61711.fb2
Ту-114 после долгого разгона оторвался от бетонных плит взлетной полосы, и сразу пропал грохот мощных турбин, он как бы остался на земле. Салоны самолета, в то время самого большого в мире, казались чрезвычайно просторными. Летел вместе с Хрущевым и сын Андрея Николаевича Туполева Алексей — авиаконструктор, один из создателей Ту-114. Андрей Николаевич, прощаясь, шутил: «Не волнуйся, Никита Сергеевич, за новую машину, я тебе в виде заложника сына отдаю. Знал бы, что дело ненадежное, полетел бы сам». Андрей Николаевич практически ко всем обращался на «ты», к Хрущеву тоже, но это было, пожалуй, не данью привычке, а знаком уважительной близости.
Под крылом самолета лежал Атлантический океан. Четыре года назад его волны резал форштевень пакетбота «Иль де Франс», на борту которого советские журналисты плыли в Америку. Как встретит она советских людей теперь? Иной уровень визита, иные времена. Никита Сергеевич вместе с Алексеем Туполевым осмотрел самолет. Близ пилотской кабины по обе стороны фюзеляжа мирно спали какие-то люди. Алеша Туполев сказал, что это заводские инженеры-мотористы и что он сейчас их разбудит. «А зачем у этих товарищей наушники?» — спросил Хрущев, останавливая Туполева-младшего. Тот ответил. «В их обязанность входит прослушивание работы двигателей». — «Пусть спят, — сказал Хрущев, — их ничего не тревожит, значит, моторы работают нормально».
В апреле Никите Сергеевичу Хрущеву исполнилось 65 лет. Пять из них он — на посту Первого секретаря ЦК КПСС и полтора — Председателя Совета Министров СССР. Хрущев полон сил, энергии. Приглашение посетить США мировая пресса назвала сенсацией. Можно понять настроение человека, на долю которого выпала такая миссия.
Никита Сергеевич знакомится с американским штурманом Гарольдом Ренегаром. Американец спрашивает о нашей второй космической ракете, доставившей на Луну советский вымпел. Хрущев просит принести ящичек с вымпелом. Показывает его Ренегару. Тот с наигранной простоватостью произносит: «Здорово придумали! Одну такую штуку запустили на Луну, а вторую запускаете к нам, в Америку».
Военный аэродром на базе Эндрюс стал местом встречи по необходимости, без всякого «второго смысла». Ни один гражданский аэродром Вашингтона не мог принять воздушный исполин. Аэродромной службе пришлось спешно надстраивать трап для пассажиров — еще десяток ступенек из алюминия. Деталь, мгновенно переданная в газеты всеми репортерами.
Официальная церемония. Гимны двух стран. Короткие речи Д. Эйзенхауэра и Н. С. Хрущева. Торжественный въезд в столицу Соединенных Штатов Америки. День яркий, солнечный, еще летний. Осень с красными листьями приходит в Америку значительно позже.
Протокол встречи высокого гостя соединял в себе пристрастия американцев: кони и гром техники. Автомобильный кортеж упреждают всадники эпохи борьбы Штатов с колониальным господством. Грохочущая армада мотоциклов обрамляет «стальным клином» первую машину.
Но поразило даже не это великолепие.
Толпы народа, заполнившие широкие проспекты Вашингтона, находятся в каком-то странном оцепенении. Люди как зачарованные. На лицах едва просвечивают улыбки, а чаще удивление и настороженность. Будто ожидают увидеть не подобных себе, а инопланетян. Вот-вот может случиться нечто, оправдывающее их опасения и скованность.
В руках у многих — американские и советские флажки, но люди не спешат размахивать ими.
Медленно движется почетная кавалькада, народ безмолвствует. Постепенно проходит оцепенение, раздаются возгласы приветствия. Еще робкие, нерешительные, совсем не такие, какими они будут через несколько дней, когда Америка услышит Хрущева и узнает его чуть больше.
Всему — и этой первой настороженности, и знакам дружелюбия и сердечности, с какими пройдет визит Хрущева в Соединенные Штаты Америки, — есть свое объяснение. Достаточно вспомнить, что подобными первыми контактами на международной арене едва обозначались и оттепели в бастионах «холодной войны». По-своему эта война держала миллионы людей в напряжении и неведении, оставляя за избранными право начать в любой миг войну горячую. Однако мир начал меняться. Спустя 26 лет после официального дипломатического признания Советского Союза Соединенные Штаты решились пригласить к себе главу Советского правительства.
Америке понравился Хрущев. Честной и смелой постановкой сложных проблем, контактностью, способностью понять собеседника, его настроение: если серьезно, так серьезно; в шутку, так в шутку; с напором, так с напором.
Каждый американец, на улице или на железнодорожной станции, в цехе завода, столовой самообслуживания, среди пышных декораций Голливуда, на изысканном обеде, каждый журналист (а моих коллег в «хвосте» Хрущева было около пяти тысяч — рекордное по тому времени число) открывал в Хрущеве не только и не столько политического деятеля великой страны, сколько живого искреннего человека. Они поверили, что он приехал с дружескими намерениями. Маршрут поездки лежал через многие американские города. С запада на восток и обратно.
Спустя три месяца несколько советских журналистов, сопровождавших Никиту Сергеевича, написали книгу «Лицом к лицу с Америкой». Она вышла большим тиражом, издавалась на многих языках. Не знаю, куда подевались экземпляры этой книги с иных полок, но когда ко мне обращаются с просьбой дать прочесть, предупреждаю, что сохранился у меня один экземпляр. Спрашивал книгу в разных библиотеках — нигде нет. Да и шутка сказать: миновало без малого тридцать лет!
О том, что и как происходило в Америке в ту пору, яснее станет из отчета самого Никиты Сергеевича о поездке. Прилетев в Москву, он прямо с аэродрома направился в Лужники, где во Дворце спорта произнес речь, наметки которой продиктовал в самолете. Правда, записи эти ему, как часто бывало, не понадобились — говорил он не по бумажке. Приведу несколько отрывков из этой речи.
«…С первых шагов по американской земле меня начали так усиленно охранять, что не было никакой возможности вступить в контакт с рядовыми американцами. Эта охрана превратилась в своего рода домашний арест. Меня начали возить в закрытой машине, и я только в окошко мог видеть людей, которые нас встречали. А люди приветствовали, хотя зачастую и не видели меня.
Я далек от того, чтобы все те чувства дружбы, которые выражались американским народом, принять на свой счет или даже на счет нашей коммунистической идеологии. В этих приветствиях американцы заявляли нам, что они так же, как и мы, стоят на позициях борьбы за мир, за дружбу между нашими народами.
В первой половине путешествия нам бросилось в глаза, что повторялась одна и та же пластинка. Ораторы утверждали, будто я когда-то сказал, что мы «похороним капиталистов». Вначале я терпеливо разъяснял, как это было в действительности сказано, что мы «похороним капитализм» в том смысле, что социализм придет неизбежно на смену этой отживающей свой век общественной формации так же, как в свое время на смену феодализма пришел капитализм. В дальнейшем я увидел, что люди, которые настойчиво повторяют подобные вопросы, вовсе не нуждаются в разъяснениях. Они ставят определенную цель — запугать коммунизмом людей, которые имеют очень смутное представление о том, что это такое.
В городе Лос-Анджелесе на одном из приемов, где мэр города, который не хуже других мэров, но, быть может, менее дипломатичен, опять начал говорить в таком духе, я был вынужден высказать свое отношение к этому.
Я заявил: вы хотите мне организовать в каждом городе, на каждом собрании демонстрацию неприязни? Если вы так будете меня встречать, то что же, как говорится в русской пословице, «от чужих ворот невелик поворот». Если вы еще не созрели для переговоров, если вы еще не осознали необходимости ликвидации «холодной войны» и боитесь, что она будет ликвидирована, хотите ее продолжать, то нам ветер тоже не дует в лицо, мы можем терпеть…
Мне пришлось тогда вступить в дипломатические переговоры. Я попросил министра иностранных дел товарища Громыко пойти и заявить представителю президента г-ну Лоджу, который меня сопровождал, что, если дело не будет исправлено, я не сочту возможным дальше продолжать свою поездку и должен буду вернуться в Вашингтон, а оттуда в Москву.
Должен сказать, что такие переговоры через товарища Громыко имели место ночью, а когда утром я проснулся, действительно все изменилось. И когда мы из Лос-Анджелеса поехали в Сан-Франциско, с меня были сняты, образно говоря, «наручники» и я получил возможность выходить из вагона, встречаться с людьми…
Слушая мое выступление, кое-кто может подумать, что Хрущев, говоря о дружественных встречах, утаил враждебные демонстрации. Нет, я не собираюсь замалчивать факты враждебного или неприязненного отношения к нам. Да, такие факты были. Знаете, как американские журналисты были моими спутниками в поездке по США, так и фашиствующие беглецы из разных стран кочевали из города в город, выставляя напоказ несколько жалких плакатиков. Встречались нам и злые, и хмурые американские лица…
Было очень много хорошего, но не нужно забывать и плохое. Этот червячок, вернее червячище, еще жив и может проявить свою жизненность и в дальнейшем…
…Президент проявил любезность, пригласив меня на свою ферму. На ферме я познакомился с внуками президента и провел с ними совещание. Спросил, хотят ли они поехать в Россию. Внуки в один голос от мала до велика заявили, что хотят ехать в Россию, хотят ехать в Москву. Старшему внуку 11 лет, младшей внучке — 3–4 года. Я заручился их поддержкой. В шутку я сказал президенту, что мне легче договориться об ответном визите с его внуками, чем с ним самим, потому что у внуков хорошее окружение, а у него, видимо, имеются какие-то препятствия, которые не дают возможности реализовать его желание в таком духе и в то время, когда он хотел бы.
Время — хороший советчик, как говорят русские люди: «Утро вечера мудренее». Это мудро сказано. Давайте мы обождем утра, тем более что мы прилетели в конце дня и я выступаю уже вечером. И может быть, пройдет не одно утро, пока мы хорошенько выясним это. Но мы не будем сидеть сложа руки и ожидать рассвета, ожидать, куда будет склоняться стрелка международных отношений.
Но и со своей стороны будем делать все, чтобы стрелка барометра шла не на бурю и даже не на переменно, а показывала бы на ясно…»
Во время пребывания в Соединенных Штатах Америки Хрущев выступил и на заседании Генеральной Ассамблеи ООН. Он внес предложение о всеобщем и полном разоружении. Больше чем кто-нибудь другой Хрущев знал, как далеки мы были в то время от такой радужной перспективы. И вместе с тем первое слово было сказано. Хрущев призывал к решительному шагу, высвечивая цель, предвидя тяжесть пути к ней, подчеркивая, что Советская страна готова со всей возможной активностью начать работу по переустройству мировых взаимоотношений от разобщенности — к единству, от распрей — к дружбе, от несправедливости — к честности и доверию.
За несколько дней до этого выступления у Никиты Сергеевича был непротокольный разговор с Д. Эйзенхауэром в Кэмп-Дэвиде, летней резиденции президента. Вспоминали вторую мировую войну, знаменитые сражения. Вдруг Эйзенхауэр спросил Хрущева, каким образом Советское правительство регулирует выделение средств на военные программы. «А как вы, господин президент?» — поинтересовался, в свою очередь, Никита Сергеевич. Эйзенхауэр развел руками, прихлопнул по коленке: «Прибегают ко мне наши военные, расписывают, какие у русских потрясающие военные достижения, и тут же требуют деньги — не можем мы отстать от Советов!» — «Вот так же и у нас, — подхватил мысль президента Хрущев, — приходят военные, расписывают, какие потрясающие достижения у американцев. И требуют денег. Мы ведь не можем отстать от Соединенных Штатов!»
Гость и хозяин рассмеялись. Никита Сергеевич часто пересказывал этот эпизод.
Видно, неспроста заговорил Эйзенхауэр с Хрущевым о том, кто взвинчивает гонку вооружений. В конце своей президентской карьеры он предупредил нацию о не поддающемся контролю влиянии военно-промышленного комплекса США. Этот комплекс может стать самодействующей политической силой, способной втравить Америку в страшные авантюры.
Наша страна демонстрировала свое миролюбие конкретными действиями. На январской сессии Верховного Совета СССР 1960 года Н. С. Хрущев так охарактеризовал динамику развития Советских Вооруженных Сил за несколько десятилетий. В 1927 году они насчитывают 586 тысяч человек; в 1937-м — 1433 тысячи; в 1941-м — 4207 тысяч; в 1945-м — 11365 тысяч; в 1948-м — 2874 тысячи; в 1955-м — 5763 тысячи; в 1955–1958 годах — 3623 тысячи. От имени Советского правительства на этой сессии он внес предложение провести очередное сокращение советских войск еще на 1200 тысяч человек. Наши вооруженные силы составят 2423 тысячи солдат и офицеров — это меньше того уровня, который обусловливали западные державы. Верховный Совет СССР принял это предложение. «Известия» публикуют дружеский шарж. Перед строем солдат — Н. С. Хрущев. Звучит команда: «Каждый третий — выходи!» На этой же сессии было принято Обращение Верховного Совета СССР к парламентам и правительствам всех государств о мире. Кажется, на земном шаре становилось спокойнее.
Будучи главой партии и правительства, Хрущев посетил более 35 стран. Но к моменту, когда он занял пост Первого секретаря ЦК, в 1953 году, мир для него оставался «терра инкогнита». Только однажды, сразу после войны, с разрешения Сталина Хрущев посетил Австрию. Не знаю, под какой фамилией путешествовал, как его представляли местным властям, думаю, что по традиции «генералом Ивановым». Впечатлениями о той первой поездке он не делился, только изредка вспоминал красоты Австрии, ее замки, дороги и, конечно, охотничьи ружья, которыми хвастались наши генералы оккупационных войск. Хрущев был заядлым охотником, метко стрелял: «летающие тарелочки» только успевали разлетаться после его выстрелов.
Знакомство с жизнью народов других стран, обликом новых земель, культурой, традициями в разных государствах, возможность беседовать с политическими и государственными деятелями, самому уяснять ситуацию укрепляли убежденность в необходимости получать информацию из первых рук. Эту потребность он ощущал постоянно.
После десятилетий угрюмого затворничества Сталина перед Хрущевым встало великое множество сложных проблем. О некоторых из них я уже говорил. «Десталинизация» в европейских странах народной демократии, в мировом коммунистическом и рабочем движении, новые принципы отношений со странами «третьего мира», а это движение в ту пору, в середине 50-х годов, только обретало организационные формы: связи с Китаем, странами Юго-Восточной Азии — все требовало конкретных знаний.
Хотя Хрущев с 1939 года входил в Политбюро ЦК, он фактически только в самой общей форме был знаком с теми или иными стратегическими и тактическими целями внешнеполитической деятельности Советского государства. Международными делами при Сталине в основном занимались Молотов и Вышинский, партийными связями — Жданов и Маленков.
После XX съезда «завалы» в международных отношениях СССР с рядом стран мира во взаимоотношениях с социалистическими государствами были существенно расчищены. Социалистический лагерь (только значительно позже это весьма многозначительное терминологическое клише было заменено более демократичным — «социалистическое содружество») пережил сложную пору обновления. Приходили к руководству партиями и странами новые люди, подчас при драматических ситуациях. Маршал Тито рассказывал членам советской делегации, посетившей Югославию в 1955 году, как Сталин «сталкивал» лбами, ссорил Болгарию и Югославию. Димитрову говорил, что только он достоин занять место лидера коммунистического движения после его, Сталина, смерти; то же самое слышал от Сталина и Тито в свой адрес. Сталин видел будущее развитие социалистических стран с непременным «главным» по заслугам и чину «вождем», которому все будут подчиняться.
Становилось ясно, что и здесь были необходимы иные подходы. На совещаниях коммунистических и рабочих партий в Москве (в 1957 и 1960 годах) вырабатывалась новая концепция межгосударственных и межпартийных отношений, в которой более четко говорилось о равенстве, о самостоятельности партий, невмешательстве в дела друг друга, уважении странами и партиями общих социалистических принципов и национальных особенностей каждой.
Самоисчерпывался постулат: «Во главе с Советским Союзом», как противоречащий вновь выработанным принципам. Казалось, что в конце 50-х — начале 60-х наступает пора более спокойных отношений и дух равноправного товарищества будет определять политическую атмосферу содружества. Жизнь показала, что до этого было еще очень далеко.
В 1959 году резко обострились отношения между КПСС и Албанской партией труда, затем затяжной кризис ухудшил отношения между КПСС и Китайской компартией. Албанское руководство той поры довело отношения между нашими странами до полного разрыва. Связи СССР и КНР были резко свернуты. Хотя причины, породившие эти надрывы и разрывы, были внешне различны, за ними стояло главное совпадающее — неприятие курса XX и XXII съездов КПСС. Наша компартия в ряде китайских, да и не только китайских, документов и статей стала именоваться «ревизионистской», а «ревизионистом № 1» называли Хрущева. Немало сыпалось и других хлестких эпитетов в наш адрес — «гегемонизм», «социмпериализм» и т. д.
В партийных кругах все это воспринималось болезненно, так как разрушались въевшиеся в плоть и кровь стереотипы. Во время визита делегации Верховного Совета СССР в Югославию во главе с Председателем Президиума Верховного Совета СССР Брежневым (а было это уже в 1962 году!) буквально за несколько часов до подписания советско-югославского коммюнике возникла странная ситуация. Коммюнике выработали на совместных рабочих заседаниях и согласовали с югославским руководством. И вдруг из Москвы последовал «совет» исключить фразу о том, что «советская делегация ознакомилась с ходом социалистического строительства в Югославии», заменив ее выражением более общего порядка. И Брежнев, и другие члены делегации поняли, что стоит за этим «пожеланием». Брежнев говорил по телефону с секретарем ЦК Козловым (связаться с Хрущевым ему не удалось, тот был в отъезде), но Козлов не захотел разделить ответственность. «Какой социализм ты там увидел? Здесь тебя не поймут», — сказал он. Брежнев поехал к Тито, в резиденцию вернулся расстроенным. Сказал нам: «Тито все понял и не показал вида, что это обижает югославских товарищей. «Время нас рассудит, товарищ Брежнев, передайте это Хрущеву». Тягостно было смотреть в глаза наших «хозяев».
Время действительно многое прояснило, оценило, отсеяло.
В Китайской Народной Республике происходят перемены, раскрепощающие наши отношения, возвращая им стабильность и доброжелательность. Я видел эту замечательную землю, знаком с ее древнейшей культурой, ощутил, какой громадный потенциал заложен в народе, поднимающем свою родину к новой жизни. Недавно в китайской печати появилась иная, чем прежде, оценка деятельности Хрущева. Его «ревизионизм» и тяга к реформам определяются теперь как первые попытки к обновлению социализма…
Во время поездок за границу Хрущев не становился в позу именитого путешественника, которого ничего не интересует: снобизм в нем начисто отсутствовал, он не стеснялся говорить хозяевам о том, что ему нравится, чему мы хотели бы поучиться. Я бы мог привести длинный перечень того, что вызвало интерес Хрущева, что он советовал перенять.
После поездки в США в 1959 году у нас появились не только семена гибридной кукурузы. Хрущев дотошно расспрашивал фермера Гарста о раздельной уборке хлебов. Особенно его заинтересовала организация труда: отряды комбайнов в дни страды находились в постоянном движении. Механизированные колонны катились с американского севера на юг по мере созревания хлебов. При такой технологии выработка на комбайн увеличивалась против нашей в три раза — с 200 до 600 гектаров. Магазины и столовые самообслуживания тоже «приехали» из США. Во время второго визита в Австрию в 1958 году Хрущев заинтересовался подземными пешеходными тоннелями, остановил машину, пересек под землей «Ринг», и вскоре такие переходы начали строить у нас.
Там же, в Австрии, Хрущев посетил новейший металлургический завод. В огромном цехе, похожем на лабораторию (рабочие были одеты в белоснежные халаты), гости увидели, как за сорок минут «сварили» порцию стали заданной марки. Я не специалист и не знаю точно, в чем отличие этого австрийского способа под литерами «ЛД» от нашего кислородно-конверторного; видимо, в «ЛД» какие-то преимущества имелись — уж очень активное завязалось обсуждение. Хрущев, его первый заместитель по Совету Министров Косыгин, министры Непорожний, Тихонов дали высокую оценку работе австрийских сталеплавильщиков. Зашла речь о покупке лицензии и даже завода, на что австрийские хозяева дали согласие. Однако сделка не состоялась…
Уже в Москве началась массированная «обработка» Хрущева (не знаю, какую позицию заняли члены делегации, на чьей стороне они оказались), и патент «ЛД» остался в Австрии. Оправдывали отказ тем, что мы располагаем не менее эффективным кислородно-конверторным способом, его и будем внедрять с удесятеренными силами.
И внедрение началось. За ходом его следила газета «Правда». Развернулась острая дискуссия. Новый способ наткнулся на плотное сопротивление «доменщиков», утверждавших, что отказ от привычной технологии опасен, может привести к спаду производства и т. д. «Правда» получала постоянную поддержку Хрущева, однако напор противников оказался сильнее его «волюнтаризма».