Хрущев и Кастро обнялись. Кряжистый, седой уже человек и исполин с черной как смоль бородой и пышной шевелюрой. Несколько секунд они стояли, прижавшись друг к другу. Я понял, почему Хрущев решил поехать к Кастро. Одно дело — принимать его в официальной резиденции советского представительства при ООН, другое — встретиться здесь, в Гарлеме, не чинясь возрастом и положением, по-братски.
На календаре 1961 год. Плотно, опасно плотно стоят во многих точках войска противоборствующих сторон. Ждать беды можно отовсюду. Это понимает новый президент Соединенных Штатов Америки Джон Фицджеральд Кеннеди, принесший присягу 20 января 1961 года. В его инаугурационной речи много слов о мире. Однако в апреле он дал «добро» на первую атаку против Кубы. Банды наемников и контрас были разбиты на Плайя Хирон. Революционная Куба выдержала испытание боем.
В июне Кеннеди встречался в Вене с Хрущевым. Хрущев, заметив, что нападение на Кубу произошло 17 апреля, в его день рождения, спросил президента, не было ли в этом какого-то умысла. Президент не поддержал шутки. Вернувшись со встречи, Никита Сергеевич резюмировал переговоры с долей надежды: «Молодой президент, кажется, готов слушать доводы другой стороны. Во всяком случае, он отмежевался от утверждений о прямом участии Соединенных Штатов Америки в антикубинской операции».
Так примерно говорил Хрущев и мне перед срочной командировкой в США. Дело в том, что совершенно неожиданно мне поручили взять у президента Кеннеди интервью. Время для этого было не самое подходящее. На этот раз грозовые тучи сгущались над Западным Берлином. Американцы обострили здесь ситуацию до предела к октябрю, когда Германская Демократическая Республика создала вместо условной разграничительной линии между Западным и Восточным Берлином настоящую границу. «Берлинская стена» привела в бешенство западногерманских ультра. Предстоящий визит Кеннеди в Западный Берлин подлил масла в огонь, но реально мыслившие политики понимали, что оснований для вмешательства нет. Международное право на стороне ГДР. Каждая страна сама решает проблему устройства своих границ.
В дни работы XXII съезда КПСС, в октябре 1961 года, в Западном Берлине очень неспокойно. На Фридрих-штрассе, у контрольно-пропускного пункта, пушка в пушку стоят американские и советские танки с работающими моторами. Легко представить, насколько напряжены нервы танкистов. Как долго это может продолжаться? Как зыбка, как малоуправляема ситуация, когда от экипажей советских и американских танков зависят судьбы миллионов людей. Один выстрел в Сараево подтолкнул человечество к первой мировой войне, а здесь может быть один шаг до третьей…
Шло очередное заседание съезда. Кажется, 20 или 21 октября в комнату президиума вошел маршал И. С. Конев и попросил вызвать Никиту Сергеевича для срочного сообщения. Иван Степанович доложил, что моторы американских танков вот уже полчаса работают на повышенных оборотах. Маршал Конев, человек, знающий, что такое война, нервничал. Хрущев задумался. «Отведите ваши танки на соседнюю улицу, но пусть там их моторы работают на таких же повышенных оборотах. Прибавьте шуму и грохоту от танков через радиоусилители». Конев медлил: «Никита Сергеевич, они могут рвануться вперед!» — «Не думаю, — ответил Хрущев, — если, конечно, злоба не замутила окончательно разум американских военных». Обратившись к помощникам, Хрущев попросил записать это распоряжение и точно проставить время. Поручил редакторам «Правды» и «Известий» подготовить соответствующее сообщение.
Через некоторое время Иван Степанович доложил, что американские танки ушли. Ушли и наши. Никакого сообщения в газетах не появилось.
Примерно через месяц лечу в Вашингтон. Интервью с американским президентом — первое в истории нашей печати. «Известия» — газета Верховного Совета СССР, правительственная. Решили, что главному редактору такой газеты и надлежит беседовать с главой американского правительства.
Составил для себя перечень вопросов, которые задам президенту. Круг интересующих нас проблем был ясен, а что касается неожиданностей, то их не предугадаешь. И тут меня выручил Никита Сергеевич. Узнав, когда я вылетаю, посоветовал встретиться в Вашингтоне прежде всего с помощниками президента и сказать им, что кроме «Известий» есть у нас и газета «Правда». Она вполне может выразить свою точку зрения по поводу полученного интервью. «Президент поймет, — добавил Хрущев, — что мы не хотим никакой конфронтации».
Я тоже надеялся на это. Мне приходилось уже встречаться с президентом. Кеннеди показался мне не только обаятельным, приветливым человеком, но и политиком, у которого есть собственное видение мира и стоявших перед Соединенными Штатами проблем. Он учитывал их взаимосвязь с отношениями к другим странам, в том числе к Советскому Союзу.
Я рассчитывал, что Кеннеди примет меня в Белом доме. Однако вышло по-другому. Затянулся визит в Вашингтон Конрада Аденауэра (три или четыре дня он грипповал), наступил конец недели. Брать интервью пришлось уже в Хайяннис-порте, дачном местечке близ Бостона. Кеннеди проводил там уик-энд.
Погода в Бостоне была скверной. Лил дождь. Когда самолет пошел на посадку, подумалось, что летчики решили приземлить сухопутный лайнер в океане. Водяной вал захлестывал иллюминаторы.
Хайяннис-порт в получасе езды от Бостона. Вокруг — совсем прибалтийский пейзаж. Белые песчаные дюны у кромки блеклой светло-зеленой океанской черты. Океан накатывал на берег тяжелые, упругие валы. Дождь ушел к горизонту. Небольшие сосенки причудливо изгибали свои ветви и кроны. Видно, ветры тут дули постоянно.
Белые дома загородного гнезда семейства Кеннеди построены в стиле викторианской эпохи.
Поперек переулка двойным кордоном перегораживали проезд к президентскому дому полицейские машины. Закрытые и открытые, яркие и черные… Парни в форме, увешанные всяческим оружием, понимали цену и престиж своей службы. Один из них со свистом выплюнул жвачку, перевалился через борт открытого автомобиля, сдал его чуть в сторону, и мы поехали к низкому белому штакетнику и таким же воротам, которые распахнул полицейский. На лицах стокилограммовых охранников не было и тени любопытства: они делали свое дело. Тут же вернули автомобиль на прежнее место — символическая дорога к отступлению была отрезана.
Джон Кеннеди приветливо встретил меня и сотрудника АПН Ю. Большакова в гостиной. Ситцевые занавеси, такая же обивка кресел, диванов делали широко застекленную комнату светлой и нарядной. Президент сидел в высоком кресле-качалке, опираясь на деревянную спинку. Перебитый во время войны позвоночник нуждался в опоре…
За день до того нас принял в Вашингтоне брат президента, Роберт Кеннеди, министр юстиции.
Поднявшись на верхний этаж здания министерства, мы долго шли анфиладой комнат, образующих как бы один длинный кабинет. Служащие не обращали на нас никакого внимания. Стрекотали пишущие машинки, стучали телетайпы. Все куда-то торопились. То и дело слышалось «экскьюз ми», и нас обгоняли деловые мужчины и женщины. Все они были в серых брюках, белых рубашках, темных галстуках, либо в серых юбках, белых блузках и тоже темных ленточках у края воротничков. Я включился в этот энергичный поток, пока меня не дернул за рукав Юрий: «Остановись, ты уже промахнул мимо Роберта…» Роберт Кеннеди, как и все его служащие, был в серых брюках, белой рубашке и темном галстуке. Низенького роста, по плечо брату, он строго взглянул в нашу сторону, закончил разговор с коллегами и пригласил к себе.
Кабинет министра напоминал скорее жилую квартиру. На стенах висели рисунки его детей, смятый плед на диване свидетельствовал о том, что министр иногда остается здесь на ночь. Служба у него была хлопотная.
«Похож ли мой кабинет на кабинет Берия?» — начал разговор Роберт Кеннеди. Я ответил, что не бывал в кабинете Берия, иначе навряд ли бы мне пришлось посетить министра юстиции США. После паузы Роберт решил сразу же определить свою позицию: назвал себя «твердым антикоммунистом». «Нас мало волнуют члены компартии США, их небольшая горстка», — добавил он.
«Тогда отчего же, — спросил я в свою очередь, — министр юстиции США объявил о новой регистрации членов компартии Америки? Насколько я знаю, вы заявили, что как министр юстиции твердо гарантируете все конституционные права гражданам страны?»
Разговор нервировал Роберта Кеннеди. Он, видимо. не привык к возражениям. После нескольких резких фраз беседа пошла спокойнее. Роберт Кеннеди согласился с тем, что поскольку между США и СССР намечаются конструктивные отношения, не надо портить их возвращением к прошлым ошибкам. «Мне было бы лестно узнать, — сказал я, — что министр отменит эту нелепую кампанию по регистрации. В Америке у меня много друзей коммунистов, и боюсь, они не поймут моего визита к вам».
Кеннеди улыбнулся. «Подумаем», — уклончиво ответил он.
Не берусь утверждать, что мой разговор на эту тему повлиял на министра. Но в скором времени злополучное решение о регистрации было отменено.
Кеннеди заторопился. «Вы опоздали ко мне на сорок минут, и я вынужден попрощаться». Мы встали. Извинившись за опоздание, мы заметили, что оно произошло не по нашей вине. «Автомобиль корреспондента «Известий» в Вашингтоне Юрия Барсукова никак не заводился, барахлил мотор». — «Старая машина?» — спросил Роберт. «Новейшая, — ответил я, — и стояла в закрытом, охраняемом гараже». — «В чем же дело?» — двигаясь к выходу, спросил хозяин. «Дело в том, что мы обнаружили в горловине бензобака сахарный песок».
И тут Кеннеди захохотал: «А в Москве с одним нашим журналистом произошел такой случай. Его срочно вызвал посол. Он сел в автомобиль, проехал сто метров, и все четыре покрышки спустили. Потом он обнаружил в каждой из них по маленькому гвоздику».
«Не стоит ли подумать о том, — предложил я Кеннеди, — чтобы употреблять сахар и гвозди по их прямому назначению?»
Он согласился…
Любопытное свидетельство о моей поездке в Вашингтон в 1961 году и встрече с президентом приводит в своей книге «Роберт Кеннеди собственными словами» журналист и дипломат Джон Мартин. Эта книга вышла в США в 1988 году.
«Мартин: Что вы можете сказать о редакторе «Известий», который приехал сюда и беседовал с президентом? Интервью было опубликовано в Москве, и этим занимался Сэлинджер. Помните ли вы этот случай?
Кеннеди: Алексей Аджубей… Они остались довольны интервью. Аджубей приезжал на Кэйп, где имел беседу с президентом. Я думаю, что президент произвел на него большое впечатление. Он нанес визит и в мой дом, где мы завтракали. Он жесткий коммунист, и он мне не очень понравился. Президенту же он очень импонировал».
Это мнение Роберта Кеннеди стало известно мне только теперь. А тогда в заключение нашей беседы он сказал: «Джон и я единодушны в том, что касается необходимости находить как можно больше путей для контактов с Советским Союзом. Слишком многое зависит от отношений между нашими странами»…
Пока шла подготовка к интервью и стенограф раскладывал свои тетради, президент сделал несколько предварительных замечаний:
— Я побывал в Советском Союзе в 1939 году совсем молодым человеком. Ваша страна была в начале пути, но я, всего-навсего американский студент, кажется, угадывал ее будущее. Я понимаю, конечно, что сейчас многое изменилось, повышается жизненный уровень народа; у нас люди тоже стали жить лучше.
Президент сказал, что во время войны он, морской офицер, воевал на Тихом океане, далеко от Европы, но внимательно следил за сражениями советских армий. И как бы вскользь заметил: «Ужасная война не обошла стороной и наш дом».
Мы знали, что во время войны погиб брат Кеннеди. Он и его напарник — второй пилот — получили задание подняться на самолете «Либерейтор» с английского аэродрома, поставить машину на автоматическое управление с курсом на один из объектов Германии и сразу же спрыгнуть на парашютах. Они оторвали от земли груженный 11 тоннами взрывчатки самолет. «Летающая пороховая бочка» взорвалась прежде, чем экипаж покинул ее…
Упреждая наши вопросы, президент сказал:
— Ценю возможность посредством газеты поговорить с народом Советского Союза. Считаю, что такие контакты, обмен мнениями, правдивый рассказ о том, как живут наши страны, к чему стремятся, чего хотят народы, — в наших общих интересах и в интересах мира.
Перечитываю заново стенографическую запись трехчасовой беседы с президентом Кеннеди. Он затронул много тем. Остановлюсь на нескольких.
Одна из них представлялась тогда тупиковой. Ситуация вокруг Западного Берлина, проблемы коммуникаций, ведущих в этот город через территорию ГДР, не находили, видимо, приемлемого решения. Кеннеди был настроен пессимистически. В его рассуждениях проскальзывали выражения политика, который вел предвыборную кампанию под флагом «холодной войны» и критиковал своего предшественника Д. Эйзенхауэра за то, что тот недостаточно вооружался. Правда, и в данном случае президент выразился неоднозначно: «Я нашел советско-американские отношения в худшем положении, чем я думал, когда вступал в должность». Отвечая на вопрос о возможности реальных шагов к их улучшению, он осторожничал: «В этом многотрудном процессе важны и маленькие, и большие шаги». Не без иронии заметил, что отменил эмбарго на закупки в нашей стране… крабов. «Крабовая война была, конечно, маленькой, но и такую войну приятно окончить».
Напряженность, нагнетаемую Вашингтоном вокруг Западного Берлина, Кеннеди относил только за счет неуступчивости Советского Союза. Не находил реальных путей к взаимоприемлемым решениям. Однако он ошибался: через несколько лет кропотливые и сложные переговоры привели к четырехстороннему соглашению по Западному Берлину, но Кеннеди об этом уже не суждено было узнать.
Многие другие ответы президента отражали стереотипные представления американских правящих деятелей. И это, прежде всего, относилось ко второму кругу проблем, о которых мы говорили. За любыми социальными движениями в мире Кеннеди видел «руку Москвы». Хотя, отвечая на прямой вопрос по этому поводу, все же оговорился: «…Конечно, я не считаю, что Советский Союз несет ответственность за все изменения, которые происходят в мире», — по всей вероятности, он думал иначе.
Во всяком случае, его представления о «свободе выбора» для народов сводились к некой не очень четко сформулированной идее демократических выборов. Он, например, соглашался (пусть нехотя, и это было заметно) с тем, что в Британской Гвиане, где в результате выборов к власти пришел марксист Джаган, все произошло «по правилам». Но там, где народ с оружием в руках отстаивал право на выбор пути, там, по его мнению, дело обстояло нечисто. На вопрос о том, насколько демократично правление диктатора Трухильо или шаха Ирана, Кеннеди отмолчался.
Главное, что определяло все его ответы на заданные вопросы, можно охарактеризовать одним словом: беспокойство. Беседу президента нельзя было назвать холодной. В конце концов в ней содержались те конструктивные начала, которые Кеннеди, увы, не успел реализовать полностью. «Я считаю, — говорил президент, — что Советский Союз и Соединенные Штаты Америки должны жить друг с другом в мире. Наши страны — большие страны, с энергичными народами, и мы неуклонно обеспечиваем повышение жизненного уровня населения. Если мы сумеем сохранить мир в течение 20 лет, жизнь народа Советского Союза и жизнь народа Соединенных Штатов будет значительно богаче и значительно счастливее по мере неуклонного подъема жизненного уровня».
«Если мы сумеем сохранить мир в течение 20 лет…» Оценим вклад покойного президента в этот величайшего значения факт человеческой истории. В пору правления Дж. Кеннеди было заключено соглашение о запрещении испытаний ядерного оружия в трех средах — первое из ядерной проблематики. Многотрудные переговоры велись и по другим проблемам.
Известно выражение: «Чем значительнее хочет стать человек, тем дольше он должен взрослеть». Думаю, относится это и к политическим деятелям. Кеннеди был в числе тех, кто брал в расчет это правило. Во всяком случае, президентство Кеннеди, пусть с отступлениями, несло в себе, в особенности на последнем этапе, черты нового подхода к мировым событиям, и прежде всего к советско-американским отношениям.
В июне 1963 года Кеннеди произнес свою знаменитую речь в Американском университете (Вашингтон). Он правил делами великой страны уже более двух лет. Президент обращался к молодым. Он просил их помощи и поддержки. Он обещал им выстроить Америку, которая не будет пугать мир, а будет укреплять его. На равных с другими народами.
Речь Кеннеди в Американском университете — а по свидетельству близких ему людей, он серьезно готовился к ней — была искренней. Президент призывал по-новому взглянуть на Советский Союз, на «холодную войну», понять, что мы все живем на одной небольшой планете, дышим одним воздухом, заботимся о будущем наших детей, что все мы смертны. Он призывал понять простую истину: всеобщий мир не требует, чтобы каждый человек любил своего соседа, а только чтобы они жили во взаимной терпимости, вынося разногласия на обсуждение для справедливого мирного решения.
Эту речь Кеннеди мировая общественность восприняла с надеждой. Вместе с тем именно в Соединенных Штатах она привела в ярость не просто «иных» или «некоторых», а тех, кто десятилетиями утверждал и насаждал в политике идеи противоположного характера.