Честолюбие любящих мужей не имеет границ.
После коронования к радости Бонапарта примешивались некоторые опасения. Как быть со старыми братьями по оружию, со всеми республиканскими генералами, которые были с ним на ты, — как они теперь будут относиться к нему? Стоит ли требовать от них обращения "сир", требуемого дворцовым этикетом?
У него возникла одна идея. 19 мая, выбрав наиболее строптивых, он возвел в маршальское звание восемнадцать генералов. Таким образом, новообращенные маршалы, удостоенные отныне высокого обращения "монсеньор", вряд ли откажутся называть его "сир", чего он так желал. Среди восемнадцати маршалов были Бертье, Мюрат, Монсей, Журдан, Массена, Ожеро, Бернадот, Сульт, Брюн, Ланн, Мортье, Ней, Даву, Бессьер, Келлерман, Лефевр, Периньон и Серрюрьер.
Этот ловкий маневр полностью удался, и маршалы, думая, что данный им титул свидетельствует о глубоком уважении к ним, "играли в свою игру" с детской серьезностью. Но один из них продолжал демонстрировать свою неприязнь к Императору. Это был "храбрейший из храбрых", но с несколько ограниченным умом человек, эльзасец по происхождению, выходец из еврейской семьи. Его недавний переход в католичество обусловил его прозвище — Ney (новый), и он сам переименовал себя в Нея…
В то время как Наполеон прилагал все усилия для примирения с этим героем, тот готовил ему ловушку. Два года назад, намереваясь подчинить себе ретивого эльзасца, Бонапарт женил его на Аглае Огие, близкой подруге Гортензии по пансиону. И теперь, в начале 1805 года, Ней старался повернуть ход событий: уложить свою жену в постель к Наполеону, сделать из нее новую мадам де Монтеспан, чтобы самому стать всемогущим. Он заставил Аглаю несколько дней вертеться около Бонапарта, обнажив до предела грудь и строя глазки. Но Император не попался на эту удочку. Послушаем одного из мемуаристов: "Уже несколько дней маршал Ней вел игру, чтобы привлечь внимание Его Величества к своей жене. Но Император, кажется, не доверял ему и сохранял хладнокровие". Другой свидетель рассказывает: "В то время Двор пытался втолкнуть в постель к Императору красивую маршальшу Ней. Он пренебрег кознями Двора и остался холоден к этой кандидатуре. Маршал, обладая злопамятным характером, никогда не простил ему этого. Причина его неприязни по отношению к своему благодетелю состояла в том, что Наполеон не пожелал сделать маршала рогоносцем".
Этот же автор, Шарль Леже, добавляет, что маршальша не придумала ничего лучше, как пожаловаться Наполеону. "Мадемуазель Огие, несмотря на свою образованность и воспитание, обладала зависимым умом, вульгарным вкусом и манерами горничной. Поэтому Наполеон не соглашался даже на удовлетворение тщеславного каприза". И к этому эпизоду, почти неизвестному в интимной истории Наполеона, он добавляет следующие подробности.
"Мадам де Р. была душой этой гаремной интриги. Гротескная безобразность и внушительный нос не позволяли ей добиться ранга фаворитки; она испытывала горькую досаду, не добившись успеха и в амплуа сводницы. Тем не менее казалось невероятным, что Наполеон показал себя таким щепетильным и не наставил рога "храбрейшему из храбрых".
Наполеон, видимо, как и Мольер, посчитал, что не может разделить с Юпитером никакого бесчестья и, наконец, Император оставил за собой право выбора. Но нажил таким образом двух непримиримых врагов"…
Едва взойдя на трон, Наполеон сразу же стал объектом интриг Двора. Все женщины, бывавшие в Тюильри, — дамы высшего общества, гувернантки, жены офицеров и министров, подруги Гортензии, племянницы прелатов — с радостным восторгом восприняли появление нового сюзерена. Каждая из них, зная его щедрость (он с легкостью отдавал двадцать тысяч франков за ночь), надеялась привлечь его взор и пробудить его желание.
Некоторые, узнав, что Император любит женщин с пылким темпераментом, стали предаваться эротическим экспериментам с людьми из его окружения с единственной целью — известить о себе. Эти крайности куртуазности привели одну из придворных дам, очаровательную мадам де В., к неприятным последствиям, связанным с любовным приключением.
"В январе 1805 года, — повествует нам Э. Буавен, — в Тюильри разразился скандал, о котором стоит рассказать несмотря на наше отвращение к историям подобного рода, так как он свидетельствует о высшей непринужденности и даже распущенности нравов, господствовавших тогда в свите Императрицы.
Мадам де В., роскошная блондинка с зелеными глазами, хотела, как утверждают, чтобы до императора дошла молва о ее любовных талантах, которые могут прийтись ему по вкусу. Как-то раз вечером мадам де В. пригласила к себе трех богатырей из дворцовой гвардии, угостила их вином, попросила раздеться, разделась сама и объяснила, что представляет себе высшие радости любви только в утроенном удовольствии.
После этого группа расположилась на ковре, и каждый гвардеец водрузил свой флаг на подходящем для него оборонительном сооружении. Но в какой-то момент, когда четверо партнеров действовали к удовлетворению каждого, в комнате появилась крыса. Увидев ее, мадам де В. в испуге вскочила, испустив пронзительный крик и повалив молодцов друг на друга. Застигнутые в момент наивысшего мужского наслаждения, трое несчастных взревели так, что переполошили весь этаж. В комнату вбежали лакеи и горничные и обнаружили мадам де В., находящуюся почти в обморочном состоянии, и стонущих гвардейцев, пытающихся обуздать порывы своего естества".
Этот случай страшно возмутил Наполеона, и через некоторое время он провел воспитательную беседу с придворными дамами.
Послушаем мадам де Ремюза:
"Однажды, когда придворные дамы завтракали вместе с Императрицей, в обеденный зал внезапно вошел Бонапарт и, с веселым видом облокотившись на спинку кресла жены, обратился к некоторым из нас с незначительными фразами. Затем, расспрашивая о нашей жизни, стал говорить — сначала в завуалированной форме, — что среди нас есть некие особы, которые являются объектом всеобщей молвы. Императрица, хорошо знавшая своего мужа, понимала, что так, слово за слово, он может зайти слишком далеко, и хотела переменить тему беседы. Но Наполеон упрямо продолжал, делая обстановку все более неловкой:
— Кроме того, медам, вы вызываете все больший интерес у обитателей Сен-Жерменского предместья. Они говорят, например, что вы, мадам X, имеете связь с мсье Y, а вы, мадам… — и он поочередно стал называть все наши привязанности.
Можно легко себе представить ту степень замешательства, в которую привела нас всех его речь. Я думаю, Наполеона забавляло вызванное им смущение.
— Но, — внезапно сказал он, — пусть не думают, что мне нравятся подобные пересуды. Сплетничать о моем Дворе — значит бросать тень на меня. И я не хочу таких разговоров ни обо мне, ни о моей семье, ни о моем Дворе.
Его лицо приняло угрожающее выражение, тон стал более жестким, он позволил себе выпад против той части парижского общества, которая еще демонстрирует свою строптивость, сказав, что вышлет из страны любого, кто произнесет хоть одно слово упрека в адрес какой-либо придворной дамы"…
На следующий день одна забавная история счастливо разрядила сгустившуюся в Тюильри атмосферу и заставила забыть неприятную сцену, устроенную Императором.
Комиссару по делам владений, прилегающих к Тюильри, было поручено составить опись имущества графа Лангле де Помез. Осмотрев каждую комнату, должностное лицо оказалось в гардеробной комнате графини и в недоумении остановилось перед биде, из которого была вынута раковина. Не подозревая о существовании подобного предмета, комиссар начал диктовать своему писарю: "…а также футляр для скрипки, обтянутый красной кожей, обитый золочеными гвоздями, стоящий на четырех ножках, в котором скрипка не обнаружена".
Это наивное описание имело такой успех, что скрипачи императорского оркестра дней на восемь прекратили свои выступления, так как их появление на концертах тотчас же вызывало дружный взрыв смеха в зале.
И, как в хорошо поставленной комедии, когда весь Двор хохотал, Император использовал этот момент, чтобы скрыться. Действительно, покинув на время слишком болтливых или слишком экспансивных, по его мнению, придворных дам, Наполеон снял маленький домик, чтобы там в полумраке принимать пылких красавиц. И, как пишет доктор Пассар, "…он старательно наставлял рога мужьям, вкус которых совпадал с его собственным".
Однако это уединение не помешало ему встретиться с какой-то таинственной дамой, если верить свидетельству его верного слуги Констана.
"Как-то около полуночи Император вызвал меня и, велев приготовить его черный фрак и круглую шляпу, приказал следовать за ним. Мы сели в карету адмирала Мюрата. Нас сопровождали Сезар и только один лакей, чтобы открывать двери, да и тот без ливреи. После недолгой езды по Парижу Император велел остановиться на какой-то улице… Он вышел, прошел несколько шагов вперед, постучал в ворота и зашел в дом. Мюрат и я остались в карете. Прошло несколько часов, и мы начали волноваться. Жизнь Императора довольно часто подвергалась опасностям, и было естественно опасаться ловушки или непредвиденных происшествий. Мюрат стал браниться, энергично проклиная и неосторожность Его Величества, и его тягу к любовным приключениям, и даму его сердца. Я беспокоился не меньше, но был более сдержан и пытался успокоить его. Наконец, не в силах более противиться своему нетерпению, Мюрат выскочил из кареты, а я последовал за ним. Но как только он взял дверной молоток, чтобы постучать, из двери вышел Наполеон. Был уже полный день. Мюрат высказал ему наши опасения и все, что мы думали по поводу его чрезмерной отваги.
— Какое ребячество! — ответствовал Его Величество. — Чего вы боитесь? Где бы я ни был, разве я не у себя дома?
И мы все вместе вернулись в карету".
В этот момент Констан заметил на соседней улице множество людей и узнал в них лиц, ответственных за полицейский надзор, которые, как оказалось, незаметно оберегали это пристанище любви.
Наполеон умел сочетать любовь с безопасностью.