Наполеон и Жозефина - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 17

Наполеон, влюбленный в свою племянницу, бежит за ней по коридорам дворца

Единственная победа в любви — это бегство.

Наполеон

В начале 1805 года Наполеон был озабочен тремя основными проблемами: он хотел надеть на голову корону Италии, ступить ногой на берег Англии и положить руку на бюст молоденькой Стефани де Богарнэ — племянницы Жозефины. Блондинка с голубыми глазами, она очаровала Императора, и он хотел украдкой обучить ее некоторым тайнам бытия. Но Императрица была бдительна. Однажды она увидела, как Наполеон бежит по коридору за Стефани.

— Вы в своем уме? — возмутилась она. — В то время когда вся Империя во все глаза следит за вами, вы предаетесь такому ребячеству и мечтаете переспать со своей племянницей!

Наполеон очень не любил, когда осуждали его поведение. Он страшно разгневался, разбил вазу, разорвал занавес и удалился в свой кабинет, яростно хлопая дверьми. Однако замечание Жозефины заставило его задуматься, и некоторое время он воздерживался от игры в фавна в анфиладах Тюильри. А для удовлетворения своих мужских потребностей продолжал в сопровождении Констана наносить свои визиты дамам в маленький домик на Аллее вдов. В полночь, когда весь Париж засыпал, он надевал круглую шляпу, редингот и тайно покидал Тюильри, не забывая оставить возле окна канделябр с зажженными свечами, чтобы поддержать легенду о себе как о человеке, работающем все ночи напролет…

Однако эти ночные выходы вскоре стали так утомлять его, что иногда от усталости он падал в снег прямо перед гвардейским постом. И ироничный блеск в глазах часового, который он успевал заметить, привел его наконец к осознанию всей смехотворности своего поведения.

Со следующего дня Бонапарт решил использовать для своих удовольствий "отару придворных дам", которые с галантной готовностью предлагали себя в его распоряжение несмотря на его презрение к ним. У этих дам было такое желание заняться "фрикон-фрикетт" в его постели, что они покорно позволяли оскорблять себя, считая высшим благодеянием, что хозяин соизволил обратить на них свое внимание.

Когда у него появлялось желание видеть их, он вызывал всех в салон, где они должны были выстраиваться, как солдаты. Камергер со списком в руке проводил перекличку и говорил:

— Ни одна из вас не должна ни под каким предлогом выходить из шеренги.

После этого открывалась дверь и гвардеец провозглашал:

— Император!

Наполеон, с насмешкой во взоре, насвистывая, входил в зал и обходил батальон в юбках. Перед каждой женщиной он останавливался, задавая вопросы, как некогда своим пехотинцам, и давал отнюдь не любезные комментарии.

— Ваша фамилия? Сколько лет? Сколько детей?.. A-а, это вы! Бог мой! А мне говорили, что вы хорошенькая…

Остановившись перед двадцатитрехлетней молодой женщиной, улыбавшейся ему, он скорчил отвратительную гримасу:

— Знаете, вы ужасно постарели…

В другой раз он потрепал за ухо зрелую даму, воскликнув:

— В вашем возрасте вам уже недолго осталось…

Обращаясь к дочери графа Бено, он ухмыльнулся:

— Ах, черт побери! Я узнал вас по вашему большому носу, он такой же, как у вашего отца…

Однажды один свидетель передал диалог, рассказанный нам Стендалем:

— "Ваша фамилия?

Молодая женщина покраснела:

— Монтескье.

— О! Это хорошая фамилия!

— Он был добрый гражданин.

— О нет! Он был великий человек.

Потом Бонапарт повернулся к соседке мадам Монтескье:

— Как глупа эта женщина!.."

Несмотря на грубости Императора придворные дамы продолжали бесстыдно трепетать, думая о нем. Но именно в этом любовном эскадроне Наполеон выбрал себе ту любовницу, которую искал.

Это была мадам Дюшатель. Ее муж, государственный советник и генеральный директор дворцовой регистратуры, был слишком стар, чтобы окружить жену любовной заботой, как этого требовал ее пылкий темперамент. Она была очень красива. Герцогиня д’Абрантес рассказывала, что мадам Дюшатель обладала "неотразимым очарованием удлиненных темно-синих глаз, которые выдавали со всей откровенностью те черты ее страстного характера, которые она хотела скрыть".

С самой первой встречи в потайной комнате, смежной с кабинетом, Наполеон и мадам Дюшатель поняли, что созданы для того, чтобы совершать в постели великие дела… Они были в восторге друг от друга и совершали любовные открытия, которые предсказывали им большое будущее…

Однако Жозефина скоро стала подозревать о новой беде и, как пишет Жозеф Тюркан в книге "Влюбленный Наполеон", "…призвала весь штат своих шпионов, чтобы застигнуть своего мужа врасплох". Он же, предупрежденный своей тайной полицией, решил, что мадам Дюшатель больше не должна появляться во дворце в неурочное время. И он сам, босиком, стал ходить по ночам в ее апартаменты. Послушаем Констана.

"Император ждал ночи, чтобы отправиться к своей любовнице, и когда во дворце все засыпали, он, забыв о предосторожности, в ночных панталонах, без туфель или даже без шлепанцев, пробегал весь путь, разделявший их апартаменты. Однажды на рассвете я заметил, что он еще не возвратился, и, боясь скандала, отправился, руководствуясь его приказом, предупредить горничную мадам Дюшатель, чтобы она известила свою хозяйку, что час настал. И уже через пять минут после передачи предупреждающего уведомления я увидел, что Наполеон вернулся в заметном волнении, причину которого я вскоре узнал. Возвращаясь обратно, он заметил горничную Императрицы, которая выслеживала его в коридоре. Решив принять меры против любопытства представительниц прекрасного пола, он послал меня к молоденькой дозорной из вражеского лагеря, чтобы передать ей приказ молчать, если она не хочет лишиться места, а также возможности устроиться куда-нибудь впредь.

Я не знал, добавил ли он к этим ужасным угрозам более мягкий аргумент, чтобы купить ее молчание, но то ли от страха, то ли благодаря вознаграждению той хватило здравого смысла молчать".

Однако Жозефина несмотря на все принятые меры вскоре обнаружила доказательства, которых она так опасалась, и разразился скандал, которым она "щедро угостила" весь Двор.

Бертье давал прием, на который была приглашена императорская чета. Наполеон, желавший рассеять недоверие Императрицы, был с ней настолько нежен и предупредителен, чего не выказывал уже давно, что она встревожилась. С поджатыми губами Жозефина искоса наблюдала за ним, спрашивая себя, что же скрывается за такой любезностью мужа? Он даже взял тарелку из рук пажа, чтобы самому услужить жене. Очень удивившись, она поблагодарила его с кривой усмешкой и расположилась в углу салона, откуда было удобнее следить за ним, "хорошо зная, — пишет Фавр, — что подобная демонстрация нежности является только прикрытием похотливых намерений и что он не заставит себя долго упрашивать, чтобы устремиться к той юбке, которая его привлекала".

И она была права. Думая, что он исполнил свой долг перед Жозефиной, Наполеон обошел вокруг стола и остановился между мадам Жюно и мадам Дюшатель, которая в этот момент протянула руку к тарелке с маслинами.

Наблюдая за ними из своей засады, Императрица увидела, как Наполеон взял маслины и протянул их даме, но не могла слышать, что при этом он сказал:

— Напрасно, мадам, вы едите маслины вечером — вам будет плохо.

Тут он перехватил подозрительный взгляд Жозефины и посчитал за лучшее обратиться к другой даме. Но, как свидетельствует Фавр, чувства, которые Император испытывал к мадам Дюшатель, были более красноречивы, чем он желал бы…

— А вы, мадам Жюно, — сказал он, — вы не едите маслин? И правильно делаете, не надо подражать мадам Дюшатель, так как она неподражаема…

Мадам Дюшатель покраснела, и ее волнение не укрылось от глаз Императрицы, которая решила непременно разузнать, что же он сказал ей. На следующий день она пригласила к себе на завтрак мадам Жюно.

— У Императора вчера на вечере у Бертье был очень веселый вид. Он говорил с вами о вашем предстоящем отъезде в Испанию?

— Да, мадам, он говорил мне о моих туалетах и о долге быть там элегантной, как настоящая представительница Франции, хотя подобных тем Император обычно не обсуждает.

Императрица сделала равнодушное лицо:

— А с мадам Дюшатель он тоже говорил о ее туалетах?

— Нет, мадам, ей он советовал, насколько я помню, не есть вечером маслин…

Жозефина звонко рассмеялась:

— Раз уж он давал советы, надо было сказать ей также, чтобы она не строила из себя Рокселану, имея такой длинный нос!

Затем нервным шагом она подошла к камину, на котором лежала только что вышедшая книга мадам де Жанлис о мадемуазель Лавальер.

— Вот в этой книге, — сказала она, протягивая ее мадам Жюно, — написано обо всех худых женщинах с белокурыми волосами. Они все думают о себе, как о фаворитках! Но их всех нужно ставить на место!

И на протяжении всего завтрака Жозефина вздыхала, скрежетала зубами и громко обсуждала способы отмщения. Внезапно она разрыдалась.

— Как подумаю, — всхлипывала она, — что всего десять дней назад он приходил ко мне и мы провели чудесную ночь… Он был нежным и страстным, как лейтенант…

И без всякого смущения Жозефина подробно рассказала, что делал с ней Наполеон в постели. Мадам Жюно слушала открыв рот, стараясь не пропустить ничего такого, что позволит ей блистать осведомленностью в салонах Мадрида и Лиссабона.

Но тут вошел Наполеон, и Жозефина побледнела. Предвидя дальнейшее, мадам Жюно быстро простилась и с сожалением исчезла. Как только она вышла, начались военные действия.

Императрица швырнула на пол салфетку, заломила руки и, разрыдавшись, заявила, что она самая несчастная женщина в мире. Эта сцена разозлила Наполеона, и он высказал ей то, что мгновенно заставило ее замолчать.

— Вы должны подчинить себя всем моим фантазиям и проще смотреть на мои увлечения. Я имею право на все ваши упреки и жалобы ответить: так я хочу! Я выше всего и не подчиняюсь никаким условностям и никаким притязаниям, от кого бы они ни исходили!

После этого он бросил на пол несколько тарелок, разбил графин, разорвал скатерть и вышел быстрым шагом…

Тем не менее эта сцена ничего не прояснила, и Жозефина так и не узнала, был ли Император любовником мадам Дюшатель. Оставшись одна, она принялась размышлять, можно ли факт запрещения даме есть маслины рассматривать как доказательство адюльтера. И к тому времени, когда ей принесли шоколад, решила считать слова Наполеона не более чем шуткой.

Остаток дня Жозефина провела в мрачном расположении духа, придумывая, что можно сделать, чтобы застать мужа на месте преступления. Но так как по натуре она была флегматичной, то вскоре уснула на своем канапе, так ничего и не придумав…

Вечером Наполеон пришел к игральному столику Императрицы, за которым собрались приближенные дамы, и, усаживаясь с ними играть в карты, стал называть тех, с которыми хотел составить партию: "Мадам Мюрат, мадам де Ремюза и мадам Дюшатель".

Жозефина сидела в кресле в другом конце салона и смотрела на них с плохо скрываемой ненавистью. Наполеон приступил к долгим рассуждениям о любви, высказывая самые неожиданные мысли, выстраивая самые удивительные теории, чем позабавил дамскую аудиторию, немало развлекшись и сам. От любви он перешел к ревности и нарочито громким голосом обрисовал портрет ревнивой жены, настолько похожий на Жозефину, что в салоне установилась неловкая тишина. Императрица, ужасно оскорбленная, бросилась в свою комнату, провожаемая взглядами присутствующих, весьма довольных тем, что являются свидетелями подобной сцены.

В течение нескольких следующих дней Жозефина проводила свое время, диктуя ядовитые анонимные письма мадам де Ремюза, которая потом тайком рвала их. Затем она отправлялась подсматривать за домиком на Аллее вдов. Наполеон узнал об этом. Разгневавшись, он вызвал к себе мадам де Ремюза.

— Если вы не одобряете методы инквизиции, которые применяет ко мне Императрица, почему вы не удерживаете ее от подобных поступков? Ведь своими шпионскими действиями она оскорбляет нас обоих и дает в руки моих врагов оружие против меня. Я хочу, чтобы вы были ответственнее, или я переложу всю вину на вас.

Мадам де Ремюза опустила голову. Он продолжал:

— Я знаю, что Императрица думает, будто я влюблен и у меня есть фаворитка. Но это не так! Люди, подобные мне, не созданы для любви. Меня полностью поглощает политика. И я не потерплю влияния женщин при моем Дворе. Они много навредили и Генриху IV, и Людовику XIV, а мои дела намного важнее и серьезнее, чем деяния этих королей. Да и французы стали слишком сознательными, чтобы простить своему государю сомнительные связи и любовниц.

Закончив свою тираду, Император оставил мадам де Ремюза и отправился к мадам Дюшатель, которая ждала его в своей постели, чтобы вкусить радости сомнительной связи.

И все же как-то вечером в Сен-Клу Жозефине представился случай, которого она так долго ждала. Окруженная многочисленной свитой, она заметила, как мадам Дюшатель осторожно вышла из салона. Прошло десять минут, а та все не возвращалась, и Императрица, дрожа от ревности, наклонилась к мадам де Ремюза:

— Я хочу увериться в моих подозрениях. Вы оставайтесь со всеми в салоне, и если обо мне будут спрашивать, скажите, что меня позвал Император.

Через четверть часа она возвратилась с искаженным лицом, шатаясь, и тихо попросила мадам де Ремюза последовать за ней в ее комнату. Там Жозефина взорвалась:

— Все кончено! — воскликнула она, затворяя дверь за своей наперсницей. — То, что я предвидела, — подтвердилось. Я пошла в кабинет к Наполеону, но его там не оказалось. Тогда я поднялась по потайной лестнице в маленькую комнатку. Она была заперта, но, приложив ухо к замочной скважине, я услышала голоса Бонапарта и мадам Дюшатель. Я громко постучала и назвала себя. Можете себе представить, как они перепугались! Они долго не открывали, но когда дверь все-таки отворилась, их встрепанный вид не оставил у меня ни малейших сомнений. Я прекрасно понимаю, что не должна была этого делать, но не удержалась и разразилась упреками. Мадам Дюшатель стала плакать, а Бонапарт пришел в такую ярость, что я едва унесла ноги, чтобы избежать самых ужасных последствий. И сейчас я вся дрожу в ожидании кошмарной сцены…

Мадам де Ремюза, помня наставления Наполеона, решила дать Жозефине хороший совет:

— Вернитесь к его величеству, — сказала она, — и своей нежностью постарайтесь смирить его гнев.

Императрица послушалась. Думая, что поступила очень разумно, мадам де Ремюза вернулась в салон, где уже находилась мадам Дюшатель, едва сдерживающая обуревавшие ее чувства. Вдруг громкие вопли заставили всех присутствующих замолчать. Они услышали голос Наполеона, гремевший, как гром небесный, и крики Императрицы. Затем послышались звуки ударов, пощечин, грохот ломаемой мебели и бьющегося стекла, все это доказало присутствующим, что драма, назревавшая несколько недель, наконец разыгралась. Мертвенно-бледная мадам Дюшатель встала и, вызвав свою карету, укатила в Париж. Все другие остались, счастливые скандалом, о котором смогут рассказать своим внукам.

После этого жизнь во дворце превратилась в ад. Создавались различные группировки: супруги Мюрат защищали мадам Дюшатель; Ремюза приняли сторону Жозефины; мадам Мэр колебалась; сестры Императора щедро расточали свой яд, и весь Двор существовал в атмосфере интриг. На протяжении какого-то времени можно было видеть герцогов, подслушивающих под дверями; графов, сплетничающих, как привратницы; маршалов, целыми днями повторяющих пересуды горничных. Сам Наполеон забросил свои планы высадки в Англии и был занят битьем фарфоровых ваз в комнатах Императрицы.

И среди всей этой шумной возни торжествовала мадам Дюшатель. Потому что теперь, чтобы тайком пробраться к ней, Император, как школьник, должен был совершать тысячу сумасбродств. Однажды вечером они прогуливались в Вильере (церковный приход недалеко от Нейи, где Мюрат купил себе дом) в компании с Дюроком. Вдруг послышались шаги. Испугавшись, что его могут увидеть вместе с любовницей, Наполеон бросился к высокой стене, перелез через нее и спрыгнул в сад "с такой большой высоты, — пишет королева Гортензия, — что рисковал сломать себе шею".

В конце февраля Наполеон провел несколько дней в Мальмезоне вместе с женой, любовницей и всем Двором. Вел он себя там с поразительной развязностью. По свидетельству мадам де Ремюза, "Император, к большому удивлению всех окружающих, гулял в садах вместе с мадам Дюшатель и молоденькой мадемуазель Савари, уделяя государственным делам меньше времени, чем обычно. Императрица чаще находилась в своей комнате и проводила время в слезах. У нее больше не было сил устраивать бесполезные сцены. Ее тихое страдание в конце концов тронуло сердце Императора".

Но на самом деле не несчастный вид Жозефины отдалил Наполеона от мадам Дюшатель, а возросшие честолюбивые помыслы любовницы. Ведь он терпеть не мог, когда указывали, как ему следует поступать.

"Моя истинная любовница, — говорил он, — это власть. Мне стоило слишком большого труда завоевать ее, чтобы я позволил кому-нибудь похитить или разделить ее со мной". Как пишет Фредерик Массон, "он чувствовал, что его хотят опередить". Однако его дама, очень умная и умелая советчица, ничего не просила для себя.

Хитрая, как Макиавелли, она отказывалась даже от его подарков. Однажды Наполеон послал ей свой портрет, украшенный великолепными бриллиантами. Портрет она оставила у себя, а бриллианты отослала обратно, "чувствуя себя оскорбленной". Это проявление полнейшего равнодушия к роскоши изумляло Наполеона, и он чуть было не поверил ему. С самого начала он согласился сделать свою любовницу первой придворной дамой, хотя ее положение отнюдь не соответствовало этому назначению, так как в прошлом она не была связана с семьей Бонапарта. Затем он стал внимательнее прислушиваться к ее советам. Именно благодаря ей Мюрату было обещано звание князя — великого адмирала и он стал его светлостью. Но все закончилось тем, что Наполеон разгадал игру своей любовницы.

"Она захотела, — сказал он однажды, — встать на один уровень со мной. Я писал ей любовные письма, которые потом потребовал обратно через Дюрока. Я не хотел, чтобы они были изданы, как это делали с другими правителями". С тех пор как Наполеон убедился, что его любовница захотела стать "фавориткой" и править рядом с ним, он решил порвать с ней. Способ, которым он воспользовался для этого, достаточно интересен. Он вернулся к Жозефине, и, как свидетельствует мадам де Ремюза, признался ей, что действительно был очень влюблен, но теперь все кончилось, и добавил: "Я заметил, что мною хотели управлять"…

Свои признания он довел до интимных откровенностей, "выходящих за рамки простых приличий", и закончил просьбой к Императрице помочь ему разорвать эту связь.

Мысль поручить жене избавить его от любовницы достаточно необычна. Но она не шокировала Жозефину. Мадам де Ремюза пишет:

"Жозефина совсем не была мстительной — это надо признать. И как только она увидела, что ей нечего опасаться, ее гнев угас. Обрадованная тем, что может больше не волноваться, она снова стала для Императора приятной и снисходительной супругой, которая легко прощала ему все. Она прилагала все усилия, чтобы погасить любые сплетни об этой связи, и даже уверяла своего мужа, что, если бы он захотел изменить свои привычки с мадам Дюшатель, она тоже изменила бы свои и сделала все, чтобы поддержать его и даже скрыть его поступки, осуждаемые в свете".

Императрица вызвала к себе первую даму Двора и очень любезно сообщила ей, что Император больше не будет приходить к ней в постель.

— Со своей стороны, — добавила она, — я бы вам посоветовала не пытаться подогревать его кровь вашим чересчур смелым декольте. Император велел мне сказать вам, что отныне ему будут неприятны все способы демонстрации ваших чувств к нему, которые вы посчитаете возможным позволить себе.

Мадам Дюшатель не дрогнула. Она прекрасно владела собой и, по словам мадам де Ремюза, "показывала своим хладнокровием, что не заслуживает подобных предупреждений и еще менее признает свою вину перед Двором, который какое-то время не спускал с нее глаз. Она сохраняла ровное спокойствие, которое доказывало, что ее сердце не было глубоко затронуто неожиданным разрывом".

Что касается Наполеона, его поведение оставляло желать лучшего. Послушаем еще раз мадам де Ремюза:

"Император, боявшийся малейшего давления, вел себя неестественно, пытаясь все время показать, что она перестала для него существовать. Он забывал даже о проявлении элементарной вежливости по отношению к мадам Дюшатель; он даже не смотрел на нее, с легкостью говорил о ней, стараясь представить свои чувства как мимолетную фантазию, о которой он рассказывал с малоприличной откровенностью. Он краснел, будучи еще влюбленным в нее, потому что не хотел признаться даже себе, что подчинился более сильной воле, чем его собственная".

Короче, он вел себя совершенно по-хамски.

Мадам Дюшатель осталась среди приближенных Жозефины. После Ватерлоо она была одной из немногих, кто пришел засвидетельствовать уважение и верность падшему Императору.