За что я люблю войну, так это за непредвиденный исход баталий.
Устав от ревности Жозефины, Наполеон ранним утром оставил Париж и отправился в Булонь, где его ждали шестьдесят тысяч солдат, собираясь доказать, что его флот обладает мощью, необходимой для высадки в Англии.
Во всех портах и на всех реках Франции спешно строились суда, канонерки и десантные баржи. На верфи в Париже готовилось восемьдесят шлюпов. Спущенные на воду в июне, они сплавлялись по Сене в Гавр и после оснащения необходимым вооружением и экипажем направлялись к берегам Па-де-Кале. Кавалерийские эскадроны и легкая артиллерия были в полной боевой готовности. Из Луары и Жиронды, из Шарента и Адура — отовсюду двигались караваны судов, и когда Наполеон прибыл в Булонь, в его распоряжении было около тысячи судов.
Император чувствовал себя счастливым, снова находясь в обстановке военного лагеря, где он мог отдохнуть душой и расслабиться. После восьми месяцев этикета и интриг Двора это было необходимо ему. Он опять шутил с солдатами; его видели сидящим прямо на земле и рассматривающим карты; он ругался, как корсиканский разбойник, и иногда проводил время с женщинами, обращаясь с ними грубовато и просто.
Интерес к жительницам Булони проявился у него после неожиданного случая.
Когда полки прибыли в Булонь, горожанки, смотревшие на них со своих балконов, были охвачены идеей, что любое проявление патриотизма является честью для француженки. И у многих из них при взгляде на красивых военных в предвкушении предстоящих событий по спине пробегал приятный холодок. Однако к концу недели ни одна из горожанок, хотя они часто прогуливались вокруг военного лагеря, не подняла свой подол для солдата императорской армии.
Их неудачи оказались связаны с тем, что маркитантки армии были бдительны и встречали приближающихся горожанок криками "матросская девка", "порченая шлюха", "грязная прачка"… Ужасно напуганные этим, девушки спешно возвращались обратно, пытаясь скрыть свои вылазки. Еще несколько дней городские женщины ходили вокруг лагеря под предлогом простого интереса. Одной из них даже удалось заговорить с каким-то военным, но эта беседа длилась недолго: из палаток выскочила толпа маркитанток и устремилась к неосторожной булонке, которая едва успела унести ноги.
В городе вскоре стало известно, что две сотни "солдаток", ревнивых как жены, хранили честь ста шестидесяти тысяч мужчин, доверенных им Родиной. Каждый вечер они были готовы встречать — в специально отведенных для этого палатках — уставших после боевых учений мужчин, которые десятками заходили к ним, влекомые единым желанием. Каждая женщина за один вечер утешала до тридцати солдат. Они делали это весело, отважно, у всех был гордый характер и храброе сердечко настоящей француженки. Но как-то августовским вечером прошел слух, что какой-то булонке удалось заполучить артиллериста, и тотчас же две сотни горожанок отправились в лагерь, чтобы бросить вызов маркитанткам. Издали заслышав воинственные крики, сопровождаемые насмешливыми куплетами, маркитантки как фурии бросились на своих обидчиц.
Столкновение было ужасным. Через час, когда удалось разнять сражающихся, обнаружили, что двадцать восемь женщин лишились зубов, семнадцать едва не были задушены, у пятерых выдраны волосы, а с двух полностью содрана одежда, и они голыми бежали под небом Пикардии.
Наполеон, узнав об этих душераздирающих фактах, только усмехнулся. Придворные дамы научили его быть философом.
Через восемь дней, проведенных среди солдат, Император стал ощущать душевное томление. Он вспоминал красивых женщин, оставленных в Париже, и чувствовал себя одиноким в постели. Он открылся Мюрату:
— Вот уже несколько дней я вижу только усатые лица. Это становится скучным.
Маршал добровольно взял на себя роль посредника:
— Я знаю одну даму из Генуи, она красива и остроумна и очень бы хотела познакомиться с вами.
Глаза Наполеона загорелись.
Мюрат, как настоящий придворный угодник, сначала сам решил отведать прелестей красотки, а потом описал Императору заманчивые детали. У Императора всерьез разгорелся аппетит, и он послал Констана за той, которая вскоре явилась, залившись краской смущения.
— Мне сказали, что вы красивы, — встретил ее Наполеон. — Но мне солгали, вы — очень красивы.
Чрезвычайно растерявшаяся девушка расплакалась. Чтобы успокоить ее, он стал снимать с себя одежду.
В три часа утра, считая, что настоящий Император должен заботиться о своих подданных, он проводил ее до самого дома, и, вернувшись, спокойно уснул, думая о Жозефине… Во время своего пребывания в Булони он ежедневно оказывал честь красивой генуэзке, ни имени, ни фамилии которой не оставил для истории Констан в своих "Мемуарах".
Однако нет сомнений в том, что не все свое время Наполеон проводил с прелестной подружкой. Склоняясь над картой Англии, он изучал ее береговые очертания, казавшиеся ему наиболее благоприятными для высадки, и по десять раз в день взбирался на прибрежные скалы, всматриваясь вдаль, не идет ли французская эскадра. "Когда Вильнев со своими кораблями будет здесь, чтобы защитить три тысячи шлюпов, — говорил он, — мы пересечем Ла-Манш и победим англичан у них в доме". И он долго всматривался в горизонт через свою подзорную трубу, но ничего не видя там, начинал нервничать.
Но вот пришла удручающая новость: адмирал Вильнев, считая задуманное Императором предприятие чересчур рискованным, решил остаться в Кадисе. Наполеон страшно разгневался. Круша мебель в своем кабинете, он принял ошеломляющее решение: "Ну что ж! Раз мы не можем разгромить англичан на их острове, отправимся бить их в Австрию!"
Тем временем в Европе сформировалась новая коалиция. Россия, подкупленная Англией, согласилась объединиться с Австрией, и, как пишет Сен-Жорж де Бушелье, "часть Старого света уже приготовилась опрокинуть Францию. Миллионы солдат уже были на марше, двигаясь с Урала и с полярных ледников".
Изменив тактику, Наполеон немедленно двинул войска из Булони на Рейн, а сам возвратился в Сен-Клу, чтобы подготовить новый план.
После года мирной жизни опять началась война. Но при Дворе о ней никто и не думал. Когда Император появился в Париже, весь Двор потешался над приключением, героиней которого стала мадам де Сталь. Император, ненавидевший ее, узнав эту историю, испытал несколько приятных минут. Вот что рассказал об этом виконт Бомон-Васси:
"Мадам де Сталь была приглашена на охоту в Мортефонтен. Но была настолько скучна со своей манией философствовать по всякому поводу, что охотники поспешили оставить ее в одиночестве наслаждаться деревенскими красотами. Оставшись одна, она взяла "Жизнь Марка Аврелия" и отправилась с нею в лес. В семь часов вечера, когда охота уже закончилась, она все еще сидела на стволе дерева, погрузившись в свою книгу. В это время через лес проходил бравый и красивый гвардеец, который больше предавался празднествам в честь Бахуса, чем охоте.
Он увидел сидящую на поваленном дереве пышную женщину, чей грубоватый румянец был схож с цветом лица местных крестьянок, за которую он и принял ее, и одежда ее тоже была проста. Он сразу же решительно взял ее за талию и поцеловал на манер приветствия. Можно понять ошеломление автора "Коринны". Соскользнув на землю под мощным натиском мужчины, у которого не было сомнения, что это ей не может не понравиться, мадам де Сталь начала кричать, но ее крики были слабы; она боролась, но ее усилия были напрасны".
Ловко опрокинутая гвардейцем, она обнажила наименее интеллектуальную часть своей персоны, чем тот немедленно воспользовался. Оглушенная, шокированная, но счастливая, мадам де Сталь остерегалась теперь звать на помощь, думая, что все обойдется, что иногда нужно делать что-то доброе людям из народа, которым недоступны духовные радости…
"Прошло несколько мгновений, — продолжает Бомон-Васси, — и тут в лесу послышались шаги. Это был Матье де Монморанси, взволнованный пропажей своей подруги. Он был со своим слугой, шедшим чуть впереди. Гвардеец тотчас же скрылся, будто его и не было. Увидев мадам де Сталь полуодетой и взъерошенной, Матье де Монморанси воскликнул:
— Моя дорогая, что произошло?!
Мадам де Сталь, слишком разумная, чтобы навлечь на себя подозрения, и слишком хорошо владеющая собой, чтобы мгновенно не обрести хладнокровие, ответила:
— Со мной? Ничего, мой друг.
— Однако, что за поза?
— Ах, вы ничего не видели, я, вероятно, уснула, а вы меня внезапно разбудили.
— Бог мой! — живо отреагировал блестящий придворный. — Я согласен, я ничего не видел, но какой странный сон видели вы?"
Ничего не ответив, мадам де Сталь поднялась и, сопровождаемая своим верным другом, пошла навстречу обществу. Она, несомненно, думала, что никто никогда не узнает о происшедшем с ней. Но она не знала, что за кустами находился слуга Матье де Монморанси, который был не так скромен, как его хозяин…
В то время как Двор смеялся над этим приключением, австрийская армия вошла на баварскую территорию. Наполеон немедленно собрался и 24 сентября 1805 года оставил Сен-Клу и вместе с Жозефиной отправился в Страсбург. 1 октября он продолжил путь один, чтобы возглавить свои войска, которые теперь стали называться Великой Армией. 2-го он был в Людвигсбурге, 12-го — в Бургау, 24-го — в Мюнхене, 13 ноября — в Вене. На каждом этапе своего продвижения Наполеон получал нежные письма от Жозефины, из которых узнавал, что она ревнует. Эти письма не мешали ему, однако, думать о юбках.
И в Вене Мюрат, всегда готовый к мелким услугам, свел его с приятной женщиной. Послушаем, как эту историю рассказывает сам Наполеон.
"В 1805 году в Вене Мюрат сказал мне:
— Я хочу познакомить вас с очаровательной женщиной, которая без ума от вас. Она давно мечтает о встрече с вами.
Хотя такое заявление показалось мне подозрительным, я сказал, чтобы ее привели ко мне.
Она не понимала ни слова по-французски, а я не знал ни одного слова по-немецки. Она понравилась мне настолько, что я провел с ней целую ночь. Это была одна из самых приятных женщин, которых я знал. Женщина без запаха. Утром, когда я проснулся, ее уже не было. С тех пор я ее никогда больше не видел. Я так никогда и не узнал, кто она. И только в 1808 году шеф венской полиции сказал, что ее звали Юдифь, но, может быть, он хотел только напомнить мне библейскую легенду. Чтобы мне понравиться, женщина должна быть красивой и любезной, а эта, кроме того, хорошо сделала свое дело".
Это было сказано Наполеоном на Святой Елене в 1817 году и поведано позднее Гурго.
Благодаря прекрасной венке Наполеон со свежими чувствами приготовился встретить врага. 1 декабря он воскликнул: "Мы должны закончить эту кампанию ударом грома!" И этим громом был Аустерлиц. На следующий день он написал Жозефине знаменитое письмо:
Аустерлиц, 18 фримера, XIV года
(3 декабря 1805 года. — Авт.)
"Я послал это письмо с Лебреном прямо с поля боя. Я победил русскую и австрийскую армии под командованием двух императоров. Я немного устал. Я уже восемь дней на полевых бивуаках, под открытым небом, а ночи прохладные. Сегодня я буду спать в замке принца Кауница, но только два-три часа. Русская армия не только разбита, но и уничтожена.
Целую тебя.
Наполеон"
Пока Император как примерный муж слал отчеты Жозефине, оставшиеся в живых после этой невероятной битвы, еще одуревшие после боя, с радостью ощупывали себя и уцелевших товарищей.
"Вы навсегда останетесь храбрецами. А погибших Франция никогда не забудет", — сказал солдатам Наполеон.
Были, однако, павшие, которых ждала менее славная посмертная судьба. Приведу только один пример странной участи, выпавшей на долю останков генерала Морлана. Вот что написал об этом генерал Марбо в своих "Мемуарах":
"Мой бедный друг капитан Фурнье был убит почти одновременно с генералом Морланом. Император, всегда внимательной к тому, что может поднять патриотический дух в войсках, решил, что тело генерала Морлана должно покоиться внутри монумента, который он намеревался воздвигнуть в центре Парижа, на площади Инвалидов.
Врачи, у которых на поле боя не было ни времени, ни необходимых для бальзамирования средств, поместили тело генерала в бочку с ромом и отправили в Париж. Однако дальнейшие события задержали строительство памятника, предназначавшегося для гробницы генерала, а бочка, в которую было помещено его тело, все еще находилась в одном из залов Медицинского института и в 1814 году, когда Наполеон потерял Империю. Спустя некоторое время бочка по ветхости развалилась, и случайные свидетели были чрезвычайно удивлены, увидев, что ром подействовал на усы генерала таким невероятным образом, что они отросли ниже пояса. Тело было в прекрасной сохранности, но семья генерала возбудила судебное дело против врача, сделавшего из генерала экспонат, достойный кунсткамеры.
Вот что значит любить славу и идти умирать, чтобы потом какой-нибудь псих натуралист поместил вас в свою библиотеку между рогом носорога и шкурой крокодила".
А ведь, действительно, судьба иногда распоряжается с такой бесцеремонностью, на какую никогда бы не отважился ни один романист…
Понемногу стали убирать поле боя, на котором валялись пятнадцать тысяч убитых, двадцать тысяч раненых, пушки, ружья, сабли, трупы лошадей, шляпы… Наполеон отправился в замок Аустерлиц. Слуги, которых несколько часов назад бросили австрийский император и русский царь, встретили его с глубоким почтением. Пока готовили обед, Наполеон в задумчивости обходил пустынные залы, в которых разбросанные вещи свидетельствовали о спешном бегстве его врагов. В конце одного коридора он обнаружил запертую дверь. Когда по его приказу дверь взломали, он увидел восхитительную молодую женщину, испуганно глядевшую на него из-под одеяла, натянутого до самых глаз. Трудно представить большее удивление Наполеона.
— Кто это? — просто спросил он. Слуги ответили, что не знают имени этой женщины, забытой царем. Император остановился у кровати и несколько мгновений смотрел на красавицу, глаза которой внезапно наполнились слезами.
— Кто вы?
Вместо ответа она разрыдалась.
— Царь Александр уехал, — сказал Наполеон, — не позаботившись о вас. Он поступил неблагородно. Потрудитесь одеться, прошу вас. Я прикажу моим офицерам проводить вас до русских аванпостов.
Незнакомка, тронутая галантностью Императора, улыбнулась и привстала, желая поклониться ему. Но при неловком движении одеяло соскользнуло, и Наполеон увидел, что она совершенно нагая. Какое-то мгновение он с удовольствием смотрел на нее, а затем подумал, что, не теряя времени, надо приступить к переговорам о мире с Австрией. Несколько взволнованный, но уже овладев собой, он вышел и велел позвать Дюрока. Через несколько минут маршалу было поручено проводить даму к русским.
На следующий день Наполеон встретился с австрийским императором, обнял его на глазах у изумленных солдат и стал беседовать с ним у бивачного костра, а затем проводил гостя до кареты.
Возвратившись к своим офицерам, он воскликнул:
— Господа, мы возвращаемся в Париж. Мир достигнут!
Сев в свою карету, он вернулся в Мюнхен, где его ждала Жозефина. Там, чтобы немного отвлечься, он задумал женить Евгения де Богарнэ, которого сделал своим приемным сыном, на принцессе Аугусте Баварской.
Ее отец был полностью отмщен, видя как Император печется о его дочери, и заявил не без юмора: "Наполеон, наверно, думает, что я отец уродины, которую будет трудно пристроить. Он не знает, что Аугуста красива и ее любит принц Баденский". Но чтобы все устроить как надо, у него возникла идея любопытного представления. Послушаем Наполеона:
"Король Баварии вошел ко мне в кабинет с какой-то дамой под вуалью. Он поднял вуаль — это была его дочь. Я нашел ее прелестной и очень смущенной. Я сказал королю, что в восторге от нее. Я усадил девушку и поручил ее заботам гувернантки, мадам де Вюрмсер. Должны ли принцессы любить? Нет, это только политический товар".
Этот нелюбезный комментарий оказался ошибочным.
К счастью, очаровательная Аугуста нашла Евгения очень красивым и захотела ему принадлежать. Таким образом, ее любовь помогла Наполеону заключить их брачный союз. Пока шла подготовка к свадебной церемонии, Император взглядом гурмана оценивал бюст принцессы Баварии, чувствуя, как в нем зарождаются нечистые желания. Не задумываясь о последствиях, он начал ухаживать за ней. Сам он сделал такие признания на острове Святой Елены:
"Принцесса Баварии была красива и мне доставляло удовольствие быть рядом с ней. Однажды на охоте король ускакал вперед, я обещал вскоре догнать его и остался подле принцессы на целых полтора часа. Это разгневало короля, и, когда мы встретились, он начал ворчать на нее. Но она ответила:
— Вы что, хотите, чтобы я выставила его за дверь? Позже я заплатил ей за такую галантность".
Имя принцессы не упоминается в его длинном "стеганом одеяле из дам", как насмешливо назвал Мериме донжуанский список Наполеона. Император велел ускорить приготовления к свадьбе Аугусты и Евгения, которая состоялась 14 января 1806 года и повергла в дурное настроение весь клан Бонапартов. "Императору пришлось выдержать несколько семейных сцен, — пишет Гортензия. — Мюрат и его жена, Каролина Бонапарт, не пожелали присутствовать на ней. Один переживал из-за того, что молодой человек больше него успел поучаствовать в блестящей военной кампании, он даже сломал свою шпагу на церемонии усыновления моего брата. Титул вице-короля, полученный пасынком Наполеона, также не улучшил настроения Мюрату. Другая была возмущена выгодным альянсом для семьи, которую она не считала своей. Она откровенно говорила мне об этом и призналась, что уже в Мюнхене советовала Наполеону развестись и жениться на принцессе Аугусте, так как эта женщина действительно ему подходит"…
После свадьбы молодые супруги, будучи вице-королем и вице-королевой Италии, оставили Баварию и направились в Милан, а Наполеон и Жозефина возвратились в Париж. Там они увидели, что весь высший свет, политики и финансисты обеспокоены невероятным происшествием, случившимся с добродетельной Жюльеттой Рекамье. Эта молодая двадцативосьмилетняя женщина была наделена такой ослепительной красотой, что, как уверяют современники, когда она входила в салон, всех охватывало желание аплодировать. Будучи замужем за банкиром на двадцать лет старше нее, который, как говорят, был ее отцом, она вела роскошную, но безупречную жизнь. (Известно, что мсье Рекамье был любовником мадам Бернар, матери Жюльетты. Некоторые историки уверяют, что от этой незаконной любви и родилась будущая муза Шатобриана. Однако в 1793 году банкир, боясь, что будет гильотинирован, подумал о будущем своей дочери. Единственной возможностью передать ей свое состояние была женитьба на ней, и он без колебаний заключил фиктивный брак… Это предположение, в частности, сделано в книге Эдуарда Эррио "Мадам Рекамье и ее друзья".)
Однако ее добродетели смущали других женщин и особенно распутную красавицу мадам Гамелен, имевшую бесчисленное количество любовников и получившую прозвище "самая большая шалунья Франции". Однажды эта обаятельная язва узнала, что у мадам Рекамье легкий флирт с одним из ее любовников, красавцем Монтроном. И тотчас же стала повсюду следить за ней, намереваясь устроить проделку в своем стиле.
И вот однажды вечером прекрасная Жюльетта отправилась на бал-маскарад, чтобы встретиться там со своим Ромео. Оба они решили, воспользовавшись своим инкогнито, в маскарадных костюмах наведаться в один дом за заставой Клиши.
Мадам Гамелен, естественно, тоже была на этом балу. Она узнала мадам Рекамье несмотря на ее костюм крестьянки и мсье Монтрона, одетого мушкетером, и видела, как они садились в карету.
"В одно мгновение, — рассказывает генерал Тьебо, — она вскочила в наемный кабриолет и, сбросив свое домино, помчалась вдогонку. Нагнав карету у самой заставы, она выскочила из кабриолета, схватила под уздцы лошадей мадам Рекамье и, остановив их, принялась кричать во все горло:
— На помощь! На помощь! В этом экипаже женщина, укравшая моего мужа!
Сбежались служившие на заставе гвардейцы и окружили фиакр. При свете фонарей, среди собравшейся толпы из кареты вытащили мсье Монтрона и полумертвую от ужаса мадам Рекамье. И тут мадам Гамелен воскликнула:
— Мадам Рекамье! Как, это вы?! Ах, извините, я ошиблась…
Чрезвычайно довольная собой и учиненным скандалом, она села в свой кабриолет и, надев домино, возвратилась на бал, где начала распространять слухи и рассказывать, как ей удалось отомстить".
На этом она не остановилась. На следующий день, посетив примерно двадцать домов, она добралась до Каролины Мюрат, чтобы рассказать ей лицемерным тоном:
— Со мной в эту ночь произошло нечто ужасное… Я обожаю Монтрона, и что же вы думаете: в одиннадцать вечера я увидела, как он уезжает в фиакре с какой-то женщиной. Я последовала за ними. У заставы Клиши я их догоняю и, к моему отчаянию, узнаю рядом с ним мадам Рекамье…
Весь высший свет восклицал:
— Как?! Мадам Рекамье?!
— О, да, — вздыхала мошенница, — именно, а мы ей так доверяли…
Тем не менее такое вероломство многим не понравилось, и некоторые дамы отказались принимать у себя мадам Гамелен. "Но, — как пишет генерал Тьебо, — зло, совершенное ею, сделало свое дело"…
Парижане действительно начали сомневаться — и это продолжалось почти сто пятьдесят лет — в добродетели Жюльетты Рекамье.
На протяжении ста пятидесяти лет репутация мадам Рекамье оставалась ниже критики. Мериме утверждал, что у нее был физический недостаток, помешавший ей — он использует модное тогда словечко — "стать Модницей". Однако мсье де Ломени, правнучатый племянник Жюльетты, обнаружил документ, окончательно разрушивший эту легенду. Речь идет о дневнике, который оставил Луи де Ломени — его дед. Этот молодой писатель делал в то время заметки о жизни мадам де Рекамье для своей "Галереи современников". Он написал, что в 1841 году прекрасная старая дама рассказала ему о своей любви с принцем Аугустом Прусским. В этих заметках была такая запись: "Мы поехали на воды, и оба были убеждены, что поженимся. Наши отношения стали близкими. Воспоминания об этих восхитительных днях, а также о двух годах любви с Шатобрианом, проведенных в Аббэ-де-Буа, были самыми прекрасными, единственно прекрасными в моей жизни".
Эдуард Эррио написал в 1948 году:
"У меня есть некоторые документы, подтверждающие, что Жюльетта Рекамье была совершенно нормальной женщиной, ведь Шатобриан оставил неопровержимые свидетельства этого".
Следовательно, в 1806 году злые языки были, вероятно, правы, утверждая, что мнимая чистота мадам Рекамье "могла обмануть только несмышленых".
Пока весь Париж комментировал со скрытой недоброжелательностью приключение мадам Рекамье, Наполеон, желая отдохнуть после праведных трудов Булони и Аустерлица, решил немного позабавиться. Но он не был создан для светских развлечений, о чем свидетельствует Констан.
"Утром Император позвал меня:
— Констан, я решил сегодня вечером потанцевать у итальянского посла. Принесите мне десять карнавальных костюмов.
В этот же вечер я отправился с Его Величеством в дом Марескалчи. Там я одел его в старое черное домино и приложил все усилия, чтобы сделать его неузнаваемым. Все было хорошо несмотря на саму абсурдность его маскировки и на очень непрезентабельный вид, который придавал ему обтягивающий костюм. Я хотел заменить ему и туфли, но он отказался наотрез. Когда Император вошел в зал, его сразу же узнали. И хотя он был в маске, его обычная привычка держать руки за спиной выдавала его полностью. Он хотел быть загадкой, но на первый же вопрос, который он задал, ему ответили, добавив: "сир". Раздосадованный, он обернулся ко мне:
— Вы правы, Констан, надо было переобуть туфли. Принесите мне высокие сапоги и другой костюм.
Я надел ему сапоги, переодел в другой костюм, посоветовав держать руки впереди, если он не хочет быть узнанным с первого взгляда. Но едва он вошел, как снова заложил руки за спину. К нему подошла какая-то дама и сказала:
— Сир, я вас узнала.
Он спохватился и опустил руки, но все уже раскланивались, расступаясь перед ним. Обескураженный, он вернулся, надел третий костюм, обещая следить за своими руками, и предложил пари, что теперь его никто не узнает. На этот раз он вошел в зал, как в казарму, расталкивая всех. Несмотря на это, кто-то крикнул:
— Ваше Величество, это вы!
Раздосадованный, Наполеон опять переменил костюм, одевшись турецким пашой. Увы! Едва он появился, все встали, крича: "Да здравствует Император!"
Окончательно побежденный, Император надел свой мундир и ушел, рассердившись на себя, что не умеет маскироваться, как все остальные. К счастью, у него были другие утешения.