5 сентября, пятница, время 08:10
Небо над подступами к Минску, борт № 1.
Немцы начали двадцать минут назад. Вернее, мы начали, зачем нам ждать, когда у нас всё готово. Ещё вернее, Борька начал. Мы уже примерно понимаем, где и как расположатся фрицы, и Борис ударил вслепую из двух мобильных батарей. Да, сегодня у нас уже две. Они в течение полутора минут прошлись беглым огнём по большой площади и тут же сделали ноги.
Скептически хмыкаю, немцы приморозились. И что будут делать?
— Две эскадрильи мессеров с севера, в тридцати километрах, — докладывает старший наблюдатель.
Пять минут ходу им примерно. Ход фрицев понятен. Тот высотный разведчик не рискуют выпускать. В прошлый раз никитинский борт его не перехватил, но как в анекдоте про муху, здоровье у него уже не то. И нервы тоже. Ушёл от ТБ-7 он изящно. Резко нырнул вниз под прикрытие ожидающей там охраны из четырёх мессеров. ТБ-7 отработал по нему пулемётами с неизвестным результатом. Видимых повреждений не наблюдали.
Но это не всё. Далее ТБ-7 долго висел в небе, отслеживая, куда сядет разведчик. Не удалось. Фрицы, — сволочи гадские! — тоже у нас учатся. Сверху высотный юнкерс имеет маскировочную окраску, и наблюдатели ТБ-7 его в итоге потеряли. Никитин запросил Копца, в тот район ночью слетали пешки и отбомбились кассетными бомбами. Всего две пешки, больше лётчиков-бомбардировщиков, способных летать ночью, не нашлось.
Однако фрицев убедили наши веские аргументы и сегодня мы высотного засранца не видим. Сегодня мессеры за него. Поэтому немчура огня не открывает, страстно желают лишить нас преимущества, выровнять игру. Отсюда вывод: как только мы начнём контролировать небо полностью, вермахт потеряет ударную мощь, фактически ослепнет. Звуковой разведкой артиллерию точно не вычислишь. В лучшем случае, плюс-минус сто метров.
Всё. Начинается. Но как-то вяленько и осторожно.
— Первая точка, координаты 14,2-19,5.
И всё? Только одна батарея? Её уже отрабатывает Яков, накрывает двумя гаубичными батареями. Это он зря!
— Яша, прекрати так делать. Ты две батареи сразу засветил. Срочно отвести! Под маскировкой!
Нервничаем, пока наши артиллеристы рвут когти. Одна батарея успевает, вторую чуть зацепили.
— Всем закрыться! Огня не открывать! Пусть сначала свои позиции обнаружат. Смотреть в оба!
Четверть часа фрицы скромничают и плюются в нашу сторону только одной батареей. Пат? Так нам такое выгодно! Хоть месяц так стойте! А мы можем весь день так висеть, часов десять в экономичном режиме.
Хм-м, а вот и чайки с ишачками прилетают и с ходу начинают весёлую карусель. Мессеры врассыпную. Значит, можно чуточку всыпать фрицам.
— Яша, накрывай их одной батареей и тут же уводи их.
Через минуту вражеский застрельщик уложен в нокаут, о чём победно докладывает наблюдатель. Ещё через пять минут позиции нашей батареи, уже пустые накрывает вторая немецкая батарея. Кто-то из мессеров дал координаты, но неточные и первые залпы лёгли в стороне.
Яков отрабатывает вторую вскрытую батарею. Разозлённые фрицы вскрывают сразу три карты, то есть, три позиции и нашу вторую батарею накрывает смерч. Вернее, то место, где она была и, кажись, хвост цепляют. Одну пушку, уходящую последней.
Вот и начинается запоздавшее сегодня веселье. Только и слышу:
— Точка восемь — полное накрытие! Точка пять — полное накрытие!
Только самый первый залп Яшка дал со смещением в сторону. Ветер. Как ни старайся, с первого раза не учтёшь. После этого начинается снайперская стрельба. Почти наяву вижу, что внизу наши артиллеристы в мыле, как загнанные лошади. Два-три залпа и надо уходить, иначе ответ прилетит. Все нормативы перекрыты. Как говорится, жить захочешь — все рекорды побьёшь.
— Ого! — не удержался от восклицания радист. — Товарищ генерал, «Редут» сообщает: приближается эскадра люфтваффе, числом не меньше полутора сотен самолётов. Курс… время прибытия — пятнадцать минут. По курсу… идут ещё четыре десятка мессеров, судя по скорости.
Действительно ого. И что делать?
— Приказ Рычагову, 11-ой и 59-ой авиадивизиям: все ишачки и чайки — сюда. Быстро! Синхронизировать прибытие!
По моим прикидкам общее число этих самолётов не меньше сотни. Как раз и хватит. Яки задействовать пока не буду.
Немцы прибывают первыми и отрабатывают наши позиции на протяжении пары десятков километров. Гигантоманы сраные. В принципе, с лихвой заменяют артподготовку. И на огромном пространстве немцы идут в атаку, десятками танков и целыми полками пехоты.
На небе разыгрывается своя драма. Прибывшие ишачки избивают юнкерсы, часть отгоняет надоедливых, как голодные слепни, мессеров. И вся эта беспорядочная карусель постепенно смещается в сторону немцев. Напоминаю Копцу, чтобы сильно далеко не уходили, и занимаюсь своими делами.
А дела — близки к состоянию шваха. Ничего — справимся.
— Второй, твой левый фланг, до точки 10–13.
На обеих половинах вдруг проявляются десятки батарей. Хм-м, соотношение примерно 2,5 к одному в пользу фрицев. Блядский высер!
— Аврору, Гекату и Гефеста сюда! — это мой мобильный бронированный резерв.
Радист начинает стучать ключом.
Алексей Толстой устами своего персонажа, кавалерийского комэска, в рассказе «Гадюка» утверждал, что сабельный бой не может длиться больше полутора минут. Человеческая психика не выдерживает больше. Крупное же сражение, над которым мы висим и в котором участвуем, может длиться часами. За счёт ввода новых и новых резервов.
Эйдельман работает с дьявольской точностью и скоростью. Почти непрерывно выдаёт прицельные установки для артиллеристов. Наблюдатели то и дело торжествуют:
— Точка семь — полное накрытие! Точка восемнадцать — полное накрытие!
Без потерь не бывает, три наши батареи выходят из игры, зато подтягиваются бронепоезда. И счёт благодаря Якову 8:3 в нашу пользу. Маленький еврейчик вставляет нацистким антисемитам фитиль по самые гланды. Вид у него такой, будто он в трансе. Хотя почему будто? Глаза расфокусированы, не ясно, на что он смотрит, но мнится, что видит всё. На десятки километров вокруг и сквозь корпус самолёта. Лишь на карту он смотрит внимательно и осмысленно, но только в самом начале. Яшка, если правильно его использовать, не уступит по важности армейскому корпусу.
Через час с четвертью счёт становится 19:12 в нашу пользу. Понимаю, что надо отступать. Счёт неравный, несмотря на наш перевес, их же больше в два с половиной раза, а потери только в полтора. Соотношение сил меняется в их пользу. И с течением времени всё быстрее.
— Команда второму: отходить! — радист переводит мои слова в морзянку. Уже зашифрованную и на скорости это не сказывается. Коды основных команд и обращений заготовлены заранее. И шифровальщик рядом.
— Корректировщики — отбой. Артиллерии — отход.
— Товарищ генерал! — Яков глядит с осуждением в потускневших глазах на побледневшем лице. Пожалуй, он даже позеленел, но прямо сочится упрямством.
— Приказы, особенно в бою, не обсуждаются, боец. — Протягиваю фляжку с известной жидкостью чайного цвета. — Глотни и отдыхай. Приказываю выбросить всё из головы, твой бой закончен.
— Товарищ генерал, каждая немецкая пушка…
— Каждая разбитая немецкая пушка сейчас это десятки уцелевших в ближайшие дни, потому что ты выйдешь из строя. Через пять минут окончательно и надолго.
Борька тоже сидит выжатый, как лимон. Ему и на споры сил нет.
Яков морщится от глотка коньяка, откашливается. Откидывается на спинку и закрывает глаза. В принципе, можем продолжать и без него. На каждой батарее есть свой корректировщик огня, способный (в теории) организовать стрельбу по карте. Надо было организовать работу Эйдельмана чуть по-другому. И какого хрена я раньше об этом не подумал! Яшка же их натурально развращает, выдавая сразу прицельные данные.
Дожидаемся, когда все батареи меняют свои координаты, и тоже уходим.
Эйдельман Яков Львович, искин и человек.
Только генерал не удивляется тому, что я делаю. Единственный. Все остальные, в том числе я сам, считают это чем-то непостижимым. С числами с детства дружу, только на объяснение это не вытягивает. Как вычисляю углы для стрельбы? А я их не вычисляю. Разве высчитывает угол стрельбы из лука стрелок, разве он рассчитывает долго и на бумаге поправку на ветер? Нет, он просто поднимает лук и стреляет. Он чувствует, вот правильное слово, чувствует, как нужно правильно. Точность и скорость стрельбы приходит с практикой. Окончательно ощутил, что полностью готов, когда научился на глаз рисовать угол с точностью до четверти градуса.
Мне чуточку сложнее, чем обыкновенному стрелку, надо перевести невнятные ощущения обратно на язык цифр. Но я ж говорю, что с детства с ними дружу. Перемножить трёхзначные числа, например, для меня не сложно и не долго.
Точка четыре. Есть 152-мм гаубицы и 76-мм, две батареи. Сначала данные на крупный калибр, им дольше готовиться к стрельбе и стреляют реже. Затем на 76-мм. Пока снаряды летят, перехожу к точке девять. Это я мог с самого начала, сейчас научился держать в голове три точки одновременно.
Точка четыре — есть накрытие. Для верности ещё пару залпов, на полминуты можно про них забыть. Что там с точкой девять?
— Точка девять — полное накрытие! — звенит голос лейтенанта, затем становится обычным. — Координаты 17,3-19,2 точка двадцать три.
Третья мишень, точка шесть…
Они не по порядку располагаются, номера присваиваются по мере их раскрытия. Кто первым себя обнаружил, тот и первый. С первым разделался Борис, не моя цель была.
Как-то происходит само собой, что с какого-то момента не смотрю на карту. Только когда появляется новая мишень. Потому что загружать мозги перевранной координатной сеткой, когда за осью 25 идёт 19, а потом 31, ни к чему.
Не смотрю на карту, потому что она давно отпечаталась в голове. Там всё вижу. И на ней гаснут одна за другой точки. Синие и красные. Красные — наши, синие — фрицы.
Сегодня тяжёло. Слишком много точек. Немцы зажигают ещё и ещё. Так-то легко выдерживаю час такой работы, но сегодня интенсивность раза в два выше. Никогда такого не было. В голове начинается подозрительный звон, за которым подступает угрожающая пустота. Сначала похоже на комариный писк.
— Точка семнадцать — полное накрытие, — лейтенант нахлебался радости, голос становится будничный. Ещё одна немецкая батарея в аут — запишем, но от радости уже не прыгаем. Привычное ж дело.
Слегка потряхиваю головой, звон всё сильнее.
— Корректировщики, отбой! — командует генерал. Вот ещё! У меня столько непогашенных точек, и звон, достигающий уровня колокольного мне не помеха.
Генерал заставляет глотнуть коньяка. Как иногда со мной бывает, сначала сделал, потом подумал. Хотя это же приказ, как откажешься? Алкогольный удар на пустой желудок мгновенно выводит меня из боевого состояния. Спорю только по инерции.
А из самолёта меня выносят, и в чём причина, неизвестно. Переутомление, — да, видимо, оно есть, прав таки генерал, — или глоток коньяка с ног меня свалил?
На носилках меня относят в тенёк, генерал слабые протесты пресекает. Борька бредёт рядом, затем рядком и усаживается спиной к дереву.
— Ни о чём не думать! Не разговаривать! Глазейте на небо и деревья. Можно спать.
Генерал уходит. Бледный Борис лениво провожает отца взглядом и философски замечает:
— Самый лучший приказ для красноармейца: ничего не делать, можно спать…
Через час, когда приносят обед прямо к нам, чувствую себя шейхом. Звон не исчез, но заметно стих. Борис тоже оживает.
У меня вопрос, откуда генерал знает, что такое интеллектуальная перегрузка?
Время 11:25.
Железная дорога в предместьях Минска в сторону Вильнюса.
Для «Гекаты» бой не обошёлся даром. Бойцы бронепоезда возились с артплатформой, словившей лёгкую бомбу. Дюжий красноармеец, голый до пояса, стучит где-то снизу кувалдой.
— Что там Пилипенко? — под платформу заглядывает майор Сергачёв, командир бронепоезда.
— Сбрасывать пушку надо, товарищ майор, — поблёскивая каплями пота на могучих плечах, красноармеец вылезает наружу, — можа тогда и доберёмся до депо.
— Сбрасывайте, — майор машет рукой.
Пушку не жалко, бомба рванула слишком близко, скинув с платформы пару человек из расчёта, не успевших укрыться. Теперь только в переплавку. Вот вторую ещё можно оживить. Наверное.
Красноармейцы принимаются за демонтаж орудия. Крепёж с одной стороны снимается штатно, с другой — при помощи кувалды и далёкой многострадальной матери.
— Э нет, бойцы, не так, — останавливает майор своих людей, когда они начинают поворачивать ствол в сторону сброса, — в обратную сторону. А то стволом упрётся в землю, а опорами на платформе застрянет.
— Тяжело будет, товарищ майор.
— Ничего, — майор всё продумал. По дороге рядом не густо, время от времени идёт какая-то техника.
Майор Сергачёв останавливает небольшую колонну войск. Батарея 76-мм гаубиц, есть машины и даже трактор. Майор майору не откажет.
— У меня перегруз, машину и пару лошадей потерял. Не подсобишь?
— Вон вторая платформа с пушками и передняя с щебёнкой. Грузись на полную.
Повеселели оба майора. На обе платформы красноармейцы четверть часа грузят ящики с боеприпасами, устраивают раненых. На поезде ехать намного комфортнее, чем по ухабистой дороге. Рельсы всегда идеально ровные. Если неровные, то повреждённые и в отличие от дороги испорченные рельсы не объедешь и по ним никак не прокатишься. Это на дороге выбоину можно преодолеть. Исковерканные рельсы абсолютно не проходимы.
В это же время тарахтящий трактор стаскивает пушку. Обречённо махнув стволом, повреждённое орудие летит кубарем под насыпь.
Пришлось подождать, когда закончится погрузка и вот, солидно гуднув сигналом, тепловоз тащит «Гекату» в сторону Минска. Повреждённая платформа чем-то недовольно скрежещет, но покорно крутит колёсами.
«Геката» отползает от места, в километре от которого, слабо чадит сгоревший мессер, в шальной и глупой атаке на бронепоезд сумевший попасть в него одной бомбой. Майор Сергачёв никак про себя не мог решить, лётчик герой или слабоумный? Всё-таки делает вывод, что идиот. Был бы герой, постарался бы упасть на бронепоезд.
«Авроре» «повезло» больше. Ей разбили один тепловоз, резервный отводит бронепоезд в Барановичи. «Гефест» уходит на восток целым.
5 сентября, пятница, время 18:05
Телефонный разговор.
— Гутен таг, Вилли.
— Гутен таг, Федор. — Вильгельм Кейтель, генерал-фельдмаршал и начальник штаба вермахта, отвечает незамедлительно, отмечая в голосе фон Бока усталость. — Есть новости? Хорошие?
— Не знаю, насколько хорошие. Мы вышли к Минску. Только что. Русские отводят войска, и покидают город, — фон Бок неслышно вздыхает.
— Наверное, всё-таки это хорошие новости, Федор.
— Потери в передовых частях до тридцати процентов, Келлер разговаривает исключительно нецензурно, он больше двухсот самолётов не досчитался. Всего за пару недель. Это какой-то кошмар, Вальтер. Ни за один город мы столько не платили. Чёрт меня побери, ни за одну страну столько не платили! Этот паршивый городишко встал нам дороже Франции!
— Это война, Федор. Что тут сделаешь? Разве у русских нет потерь?
— Есть, Вильгельм, есть, конечно. Примерно такие же или даже больше. Но неужто ты не понимаешь, Вилли? Их больше, они могут позволить себе равные потери. Для нас это путь к поражению.
— Мы переломим ситуацию, Федор. Второй флот Кессельринга почти восстановлен. Двести самолётов перегнали из Франции и Германии, ещё четыреста дали наши заводы. Через две-три недели флот Кессельринга восстанет из пепла. Нарастим с его помощью наши силы на Украине и ударим тебе навстречу. Тебе надо просто взять Минск и наступать дальше на юг.
— Опасаюсь я этого Павлова. У него сюрпризов, как в мешке Санта Клауса. Я вот что думаю, Вилли. Может мне обойти Минск? С запада или востока?
— Не стоит, Федор. Фюрер и так тобой не доволен. Так что Минск надо взять. Я слышал, что министерство пропаганды готовит в Берлине празднества по случаю взятия столицы Белоруссии. Этот бастион большевизма на западе России, — Кейтель делает паузу и добавляет, — так они говорят.
— Ш-шайссе, — отодвинув трубку, сквозь зубы и в сторону ругается фон Бок.
— Хорошо, Вилли. Я тебя понял. Хайль Гитлер!
— Хайль…
Генерал-фельдмаршал Федор фон Бок кладёт трубку в её родное гнездо и начинает ругаться. Положив руки на столешницу, к которой и обращены крепкие выражения. После разговора с начальником штаба ОКВ легче, на что он надеялся, не стало. Наоборот. Ощущение, что его загоняют в угол, усиливается. Генералу Павлову верить нельзя. Он выпил немало немецкой крови, но при этом упорно и целенаправленно отступал, не давая никакой возможности нащупать другое место для сильного удара. Хотя с этим русским почему-то никакие удары заметным успехом не завершаются.
Павлов приглашает его в Минск, — вдруг отчётливо осознаёт командующий группой «Центр», — заманивает. И гадать не надо, зачем. Потери наступающих в городских условиях семь к одному очень привлекательны для него. Зря они надеются на такой подарок, но и два к одному очень неплохо для этих дикарей. А вермахту и один к одному нельзя себе позволить. Один к пяти или десяти, лучшего соотношения эти недоевропейцы не достойны. Один к двум, не считая сдавшихся, это для высококультурной Франции.
И что делать? Наступающую армию Павлов и эти берлинские деятели полностью лишили возможности манёвра. А полностью ли?
Фон Бок встаёт из-за стола, в задумчивости проходит по кабинету, останавливается у окна. Нет, — решает он безмолвно, — поле для манёвра ему оставили узкое, но кое-какие возможности всё-таки есть.
6 сентября, суббота, время 07:15
Окраина Минска.
Последней уходит 209-ая мотодивизия. Стою у носа броневика, что притулился в прилегающей улочке. Наблюдаю. Курю. Армия покидает город. Покидает, но остаётся.
Вся группировка, прикрывающая Минск, расползается по сторонам. 29 мотодивизия частично своим ходом, частично по железке возвращается в 10-ую армию. Есть ещё одно обстрелянное с боевым опытом соединение. Таких у Голубева почти все, если учесть пограничные бои в начале войны. Его армию можно считать полностью готовой к крупным боевым операциям. Отшлифует своё искусство войны, когда придёт время. Пусть только попробуют не совершенствоваться!
209-ая мотодивизия — моя. Стратегический резерв командования фронтом, так сказать. Как и 155-ая стрелковая, хвост которой ещё проползает по северным окраинам Минска.
Стою, привалившись к капоту броневика, что перегораживает улочку. Боком к колонне, метров за десять, меня окутывает папиросный дым, внимание отвлекают офицеры охраны, которых офицерами пока никто не называет. И всё-таки некоторые бойцы и сержанты, примостившиеся на броне танков, сидящие рядами на телегах, меня узнают. Толкают локтями соседей, начинают приглядываться, не ошиблись ли и точно ли это их командующий.
Официоз мне ни к чему. Встану близко и открыто, и что им делать? Придётся с походного марша переходить на парадный шаг? Нет. Всматриваюсь в лица. Они не переполнены горем, нет. Но и веселья ни на грош. Мрачная сосредоточенность. Им очень не нравится отступление. Настроение бойцов явно ниже нуля. Поразительно! Они уходят от концентрированного артиллерийского огня, от которого даже у меня мурашки по коже табунами бегают. Хотя я на высоте в десяток километров над этим кошмаром. Ужас бомбёжек, который десятки лет спустя будут вспоминать всеми нехорошими словами те, кому «выпало счастье» их пережить, для этих ребят — простая повседневность. Они с этими бомбардировщиками пострелушки устраивают. И всё-таки, они же избавляются от смертельной опасности, пусть и временно. Но чувства облегчения ни на грош не вижу.
Извините, ребята. Слишком дороги вы для меня, чтобы бросать вас во взаимоуничтожающее пекло. Да, вы победите, но пусть там фашисты в гордом одиночестве варятся.
Я этого не ожидал. Мало полководческого опыта? Вроде политработа ведётся, всё, что можно, объясняют. Но нет, бесполезно с этим бороться, недовольны бойцы отступлением, ничего тут не сделаешь. Будем надеяться, что сжимаемая пружина не лопнет. А ещё думаю, что по-другому нельзя. Настоящего солдата должно огорчать отступление и воодушевлять наступление. Сколько ни втолковывай, что отступление плановое и командованием так задумано, сие обстоятельство только слегка утешит, но плохое настроение на хорошее не поменяется.
Ладно. Бросаю окурок на асфальт, не найдя взглядом ни одной мусорной корзины рядом. Недочёт, кстати. Надо будет озаботиться, как фрицев отгоним. Мне пора оборону ополченцев инспектировать. Вот кто счастья дождался.
— Поехали, — сажусь в пока не такой душный бронеавтомобиль. Пока едем, можно подумать.
Если посмотреть в целом, с задачей я справился. Пришлось посуетиться, но блицкриг проклятым фашистам удалось обломать задолго до битвы под Москвой. И задолго до зимы. Вермахт буксует фактически на старте. Сам слегка в шоке. Это всё, что надо было сделать? Создать надёжную систему управления с двойной, не считая гражданской, схемой связи, потренировать несколько месяцев войска, поизмываться над комсоставом, и это всё? Нет, фактор управления сражением в режиме он-лайн со счёта тоже не сбрасываю. У фрицев же есть. Войска радиофицированы тотально, немецкие генералы получают непрерывный поток свежих данных и меняют рисунок боя прямо на ходу. За счёт именно этого преимущества они и вламывали Красной Армии по первое число до самого 43-го года.
Как-то слишком легко… сравнительно легко всё удалось. Сравнительно с результатом. Да, пришлось попыхтеть, но удалось остановить на пороге огромную армию, до того поставившую всю Европу на четвереньки и особо не запыхавшуюся. Результат не сопоставим с моими усилиями. Конечно, моя должность — сильнейший умножитель усилий, но всё равно, мне немного не по себе.
Приятное удивление, а что дальше? По проторенному пути, оккупация Германии и Восточной Европы? И, между прочим, союзнички высадку организовать не смогут. Если только где-нибудь в Италии? А Гибралтар под чьим контролем? Этот момент что-то упустил.
И если мы добиваемся победы относительно малой кровью, то что делать с Америкой и Англией? А еще ракетные и атомные технологии где-то на горизонте маячат.
— Приехали, товарищ генерал, — докладывает водитель.
Позиции я позже проверю. Выборочно. А пока с командным составом надо поговорить. Их много, что вселяет уверенность им и мне. Четыре дивизии ополчения, четыре зенитных дивизиона, полк НКВД, плюс сопутствующие части, ремонтные, санбаты и госпиталя, склады и комендатура. Почти пятидесятитысячный гарнизон на небольшой в принципе город.
— Итак, товарищи, — оглядываю сидящих в актовом зале школы, — пришёл черёд вам сказать своё слово.
— Армия… регулярные части ушли из города, товарищ генерал? — набирается храбрости комдив-2, пожилой полковник запаса. За этим вопросом слышится другой: вы нас бросаете?
— Ушла 13-ая армия, им требуется время на восстановление. Она серьёзные потери понесла. Но силы фронта разве не с вами? Я же здесь. С воздуха вас прикроет авиадивизия, сами представляете, какая это сила.
Вчера утряс вопрос с получением Туренко эскадрильи Яков. На удивление Рычагов не сильно возмущался. Обмен на две эскадрильи чаек его устроил. К тому же лётчиков у него не забирал, Туренко уверил, что у него найдутся.
— Считаю, что гарнизон Минска достаточно силён, чтобы сдержать немецкое наступление. Наступает на вас порядка дюжины дивизий, в числе которых три-четыре танковых…
Мои командиры переглянулись.
— Вас это не должно пугать. Танки в городских условиях не так страшны, к тому же город насыщен зенитной артиллерией, которая шинкует немецкие танки, как капусту. Слышали, что Анисимов с помощью зениток устраивал?
По залу разносится одобрительный шумок. Слышали, конечно. До уровня комдивов такие вещи всегда доводят.
— Он даже не уничтожил полностью немецкую усиленную танковую роту. Большей частью они остались ремонтопригодны и на ходу. По моторному отсеку старались не стрелять. Как минимум, с того случая Анисимов получил полтора десятка трофейных танков.
— Не призываю вас захватывать немецкую технику. Это высший пилотаж. Советую применять другую тактику. Немцы всю подбитую технику стараются вывозить и ремонтировать. Делайте так. Из пушки «разуйте» танк и далее пусть в дело вступают снайперы. Пусть отстреливают всех, кто попытается заменить гусеницу. Можно и миномётами, особенно ночью. Постоянно меняйте позиции стрельбы. Всех касается: артиллеристов, миномётчиков, снайперов, простых стрелков. Из окон не высовывайтесь, сразу станете мишенью.
Перед смертью не надышишься, поэтому лекцию прерываю.
— Поедем, посмотрим ближайшие позиции.
Далеко ехать не приходится. Совсем не пришлось ехать, пешком дошли до ближайшего перекрёстка. Из-за угла дома зорко следит вдоль улицы 45-миллиметровое дуло небольшой пушечки.
— Резервная позиция где?
— Так на противоположном углу, товарищ генерал армии, — бойко докладывает сержант, командир расчёта.
— Не пойдёт. На противоположном углу организуйте ложную позицию. Возьмите какую-нибудь трубу или дрын обтешите. Для имитации ствола. Кучу мусора для маскировки.
Прикидываю, как сделать лучше, оглядываюсь.
— Вон в том скверчике оборудуйте основную позицию. Видите кусты? Оттуда вы легко пушку можете переместить сюда. Вопросы есть?
— А какая разница, товарищ генерал? Мы точно так же отсюда её можем перекатить. В те кусты.
Комдив пытается шикнуть на умничающего сержанта, останавливаю его жестом.
— Нет. Не сможете. Когда на той стороне появится немецкая пушка или танк, он возьмёт под обстрел этот сектор. И вам придётся пересекать его. А если будете уходить оттуда, то сразу выходите из сектора обстрела, а прилегающий к этой позиции сектор будет свободен. Понятно?
Сержант, сражённый генеральской компетентностью, чешет в затылке.
— Вопросы есть?
— Нет, товарищ генерал армии.
— Проверять, как выполните приказ, не буду. Знаешь, почему?
— …
— Потому что если не сделаете, то в живых вряд ли останетесь. Экзаменовать-то тебя немцы будут. Ну, что, товарищи, пойдёмьте дальше…
Объясняешь им объясняешь… почему-то у фрицев намного лучше получается. А что? Поползёшь под огнём с откляченной вверх задницей, получишь туда пулю. Так что ползти будешь так, что канава потом останется, ха-ха-ха…
Особое внимание уделяю противовоздушной обороне вокруг штаба. А как же? Штаб всему голова. И сам штаб надо подготовить
Приказ № 1231 от 6 сентября 1941 года
Под грифом «Секретно».
Командному составу всех артиллерийских и миномётных частей фронта. Кроме зенитных.
1. При получении прицельных данных от воздушного КП для производства стрельбы штатному корректировщику артиллерийской части их не показывать.
2. Штатному корректировщику доводить координаты цели, по которой производится стрельба. Корректировщик обязан выдать по координатам прицельные данные.
3. После поражения цели прицельные данные корректировщика сравнить с полученными от воздушного КП.
4. Данная процедура направлена на тренировку корректировщиков. Командирам артиллерийских частей организовать обучение корректировщиков согласно настоящего Приказа.
Командующий Западным фронтом___________/генерал армии Павлов
Подписываю этот приказ уже в подвале, куда переместились все штабные службы. Кроме охраны, разумеется. Которую усиливают ротой ополченцев. На чердак затащили пару ДШК. Зенитные 20-мм пушки, три штуки расположили на верхних этажах. Короче, штаб превратили в содом и гоморру. Красноармейцы весело таскают мешки с грунтом, закрывают окна.
Припоздал с этим приказом, но лучше поздно, чем никогда.
Военный Совет Западного фронта.
Поручение № ___ от 6 сентября 1941 года.
Частям НКВД, занимающимися охраной военнопленных.
С целью выявления местонахождения, видов продукции и масштабов производства стратегических предприятий нацисткой Германии и заводов, имеющих военное значение:
1. Провести опрос всех военнопленных на предмет их места работы до призыва в ряды германской армии.
2. Выяснить также, какая продукция и в каком количестве выпускалась заводами, на которых работали военнопленные.
3. При обнаружении бывших работников любых производств составить подробные списки. С указанием имени, фамилии, звания и других анкетных данных. Кроме того, специальность по которой работал военнопленный и всё, что известно ему о заводе и смежных предприятиях.
4. Отдельно составить списки с такими же данными с теми военнопленными, кто работал на заводах, выпускающих военную технику и вооружения. Кроме того в этот список включить:
а) работников оптической промышленности;
б) химической промышленности;
в) радиотехнической промышленности;
г) предприятий точной механики;
д) предприятий станкостроения.
5. Если в числе военнопленных попадутся бывшие работники конструкторских бюро, высших технических школ и любых научных учреждений, немедленно изолировать, обеспечить наилучшее содержание (на уровне военных лётчиков) и собрать их в отдельном благоустроенном месте на территории города Гомеля.
6. Обеспечить охрану собранных ценных специалистов.
7. Собранные сведения передать по команде вышестоящим органам НКВД и в отдел разведки штаба Западного фронта.
Проект поручения выполнен штабом Западного фронта.
Приписка: Рассмотреть и принять в кратчайшие сроки. Это мероприятия в русле стратегической разведки. Генерал Павлов _____________
Подписываю и эту бумагу. Тоже надо было давно сделать, но тут не так горит.
7 сентября, воскресенье, местное время 18:05.
П. Гусиная пристань, Семипалатинская область.
Площадка рядом с сельсоветом.
На поселковой площади собралась густая толпа. В это время ежедневно ретранслировали сообщения Совинформбюро. С запозданием на сутки от фактического положения дел. Радио или не радио, страна большая с множеством часовых поясов, отвлекать от напряжённой работы или учёбы правительство не хотело. Только в случае крупных побед. Такое было один раз, когда войска генерала Павлова вошли в Вильнюс, а перед этим уничтожили двести танков.
«В субботу 6 сентября войскам Западного фронта под напором втрое превосходящих сил противника пришлось отступить к Минску…».
Диктор делает короткую паузу. Опытные люди по длине паузы определяли, насколько трагические новости им предстоят узнать. И когда пауза прервалась довольно быстро, они облегчённо вздыхают. Всё не так страшно.
«Германским войскам после тяжелейших боёв удалось преодолеть последний оборонительный рубеж перед Минском».
На Адочку, прижавшуюся к маме, на её маму, положившую руку ей на плечо, её родителей стоящий рядом народ оглядывается. Девочка слегка ёжится, мама, бабушка и дедушка спокойны. Дед быстро прекращает неуместное разглядывание.
— И што уставились? В первый раз нас увидели?
«Соединения Западного фронта, понёсшие серьёзные потери в жестоких боях, отходят на пополнение и перегруппировку, уступая место свежим частям. Им предстоит сражение с полутора десятками немецких дивизий, среди которых четыре танковых».
«За всё время наступления на Минск, примерно за месяц, германские войска преодолели всего семьдесят пять километров. За это время они потеряли восемьдесят танков, триста пятьдесят самолётов и много другой техники, автомобилей, бронемашин и паровозов. Общие потери пехоты убитыми, ранеными, взятыми в плен, командование Западным фронтом оценивает не менее, чем в пятьдесят тысяч солдат и офицеров. Численно это равно трём немецким дивизиям. Это не считая потерь германских войск на других участках Западного фронта».
Окружающие опять смотрят на Кузнецовых, на этот раз с уважением и недолго. Дед не одобряет, хоть горделиво выпячивает грудь. Даёт зятёк прикурить фашистам!
«Потери наших войск тоже велики. Убитыми и ранеными — тридцать восемь тысяч красноармейцев, сержантов и командиров. Погиб генерал-лейтенант Болдин, заместитель командующего Западным фронтом. Подбито тридцать танков, из них восемь трофейных. Сбиты или сильно повреждены двести восемьдесят три самолёта, но только двести четырнадцать на направлении Вильнюс-Минск».
Во взглядах, бросаемых на Кузнецовых, к уважению прибавляется сочувствие.
Адочка хмурится. Общее внимание перестаёт её волновать. В Минске остались папа и Борька. Папа-то ладно, а Борька — балбес, влезет куда-нибудь. И девочка только сейчас понимает, зачем отец услал её и маму, как можно дальше. Немцы совсем близко к Минску, скоро начнутся бомбёжки и артобстрелы.
— Приветик, — Полинка говорит шёпотом, чтобы не мешать слушать. Но сообщение заканчивается.
«На остальных фронтах идут позиционные бои местного значения».
Постепенно все расходятся, Полинка сопровождает подружку, взрослые идут чуть сзади, обсуждая новости с соседями.
— Не возьмут германцы Минск! — горячится кто-то из соседей.
— Главное, что до Москвы точно не доберутся, — веско отвечает дед Ады, Фёдор Степаныч*. Адочка понимает, что это он маму наслушался. А мама что, она за папой повторяет. Папа же всё время говорил, что защита Минска — не главная задача. Главная цель — победить Германию.
— А ты как думаешь, Ада? — трясёт подружку за руку Полинка.
— Я не знаю.
— Как не знаешь? — в глазах девочки искреннее недоумение. Как это так, дочка генерала Павлова и не знает. Адочка вздыхает и пожимает плечами, затем показывает рукой назад. Там как раз её дед отвечает на похожий вопрос.
— Какая разница, возьмут германцы Минск или нет? Всё равно проиграют. Зятёк им ещё не раз всыпет!
8 сентября, понедельник, местное время 08:45.
П. Гусиная пристань, Семипалатинская область. Школа.
— Адка! А почему у твоего отца такие большие потери? — на Аду смотрят бескомпромиссные светлые глаза под светло-русым вихром. Одноклассник Стёпка. Пристаёт сразу, как только звенит звонок и учительница природоведения начинает собирать свои плакаты.
— Да! — подтверждает его приятель, щупловатый Азамат.
— И ничего не большие! — тут же начинает спорить Полинка, выгораживая подружку. — У немцев больше.
Адочка вздыхает. «Обожемоичка», — так иногда приговаривала бабушка. Девочка еле сдерживается, чтобы не повторять. Не к лицу пионерке.
— Вот ты настоящий Стёпка, — свысока смотрит на шебутного одноклассника авторитетный Дима, — прямо слов нет. Ты что, не слышал? Месяц ожесточённых боёв!
Дима поднимает вверх палец.
— Месяц! Десятки подбитых танков с обеих сторон. Сотни самолётов и там и там… и чего ты хочешь? Чтобы наша армия потеряла троих убитыми и двух ранеными?
Высокий, представительный мальчик, брюнет с аккуратной причёской, вертит пальцем у виска. Ада молчит, только морщит носик. Что же там папа говорил? И что можно повторить? Вдруг опять военная тайна?
— Мало немцев убили! — непреклонно заявляет Стёпка. Спорить с таким утверждением никто не хочет. Дураку ясно, сколько фрицев не убей, всё равно мало. Ада и не собирается.
— Во-первых, на самом деле немцев больше перебили.
— Это чо?! — пучит глаза Стёпка. — Сов… инфорбюро врёт, что ли?
Мальчик с трудом и с ошибкой выговаривает сложное слово.
— Почему врёт? — Аду охватывает спокойствие, она знает, что сказать. Папа будет гордиться своей дочкой, когда узнает.
— Ну, ты ж сама говоришь!
— Если немцев побили семьдесят тысяч, а сказали, что пятьдесят, разве это враньё?
— А что же?! — Со Стёпкой выпученностью глаз пытается соперничать Азамат, но по объективным причинам проигрывает.
— Ну, если убили семьдесят тысяч, то пятьдесят-то точно убили, разве нет?
Адочка сдерживает ехидную улыбочку, Полинка хихикает. Дима, а вслед и другие тоже начинают смеяться.
— Не может Москва врать, — мрачно спорит Стёпка, который нашёл, чем заменить сложное слово.
Спор возобновляется на следующей перемене, после русского языка. И за что мне это? — стоически вздыхает Ада. Но начинает Дима. И не так беспардонно, как шальной Стёпка.
— А, правда, Ада, почему ты говоришь, что на самом деле немцев перебили больше?
Девочка не удерживается от того, чтобы завести глаза вверх, вздохнуть, сожалея над глупостью одноклассников, опустить, наконец, взгляд на мальчика. Ещё раз вздохнуть и можно начинать. Вокруг уже собираются кучкой одноклассников. Всем страшно интересно. Папа так не вздыхал, когда ей объяснял, но она девочка, ей можно.
— Сам подумай, Дим. Вот представь, наши разбомбили немецкий аэродром. Сколько разбили самолётов можно пересчитать или сфотографировать. Правильно?
Все согласно гудят, Дима важно кивает.
— А сколько там погибло солдат, кто сосчитает? Они там по канавам, под кустами, в разбитых домишках. Их не видно, понимаешь? Вот когда они, например, в атаку идут, их можно пересчитать. Потом сосчитать, сколько уползло обратно…
В этом месте дети смеются.
— Вот представь, разведка доносит, что в каком-то лесу прячется полк или танковый батальон. Пешки прилетели…
— Какие пешки? — тут же перебивают одноклассники. Ада опять заводит глаза, таких простых вещей не знают.
— Бомбардировщик Пе-2, — просвещает Ада, — на фронте их пешками называют. Вот они прилетают, бомбят и улетают. Лес горит, а что там горит, сколько и чего, мы не знаем.
— И что, прямо никак нельзя узнать? — спрашивает кто-то.
— Можно. Но не сразу. Кто-нибудь обязательно попадёт в плен, или разведчики захватят, тогда и расскажет. А когда? Через неделю, через месяц, как повезёт. Но… — тут Ада вспоминает некоторые папины фразы, которые точно не военная тайна, — в ежедневную фронтовую сводку эти данные не попадают.
Звенит звонок, который никто не замечает. Кроме Ады. Ей улыбается учительница истории и показывает растопыренные пальцы. Десять минут, Ада, — так она понимает.
Девочка чувствует, что после фразы о фронтовых сводках её авторитет вырастает на голову. За пару секунд.
— Теперь понятно? В сводки попадает только то, про что командование знает точно. Вот в самом начале войны был случай…
Тут все стихает, и даже учительница замирает.
— Наши ВВС нанесли воздушные удары по скоплениям немецких войск около Бреста. В налётах принимало участие двести самолётов, — Ада точно не помнит число, но счёт шёл на сотни, это точно, — на немцев высыпали сотни тонн бомб. Зажигательных ещё. Леса горели на огромной территории. И только через месяц от пленных узнали, что было разбомблено несколько аэродромов. Полторы сотни самолётов сожгли и разбили. И восемь тысяч убитых и раненых.
Про восемь тысяч Ада тоже говорит наобум, но точно знает, что много.
— А что указали в сводках? Только то, что нанесли бомбовые удары по скоплениям германских войск.
— И много таких бомбовых ударов наносят наши? — интересуется Дима.
— Такое редко бывает, когда сотни самолётов сразу. А двумя-тремя эскадрильями каждый день, наверное, — пожимает плечами девочка.
— А эскадрилья, это сколько? — спрашивает кто-то из-за спин.
— Эскадрилья — двенадцать самолётов. Четыре эскадрильи — полк, три или четыре полка — авиадивизия, — рапортует Адочка. Мальчишки от уважения открывают рты.
— Всё равно тридцать восемь тысяч наших это много, — бурчит упрямый Стёпка. Все смотрят, но никто не спорит. Даже одна тысяча погибших красноармейцев это много. Так что вспыхивает одна Ада.
— А пятьдесят тысяч это как? — на вопрос взъерошенной девочки все растерянно переглядываются. Пятьдесят тысяч, это мало, этих фрицев сколько ни положи, всё мало будет…
Ада потом пожалеет об этом, не сдержалась, но злые слова вылетают сами. Ну, как же, усомнились в её отце.
— Про Вильнюс и Ригу знаете? Вильнюс взяли на второй день войны. Ригу взяли через полторы недели. Даже меньше, первого июля, да? И какие у Прибалтийского фронта потери были, знаете?
Ответом становится звенящая тишина. Никто не помнит, чтобы Совинформбюро что-то говорило об этом. И тем более никто не поправляет название Северо-Западного фронта.
— Пятьдесят тысяч убитыми, ранеными и взятыми в плен, — чеканит Адочка. — Немцы потеряли всего пять тысяч.
Первой спохватывается учительница и рвёт оглушительную тишину.
— Дети, рассаживайтесь по местам. Урок давно начался…
Пришибленные одноклассники молча расходятся по классу.
После уроков Аду вызывают к директору школы.
8 сентября, понедельник, время 10:15.
Минск, штаб фронта.
Только что вернулся с заседания Военного Совета. Пробивал решение о всеобщем целенаправленном опросе военнопленных. Не в этом трудность. Мне показалось, что Пономаренко паникует. Пришлось приводить его в чувство.
Вот чего волну гнать? Гарнизон это примерно пять хорошо вооружённых обученных дивизий, больше сотни истребителей в прикрытии, скоро подъедут отремонтированные бронепоезда, есть мотоброневагоны, пара гаубичных артполков рядом. Бесит до невозможности!
— Что там сверху докладывают, Саш? Стоп, ты мне про заминированные участки скажи!
Сегодня я не полетел на своём воздушном КП. Но ребята в воздухе. Без моих корректировщиков. Яшку в госпиталь засунул, Борька успел удрать в свою дивизию. Ну, и ладно. Он вроде окончательно оклемался, работы у него тогда впятеро меньше было, чем у Эйдельмана.
Немцы менжуются. Накапливают силы, но в город пока не суются. Надеюсь, «Шкатулка» их напугала. Хотя на самом деле мы улицы не минировали, только имитировали. Сапёры накидали в ямы металлического лома, чтобы миноискатель пищал. Вот теперь фрицы и размышляют, как бы им не нарваться, как в Молодечно. А шкатулочка пустая, не угадали, ха-ха! Искусство войны в том, чтобы всё, что угодно использовать на свою выгоду. Играть надо уметь и плохими картами. Да, хотелось мне, чтобы фрицы нарвались и зараз потеряли полк или больше. Но если они уже знают об этом, — «спасибо» Никитину, — то используем их опаску. Сделаем вид, что приготовили такую же ловушку, пусть топчутся на месте. Или мелкими группами осторожненько подбираются.
Настоящее минирование мы провели на подступах к Минску. Вслепую. Предположили сами, где бы мы войска расположили, вот в тех местах и закопали авиабомбы. Эту схему назвали «Дары данайцев».
— В одном месте гаубичная батарея, на втором пара рот, третье почти пустое, — докладывает Саша, — немного мы ошиблись.
— Команду на подрыв.
Нечего больше ждать, а то и эти уйдут. Или провод случайным снарядом оборвёт. Подорвать можно только одновременно, не сообразили парни отдельно провода вывести. Хотя я их понимаю, экономили дефицитный кабель. То ли один выводить, то ли три или больше.
Не сам Саша, конечно, команду будет отдавать. Там где-то группа диверсантов рядом. Получат сообщение по радио, замкнут машинку и под шумок уйдут. Вряд ли они в расположение немецких войск попали.
Через пять минут Саша приносит письменную команду на радиоузел. Подписываю. Подписываю распоряжение и смертный приговор паре сотен фрицев.
Как бы мне ещё их поприветствовать? Может ночную бомбёжку организовать? Массированную? Нет, побережём бомбы. Сталин обещал, но пока поставки идут ни шатко, ни валко. Подозреваю, что дурацкое стремление Тимошенко выдвигать склады ближе к границе всё-таки сказалось. У меня потерь нет, плюс что-то хапнул у отступивших от границы соседей, но всё равно. Потеря даже пяти-шести таких огромных складов чувствительна. Эти запасы страна лет десять копила. Враз не возместишь. А свои стратегические резервы я пока поберегу.
Окончание главы 13.
*Какое на самом деле отчество у тестя генерала, не нашёл. Интернет ответа не дал.