— Пишем, да вы не принимаете! Вот по новой торпеде ДСТ на однокомпонентном топливе удалось записать….
— Да вы все от этой торпеды и откажетесь. Уже ворчите, что топливо ядовито, следность обнаружил и… Вслед за УМГТ–1, УСЭТ–80 торпеда ДСТ является торпедой третьего поколения. Вот на ней бы сейчас сосредоточить внимание, ускорить испытания.
— Ну и ускоряйте. Кто вам мешает?
— Главк видит, что Вы в ней не очень заинтересованы, и тоже тормозит производство опытных образцов. Все в мире взаимосвязано, особенно, когда вопрос касается денег. Так что на третье поколение лодок тоже скорее всего пойдет эта перекисная «толстушка».
— Ладно, Радий, подведем итоги. Сейчас стрелять нельзя. Я немного погорячился, вернее не я, а Бутов. Считал, что главное — человеческий фактор. Теперь так не считаю. Приемка приостановлена. Комиссия продолжит работу на полигоне. Работу возглавит мой будущий заместитель, — Грант посмотрел на меня, и мне стало ясно, что это решение окончательное. Я посмотрел на Портнова, Вязникова. «С их подачи», — пронеслось у меня в голове. «Есть!»
— Проанализировать вновь все результаты стрельб. И не с точки зрения, приемный или неприемный выстрел, а жестко — торпеда работоспособна или нет. Изготовитель и разработчик о чем-то договаривались, военпреды проспали. Наведешь порядок. Срок — два месяца. Я прошу выделить ему лучших специалистов.
— Не волнуйся, — обратился ко мне Исаков, — главная твоя задача — стоять над схваткой и последовательно устранять замечания, высказанные со стороны завода и с нашей. Железной рукой. От меня поедет Портнов.
— Я не могу. Там высокогорье. Сердце побаливает. Я прошу вас отпустить меня завтра. Я хочу в Ленинград.
— Скорее всего мы завтра все разъедемся.
— Вопрос с отъездом нужно согласовать с Емелиным, — Грант прервал Портнова, — он должен сейчас подойти.
Емелин оказался легким на помине. Стук в дверь — и он вошел в номер. Поздоровался. Поставил на стол бутылку коньяка. Осмотрел компанию.
— Не рассчитывал застать столько специалистов. Ну, для знакомства хватит. Хочу вас сразу огорчить. Флот на ближайшее время стрельбы толстой торпедой не может обеспечить. Не раньше, чем через пару месяцев… Приехали вы очень неожиданно. Бутову нужно было предварительно созвониться со мной, определить сроки. Вы нагрянули как снег на голову. Мы вас еле разместили.
Весть о переносе стрельб никого не огорчила. Скорее наоборот. От комиссии требовался всего-навсего доклад с согласием на предложение флота о переносе работ по торпедам на два месяца. Поговорили о флотских хлопотах, погоде, выпили коньяк.
На следующий день комиссия собралась для написания короткого доклада, оформления командировочных предписаний. К обеду работу закончили. Акопов вдруг обратился ко всем:
— Послушайте, а где Исаков, где Портнов? Утром вместе выходили из гостиницы.
И словно ответом на вопрос, дверь медленно открылась, вошел бледный Радий Васильевич, ни к кому не обращаясь, он тихо сказал:
— Глеб Иванович скончался. Сердце не выдержало… Воцарилась мертвая тишина. Затем ее разорвали отчаянные вопросы: «Как? Где? Когда?»
— В автобусе. Я провожал его на самолет. Не хотели просить у Емелина машину. На флоте, как всегда, с ними проблема. Он плохо себя почувствовал и попросил отпустить его в Ленинград. Я решил проводить. Но до аэропорта не довез. В автобусе давка, мы стояли на задней площадке. Он и умер, сжатый со всех сторон. Сейчас тело в морге. Я заказал цинковый гроб. Завтра отправим его самолетом. Я прошу вас, Борис Ильич, — обратился он к Лаврищеву, — заняться этим вопросом.
На следующий день комиссия в полном составе прощалась с Глебом Ивановичем. Речей не было. Но внутренние монологи были. Вот Тютин с Лаврищевым, смахивая слезы, обещают заставить эту торпеду «ходить». Петр Колядин подошел ко мне: «Не волнуйся, Герман, мы все, вся военная приемка поможем тебе на полигоне. Я лично приеду». Я кивнул ему с благодарностью и корил себя: «Зря я вчера упирался как бык в забор. Нужно было помягче говорить с Глебом». В стороне Радий Васильвич говорил Акопову: «Слушай. Грант, ты знаешь, на флоте я бываю редко. Чаще на полигонах, в Феодосии, в Пржевальске. Здесь как на фронте. Внутреннее напряжение даже в отсутствие практических стрельб. И даже вот настоящие потери. Глеб переживал за торпеду. А ты мне вчера говорил о Главных конструкторах, что неправильно назначаю, еще что-то о патриотизме. Все-таки крупных ошибок в назначении я не допускаю, вероятно, раз они так радеют за дело?» Грант промолчал.
Вечером Акопов последний раз собрал комиссию и повторил:
— Работа только начинается. На полигоне. Возглавит работу мой личный представитель — капитан 1-го ранга Лебедев Герман Александрович. Таких полномочий, какие будут у него, я никому никогда не давал. Будет подписан специальный приказ Бутова по составу комиссии. Заместителями Лебедева, я думаю, будут Котькин Павел Николаевич и Колядин Петр Кузьмич. Они и сидели все время рядом. Работу на полигоне начать через трое суток…
Тогда двух месяцев хватило. В августе на Северном флоте было испытано пять доработанных торпед 65–76 с больших глубин на полную дальность. Все они прошли без замечаний. На стрельбы приехал Исаков. Крутой поворот к флоту им был сделан.
Через год мы встретились на очередном аврале. На том, который предсказал Акопов. Ввод данных стрельбы на головной подводной лодке третьего поколения в универсальные торпеды УСЭТ–80 с требуемой надежностью не обеспечивался, что вскрылось на заводских испытаниях. Цифровой автомат торпеды не разбирал, что в него «сыпали» перед выстрелом. Как тогда шутил Юра Митяков, представитель Минно-торпедного института, специалист по системам предстартовой подготовки подводного оружия: «Мы ей про Манчестер, а она нам про Ливерпуль». Но было не до шуток, положение стало критическим. Оркестры заучивали бравурные марши, спичрайтеры оттачивали непреклонные фразы в речь угасающему вождю, на тужурках и пиджаках подыскивались свободные места для наград. Исакову дали месяц сроку. Либо — либо. Оказалось, что за месяц можно сделать то, над чем бесплодно суетились годы. Дамоклов меч не обрушился.
Ввод данных стал единым для ракетчиков и торпедистов. Но на сей раз с сердцем было плохо у Радия Васильевича. Его ближнее окружение — настоящие асы, сделали, казалось, невозможное. И это что-то перевернуло в Исакове. А впереди были лодки третьего поколения с торпедными аппаратами калибра 65 см. Тогда-то Исаков лично занялся контролем за ходом разработки торпеды ДСТ на замену перекисно-водородной «толстушки». Главным конструктором торпеды ДСТ он назначил Леонида Михайловича Жукова, молодого, но опытного двигателиста. Основной проблемой было изготовление материальной части, основным препятствием — Главк. Но мы забежали вперед…
С моим переводом в Москву заместителем к Акопову в 1981 году встречи с Радием Васильевичем стали почти регулярными. Его частенько приглашали в Главк то на согласование тематического плана института, то на согласование с УПВ рассмотрения хода работ по какой-либо теме. Иногда он наведывался к нам с просьбой о переносе сроков выполнения НИР или ОКР. Обычно он приезжал утренней «Красной стрелой» и частенько выглядел уставшим и невыспавшимся. Это означало, что ночь напролет в поезде состоялось состязание двух «акынов» — Радия Васильевича и главного технолога НПО Александра Алексеевича Зыкова на темы Александра Сергеевича Пушкина или Сергея Есенина. Они брали купе СВ и не могли просидеть молча больше одной минуты. Если один начинал чтение наизусть «Евгения Онегина», второй внимательно отслеживал правильность изложения и, заметив меленькую неточность, всеми подручными средствами закрывал рот говорящему, чтобы уже самому продолжить чтение. Теперь проигравший начинал внимательно контролировать лидера — и так до утра. Они оба любили Пушкина, и у них у обоих была феноменальная память. Исаков знал по имени-отчеству почти всех сотрудников института, их семейное положение и тайны.
Посещение Главка, как правило, не поднимало у Исакова настроения, как, впрочем, и визиты комиссий Главка в НПО. Он мне говорил такие вещи, которые приводили меня в шок: «Ты знаешь, во что нам обходятся эти визиты? Гостиница, холодильник, белые рубашки, театры, обратные билеты. Впрочем, это стало системой почти у всех. Вот почему я добиваюсь „академика“. Я бы тогда дал этому отпор». Я согласно кивал головой, хотя не думал, что Главку академик будет не по зубам. Корпорация бюрократов казалась всесильной…
НПО «Уран» и его директор набирали очки. В 1981 году за разработку торпеды — боевой части противолодочных ракет Исакову присудили Ленинскую премию. В июне 1982 года Президиум Верховного Совета СССР за большие заслуги в создании новой техники наградил НПО «Уран» орденом Октябрьской революции. Успехи были.
Приняты на вооружение универсальная самонаводящаяся электрическая торпеда, ряд минных комплексов, искателей мин. Как специалист по системам управления движением торпед и боевых частей минных и ракетных комплексов, Исаков существенно продвигал вопрос оценки эффективности оружия по-новому, с учетом характеристик носителя оружия, самого оружия, средств противодействия, характеристик цели. Стали широко применяться и совершенствоваться методы физико-математического моделирования и натурных испытаний оружия.
Технологический процесс изготовления торпед начал претерпевать революционные изменения. От сплошной пристрелки торпед на полигонах стали переходить к процентной или просто к защите партии торпед одним-двумя выстрелами. Здесь, правда, пожелания опережали возможности — изготовление необходимого стендового оборудования задерживалось. Флот применил прессинг — массовую рекламационную работу.
Начался нормальный диалектический процесс внедрения новой технологии. Не все революционные предложения Исакова принимались безоговорочно. Иногда он забегал вперед. Идея опережала «металлическую» реализацию. Но спорить с ним было интересно. Он всегда по-новому смотрел, казалось, на очевидные вещи. Конечно, он хотел быть монополистом и понемногу возвращал «области», ранее отданные без боя другим институтам: телеуправление, системы автоматического контроля, цифровые автоматы и так далее. Кажется, с его легкой руки был запущен в обиход термин «локальные акустические неоднородности», — ЛАН, — так стали называть мистические объемы воды в море, дающие эхо-сигнал, как от реальных целей — подводных лодок. Наличие их было подтверждено многочисленными батисферными исследованиями, после чего эти объемы получили более прозаическое название: ХЗЧ — «хрен знает что».
— Это наши акустические «ангелы». Слышал о радиолокационных ангелах?
— Немного.
— Радиолокационщики зовут свои помехи призраками или ангелами. Только им проще от них избавиться. У них — москиты, у нас — планктон, у них — птицы, у нас — рыбы, у них — подстилающая поверхность, у нас — дно. Но у них статистическая обработка сигналов, так как их тысячи, а у нас нужно рассматривать под микроскопом каждый сигнал — их несколько десятков в лучшем случае. Зря вы нам пишете в технических заданиях вероятность поражения целей для одиночной противолодочной торпеды. Можно подумать, что за боевой поход наша лодка будет иметь столько же с ней встреч, сколько с транспортами. Обнаружил подводную лодку противника — стреляй до уничтожения. А чему вы учите? Нужно отрабатывать многоторпедные залпы. Стрельбы по реальным целям одиночными практическими торпедами нужно прекратить. Вы учите командиров только тому, чтобы он не потерял торпеду. Это нам может обойтись дорого.
Последний раз мы с ним виделись осенью 1982-го года. Он решил съездить в Алма-Ату подтолкнуть изготовление торпед ДСТ, Позвонил Акопову: «Грант, я лечу в Алма-Ату. Отпусти со мной своего заместителя». Акопов сначала отказывал, ссылаясь на нашу занятость, потом, прикрыв телефонную трубку рукой, спросил меня, не смогу ли я слетать с Исаковым в Алма-Ату. Я кивнул головой, и мы с ним тут же договорились о дате вылета и рейсе. «Чего это он собрался в Алма-Ату? Ему нужно бы в Феодосию лететь. Бороться с ЛАНами»…
Мы встретились в аэропорту. Мне показалось, что он бы чем-то озабочен. Мы обменялись мнением о погоде и других, независящих от нас вещах. Стояла осень. Кругом лотки с фруктами, арбузами. Вдруг он совершенно неожиданно спросил меня:
— А тогда в Сарепте был действительно хороший урожай арбузов… Почему ты это запомнил?
— Выезжали как-то на полуторке на бахчу. Несколько семей из числа эвакуированных. С детьми. Загрузили полмашины. А потом налет. Несколько немецких самолетов прочесали нас из пулеметов. Тогда убило нашего соседа. Летчика запомнил. Грозил нам кулаком. Поэтому и про арбузы помню. Много их было.
Он ничего не сказал. Промолчал. Но своим рассказом я ему тоже что-то напомнил, и он надолго замкнулся в себе…
— В Алма-Ате займемся состоянием изготовления материальной части торпеды ДСТ. Скоро Государственные испытания на флоте, а там еще и конь не валялся. Все против этой торпеды. Главк — потому, что необычная технология. Ваш институт не видит профита. Скорость и дальность не увеличиваются. Топливо ядовито. Американцы его ампулизируют, и ничего. Зато торпеды пожаровзрывобезопасны. Вот мы и щиплем друг друга на потеху вашего руководства.
— Я за торпеду ДСТ двумя руками, но мои руки пока мало что значат. У торпеды и шумность меньше.
— Шумность действительно меньше, но следность обнаружилась. Американцы не дурнее нас. У нас, у русских, две крайности — либо авось пронесет, либо наоборот — чтобы был, фигурально выражаясь, и швец и жнец, и на дуде игрец…
Нас разместили в заводской гостинице, и после краткого отдыха мы провели организационное совещание… Ужинали мы вдвоем в его номере. Там был накрыт небольшой стол. Должны были подойти гости, но мы, проголодавшись, решили их не ждать и немного перекусить. Внезапно в номер шумно вошла особа в возрасте. Высокая и стройная. Она тепло поздоровалась с Исаковым, мимоходом кивнула мне. Села за стол и жадно закурила сигарету, подвинув к себе массивную как кирпич, стеклянную пепельницу. Они тихо повели разговор. Вдруг после чего-то сказанного шепотом Исаковым, особа резко вскочила, схватила пепельницу и в каком-то отчаянии запустила ею в открытое окно. Зная, что окно расположено над входом в гостиницу, я метнулся посмотреть, не влепила ли она пепельницу кому-нибудь в голову. Слава Богу — никого. Я, как мог, укоризненно посмотрел на эксцентричную даму, но они с Радием не обращали на меня никакого внимания. Мне оставалось потихоньку уйти…
Мы осмотрели все участки, на которых изготовлялись узлы и детали торпед. Мне стало предельно ясно, почему Главк против ДСТ. По своим характеристикам она была на уровне 65–76, а мороки с изготовлением не оберешься: много деталей из титана. Отливать детали из бронзы проще, чем грызть титан. А ампулизация топлива — это прямое участие в эксплуатации торпед. Зачем Главку эта головная боль? Но Исаков был непреклонен: «ДСТ будет на третьем поколении. Тянуть туда 65–76 нельзя. Но вы должны мне помочь. Хотя у вас тоже нет единства. Второй раз мне не хотелось бы побывать в той мясорубке, что была с УСЭТ–80». Решив все возможные вопросы, мы через пару дней вернулись в Москву. Попрощались в аэропорту. Исаков торопился в Ленинград…
Спустя некоторое время Радий Васильевич Исаков умер. Я часто вспоминаю его и причины его странного поведения в Алма-Ате тогда в 1982 году. Он, скорее всего, искал встречи с этой женщиной. Имени ее я не знаю. Вероятно, он сказал ей о своей смертельной болезни. Тогда понятна и извинительна ее неожиданная реакция. Они, возможно, были близки в молодости. И я тоже был вроде, как из его юности. Мне иногда кажется, что Радий Васильевич к тому времени в мыслях уже завершал свой круговой жизненный путь. В конце жизни, надо полагать, всех нас потянет к прошлому, в юность, в детство. В нашем круговом мысленном маршруте по жизни есть что-то мистическое от объективности вращающегося мира, в котором мы живем, и поэтому мы не можем быть свободными от него даже в мыслях.
Смерть Исакова Р. В. для меня была неожиданной. Я знал, что он часто болел, но не догадывался, что болезнь эта — лейкемия, а она смертельна. Время от времени Радий Васильевич ложился для прохождения курса лечения в Военно-Медицинскую академию. Поэтому он и торопился в Ленинград. На сей раз он лег в Академию, как оказалось, в последний раз.
За несколько дней до смерти Радий Васильевич пригласил к себе Радомира Тихомирова:
— Надо, Радомир, через твоих знакомых физиков разузнать, действительно ли изобретен метод восстановления крови при лейкемии. Вот видишь, в процессе переливания мне крови используется метод ее ультрафиолетового облучения. С этим оптическим методом все ясно — это не кардинальный способ, ибо очистка происходит, скажем так, на молекулярном уровне. А вот утром посетившие меня профессора Академии говорят, что за рубежом для контроля очистки используется метод Ядерного Магнитного Резонанса. А в этом случае процессы идут уже на атомном уровне, и от этого эффект может быть другой. Найди спецов, поизучай с ними. Как только выйду на работу, сразу все обсудим и, если ЯМР действительно работает для этих целей, тогда откроем у нас специализированную лабораторию вместе с Академией. Для военных это тоже актуально. Но я видел здесь в клинике детей с диагнозом «лейкемия». Можешь представить, как я устал от этих переливаний, а у детей все еще впереди…
Затем при встречах с ведущими физиками страны выяснилось, что метод ЯМР использовался при научных исследованиях по созданию метода и аппаратуры массовой экспресс-диагностики онкологических заболеваний.
Как рассказывал потом Радомир, в одноместной палате клубами стоял табачный дым. Исаков не вынимал сигарету изо рта. И показалось ему, что медики ушли с «передовой», дав пациенту последнюю свободу. Когда он уже собрался уходить, Исаков сказал: