный аппарат действительно оказывалось не всегда просто. По смыслу: слоник — к слонику, коровка к коровке. А на деле нужно выставить 8 валиков строго на «0» и четыре подвижных из них опустить на четыре неподвижных. Но с учетом допусков и посадок, усушек и утрусок в этом решете появлялись чудеса. Ну, не состыковать шпиндели — и все! Редко, но бывало. Вот тогда-то всегда находился рационализатор, который предлагал опустить один шпиндель «ω», тем более, что прибор это позволял, потому что другой изобретатель это предусмотрел. В результате, что вводилось практически в торпеду уточнить долго не удавалось: ведь «α» не был зафиксирован. Тому, что «привозила» торпеда с моря часто не доверяли: мало ли что накрутили на торпедолове. Всех рационализаторов «передавить» не удалось, и потому разбегались иногда торпеды в разные стороны, только не к цели. При залповой стрельбе этого не происходило. Там хоть умри, но состыкуй! А при одиночной торпеде в «условном» залпе бывало. А число «условного» на флоте росло. «На флоте все условно, только обед и получка — фактически!» — говаривал Юра Фатеев в те времена, в бытность флагмином другой бригады. А ныне вроде стала и получка условной…
От тюрьмы и от сумы не зарекайся
Вначале 60-х годов Владивосток был в большом фаворе. Во-первых, благодаря самолету ТУ–104 город стал ближе к Западу. Авиация тогда была значительно удобнее, чем сейчас. Досмотров багажа не было, проверка авиабилетов была на уровне трамвайных. Находчивые студенты оплачивали половину маршрута, а на остальном участке имитировали глубокий сон. Заботливые стюардессы их не тревожили. В самолетах подавали бутерброды с красной икрой и перед обедом за отдельную плату развозили в качестве сувениров шкалики со всевозможными напитками в ассортименте Ялтинского дегустационного зала. Лекций, правда, не читали, но зато порции не ограничивали. Поездки стали удобными и привлекательными.
Во-вторых, во Владивостоке побывал Хрущев и пообещал сделать из него второй Сан-Франциско. Услужливые архитекторы и строители срочно начали возводить фуникулер на сопку Голубиную, где размещалась городская барахолка, словно только его и не хватало дальневосточникам для полного счастья. По пути следования Хрущева хижины маскировались кумачом призывов, громадьем портретов. На стадионе «Авангард» срочно завалили последнего бронзового Сталина, второпях оставив на пьедестале его ботинки. На Эгершельд везти Хрущева не собирались, потому вдоль Верхне-Портовой долго еще сохранялись черные дощатые индивидуальные уборные, закрытые на огромные амбарные замки. Все это только усиливало городские контрасты.
Собственно, очковтирательство на Руси никому не в новость. Потемкинские деревеньки, например. Но если раньше это было грехом отдельных вельмож, то теперь становилось чуть ли не политическим принципом общественной жизни, всенародным делом.
— Чего вы ему очки втираете? — говорил работяга Дальзавода группе комсомольцев, развешивающих плакаты на убогом заборе завода.
— А когда вы ждете дорогих гостей, разве не делаете приборку в доме? — заученно вопрошали комсомольцы.
— Когда ко мне приходят гости, я ставлю на стол бутылку водки, — ворчал старый работяга, сраженный нелепым аргументом, ставшим крылатым в устах партийной режиссуры.
Нельзя сказать, что лейтенант Герман Лебедев с очковтирательством ранее совсем не сталкивался. Были в училище разные средние баллы, грубые и не очень взыскания. Говорили, что выделялись «специалисты» для укладки ковров по пути следования высокого начальства, если их маршрут отклонялся от ранее «уложенных» ворсистых фарватеров. Для комсомольских собраний командиры рот готовили штатных ораторов, которые в строго отведенный регламент успевали вспомнить, о чем говорил Маркс, что завещал Ленин и на что обращает внимание Никита Сергеевич Хрущев, выбивая слезы умиления у приглашенных политработников. Все это было. Но Герман лично в этом деле не участвовал. Однако бытие определяет сознание, как говорили великие, и потому он должен был когда-то подтвердить их правоту. И вскоре случай представился. Герман только что вернулся из отпуска и рассказывал об удобствах в Аэрофлоте коренным дальневосточникам, как вдруг его пригласил к себе Леша Ганичев. Он не стал интересоваться отпускными впечатлениями, а сразу приступил к делу.
— Тут нам сообщили, — он показал большим пальцем куда-то вверх, — завтра прибывают председатель Государственного Комитета по судостроению Бутома и Министр вооружения Устинов. Слышал о таких?
— Не приходилось.
— Еще говорят, что Министр обороны маршал Малиновский должен прибыть на флот. Но это слух, а те уже здесь. Торопят сдачу атомохода. Понял?
— К чему эта прелюдия, мне же не их нужно встречать?
— Догадливый. Вместо хлеба и соли ты им должен подать завтра к 16.00 две малогабаритные торпеды и одну ЭТ–56. Эту торпеду готовит в Конюшково Миша Борякин. Ею один раз уже стреляли. По программе испытаний нужно два выстрела, а она у нас единственная. Вот ты ее и захватишь. МБСС–100 я заказал завтра на утро. Примешь по контрольно-опросному листу в цеху две малогабаритных, потом ЭТ–56, и все это на лодку. Сходи в море. Стрельба ответственная. Мало ли что. Нужен наш глаз. Понял?
— Все понял.
Здесь нужно сделать небольшую ремарку о торпеде ЭТ–56 и о том, почему она оказалась последней на флоте. Торпеда ЭТ–56 была модернизацией торпеды ЭТ–46 и по массогабаритным характеристикам, вывеске была близка к тепловым торпедам. Она вполне подходила как для испытаний глубоководных систем стрельбы новых подводных лодок, так и для выполнения боевых упражнений, когда глубины стрельбы по заданию превышали 30 метров. Дело в том, что в то время большинство тепловых торпед имели ограничения по глубине стрельбы, а торпеда 53–57 еще не была освоена флотом. Но торпед ЭТ–56 было изготовлено всего около 100 штук на весь Военно-Морской Флот. Словно специально для проведения государственных испытаний подводных лодок. Естественно, торпеды вырабатывали свой ресурс, списывались и терялись во время испытаний. К описываемому времени на флоте осталась одна торпеда ЭТ–56.
Леша Ганичев, конечно, здорово рисковал, пытаясь обеспечить одной торпедой две глубоководные стрельбы сдающейся атомной подводной лодки в декабре, тем более в присутствии таких августейших лиц, выталкивающих подводную лодку в море. Можно было запросить Москву, помогли бы. Но он подзабыл. План тогда выполнялся всегда любой ценой, и если бы для сдачи лодки не хватало бы какого-либо краника — за ним послали бы самолет. Это было гусарством военно-промышленного комплекса.
МБСС–100 летела как на крыльях. Весь груз — две торпеды. Да еще малогабаритных. Да еще практических. За такой рейс команда баржи много не заработает.
— Командир, я ошибочно записал, что торпеды боевые. Ничего? — спросил капитан баржи Германа.
— Ничего, от таких приписок флот не обеднеет.
— Конечно. Вот видишь, волокут буксиры 100-тонный кран из Владивостока.
— Вижу. Пирамида Хеопса.
— В бухту Павловского. Для погрузки этих торпед. Там сегодня высокое начальство. С помощью старой баржи с убогим краном грузить стыдно. Втирают начальству очки.
— Понятно. Мы все втираем друг другу очки.
Помолчали. Погода для декабря великолепная. Как по заказу. Ничто не предвещало неприятностей. А они начались, как только баржа ошвартовалась в б. Конюшково. Встречающий начальник МТЧ капитан Валерий Безуглый радостно сообщил, что торпеда ЭТ–56 «не идет» по герметичности кормового отделения и вряд ли ее сегодня можно приготовить. В его глазах, конечно, было и участие. Парень он был не плохой, но всех «из центра» недолюбливал. У Германа похолодело в груди. Такой вариант не рассматривался. А что такое сорвать выход лодки на госиспытаниях в декабре, он знал не понаслышке. Лебедев машинально посмотрел на часы. Сейчас 11.00, значит, в запасе есть еще часа три.
— Ладно. Разберемся, — Герман прошел в цех и по растерянному виду Миши Борякина понял, что дела совсем плохие. Миша был опытным торпедистом, состарившимся среди торпед.
— Травит кормушка. Где только может. И по установочной головке прибора курса, и по тягам, и по пробкам клемм подзаряда. Ничего сделать не могу. Второй день ковыряюсь. Надо было торпеду после выстрела возвратить во Владивосток. Там можно было бы кое-что сделать. Зачем Леша Ганичев принял такое решение — не пойму, — говорил он Лебедеву, вытирая руки ветошью.
— Решение принято, надо выполнять. Может, при наружном давлении все будет нормально?
— Такое редко бывает. Напьется воды, как пить дать. Не всплывет.
— Давай решать проблемы последовательно, — Лебедев взял Мишу за руку и отвел в сторону. — Для решения задачи торпеда должна выйти из торпедного аппарата. В отсеке подводной лодки приборы запишут скорость выхода и выбрасывающее давление. Далее торпеде нужно пройти метров 200, чтобы всплыть с глубины, затем продуется балласт практического зарядного отделения, — и бери ее на торпедолов. Но она не всплывет, так как наберет воду в кормовое отделение. Так?
— Так.
— Но задачу торпеда выполнит: скорость вылета и выбрасывающее давление будут записаны. Продолжай работу. У нас еще три часа. Я должен прибыть ровно в 16.00. Ни раньше, ни позже. К самой погрузке.
Лебедев с Борякиным в очередной раз стали менять прокладки, шлифовать поверхности укупоривающих пробок.
— Сейчас все будет в полном порядке, — уверенно заявил Герман Валере Безуглову, который стал собирать личный состав на обед, — оставь дежурного, скоро двинусь в бухту Павловского.
— Ну-ну. Но и при очередной проверке из кормушки пошли пузыри. Герман листал «Приложение к формуляру торпеды». Торпеда прошла с десяток ремонтов и имела за плечами около трех десятков выстрелов.
— Ну что же, — подумал Герман, — этот выстрел будет для нее последним. Он твердо решил не срывать выход в море. Для приготовления торпеды в условиях арсенала уйдет не менее трех суток. Достанется всем. Больше всех Леше Ганичеву, как автору этой стратегической операции. А он ни в чем не виноват. Он просто верил в торпеду, в то, что она не подведет. Главное сейчас, чтобы не прошел доклад от местных торпедистов, что единственная торпеда — неисправна.
Герман покрутился около торпеды и громко сказал Мише Борякину:
— Ну вот и все в порядке. Были пузыри и нет. Готовь торпеду к погрузке на МБСС. — Он убедился, что был услышан дежурным по МТЧ.
Как раз в это время влетел рассыльный и передал приказание оперативного дежурного срочно следовать в бухту Павловского.
И снова МБСС–100 летела как на крыльях. Вот и бухта Павловского. Единственный пирс. На нем толпа штатских и военных. Капитан направил МБСС к пирсу и лихо ошвартовался. Кто-то из толпы не то в шутку, не то с раздражением произнес:
— Этого лейтенанта два министра ждут, а он не торопится. Впрочем, никто на это не прореагировал, и на баржу прыгнуло несколько человек из торпедистов сдаточной команды.
— Ты Лебедев? — Да.
— Тебе Марычев велел передать, что раз торпеды он не принимал, тебе идти в море. Мы идем на день-два. Потом нас всех пересадят на торпедолов.
— Понятно.
— Если понятно — дуй в отсек.
В считанные минуты торпеды были погружены на лодку, благо громоздкое торпедопогрузочное устройство было заблаговременно установлено. Как всегда, в назначенное время подводная лодка в море не вышла. Народ курил и строил различные предположения.