10 сентября, среда, время 07:10.
Северная окраина Минска. Борис.
Сидим с Колей Фомичёвым, младшим сержантом и моим помошником в недостроенном доме на верхнем четвёртом этаже. Самый крайний многоэтажный дом, дальше частная застройка, где иногда попадаются двухэтажные старорежимные дома. Добротные, купеческие, наверное, какие-нибудь.
Немцы ударили ночью, сломав собственные шаблоны. Сейчас бой кипит в паре километров от нас. Насколько я знаю, оборона нашей первой дивизии начиналась дальше. Значит, фрицы смяли первую линию. Почему-то сердце сжимается, где-то там занимает позиции не меньше батальона.
— Ну! Что там? — толкает в плечо Фомичёв. Бинокль у нас один, мне, как корректировщику, положен, но на всех сержантов не напасёшься.
Мы сидим на импровизированной лавке, широкой доске на стопках кирпичей. Сидим, глядим в окно, и что-то мне не нравится. Молча отдаю бинокль напарнику.
Коля из строевых, подозреваю, без могучей руки моего папаши не обошлось. Из регулярных частей, да с боевым опытом, да диверсант. Сам смоленский, шатён с шалыми глазами. Не высокий и не низкий. Как он сам как-то сказал, крупняка среди разведчиков нет. Чем больше габариты, тем легче словить пулю и труднее прятаться. Сильно мелких берут только за особую шустрость, в рукопашной им трудно. Короче, гармония — основа всего.
— А почему мы огонь не открываем? — карие глаза Коли требовательно смотрят на меня. — Им же помочь надо!
— Во-первых, команды нет. Во-вторых, куда стрелять, неизвестно.
Фрицы вошли в плотное соприкосновение, возможно, рукопашная вовсю идёт. Куда там стрелять? Надо бить по путям подхода подкреплений к немцам, но отсюда не видать. Танки мы бы заметили, но фрицы напрямую атакуют без танков, которые поддерживают своих из-за укрытий. А укрыться среди домишек, сараев и прочих строений пара пустяков.
Забираю бинокль. Хм-м, немцы продолжают атаковать и что-то неприятно сжимается в желудке. Первый раз у меня такая возможность наблюдать вживую. Сверху, с большой высоты всё выглядит, как на карте. Оттуда отдельных солдат не различишь, да мы на пехоту особо внимания не обращали. Так что для меня это впервые. И мне… не могу сразу разобраться. И со страхом приходится бороться и с… восхищением.
Фрицы идут волнами, цепь за цепью. И не в полный рост и не все разом. То один вскакивает и перебегает, то другой. Остающиеся лежать стреляют, прикрывая своих… сослуживцев. Не хочется применять слово «товарищей», хотя сейчас оно самое удачное. Самое неприятное, у них получается. Ротные слабые миномёты не эффективны, артиллерия тоже. Есть где от неё спрятаться, не в чистом поле бой идёт.
Неожиданно вспыхивает ещё одна догадка. Наши инструкторы обучали нас новобранцев и ополченцев такой же тактике. Хм-м, так вот откуда мы это взяли!
— Что там? — картинка прыгает в сторону, от толчка в плечо.
— Хреново там. Фашисты наших давят…
Только что на моих глазах под прикрытием огня из пулемёта подобравшийся к окну хаты немец забрасывает в окно гранату. После взрыва с невесть откуда взявшимися ещё двумя солдатами, быстро влезает в домишко. За ним лезут остальные.
С досады отдаю бинокль Коле, пусть теперь он расстраивается. И как отмашку даю, с юга приближается группа самолётов. Чайки! Три пары! Вот и поддержка.
— О, фрицы ховаться начинают, — весело замечает Коля.
Есть от чего. И, видимо, поэтому нам не давали команды стрелять. Не только не эффективно, но и самолёты окажутся на линии огня. В момент штурмовки они низко опускаются.
Сверкают в небе огненные стрелы. Короче, кто не спрятался — лётчик не виноват.
Я тут третий день. Странное чувство возникает после начала реального немецкого наступления. Как на курорт попадаю. Вот сидим, наблюдаем и ничего не делаем. Вчерашний и позавчерашний дни были крайне суматошными.
Так-то ничего сложного. У каждой батареи есть рация, постоянно включённая на приём. Сильно удивлён, кстати, что до сих пор в городе есть электричество. Понятно, что с воздуха прикрывают, но что-то мне кажется, что захоти фрицы, разбомбили бы электростанцию. Наверное, рассчитывают захватить город и тогда, зачем им возиться с восстановлением. Опять-таки, нарушения светомаскировки даёт им цели для бомбёжки или артобстрелов ночью. А может, я не прав, и есть какие-то другие причины…
— Воздух, — негромко говорит Фомичёв. Вместе со связистами, их двое, спускаемся на пару этажей.
Фрицы подгадывают момент, когда чайки улетели, а на смену им никто не появился. И над нашим передним краем появляется восьмёрка стервятников.
— Лаптёжники, — комментирует Фомичёв, осторожно, с краешку, выглядывая из окна. Застеклённых окон в доме нет, как и крыши. Рамы не вставлены, полов нет. Недострой он и есть недострой.
Слышу далёкий стрёкот. Зенитки. А за этим душераздирающий вой, с немолимо нарастающими визгливыми нотками. На него накладывается ещё один такой, затем ещё… звук настырно просверливает прижатые к ушам ладони. Фомичёв просто кривится, вдруг его лицо проясняется.
— Смотри, смотри! — Коля восторженно тычет рукой.
Противный, выворачивающий душу наизнанку визг прекращается, будто некоему чудовищу кто-то могущественный грубо затыкает глотку. Действительно, затыкают. Короче, наши ишачки лаптёжников подлавливают. Вслед за своими воющими бомбами на землю падают два юнкерса. Шесть ишачков вьются вокруг остальных злыми осами.
Затем сверху на наших наваливаются мессеры, сбивают одного зазевавшегося, который перед этим изрешетил четвёртый юнкерс. На помощь уже спешат Миги, и как-то так получается, что сражение с земли перемещается в небо. Немцы и наши ополченцы занимаются собой. Подыскивают позиции, укрытия… вижу в бинокль, как за какой-то сарай подтаскивают сорокопятку. Все ждут окончания воздушной драки.
Итак. У каждой батареи есть рация. У меня тоже. Поэтому моя работа практически не отличается от той, что я делал на борту самолёта. Предыдущие два дня ушли на слаживание и тренировку. Ополченцы совсем не то, что регулярные части. Пришлось попыхтеть. Один раз установили миномёты так, что траектория стрельбы упиралась в верхний край четырёхэтажки.
Синус-косинус, по-другому угол возможной стрельбы не угадаешь. Если только со стороны с линейкой или ровной палочкой глянуть. Но это не точно. И открыто на какую-нибудь площадку эти плевательницы не поставишь. Маскировка — наше всё, как любит приговаривать мой командующий папа.
Короче, приходилось распределять сектора обстрела, прикидывать мёртвые зоны и всё такое.
— Тебя штоли к нам прислали? — поначалу скептически щурился на меня начальник артиллерии дивизии, пожилой майор запаса.
— Если вам корректировщики с боевым опытом не нужны, могу в другую дивизию уйти, — будет мне тут военкоматовский чин глаза щурить. Или это я начинаю вести себя, как генеральский сынок?
Командир дивизии сдаёт меня с потрохами.
— Генерал Павлов — его отец. Поднатаскал его на воздушном КП фронта. Так что ты, товарищ майор, полегче, у парня натурально опыт есть. По карте работаешь?
Это он уже у меня спрашивает. Расположился штаб в ближайшей школе, что вызывает у меня странные ощущения. Сам ведь совсем недавно школьником был. Сейчас, то ли школа, то ли крепость. А что? Стены толстые, окна до человеческого роста закрыты мешками с грунтом. Выбрали место для штаба предусмотрительно. Так, что окна смотрят на внутренний двор. Сообразили.
— Только по карте и работал, товарищ полковник.
Это считается высшим пилотажем, так что товарищ майор Перепелица мгновенно заткнулся.
Между прочим, тут в школе и разжились таблицами Брадиса для вычисления возможных углов стрельбы из-за высоких домов. Конечно, высоту домов пришлось измерять, но это не трудно, если есть длинная верёвка. Или провод.
Воздушный бой закончился. Запасы топлива не бесконечны, а смена караула не пришла. Ни к нашим, ни к фрицам. Напоследок покружились, да улетели. И где у нас сейчас передовая? Смотрю в бинокль, отмечаю на карте, расстеленной тут же на доске.
— Пошли обедать, — зовёт Фомичёв. Обед нам принесли. Посты наблюдения снимать нельзя ни на минуту.
— Сейчас, — обед по распорядку, но и к войне надо быть готовым. И прежде, чем взяться за ложку, даю прицельные установки паре батарей. Фрицы вошли в зону поражения.
Обедаем в кружке рядом со связистами. Весело стучат ложки. Аппетита занимать никому не надо, весь день на свежем воздухе.
Кажется, что у нас с фрицами время обеда совпадает. Минут через сорок после того, как кашевары ушли, нас вызвала передовая. Второй батальон первого полка.
— Передаю трубку, товарищ Петров, — радист уже смотрит на меня. Подсаживаюсь рядом на ящик из-под гранат.
Подсаживаюсь и тут же одёргиваю руку с трубкой, из которой несётся зычный мат. Их благородие Петров изволят гневаться по неизвестному поводу. На самом деле не Петров, конечно, это псевдоним. Так себе позывной, вот у меня другое дело — «Синус». По-настоящему оценил Яшка, он же математик. Сижу и слушаю.
— Какого-разэтакого долбанного хрена огня не открываете!? Заснули там или в башку долбитесь?! Что есть вы, что нет вас, обдолбыши хреновы!
Ну и так далее. Идиот он, не знаю настоящего имени. Сразу видно гражданского. Сам-то я ни то, ни сё, если честно. Тем мне виднее разницу между настоящим обстрелянным военным и штафиркой-новобранцем. Не важно, кто он по званию. И что ему ответить? Наорать взаимообразно? Задумчиво рассматриваю трубку. Мой помощник Фомичёв и связисты втянули головы в плечи. Он что, заочно по радиосвязи так их сумел напугать?
Что делать, что делать? То, что папа говорил. А говорил он так: не знаешь, как поступать — поступай по уставу.
— На связи Синус. Приём. С кем я говорю? — проговариваю стандартную формулу. Переговоры в боевых условиях строго регламентированы. Комбат Петров грубо нарушает порядок обмена сообщениями. Из трубки тем временем раздаётся какой-то хрип, нечленораздельные возгласы.
— Вас не понял. На связи Синус. Приём.
— Да хоть арккосинус, сучкастую оглоблю тебе в дышло! — Ого! Прямо в осадок выпадаю от такого диссонанса. Далеко не всякий портовый грузчик может так заворачивать, и при этом что-то в тригонометрии понимает.
— Вас не понял. На связи Синус. Кто говорит? Приём.
— Петров говорит, через раз тебя на раскоряку!
Он мне надоел! Да, я — генеральский сынок и на одном месте вертел всех хамов с командирскими петлицами.
— Я — Синус. Вас не понял, Петров. Конец связи. — И всё-таки дополняю вне правил. — Извольте ознакомиться с регламентом сообщений по радиосвязи, Петров. И впредь его не нарушать. До связи, Петров.
Отдаю трубку связисту и жестом приказываю разорвать канал. Машинально подчиняется и переходит на прослушивание. Через минуту:
— Опять Петров, — связист смотрит вопросительно и удивлённо.
— Не соединяйся. За такое время порядок передачи сообщений освоить невозможно.
— Так нельзя. Я обязан ответить.
Он прав, конечно. Но можно и по-другому.
— Скажи, что я отошёл и веду наблюдение, — тут же встаю, и отпиннывая куски кирпича и шурша каменной крошкой, ухожу через коридор. Но уже в другую комнату. Не стоит светиться всё время на одном месте. Здание, судя по планировке, строилось под общежитие. Коридоры от торца до торца увенчиваются межэтажными лестницами. У связистов и у нас с Колей смежные комнаты соединены. Не по проекту, а с помощью лома. Кувалду бы надо, но не нашли. Страшно нужная вещь в условиях городских боёв, короче говоря.
Может показаться, что занимаюсь саботажем, но не наблюдаю особой активности фрицев. Ни артподготовки, ни интенсивной стрельбы, без которой не обходиться ни одна атака. Короче, затишье. Не понимаю, почему этот чудачила так нервничает. Посмотрим, может увижу что…
Внимательно осматриваю позиции, которые уже не дальше километра. Перестрелка кое-где идёт, но вяленько…
— Борь, я, конечно, понимаю, что ты — сын генерала, но с майором так нельзя, — бубнит Фомичёв.
— Согласен, — от бинокля не отрываюсь, — по идее на него докладную командиру полка надо писать. Он засоряет эфир, это раз. Мне по хрену, что он меня материт, но каждое нецензурное слово удлиняет сообщение. И вместо минуты от подачи запроса до открытия огня пройдёт две или три. В бою промедление смерти подобно. Фактор времени на войне — важнейший.
Не вижу, мне есть куда смотреть по делу, но знаю: Коля слушает, открыв рот.
— Это тебя отец научил?
— Да, — на самом деле, не помню, чтобы он вообще меня чему-то такому учил. Оно как-то всё само заходит. Но намного проще сказать «да».
— Он нарушает регламент, это два. Сначала представься, потом выдавай сообщение. Сообщение должно завершаться словом «приём». Если я чего-то не понял или прослушал, или помехи были, запрашиваю повтор. Как только уясняю, что мне передали, говорю: «Я — Синус. Петров, вас понял, конец связи». Этот придурок в майорских петлицах минуты три матерился, но ничего толкового не сказал.
Фомичёв молчит. Мой тщательный осмотр всего, до чего могу дотянуться взглядом, вооружённым двенадцатикратным биноклем, не даёт ничего. Банальные перестрелки, в паре мест работают пулемёты. А связист уже теребит за рукав. Прячу улыбочку. По одному его напуганному взгляду понимаю, что со мной «Петров» хочет пообщаться.
— Я — Синус. Приём, — мой тон абсолютно лишён эмоций. Мне натурально похрену.
— Считаешь себя сильно умным, Синус? Слушай меня внимательно. Немедленно откройте огонь за двести метров от моих позиций.
Молчу. Жду.
— Чего ты молчишь, Синус?! Когда откроете огонь?! — собеседник снова начинает закипать.
— Вы…
— Уснул там что ли?! — «Петров» слова не даёт сказать.
— Пока вы не завершите своё сообщение словом «Приём», я не должен отвечать.
— Приём!!!
Нервный какой, у меня аж перепонки болезненно резонируют.
— Я — Синус. Петров, сообщите координаты цели и количество залпов. Приём.
— Сказал же! За двести метров от моих позиций! — И после паузы догадывается сказать:
— Приём!
— Я — Синус. Петров, мне не известны координаты ваших позиций. Приём.
Бросает трубку. Невменяемый какой-то. Поворачиваюсь к связистам.
— Больше не соединяйте меня с «Петровым». Это немец. Поэтому ничего не знает и не понимает совсем простых вещей. Фрицы подслушали наши переговоры и теперь занимаются провокациями.
Лица связистов светлеют. Своим командирам грубить нельзя, под трибунал угодишь. А фрицам не только можно, но и нужно.
На самом деле, не знаю, немецкий ли это провокатор или идиот в наших рядах. А какая разница? — риторически вопрошает в таких случаях папа. Наш идиот ещё хуже, так он считает. Пожалуй, так оно и есть, уж больно виртуозно он матерился.
11 сентября, четверг, время 01:10.
Северная окраина Минска. Борис.
Грохочущий шум, похожий на возмущение перегретого масла на сковородке, когда туда бросают что-то на обжарку, заставляет в панике подскочить с лежанки. У другой стены поднимает голову Фомичёв, на секунду замирает и роняет голову обратно.
— Наши…
Прислушиваюсь. Такой мощной артподготовки вблизи раньше не видел. Сверху-то совсем по-другому выглядит и не слышно ничего. Надо посмотреть. Поднимаюсь. Сначала портянки и сапоги, затем бинокль и шинель.
Отдыхаем мы в подвальном помещении. Тут холодно и сыро, до тех пор, пока буржуйку не затопишь. Буржуйка тепла не держит, но мы её кирпичами обложили.
Волокусь наверх, на втором этаже слышу догоняющие шаги.
— Ты чего?
— Того, — бурчит Фомичёв, — обязан быть с тобой всё время. Чего тебе неймётся?
Не скажу ему, что просто заснуть не могу. Не поймёт. Но что говорить, знаю.
— Мне надо посмотреть, по каким местам наши хреначат. Штоб знать, где наши, где не наши…
Минут пятнадцать любуюсь на поля сверкающих вспышек, то тут, то там. Канонада сильнейшая, но исподволь начинает вкрадываться какое-то подозрение. Отец решил усложнить фрицам жизнь, артналёт это предупреждение: попытка повторить ночной прорыв не пролезет. Но что-то не так, чего-то не хватает.
Ухожу в комнату связистов, вытаскиваю из планшета карту, делаю пометки. Зоны, подвергшиеся артобстрелу, ясное дело, не наши.
— Семьдесят шестым калибром хреначат, — зевает Коля, — пошли уже спать…
Точно! Вот откуда неудобство в голове. Крупные калибры отец не задействует! Почему, это уже не моего ума дело. Момент, однако, интересный…
Спускаюсь вниз, позёвывая. Грозная канонада не пугает, а радует. Это же наши гвоздят, так что пусть фрицы нервничают. Кажется, засыпаю, не успев лечь на жесткий настил…
11 сентября, четверг, время 07:15.
Северная окраина Минска. Борис.
— …лять! Фью-ю-ить! Стум-м! — от сильного рывка не удерживаюсь на ногах, лечу на бетонный пол, что-то свистнуло чуть не в ухо и щёлкнуло по стене.
— Сучкастую оглоблю в гузно до самого горла! — встаю, потирая ушибленную задницу. Провокатор «Петров» или наш дурак, но с паршивого идиота хоть шерсти клок. Кое-какие обороты запомнил. Кстати, надо докладную на него состряпать…
— Снайпер, — задумчиво чешет нос Фомичёв и снова дёргает меня за руку. — Не вставай!
Весело день начинается. Перебираюсь в правый от двери угол, присаживаюсь к стенке. Смотрю на пулевой след, прочерченный по кирпичной кладке. Отмахиваюсь от Коли, ни к чему мне нотации.
— Странновато как-то, — раздумываю вслух, — подошёл осторожно…
— Хрен там осторожно! — энергично спорит Фомичёв. — Ты в солнечную полосу встал!
— Да, в полосу… но далеко от окна, — и есть ещё одна тонкость, — мне отец говорил, что снайперов у фрицев нет, как класса.
— Да что вы говори… — Коля спохватывается, но ехидство не воробей, вылетит — не поймаешь. Если б это я сказал, то меня хоть утопи в насмешках. Но попробуй скорчить недоверчивую рожу по адресу генерала Павлова, собственное чувство субординации в тонкий блин расплющит.
Однако, что ни говори, а кто-то меткий по мне пальнул. Поэтому внимательно смотрю на длинную щербину от пули. Немного снизу вверх, ясное дело, с земли стреляли. Где я там стоял, о сучкастая оглобля! В районе головы пуля прошла!
Наклон траектории показывает щербина на кирпичах, мысленно встаю на то же место. Воображаемая линия проходит сквозь мой призрак, продолжаю её дальше, дальше… Вряд ли стрелок дальше, чем на полкилометра. Всё! Вычислил примерное место, а точное мне не надо. Я — не снайпер, я — артиллерист.
— Я — Синус, вызываю Меридиан-два…
Меридиан-2 — батарея 82-миллиметровых миномётов. Принцип тот же, если позывной на букву «М», то это они. Если на «Д», то 120-миллиметровые. Под моим контролем две «эмки» и одна «дэшка».
Всё время пытал Яшку, как он это делает. Яков честно изо всех сил пытался. Объяснял, что отображает контролируемое пространство у себя в голове.
— Простейший пример — игра в шашки, когда ты моделируешь все возможные ветки развития партии, как можно дальше. Не совсем удачный пример, — морщил лоб Яшка. — Шахматы ближе, разные фигуры, разные возможности
— А как ты вычисляешь углы? — самый важный вопрос. Направление взять очень просто, если знаешь координаты цели. Ключевой параметр стрельбы — угол возвышения.
— Никак. Я их чувствую. Как чувствует опытный лучник, насколько сильно надо натягивать лук и какие поправки брать. Стрельба навскидку, без прицеливания, — немного подумав, добавил Яков.
Теперь и я чувствую.
— Меридиан-два, приём, — наконец-то откликаются миномётчики.
— Я — Синус, угол четыре — восемьдесят три. Направление двадцать семь — шестнадцать. Раз плюнуть. Приём.
— Меридиан-два. Синус, вас понял, четыре — восемьдесят три, двадцать семь — шестнадцать. Приём.
Когда трубка замолкает, рождается опаска. По тем данным, что идут в эфире, немцы могут вычислить координаты батареи. Или не могут?
Когда на месте предполагаемого расположения ушлого стрелка загрохотали мины, стою у другого окна, с торца здания. Тут я в полосу солнечного света не попадаю, и выглядываю осторожно. Мало.
Через пяток минут занимаю ту же позицию, а по подозрительному месту лупят уже 120-миллиметровые миномёты. И двумя залпами. Надеюсь, поможет, но в окнах мелькать всё равно не буду. Похоже, Коля сегодня мне жизнь спас.
12 сентября, пятница, время 03:40.
Вспышка выстрела из-за какого-то упавшего на бок сарайчика. Стремительно и с лёгким наклоном траектории, упирающейся в левую часть моего лба, летит злая немецкая пуля. Меня словно примораживает к месту и спасительный рывок сильной Колиной руки запаздывает. Пуля пробивает лоб и вылетает за левым виском с фонтанчиком обломков костей и крови…
— А-г-р-р-х! — подскакиваю на импровизированных полатях. Сердце колотится, как ненормальное.
Меня всё-таки убили? Ошалело оглядываю мрачное и тёмное помещение. Где это я? Шлёпаю босиком к притягивающему к себе окну, через которое успокаивающе мерцают звёзды. У-ф-ф-ф! Сердце утихомиривается, хотя ночь не назовёшь спокойной. Где-то в километре, не меньше, бухают нечастые взрывы, слышен приглушённый расстоянием стук пулемётов.
— Чего бродишь среди ночи? — бурчанье проснувшегося и тут же отключившегося Коли окончательно приводит в себя. Покурить, что ли…
12 сентября, пятница, время 09:10.
Северная окраина Минска. Борис.
— Координаты… угол четыре — девяносто два, двадцать два — сорок восемь, — пока радист бубнит в трубку мои данные, ухожу в комнату наблюдения.
Сегодня по-настоящему жарко. И хорошо, напряжённая работа дурацкие мысли из головы выметает безжалостно и бесследно. Но к окнам подхожу с крайней осторожностью.
Во вчерашнем разговоре с Колей я оказался прав на сто процентов. Он предлагал заняться защитой окон, заложить их мешками с грунтом. Придержал его энтузиазм, не наше это дело. Да просто некогда, нам надо постоянно окрестности отслеживать. А сегодня с утра этим целая рота занимается, закидывая окна мешками, дерюжными и сшитыми на скорую руку из чего попало. Скатертей, наволочек, простыней, и чего под руку попадётся.
На противоположный угол затащили 37-миллиметровую зенитку. Очень хотелось поглядеть, но некогда. Коля всё рассказал.
— Натаскали наверх каких-то брёвен, столбов. Закрепили какую-то хрень, а, барабаном они это называли. На него трос наматывается, а крутят вчетвером большое колесо ломами…
— А зенитка?
— А зенитка ползёт по стене, — тут Коля смеялся, — издалека кажется, что сама.
Так мы оказались на передовой. Так-то мы и должны на передовой находиться, но раньше смысла не было. Мы отсюда с высоты намного больше видели, чем, если бы на передней линии боя находились.
Здание тряхнуло. Не так, чтобы сильно, всё ж таки не бомба. Всматриваюсь через щель между мешками. Вот сучкастая оглобля, это танк что ли по нам долбить начинает? Сам не помню, как перемещаюсь к связистам и передаю сообщение «Меридиану-2».
— …угол четыре — девяносто два, двадцать два — сорок восемь, — сначала координаты. Не в первый день, но всё-таки вспомнил, что батарейным корректировщикам тоже надо тренироваться стрелять по карте. Теперь наблюдать. Снова к щели в мешках.
Здание вздрагивает ещё три раза, когда местоположение танка в трёхстах метрах накрывает миномётным огнём. С танка срывает остатки маскировки, но прямого попадания нет… оп-па! Есть! Наша зенитка накрывает его несколькими снарядами сразу. Т-3 начинает дымиться, танкисты выскакивают наружу, одного разрывает зенитным снарядом на куски. Бр-р-р-р!
Здание снова содрогается. Второй танк, его не было видно, пока близким разрывом мины не сбросило часть маскировки. Вот хитрожопые арийцы! Гримируют танки под кучи мусора, ветками, палками, каким-то тряпьём. Так, пожалуй, та площадка нуждается в особом внимании. Снова к связистам.
— … «Дежнев-1», троекратное ура, — любое числительное в конце сообщения означает только одно — количество залпов. Цель серьёзная…
Здание опять тряхнуло. По ощущениям сильнее, чем раньше. С того конца, где стоит зенитка, многолосый мат. Ну, если матерятся, значит, живые. Кажется, зенитка засветилась и её выцеливают целенаправленно.
…цель серьёзная, потому три залпа. Серьёзной цели — серьёзное внимание и серьёзный 120-миллиметровый калибр. Добавлю-ка ещё гостинцев от «Меридиана-1»…
Злорадно наблюдаю, как сдувает маскировку ещё с двух танков, тут подключается «Меридиан-1». Наша зенитка расстреливает, как в тире три танка и пару полевых пушек. Пока дым и пыль от разрывов мин ещё не сдуло в сторону.
От нижних этажей доносится пулемётный перестук, щёлкают карабины и мосинки. Пехотная атака? Голову из-за пустого любопытства высовывать не рискую, ближнее пространство метров в сто пятьдесят в мёртвой зоне. И чего это я сижу? К связистам!
Быстро надиктовываю данные. Это пока не «вызываю огонь на себя», но близко. Ничего страшного, «Меридианы» отработают, как надо. Какой у них разброс, прекрасно знаю.
Выглядываю в окно с нашей стороны. И увиденное мне не нравится. С тыльной стороны в здание втекают красноармейцы. Где по брёвнам, брошенным в окно, в одном месте из мусора соорудили горку и выбили кирпич под оконным проёмом. Балконов тут нет.
Не нравится, потому что означать может только одно — нас прижимают. Хотя, возможно, к контратаке готовятся. Иду наблюдать. В нашей комнате Коля бросает вниз гранаты. Одна, другая, третья…
— Ты, Коля, неправильно гранаты бросаешь.
— Это почему? — товарищ весело таращит на меня шальные глаза.
— Они у тебя на земле взрываются, а надо, чтобы в воздухе…
— Точно! Нас же учили… — следующую гранату Коля кидает с секундной задержкой, прислушивается.
Вроде он приноравливается, но мне не по себе. Шальная пуля попадёт в руку, выронит гранату и блямба нам обоим. А пули время от времени посвистывают и высекают из стен кирпичную крошку. Выгоняю его в другую комнату.
— Всё равно позицию менять надо, — возражений не получаю. Коля выволакивает ящик с гранатами.
К обеду напряжённость стихает. Как я и думал, ещё одна рота вместе с нашей, ушли в контратаку. Мои батареи ударили по тем местам, куда откатились фрицы, а затем поставили дымовую завесу. Но смотреть на убитых красноармейцев тяжело. Изнутри поднимается что-то тёмное и злое. Раньше только азарт был. Как в игре.
Сидим, обедаем. С нами командир той роты, что отступила в наше здание. Голубоглазый, волосы с рыжинкой. Лейтенант Губарев, как он представился.
— Лейтенант, нам валить отсюда надо.
— Штанишки сушить? — беззлобно насмешничает лейтенант, прихлёбывая солянку.
— Энпе здесь, что надо, но мы уже на мушке. Скоро фрицы начнут сравнивать это здание с землёй, — начинаю объяснять, не обращая внимания на ехидство. — Энпе надо оставить, но связистов точно убрать. Один осколок в рацию и конец связи.
Добиваю вслед за лейтенантом солянку и принимаюсь за перловку. Примостившийся справа от меня Коля помалкивает.
— Видел там оборванные электролинии, — машу назад рукой, на левый фланг. И рассказываю лейтенанту, что надо сделать.
Идея простая. Собрать провод и бросить парочку отсюда до следующего здания. Оно в пятидесяти метрах сзади и чуть левее. Там училище какое-то, тоже пойдёт. Разноуровневое, но блок с четырьмя этажами тоже есть. Связистов отправим туда, бросим по воздуху электропровода. Телефонам всё равно, по какому кабелю названивать. У этих многовитковых электропроводов сопротивление намного меньше. Должно сработать.
— Хочешь сказать, я должен это сделать? — лейтенант отставляет недопитую кружку с компотом.
— Можем и мы, — жму плечами, — будем несколько часов этим заниматься. Эти несколько часов твоя рота и та, другая, будут без миномётной поддержки. А если нас подстрелят, то ждите, когда смена прибудет. Когда прибудет, вы их снова на обстреливаемый сектор за проводом зашлите. И так до тех пор…
— Ладно, я понял, — сдаётся лейтенант. — Только спросить хочу, вам пехоту совсем не жалко? Любого могут подстрелить.
— Так я их прикрою! Как сигнал подашь, ударим дымовыми минами. Только смотрите, надо проверить, вдруг они ещё под напряжением…
Через полчаса мы на первом этаже, там, где выбили кирпич под окном, принимаем скрученные в кольцо провода. Обошлось без потерь. Возможно, и так бы обошлось, фрицев же отодвинули метров на триста. Но если лейтенанту Губареву так спокойнее, то и пусть. Мины денег стоят, но жизни бойцов неизмеримо дороже. Опасность возможно присутствующего напряжения пехотинцы преодолели просто. Ударили из пулемёта по вершине одного из столбов, разбили нахрен изоляторы. Провода упали, тот, что не оборвался, перерубили топором.
— Хватит? — бойцы, обеспечившие нас, смотрят выжидающе.
— Даже с запасом.
Пока тихо, вместе со связистами и приданными Губаревым красноармейцами сооружаем воздушку. Можно вздохнуть с облегчением, рация и связисты в безопасности.
Насколько я был прав, пришлось узнать на следующий день.
12 сентября, пятница, местное время 14:35.
П. Гусиная пристань, Семипалатинская область. Школа, кабинет директора.
— Товарищ Дроздов, как вы могли допустить такое? — на директора школы смотрят непримиримые стальные глаза молодого инструктора райкома ВКП(б).
— Товарищ Панкратов, что же я мог сделать? Запретить детям совсем говорить о войне? И каким образом? — разводит руками Павел Петрович.
Светлана Ивановна, классная руководительница пятого класса, где учится Адочка, тихо говорит:
— Честно говоря, моя вина. На моём уроке всё было…
В кабинете четверо. Самый важный, товарищ Воронцов, второй секретарь райкома и начальник военного отдела пока не вмешивается. Истинный брюнет, оправдывающий свою фамилию густой бескомпромиссно чёрной шевелюрой, к которой прилагались густые брови. Усов и бороды товарищ Воронцов не носил, иначе с чёрным цветом в его облике был бы перебор.
— С вами, товарищ Полякова, мы ещё поговорим, — холодно отвечает инструктор, — но за всё, что происходит в школе, отвечает в первую голову директор.
— Конечно, — соглашается директор, — но давайте разберёмся, что, собственно говоря, произошло?
— И что, по-вашему, случилось? — Холодность из голоса товарища Панкратова не исчезает.
— Во-первых, Ада Павлова сказала правду. Никаких сомнений у меня нет.
— И что? — Инструктор сверлит директора глазами.
— Ну, как что? — Павел Петрович избегает смотреть на инструктора прямо. — Ещё Ленин говорил, что народу надо говорить правду.
Товарищ Панкратор поджимает губы. Подыскивает ответ. Его выручает старший товарищ, и холодности в его голосе нет.
— Всё правильно. Ленин именно так и говорил. Но он говорил это в дореволюционное время, когда рабочий класс был опутан сетью буржуазной лжи. А в наше время… вот что сейчас могут подумать простые люди? Газета «Правда» писала, что воевать будем на чужой территории и малой кровью. И что теперь получается? Наша главная газета врала нам? Всему народу?
У директора холодеет в желудке, инструктор смотрит с торжеством охотника, поймавшего увёртливую дичь.
— Ну… — мнётся растерянный директор, — я не могу отвечать за газету «Правда». И другие газеты.
Павел Петрович не вчера родился, и с того самого дня к этому неизбежному разговору готовился. Всего не предусмотришь, но всё-таки, если дать любому человеку время, он может хотя бы попытаться соломки подстелить.
— Вы не увиливайте, — усиливает нажим инструктор, — наврала газета «Правда» советскому народу, по-вашему?
— Почему же наврала? — Павел Петрович кое-как приходит в себя, в отличие от съёжившейся Светланы Ивановны.
— Наши газеты, уг-х-у-м… — директор откашливается и продолжает, — сообщали советскому народу о планах и намерениях…
— И вы считаете, что они ошиблись, — почти удовлетворённо констатирует инструктор.
— Цыплят по осени считают, — Павел Петрович окончательно приходит в себя, — война идёт только третий месяц. Какие у нас потери? Допустим, двести или триста тысяч. Сколько это в процентах? Три? Пять? Какая там численность РККА? Миллионов шесть-семь? Всё ведь относительно, товарищ Панкратов.
— И на чужую территорию тому же генералу Павлову зайти не трудно, — продолжает директор, пока инструктор переваривает контраргументы, — он ведь от границы не отошёл. И насколько я понимаю военную обстановку… да, та же газета «Правда» об этом писала, что германские вооружённые силы попали в крайне неприятную ситуацию.
Люди из райкома переглядываются, Светлана Ивановна оживает на глазах. Перелом в разговоре, как нарочно, подчёркивает заливший кабинет поток света от солнца, выглянувшего в просвет между облаками.
— Так что я не рискнул бы утверждать, что прогноз наших советских газет ошибочен. Красная Армия, конечно, несёт потери, но учитывая силы, которыми располагает фашисткая Германия, они не так уж велики.
— Оставим наши газеты в покое, — вступает Воронцов, — дело ведь в другом. Ада Павлова сказала шокирующие вещи. Не для детских ушей.
— Да-да, — Воронцов поднимает ладонь, предупреждая возражения учительницы, — я понимаю, её спровоцировали одноклассники. Вам надо было вмешаться, Светлана Ивановна.
— И что бы я им сказала? Просто представления не имею… — распахивает глаза женщина.
— Ну, как что? Генерал Павлов в целом удерживает свой фронт. В отличие от соседних. Его серьёзные потери обусловлены ожесточённостью боёв, и они наверняка меньше, чем у остальных командующих. Не встав на защиту генерала Павлова, вы вынудили девочку сделать это. Понятно, что в запале она наговорила лишнего.
Наступает молчание. Вина не так велика, но она есть. Нельзя вываливать на детский неокрепший разум настолько шокирующую правду.
— Я думаю так, — задумчиво продолжает Воронцов, — вы, Светлана Ивановна, получите выговор за допущенный промах с занесением в личное дело. По партийной линии. Вы, Павел Петрович, строгий выговор с занесением. Вы — директор, с вас и спрос больше.
Директор вздыхает и на время склоняет голову. Выдыхает и Светлана Ивановна.
— Это не всё. Вам надо обдумать некий цикл педагогических мероприятий, чтобы сгладить нехорошее впечатление, которое получили дети. Помочь им надо. Не допустить разочарования в Красной Армии и советских полководцах.
14 сентября, воскресенье, время 08:25.
Северная окраина Минска. Борис.
— Д-дах! — Приклад СВТ толкает в плечо, чуть позади бегущего немецкого пехотинца выпрыгивает фонтанчик пыли. Блядская ты гнида!
Пехотинец залегает, я тоже присаживаюсь. Никак не получается подловить на пулю атакующих фрицев. Чуть не на четвереньках улепётываю в другую комнату.
— Промазал? — Коля кидает на меня насмешливый взгляд, снова приникает к своей винтовке. Немецкий карабин у него, так-то он с ППШ ходит.
Ухожу в следующую комнату. О! Здесь пролом в стене! По нам тут с раннего утра били прямой наводкой не слишком крупным калибром. Отбрасываю несколько кирпичных обломков, какие-то пристраиваю впереди. Устраиваюсь.
Не понимает Фомичёв, а рассказывать не собираюсь. Он против того, чтобы я участвовал в перестрелках, но по-другому не могу. Чувствую, что надо. После той пули впритирку к моей голове никак не могу избавиться от обессиливающего холодка в желудке.
Трушу, себе-то могу признаться. Но, как говориться, трус не тот, кто боится, а тот, кто со своим страхом справиться не может.
— Д-дах! — Вот же сука, опять промахиваюсь.
— Бери правее! — Доносится ор Коли. — В мой сектор залез!
И догадываюсь, чего он там бурчит. Слов не разобрать, но наверняка опять насмехается над моим промахом. Так-то я додумался, что упреждение забыл взять на один корпус, только опытный фриц вильнул в сторону. Зигзагами бегут.
Ладно. Раз вы так, то применю-ка козырь, которого у других нет. В начале атаки миномёты «Дежнева» хлопнули дымовыми минами и отсекли атакующих от поддерживающей их артиллерии. Теперь наша крепость, в которую мы превратили здание, разбирается с ними вручную. Сменивший лейтенанта Губарева ротный, — передовые части то и дело ротируют, — приказал своим не применять пулемёты и автоматы до дистанции в сто-сто пятьдесят метров. По-моему, грамотный приказ.
Отползаю от дыры диаметром в четверть метра и перебираюсь в комнату с телефоном. Мы сейчас на третьем этаже. Четвёртый разнесли ранним утром, еле успели с Колей ноги унести. А один из пулемётчиков там и остался. Жёстко работают фрицы.
— Привет, парни. Это Синус. Давайте сделаем так…
Даю задание «Меридиану-1» стрелять не залпом, а одиночными с интервалом в пятнадцать секунд. По тому полю, что перед нами.
Возвращаюсь. Фьить! С-сука! В окно залетает пуля, фрицы пулемёт подтащили. Остальные стучат по стене снаружи. Холодок внутри разрастается. Очень трудно заставить себя войти, вернее, почти вползти в комнату. Но надо. Сейчас начнёт бить «Меридиан-1», надо быть готовым. На подрагивающих конечностях вползаю на четырёх костях, как жалкий паучок.
Гляжу в дыру, поворачиваю ствол правее, как завещал великий Коля. Там развалины частного дома, одного из купеческих, фрицы там накапливаются, а затем расползаются под прикрытием пулемётного и автоматного огня. Как юркие и противные тараканы. Жду.
Наконец-то раздаётся противный, но радующий душу свистящий вой подлетающей мины. Фрицы, что успели разползтись, дружно плюхаются на землю. Ага! Ловлю одного на мушку, вернее, его бок, голову тот прячет за какой-то кучей. Он немного боком ко мне. Д-дах! Д-дум!
Удачно получается! Мой выстрел почти совпадает с взрывом. Надеюсь, что это меня маскирует. И фриц дёрнулся! Переполняющий грудь злой восторг начинает вытеснять морозный обессиливающий морок.
Медленно вожу стволом, прикидывая, кого могу насильно приземлить. Что-то их много. Выстрел сбоку, один фриц тут же падает. Стискиваю зубы, завидую Коле молча. Да может, и не он, тут и без нас стрелков хватает. Жду. Не стреляю.
Выбираю цель и чувствую, что опять не попаду. Только случайно. Фриц бежит рывками, заставляя стрелков ошибаться. И места для залегания выбирает с умом. Сволочь! А ещё сразу по-быстрому подтаскивает какие-то камни, закапывается в мусор.
Стреляю под взрыв очередной мины, на этот раз намеренно. И не по тому фрицу, которого выбрал. По его соседу, уже бросившемуся на землю. Попал или нет, не знаю. Надо ловить момент, когда он ложится на землю. В этот краткий миг солдат останавливается. Поймал ли его в это мгновенье, не понял.
Тут же перевожу ствол на «моего» шустрого фрица. Момент, когда солдат поднимается, ещё лучше. Вот! Когда фриц подбирает под себя ноги, вижу краешек его спины. Сейчас! Нажимаю на крючок плавно и аккуратно, как учили. Как повезёт… Д-дум!
Есть! Повезло! Вскочивший фриц тут же валиться. В ту сторону, куда хотел метнуться. Злое торжество окончательно меня размораживает. Стреляю ещё раз почти наугад по другому и даже не смотрю, попал или нет. Резко отваливаюсь в сторону и ставлю в дыру кирпич, ещё обломок.
Д-дах! Кирпич отбрасывает обратно, он раскалывается. У-у-х! Меня не задевает и больше не рискую, руки не сую. Забрасываю дыру обломками, отползаю. Пора своими обязанностями заниматься.
Из комнаты перебегает в другую мимо меня весёлый Коля.
— Как ты? — Ответа не ждёт. За него мой целый и довольный вид.
Мой боевой пост у телефона. Перевожу «Меридиан-1» в режим залпового огня. «Меридиан-2» нацеливаю на домик, за которым прячутся фрицы, «Дежнев» ставит новую дымовую завесу. Фрицы, а кто вам сказал, что будет легко?
Время 11:15. Борис.
Небо раскачивается надо мной в такт шагов пары бойцов. Неужто отвоевался? Вроде живой, но надолго ли? Перевожу взгляд на молодого и по-смешному серьёзного ополченца. Тот слегка спотыкается, что отдаётся вспышкой боли в плече.
— Не беги, — бурчит он переднему, которого не вижу, — и дорогу выбирай.
До первого этажа ещё сам спустился, а дальше на носилках. Реактивной миной зацепило, когда на разбитом четвёртом этаже фрицев высматривал. Успел сказать координаты немецкой батареи Коле, пусть передаёт «Дежневу». Только он достанет на двойном заряде.
Укрыт шинелью, потому свои раны не вижу. Боль пульсирует в левой голени и левом плече. Мать их в душу! Моя вина. Фронтально соорудил защитную кучу из мешков с грунтом и кирпичей, а сбоку нет. Вот мне и свистнуло. Хорошо в голову или шею не попало.
Не знаю, из-за чего, но холода в желудке больше нет. Вспоминаю последние минуты перед ранением. Опаска и даже страх был, но контролируемый, не заливающий мозг паникой. Досадно. Только научился держать себя в руках и на тебе, извольте на выход.
Что-то меня в сон тянет. Раскачивающееся небо усыпляет…
15 сентября, понедельник, время 07:45.
Минск, штаб Западного фронта. Генерал Павлов.
— Товарищ полковник, — стараюсь удерживать голос, — ротировать надо не только пехоту, а всех! Что значит, заменить некем? Если некем заменить, то ты хреновый комдив. Не делай так больше!
Кладу трубку. Насколько узнал, Борька ранен не тяжело. Слови он один осколок, а не два, пошёл бы по разряду легкораненых. Хотя… осколок в ногу кость зацепил, но врачи говорят, максимум, прихрамывать будет. Какое-то время.
Прямо выдыхаю. На редкость удачно сложилось. Трудно родителям детей в кровавое пекло посылать. Соблазн генералам и тем, кто выше, огромный спрятать своих птенцов. Только есть огромное «но» и даже два. Птенчики под родительским крылом никогда не повзрослеют. И народ к этому очень плохо относится. Зато сейчас всё. Никто не придерётся. Сын генерала Павлова принимал непосредственное участие в боях на передовой, получил ранение. Повезло, что не погиб. Бывает.
Всё. Выбрасываю все родительские тревожные мысли из головы, склоняюсь над картой. Что-то у меня не стыкуется, чую, будто где-то у меня готово порваться. Голубев-то подождёт, какие-то его части ещё не подошли, а вот Анисимову и Филатову как бы пролежни не заработать.
До совещания, которое начнётся через полчаса, успею кое-что решить. Снова смотрю на подробную карту Минска.
Окончание главы 15.