— Так точно, есть. Капитан-лейтенант Джаманшалов, казах, но… он только что назначен…
— Никаких «Но»! Не пьет? Его и представляйте!
Но что-то было такое в работе Лариона, что заставляло начальство отмечать его заслуги не по случаю юбилеев и итогов, а за конкретно выполненное дело. Так, у него трое наградных часов: от начальника МТУ, от Командующего Тихоокеанским флотом и от Главкома ВМФ. Но не в часах дело. Бинокль, часы, радиоприемник, электробритва — весь ассортимент щедрот Отечества для военных моряков. Из-за часов Ларион схлопотал себе разве что прозвище от однокашника Валентина Лещенко — часовщик. Но дело здесь в нестандартных формулировках оценки содеянного: «За защиту авторитета Минно-торпедного управления», «За защиту авторитета торпедного оружия». Авторство в формулировке здесь принадлежит, естественно, начальнику Лариона — М. А. Бродскому. Защищать авторитет любого оружия — дело не простое. В процессе эксплуатации все может быть. Проще всего взвалить всю вину и ответственность за происшествие на безропотный металл. А на нем сходятся не только интересы, но и жизни людей. Защищать авторитет оружия сложнее: нужно его знать, любить, уметь эксплуатировать, применять. Для того чтобы критиковать или «пнуть» мимоходом, ничего не требуется, разве что чем выше должность, тем проще. Так что у Лариона была не простая стезя, и конкретная словесная оценка его работы и скромные щедроты только подчеркивают ее важность для минно-торпедной службы. Ведь слова для нас порой дороже всего…
К его рассказам я добавил несколько своих, другие мы подработали вместе. Иначе путь его наверх оказался бы рядом смешных случаев, где он играл бы роль исключительно положительного героя. Ведь к старости мы становимся не только склеротиками, но и… А так он не раз будет бит, ему будет не везти, и он будет не сразу, а постепенно, постепенно набираться опыта. Итак, в путь.
Имея в виду какое-либо предприятие, помысли, точно ли оно тебе удастся
Норма Шефа — это тридцать суток без берега. Вид дисциплинарного взыскания — не приведи, Господи. Полная катушка. Тридцать пять суток без берега не бывает. Хотя, кто тебе запретит получить норму Шефа регулярно? Шеф не мелочился. Если проступок не тянул на полную катушку, он не наказывал. Повелевал доложить командиру роты. Те мягкотелостью не страдали. Впрочем, мы здорово забежали вперед.
Училище мы называли Системой, как, впрочем, любой рукотворный порядок. Если экзаменационные билеты лежали в известном нам порядке, это тоже было Системой. Слово Система — было очень ходовым, как сейчас — «блин». И еще одно слово не сходило с нашего языка — «шмат». Это был и кусок мяса «на кости» в баке первого блюда, и краюха хлеба, и чрезвычайное происшествие, и, конечно же, интересный случай. Были, естественно, и производные — шматок, шматик. Но редко. На курсантском жаргоне жизнь в Системе представляла что-то вроде шампура со шматами. Получил норму Шефа — значит отколол шмат, рассмешил роту поздней побудкой — шмат выдал.
Свой первый шмат Ларион не выдал, а отколол — он получил тридцать суток без берега за сон на посту из первых уст — от самого Шефа. Норму Шефа. Охранял он от происков зарубежных разведок неподъемный торпедный аппарат. Аппарат привезли в разобщенном виде, втащили через окно первого этажа в помещение будущей лаборатории. При втаскивании повредили окно. Оно не закрывалось, поэтому выставили сторожевой пост. На всякий случай. Чтобы в самоволку через окно никого не потянуло, и трубы были бы под присмотром. На первом курса училища каждый курсант, еще не притершийся к тяготам воинской службы, постоянно хочет спать. А во сне что-нибудь съесть. Вкусненькое и домашнее. Наши воспитатели, участники войны, учили нас военному делу настоящим образом. Главное, уметь охранять и оборонять, а высшую математику изучать теми силами, что останутся. Мы, конечно, экономили свои силы, поэтому, осмотрев пост, Ларион удобно устроился на самом большом ящике и, не долго думая, уснул: «Кому нужны эти трубы?». На его беду о ящиках вспомнил Шеф. Перед уходом домой. Вернее, не о ящиках, а об открытом окне. Он знал, что такая ценная информация живо циркулирует в курсантской среде, находя лиц, особо заинтересованных. Шеф решил лично осмотреть, насколько «герметична» Система… Дальше все было как в страшном сне. Оглушенный ревом Шефа, униженный чужим всесилием и собственной слабостью и беззащитностью, Ларион только и сообразил: вот что значит «норма Шефа». Он был отправлен в роту досыпать, а пост поручили его однокашнику Виктору Родкевичу. Виктор как раз планировал чуть попозже воспользоваться этой брешью для внезапной проверки своей пассии, что жила неподалеку, у парка Победы. Слух об открытом окне до него дошел одним из первых — или уши у него были хороши, или слух знал, куда бежал. «Мероприятие срывается… Нет, откладывается… Нет, состоится». «Выходной» спортивный костюм Виктора уже лежал недалеко от лаборатории в вентиляционном канале. «По этой воронке больше не ударят». Надо сказать, что Виктор давно и досконально изучил здание Системы. Он исследовал все трапы, переходы, пожарные лестницы и запасные выходы. Он отстоял дежурства на всех внешних постах у бесчисленных дверей и ворот, изучил углы обзора, время и места смены патрулей. В результате, покинуть незамеченным Систему для него было делом техники. Важно, чтобы случайно не закрыли твой укромный выход, пока ты на воле. А здесь — гарантия. Он знал, когда прибывает первый автобус и где лучше выйти из такси. Потому ленинградские девушки не чувствовали его долгого отсутствия. Дело было верное. Виктор вытащил блокнот, вырвал листок и начертал записку своему сменщику Славе Домогацкому: «Увидел — молчи» и был таков. Виктор был романтиком до мозга костей. Пройдут годы, и он уведет жену у своего друга вскоре после свадьбы, а после окончания училища вдруг решит стать разведчиком. Станет он обычным сотрудником Особого отдела и исчезнет из поля зрения однокашников. Однако я опять уклонился.
В эту ночь по крайней мере трое курсантов из роты не спали: Ларион — от расстроенных чувств, Виктор — от их удовлетворения, а Слава Домогацкий от сочувствия и страха. Лариону оставалось до выпуска еще около двухсот дежурств, исходя из нормы два-три в месяц. Больше он на посту не спал. Выучился. Правда, на собственном опыте, зато навсегда.
Не рой другому яму, сам в нее попадешь
Командиром отделения на первом курсе у нас был Иван Кудрявцев. Когда пришел — был тих и скромен. И вдруг в одночасье стал диктатором. Выполненные нами беспрекословно, точно и в срок первые два-три его приказания подействовали на него, как наркотик. Ему захотелось командовать еще и еще. Вырвавшись вперед нас всего на два курса, Иван разговаривал с нами тоном Министра обороны. То его не устраивал порядок в наших рундуках, то не удовлетворяла заправка коек, то наши физиономии казались ему слишком унылыми. Как и всякий крупный военачальник, Иван особое внимание уделял состоянию оружия. Наши карабины он осматривал всегда неожиданно, в глубокой тайне, как стратегическую операцию. На оценки не скупился. Тогда была принята двухбалльная система — Г (грязное) и Н (норма). За «гуся» в ближайшее увольнение собираться было не принято. Короче, высказывание А. В. Суворова «Далеко шагает мальчик, пора его унять» мы относили не иначе, как на счет новоявленного Бонапарта. И случай подвернулся. А подсунул его нам сам Иван, дав точнейший рецепт, вернейший способ и наименование операции. За обедом.
Мы тогда не обедали, а «принимали пищу». Так это официально называлось. Иван сидел во главе стола, а мы, подчиненное ему отделение, соответственно слева и справа, образуя так называемый «бачок» в составе восьми человек. Нам выделялась кастрюля первого, кастрюля второго и по кружке компота. Тогда в моде были разные хохмы за обедом и ужином. То бросали очередность выбора блюд «на морского»: первый съедал все мясо из второго блюда, второй лучшее, что осталось и т. д. (Последние бежали за «добавкой»). То разыгрывали компот. Но стоило взять лишнего и не доесть — кара была жестокой. Так вот, Иван за обедом как-то спросил — предложил:
— А не дернуть ли нам кружечку «смерча»?
— Какого еще «смерча»?
— А такого. В кружку компота добавляем ложку черного перца и ложку горчицы, тщательно размешиваем и бросаем «на морского» — кому достанется, кому повезет.
Сам Иван, конечно, надеялся, что повезет не ему. Начальство! Однако к моменту его предложения кое-кто уже успел пригубить «сладенького», потому идея повисла в воздухе. Саша Бубнов вообще уже выпил свой компот — была у него привычка пить компот после первого блюда. Знание математики, как оказалось, не только облегчает жизнь, по иногда делает ее даже веселой. У меня сразу появилась идея… Пришли в класс.
— Мужики! Слушай сюда! Угостим Ивана «смерчем» собственного рецепта и собственноручного розлива!
— Как же мы узнаем, сколько пальцев выкинет он?
— Это не имеет значения. Вернее имеет, но не принципиальное. Главное, самим выкинуть сколько надо и счет начать с конкретного человека, например, со Славы Домогацкого. Он сидит рядом с Иваном. Кто-то крикнет: «Счет с Домогацкого и „по солнцу“». Слава хватает пальцы Ивана и громко называет их число.
— Так мы же не знаем их число.
— Для тех, кто не усек с первого раза, повторяю. Я сижу тоже рядом с Иваном, только с другой стороны, напротив Домогацкого. Мои пальцы он сосчитает последними, а выкинул столько, чтобы дополнить Ивановы до 8 или до 16, если он выкинет 9 или 10. Ну а вы выкипите по результатам простого подсчета, который сейчас и проведем.
Идея овладела массами и стала материальной силой. После проведения тренировок настроение поднялось на недосягаемую высоту. Каждый запомнил, сколько должен выбросить пальцев на следующий день. За обедом Саша Бубнов бросил пробный шар: «Так мне пить или не пить? Или дернем кружечку „смерча“»? Иван оживился: «Да, действительно!». Он энергично потер руки, приготовил раствор, тщательно перемешал и поставил на середину стола.
— С кого считаем?
— С Домогацкого и «по солнцу».
— Раз, два, три!..
Все шло, как на тренировке. Требуемые 48 единиц были набраны. Слава, не торопясь, начал считать с себя и закончил, естественно, Иваном. Психологический жим курсантского стола из двух «бачков» был так силен, что Иван твердо взял кружку, шумно выдохнул и выпил залпом. Потом, затыкая себя с двух сторон, помчался в гальюн. Иван оказался молодцом. Все донес до гальюна, по дороге не продулся. На следующий день попробовали повторить. Не получилось. Наука пошла Ивану впрок.
Ларион рассмеялся: «А я потом долго побаивался, вдруг кто-нибудь „продаст“». То, что знают пятнадцать человек, тайной быть не может. По определению. Я уже был не рад, что мне пришла в голову эта идея. Больше мне никогда никому не хотелось отплатить за нанесенные обиды. По службе, я имею в виду. Юность уходила, уступая место зрелости, взвешенности и прагматизму… Ну, а что касается морского счета, то он являлся единственным справедливым и универсальным средством решения всех вопросов, связанных с выделением «крайнего» во всех перипетиях службы.
Здание системы в плане напоминало транспортир с утолщенным основанием. В основании — классы, кабинеты, кафедры, лаборатории, аудитории. В полуцоколе — столовая, клуб с фойе, а над фойе по периметру — спальные помещения. От младших к старшим, от 34-й до 30-й роты. Этаж — минерам, этаж — артиллеристам, этаж — химикам. Информация о посещении спальных помещений начальством катилась волной вместе с командой «Смирно!», подаваемой тренированными глотками дневальных и дежурных под аккомпанемент беспомощной трели боцманских дудок. Что-то в этом было от… синхрофазотрона.
Роты обживались своим хозяйством и налаживали быт в полном соответствии с уставами: рундучными для хранения личного имущества курсантов, курилками для лиц с вредными привычками, гладильнями, где можно было привести в должный вид форму одежды, и другими бытовыми помещениями. Командиром роты у нас был капитан 3-го ранга Иван Петрович Коваленко. Он заботился о нас, а мы — о нем: старались не давать повода для разносов. Шеф не стеснялся в выражениях и не выбирал специальных мест для воспитательной работы со всеми, включая и командиров рот. Увидев окурок в писсуаре, он заставлял построить роту и начинал примерно так: «Я, конечно, понимаю, что посрать без папироски все равно, что выпить чай без конфетки». А заканчивал приказанием после отбоя драить гальюн, хотя там оставалось лишь протереть пыль на вольфрамовых спиральках лампочек Ильича. Все остальное блестело. У нас в роте была образцовая рундучная, просто шедевр. В комнате вдоль стен стояли стеллажи с вертикальными перегородками. Каждый курсант имел свою ячейку-рундук. В рундуке в строгой последовательности снизу вверх лежало все нехитрое личное имущество от тельняшки до бескозырки. На каждой вещи — бирка с фамилией курсанта. Курсант без бирки — как… бублик без дырки. «Шлифовать» рундучную можно было до бесконечности, например, перевешивать шинели на отдельной вешалке так, чтобы из галочек на левом рукаве получалась прямая, параллельная полу, и при этом полы шинелей находились бы также на одной линии, т. е. равноудаленными от пола. Задачка почище квадратуры круга. И, наконец, новый шедевр — сушилка. В темном помещении установили «позаимствованные» на складе десятка четыре отопительных батарей, разместили их вдоль стен. Теперь можно было без проблем сушить форму после несения службы на внешних постах в непогоду и производить мелкие постирушки: носки, трусы и т. д. Мы называли это громадное сооружение циклотроном, и весть о ней пронеслась по факультету. В других ротах циклотронов не было. Курсанты соседней роты, где командиром роты был капитан 3-го ранга Репа, а все курсанты, соответственно, корнеплодами, настойчиво требовали себе тоже циклотрон. Репа осмотрел сушилку, и у него не возникло сомнения в том, что такое циклопическое сооружение может действительно называться как-нибудь иначе, чем циклотрон. И он зафиксировал в записной книжке: «Свердлову — у Коваленко циклотрон — нужен всем». При очередном докладе у Шефа Репа встал и попросил его содействия в сооружении в роте циклотрона, как у Коваленко. Наступила мертвая тишина. «Какой еще циклотрон? Почему не знаю? Коваленко, доложите!». Коваленко в это время чем-то отвлекся и существа вопроса Репы не слышал. Потому на окрик Шефа он, немного замешкавшись, доложил, что не в курсе дела и никакого циклотрона у него нет. Командиры рот недоуменно вытянули физиономии, они-то знали, что циклотрон у него есть, но вмешиваться в разговор не решались. Наконец, Коваленко понял, о чем речь: «Это сушилка у нас такая, как циклотрон. Собрали несколько десятков батарей. Сушимся». Шеф прерывать совещания не стал, обещая зайти и осмотреть ее чуть позже.
Я как раз стоял дневальным по роте. Вижу, быстро идет Коваленко. Его топот мы знали наизусть. Подтянул ремень, поправил кинжал, жду указаний. Подбежал: «Срочно откройте сушилку, наведите порядок. Сейчас придет начальник факультета. Будет осматривать ее. И поднимите всех спящих. Кто спит?» — «Пожарный взвод, ночью что-то грузили». Я быстро разбудил всех спящих, ускорив процесс шипящим: «Шеф идет». Те повскакивали, не зная, за что хвататься, хотя заслуженное ими время сна еще не вполне истекло. Наведя порядок в сушилке, выползаю из нее задом, прямо в Шефа — бац! «А, старый знакомый! Ну, как, выспался за месяц?» — Шеф был в хорошем настроении. Я старался избегать Шефа, думал, забудет про меня. Нет, вспомнил. — «Показывайте свой циклотрон». Шеф был в восторге от идеи, от способа реализации, от инициативы.
— А почему циклотрон?
— От слова «циклопический». Циклоп. Помните, у Гомера? — подвел я научную базу под название.
— Каждой роте — циклотрон, — заявил он. — Заявку на батареи я подпишу.
Комендант здания капитан Мельников был крайне озабочен. Куда-то исчезли все отопительные батареи. В одночасье. «Инкубатор, что ли, кто-то делает? — подумал он. — Возьмем на живца!». Мельников приказал положить еще одну батарею и установил наблюдение. Вскоре перед ним стоял смущенный воришка, минер. С третьего курса. «Зачем вам батареи? Уже все перетаскали!». — «Начальство приказало. Каждой роте — циклотрон… Пять штук…».
Уточнив объем подпольного строительства, комендант пришел в ужас и помчался прямо к начальнику училища. Пока адъютант докладывал контр-адмиралу Егорову о визитере, у того слово «циклотрон» выскочило из головы, а всплыло известное из печати «синхрофазотрон».
— Товарищ адмирал! Капитан Мельников! Разрешите доложить. Третий факультет делает себе синхрофазотрон. Все отопительные батареи исчезли.
— Что-о-о? Синхрофазотрон? Да в уме ли вы, товарищ Мельников?
— Вспомнил, не синхрофазотрон, а пять циклотронов. Каждой роте — циклотрон.
Махнув рукой, адмирал вызвал по телефону начальника третьего факультета.
— Абрам Григорьевич, вы что там строите на факультете? Вот Мельников докладывает, что синхрофазотрон.
— Нет, пять циклотронов. Адмирал схватился за грудь.
— Каких еще циклотронов?
— Да тех, что у Гомера, помните?…
Виктор Татарыков, мой однокашник, увековечил эту историю:
Адмирал принял решение. И капитан Мельников претворял его в жизнь.
Это я к чему рассказал: не нужно применять иностранных слов там, где можно сказать по-русски. Меньше проблем.
Говорят, в армии США в характеристиках офицеров отмечается их «везучесть». Пишут, например: «Капитану Смиту по службе везет» или наоборот: «Этот невезучий Смит…» и т. д. Раз не повезло, два — перебрасывают подальше от Штатов, на Гавайи например, пусть там мучается. Для нас это дело не подходит…
На первом курсе курсант нашей роты Олег Надзинский учился нормально. Как все. На втором начались проблемы. Навалились сразу и математика, и физика, и теоретическая механика, и сопротивление материалов, и металловедение… И не тупой вроде курсант, а вот не везет. Самый трудный билет — ему, нерешаемую задачу — ему, вызов к доске — его. Двойка. Опять двойка. С одним предметом разделается, по второму провал. Не тянет Олег. Финиш состоялся на сопромате. Стоят рядом у доски Олег со Львом Головней. Преподаватель майор Мисаилов торгуется со Львом: «Давайте договоримся. По теории упругости вы ответили на все вопросы на „отлично“. По теории пластичности на двойку. Таким образом, у вас твердая тройка. Но у вас светлая голова, и я поставлю вам двойку. Вы мне пересдадите и получите свою заслуженную пятерку». — «Нет, товарищ преподаватель. Твердая тройка — это твердый отпуск. За свободу, сами знаете…». Потом Мисаилов смотрит на Олега Надзинского: «А у вас все наоборот, братец. Вам твердая двойка. До встречи дней через десять». — «Нет, товарищ майор, с вами мы больше никогда не встретимся». Мисаилов все понял, но решение не изменил.
Был Олег по натуре честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, свято хранил государственную и военную тайну, соблюдал Конституцию СССР, советские законы, беспрекословно выполнял все воинские уставы и приказы командиров и начальников. По строевой подготовке — «подход-отход» к начальнику — вообще блеск. При равнении грудь четвертого человека увидит, при ходьбе ногу тянет высоко. Рука вперед — до бляхи, назад — до отказа. Строевые приемы понимает с первого раза, а по более точным наукам — не везет. Ничего не поделаешь — подлежит Олег списанию на флот «отрабатывать» военную присягу.