Наши 2-я и 3-я дивизии, разместившиеся на плацдарме 47-й армии, должны были вместе с этой армией нанести главный удар. На вспомогательном направлении действовала 1-я пехотная дивизия, которой предстояло форсировать Одру в районе Христианзауэ, а затем выйти на Альте Одер и захватить переправы через нее.
Первую разведку боем предпринял 2-й пехотный полк на участке Секерки. Организована она была из рук вон плохо и кончилась неудачно. В том месте, где решили форсировать Одру, оказался чуть залитый водой противопаводковый вал, и лодки через него пройти не смогли. Пока разбирались, в чем дело, и искали более удобное место, наступил рассвет. Пришлось наказать командира полка В. Сеницкого. А я выслушал заслуженный упрек командующего фронтом.
Что ж, это пошло на пользу и мне, и Бевзюку, и Сеницкому. Все поняли, что форсирование Одры требует гораздо большей организованности.
Инициативно действовали в этот момент саперные в понтонные части армии. До начала наступления они смастерили двести лодок, заготовили и доставили к реке необходимые материалы для оборудования переправ. Потом, уже во время форсирования Одры, саперы под огнем противника соорудили понтонный мост, причем дважды - сначала южнее Гоздовице, а затем перебросили его же на шесть километров ниже по течению реки. Кроме того, они построили несколько паромных переправ и свайный деревянный 30-тонный мост длиной в 220 метров. В дальнейшем этот мост стал основной артерией сообщения с тылом не только для польской армии, но и для нашего правого соседа - 61-й советской армии.
До начала наступления оставалось всего два дня. И тут возникла мысль перебросить на плацдарм еще и 4-ю пехотную дивизию, чтобы создать сильную и компактную группировку. Посоветовался с Каракозом и Бордзиловским. Они меня поддержали, но дело рискованное. Конечно, места на плацдарме еще для одной дивизии хватит. Однако скученность войск в случае налета вражеской авиации повлечет большие потери. Правда, полковник Ромойко заверил, что его летчики надежно прикроют пехотинцев.
Итак, ночью Кеневич переправил свои полки на западный берег Одры. Они расположились уступом в стыке между 2-й и 3-й дивизиями. Теперь можно было считать, что подготовка к операции закончена.
Военный совет 1-го Белорусского фронта обратился к польским солдатам и офицерам с воззванием. В нем говорилось:
"Славой одержанных побед, своим потом и кровью вы завоевали право принять участие в ликвидации берлинской группировки противника и в штурме Берлина. Храбрые воины, вы выполните эту боевую задачу со свойственной вам решительностью и умением, с честью и славой. От вас зависит, чтобы стремительным ударом прорвать последние оборонительные рубежи врага и разгромить его.
Вперед на Берлин!"
* * *
14 и 15 апреля все армии фронта проводили разведку боем. Это ввело противника в заблуждение. Захваченный в плен немецкий офицер так и показал: сначала они приняли за начало наступления бой четырнадцатого, затем пятнадцатого числа. Потом пришли к выводу, что решительные действия советских войск вообще откладываются.
Вероятно, такому ошибочному выводу способствовала и перемена погоды: густой туман опустился на землю, закрыв русло Одры. Мы с Каракозом всю ночь не уходили с НП. Спать не хотелось. И без того достаточно было всяких треволнений, а тут еще подвох природы!
Все же погода смилостивилась. На рассвете 16 апреля подул свежий ветер и туман рассеялся. В то утро грохот орудий известил: войска 1-го Белорусского фронта начали Берлинскую операцию. После тридцатиминутной артиллерийской подготовки в 6 часов 15 минут 1-я польская армия также перешла в наступление.
Кажется, никогда и нигде противник еще не дрался так яростно, как на Одре. Нашим частям с первого же шага пришлось отражать контратаку за контратакой. И все же польские солдаты прорвали оборонительную позицию гитлеровцев и продвинулись на 5-6 километров.
1-я дивизия несколько отстала при этом от других соединений: ей пришлось с боем форсировать реку. Между нашей и 61-й армиями образовался небольшой разрыв, и костюшковцы должны были все время загибать свой правый фланг. В такой обстановке в ночь на 17 апреля я ввел в брешь 6-ю пехотную дивизию, приказав ей прикрывать правый фланг армии от вероятных контратак противника с севера. Связь с дивизиями работала бесперебойно, и на НП своевременно поступали доклады о ходе боевых действий.
Наибольших успехов добилась 3-я пехотная дивизия, командир которой, Зайковский, недавно был произведен в генералы. Его части продвинулись на 7 километров, овладев Альтвриценом, Альтмедевицем, Нойкитцем, а левофланговый полк вышел на северо-восточную окраину Врицена.
С юга в этот город уже ворвались бойцы 47-й советской армии. Чтобы ускорить его падение, я ввел 19 апреля в стык между дивизией Зайковского и 47-й армией 4-ю пехотную дивизию. Оставив Врицен, противник начал поспешно отходить, преследуемый по пятам нашими частями.
Разгромив на Альте Одере 5-ю легкую пехотную дивизию противника, наши соединения сразу же сделали бросок вперед на 15 километров. Но тут им пришлось встретиться с новой, брошенной против нас 156-й учебно-пехотной дивизией. Последовательно отбив шесть ее контратак, польские части продвинулись еще на 10 километров и вышли на рубеж Трампе, Даневитц, Рюднитц, Шметцдорф.
Разрыв с 47-й армией достиг в этот момент почти 10 километров, поэтому командование фронта ввело сюда 7-й гвардейский кавалерийский корпус. Положение сразу упрочилось, позволив повысить темпы наступления.
Поздним вечером 20 апреля наша и 61-я армии возобновили наступление. Я ввел в бой свежие силы - 6-ю пехотную дивизию и кавалерийскую бригаду. Это принесло успех. К полудню 23 апреля наши соединения, тесно взаимодействуя с советскими кавалеристами, форсировали канал в районе Ораниенбурга и разбили 3-ю морскую дивизию противника, спешно переброшенную с другого участка фронта.
* * *
Штаб армии переехал в Биркенвердер, считавшийся дачным местом у берлинской знати. Это и на самом деле был райский уголок. Окруженный сосновым бором, он утопал в зелени. Первые весенние цветы украшали живописные виллы богачей. Все здесь располагало к отдыху, но нам было не до него. Вскоре оперативная группа переехала в другое место.
Перед самым нашим отъездом пришли трое немцев-рабочих. Я пригласил их в дом, угостил трофейными гаванскими сигарами. Поблагодарив, они взяли по сигаре, но не закурили, а убрали в карманы. Оказалось, что посетители пришли выразить благодарность за освобождение от гитлеровской тирании. Старший из них, с виду лет шестидесяти, заверил, что они всецело за поражение фашистской Германии.
- Я коммунист, - сказал он, - а эти двое беспартийные, но антифашисты. Всем нам грозила смерть, и мы скрывались. Только ваша победа помогла нам вздохнуть свободно.
- А что думают другие рабочие Биркенвердера? - спросил я.
- Народ запуган пропагандой Геббельса. Но многие, уверяю вас, герр генерал, понимают, что вы несете нам мир, прогресс и демократию.
Слова немца звучали искренне, укрепляя надежду на то, что будущее Германии должно оказаться в руках таких вот борцов против фашизма. Немецкий коммунист подарил мне трубку, которую я до сих пор храню в память о тех днях.
О встрече с немецкими рабочими я рассказал П. Ярошевичу. Он тоже был уверен, что теперь с каждым днем немецкое население будет все больше убеждаться в лживости геббельсовской пропаганды.
Так оно и было. Постепенно начинал таять ледок в отношениях между населением и нашими войсками.
Местные жители охотнее разговаривали с солдатами, расспрашивали про Польшу, Советский Союз, предлагали свою помощь в ремонте дорог, переправ. Возле походных кухонь толпились дети и старики с котелками в руках.
В Креммене к генералу Зайковскому пришла группа немцев. Они рассказали о находящихся поблизости больших складах с оружием и боеприпасами.
- Господин генерал, - заявил седой мужчина, возглавлявший делегацию. Заберите поскорее это оружие, пусть наконец закончится проклятая война. Я сам в первую мировую был солдатом и знаю, что война приносит народу одни лишения и горести.
* * *
24 апреля соединения нашей армия, пройдя с боями 80 километров, достигли рубежа Креммен, Флатов, Пернике, Науэн и в соответствии с планом операции начали переходить здесь к обороне, прикрывая правое крыло завершавшей окружение Берлина главной группировки фронта.
Уже следующий день показал, что противник питает самые агрессивные замыслы. На рассвете части 25-й моторизованной, 3-й морской и 4-й полицейской дивизий нанесли контрудар в районе Зандхаузена. Особенно сильный нажим был произведен в стыке между 5-м и 6-м пехотными полками. Не выдержав натиска, они отступили на три километра. При этом командир 2-й пехотной дивизии полковник Суржиц допустил оплошность, оставив врагу небольшой плацдарм на южном берегу канала Руппинер.
Остановить немцев удалось благодаря мужеству и находчивости артиллеристов 2-й гаубичной бригады полковника Казимира Викеитьева и противотанковой артиллерийской бригады полковника Петра Дейнеховского. Они выставили орудия на прямую наводку и в упор расстреливали контратакующих.
Освобождение от врага территории южнее Зандхаузена продолжалось два дня - промах Суржица стоил дорого. Правда, он был молодым комдивом. Видно было, что полковник тяжело переживает неудачу, как, впрочем, и недавний командир этой дивизии Я. Роткевич.
Мы временно закрепились на 40-километровом участке, готовясь к броску на рубеж Эльбы. Штаб армии разместился в Марвитце.
* * *
По пути в Парен, куда переезжала оперативная группа, мы задержались близ Зонненберга, во дворце фон Риббентропа. Двухэтажный дворец укрылся в густой чаще вековых дубов и буков на берегу живописного озера. Высокая железная ограда отделяла его от внешнего мира. Во дворце имелось подземное убежище, куда спускался лифт, такой большой, что в его кабине помещалась мягкая мебель. Я осматривал комнату за комнатой, удивляясь. необыкновенной роскоши. Обошел спортивный зал со шведской стенкой, кольцами и трапециями, медицинский кабинет, оборудованный новейшими аппаратами, машинный зал для кондиционирования воздуха. Осмотрел музейные коллекции сервизов, хрусталя, оружия, богатые охотничьи трофеи.
Довелось мне видеть, правда издали, и хоромы Геббельса. Я проезжал вблизи города Ланке. Там, на фоне безоблачного неба, высился над озером еще более роскошный, чем риббентроповский, дворец со старинными башнями и лепными фигурками - летняя резиденция министра пропаганды.
Говоря сейчас о роскоши, в которой жили фашистские главари, я думаю о море слез и крови, сопровождавшем их господство. Невольно вспоминаются многочисленные лагеря смерти, которые в те же самые дни приходилось нам освобождать.
В лагере близ Ораниенбурга содержались люди из разных стран Европы. Среди заключенных оказалось мною польских девушек. Гитлеровцы заставляли их работать на военных заводах, за малейшие проступки бросая потом за колючую проволоку. В этот же лагерь гитлеровцы упрятали более полутора тысяч немецких антифашистов.
В одном из бараков находился старый испанец, почти пять лет проведший в фашистских застенках. На вид ему было больше семидесяти. Он так ослаб, что не мог говорить, и его фамилию назвали друзья по заточению: Ларго Кабальеро, бывший премьер-министр республиканской Испании.
Ларго Кабальеро сразу же перевезли в медсанбат 1-й дивизии имени Костюшко. Врачи и сестры круглые сутки дежурили возле его постели. Чуть освободившись от забот, и я поехал в медсанбат навестить Кабальеро. Он уже чувствовал себя лучше и рассказал мне о последних днях борьбы республиканской Испании с франкистами, о том, как его схватили во Франции и как фашисты потом издевались над ним...
Окрепнув, Ларго Кабальеро улетел в Москву.
23 апреля группа политработников 2-й дивизии, посетившая бывший концлагерь в Ораниенбурге, прислала докладную записку, при чтении которой леденела в жилах кровь: гитлеровцы жестоко обращались с заключенными, которых в том лагере содержалось более 50 тысяч. Узников, истощенных голодом и изнуренных болезнями, заставляли работать по 15 часов в день, били нагайками, пинали, травили собаками, расстреливали и вешали. День и ночь работал в лагере конвейер смерти: газовые камеры и крематории...
Политаппарат армии позаботился о том, чтобы эти чудовищные факты, обличающие звериную суть фашизма, стали известны личному составу частей. Солдаты и офицеры были полны решимости бить врага еще сильнее и беспощаднее.
* * *