27 июля, воскресенье, время 15:25.
Сельхозугодья колхоза «Красный Октябрь»,
8 км к западу от поселения Кобыльник, Вилейская область.
— Эй, Фриц, клади аккуратнее, левее, левее! — орёт дед в домотканой рубахе и таких же портках. На ногах, однако, сапоги фабричного импортного производства. Немецкого. Не иначе у каптенармуса их третьей роты 8-го трудового батальона на что-то обменял.
— Я не Фриц, я — Карл, — устало спорит Карл Финк, бывший ефрейтор связист 18-ой дивизии панцерваффе.
— Мне похеру, у меня головы не хватит вас всех запоминать, — отбривает дед, перехватывая и привязывая верёвку за бортом телеги. Над телегой высится холм пшеничных колосьев трёхметровой высоты.
Финк, забросив вилы на плечо, направляется к группе камрадов, увеличивая их численность до восьми человек.
Хороший сегодня день. Как им любезно разъяснило большевисткое начальство, летом в селе выходных не бывает, но сегодня можно считать, почти выходной. Они закончили уборку последнего поля озимых до вечера, и на сегодня работа закончена. Для герра майора Нечипоренко, один вид которого вызывал у всех камрадов холодок в груди, точно выходной. Потому лекций, разучиваний революционных большевистких песен тоже не будет. Благословенный денёк.
— А ну, шире шаг, немецко-фашисткие оккупанты! — командует сопровождающий их герр сержант с малиновыми петлицами, светловолосый крепыш с автоматом и постоянно презрительным взглядом. Нет у этих варваров погон, как только они распознают друг друга по этим загадочным геометрическим знакам?
Камрады прибавляют шаг, рабочий день сегодня короткий, сил хватает.
— Фридрих, а что, это правда, будто Карл Маркс — немец? — щупловатый Фридрих, учившийся в гимназии, знал заметно больше своих камрадов, поэтому и адресован вопрос ему.
— Еврей он был, а не немец, — сплёвывает Фридрих.
Сержант-охранник, уловив слово «юде», фокусирует на них взгляд, полный подозрения. Камрады смолкают. Через пять минут Карл не выдерживает и жалуется.
— Три источника и три составные части марксизма-ленинизма. Никак не могу понять, как одно и тоже может быть источником и одновременно составной частью?
Поле, шурша стерниной под ногами, полого снижается. Идти становится веселее.
— Очень просто, — объясняет Фридрих, к ним прислушиваются остальные. — Не одно и то же, немного по-другому. Есть три теории — они источник марксизма-большевизма. А следствия и выводы из этих теорий составляют содержание марксизма.
— Данке, Фридрих, — благодарит Карл, — теперь всё понятно.
— Ненавижу их, — вдруг шепчет Фридрих. — Они нарочно над нами издеваются, заставляя зубрить марксисткую теорию.
— Это плен, — вздыхает Карл. Частично облегчённо вздыхает. Их казарма, бывший и переоборудованный коровник, уже в пределах видимости. Идти совсем немного.
Плен это не санаторий или курорт. Хорошо, что хоть кормят их прилично. Не так, как в родном вермахте, страна всё-таки отсталая. Об апельсинах даже не слышали, слово «сардины» не знают, одно слово варвары. Издеваются, это правда. Карл припоминает, как их охрана, немного выпив, — у кого-то день рождения был, — вытащили десяток «зальётчщиков», как они их назвали. Отделение несчастных заставили выучивать какую-то русскую песню. Учили так долго и упорно, что у Карла, который тогда нёс службу дневального и не мог спрятаться, пара строк в памяти будто выгравировалась. Ещё одна небольшая психическая травма, незаметная на фоне всего их унылого существования.
«Взвей-тес кастр-ами синыя ночьи! Мы — пийонэры, детьи рабочих!».
Дальше Карл не запомнил, очень старался не запоминать. Помогало то, что русские солдаты уже после этих строк, выведенных заунывными голосами «зальётщиков», начинали ржать, как табун взбудораженных лошадей. Один даже с табурьетки упал. Непостижимо идиотское у этих варваров чувство юмора.
Карл шёл сзади, поэтому не сразу понял, почему все вдруг ускорились. У их казармы-коровника кучкуется группа камрадов, оттуда идёт дымок, рядом какие-то вёдра, куча соломы…
О-о-о! Камрады под руководством местных суетятся вокруг приличных размеров свиной туши. Карла хлопает по плечу однополчанин Вальтер.
— Герр Егорьич подарил нам поросёнка. Хорошая свинья, под центнер весом, нам всем на три дня хватит.
Егорьич это оберхаупт, начальник здешних крестьян. Они его как-то по-другому называют, но это слово никто из них выговорить не может. Вальтер прав, хороший подарок. Изредка большевики балуют их курами и прочей птицей, но чаще они пробавлялись тушёнкой. Такой свеженинки, как сегодня, ещё не было. Что интересно, тушёнкой кормили немецкой, из фатерланда. В родном вермахте Карл морщил нос, когда вместе с другими её получал, приелась. Здесь же все её уплетали за милую душу. А ещё никому не нравился рыжаной хлеб, какой-то тёмный и с легким кисловатым привкусом. Недавно начали давать и белый, но понемногу и не регулярно. Белый хлеб почти такой же вкусный, как в Европе, тут же стал обменным товаром. Кому не хватало сигарет, менял их. Кто не курил, обменивал свой табачный пайёк на хлеб.
Настроение поднимается, подгоняемое пахучим дымом и ожиданием роскошного ужина. Дело спорится. Свинью закололи и опалили двое местных. Пара мужчин в возрасте. А затем камрады отодвинули русских бауэров в сторону и принялись за разделку сами. Карл восхитился сноровкой камрада Вальтера и не только он. Русские поволновались, но Вальтер вырезал желчный пузырь не хуже опытного хирурга и так же ловко вывалил из туши кишечник.
— Хальт! Хальт! Цурюк! — кричит вдруг Вальтер одному из мужичков, вознамерившемуся отволочь кишечник в сторону двух рядом усиленно машущих хвостами собак. Вальтер подзывает пару камрадов, те забирают требуху в сторону к тазику с водой.
Русские, переглянувшись, двигаются за ними. С любопытством наблюдают, как аккуратно кишки вычищаются, ополаскиваются, промываются до стерильной чистоты.
— Это вам зачем? Что вы с ними делать будете? — камрады русских понимают плохо, но тут переводчик не нужен.
— Гуд, гуд, вкусно… — на это бауэры опять переглядываются и пожимают плечами.
Подходит сержант-конвоир, о чём-то говорит с камрадами. Этот злой сержант неплохо знает язык.
— Начиняют их фаршем и колбасу делают. Пальчики оближешь. И просто пожарить можно, тоже ничего, — объясняет сержант бауэрам то, что Карл только что слышал на родном языке.
Ещё через час свинку разобрали на молекулы. Повизгивающим от нетерпения псам достались только копыта с короткими костными обрубами и так, обрезки по мелочи. И остатки морды, лишённой языка, мозгов и чуть не добела оскобленные кости.
Чешущие озадаченно затылки бауэры уходят, делясь по дороге впечатлениями.
7 часов вечера, ужин.
— Угощайтесь, камрады, — к компании друзей подходит Вальтер, неся в широкой тарелке дымящиеся и пахучие кусочки, плавающие в слое растопленного жира и жареного лука.
Каждому досталось и не понемножку, а изрядно сдобрив миску со шрапнелью. Почему-то именно так русские называют перловую кашу. И по наблюдениям Карла относятся к ней пренебрежительно. Он наблюдал перед ужином любопытную сценку.
Один из конвоиров подошёл к полевой кухне, — их, немецкой кухне, — и затребовал у кашевара пробу. Карл отметил крайнее изумление на его лице и прислушался, подобравшись поближе.
Повар удивился удивлению солдата.
— Гуд, гуд, это вкусно, — затем принялся объяснять, выслушав солдата. — Надо выдерживать в чистой воде пять часов, потом сливать воду и варить.
На лице солдата отражается понимание. Варвары, даже таких простых вещей не знают. Карл хмыкнул и пошёл к своим, подходила очередь к котлу. Вся компания располагается неподалёку. И выясняется, что не только Вальтер их может порадовать.
— Камрады, — к ним, разместившимся прямо на травке, подскакивает куда-то отходивший Фридрих, — не торопитесь всё съедать. Кто хочет отведать большевисткий шнапс?
Он весело подмигивает и вытаскивает из-за пазухи пол-лит-ру, так её местные бауэры зовут, с прозрачной жидкостью.
— Где взял? — удивился один Вальтер, остальные радостно загомонили.
— Каптенармус снабдил. За что? Твою долю ему загнал, — подмигивает Фридрих и заливается счастливым смехом. — Не хмурься! Фриц премировал лично тебя за успешную разделку поросёнка, но ты же поделишься с камрадами?
Фриц Хессель, их каптенармус, тот ещё выжига. Постоянно крутится около Егорьича, что-то выменивает, что-то выпрашивает и часто удачно.
— П-х-х-ва! — выпучивает глаза Курт, первым попробовавший местный шнапс. Борется с собой изо всех сил, что-то ему удаётся затолкать вовнутрь, но часть проливается наружу.
Вальтер подозрительно принюхивается к своему стакану, пробует на язык, морщится.
— Крепкая, градусов семьдесят. Разбавить надо…
— Дай сюда! — их конвойный сержант подобрался незаметно и прихватывает бутылку из рук Фридриха. Коротко прикладывается, отпивает, задумчиво гоняет жидкость по рту, и только после этого глотает. Камрады смотрят, выпучив глаза.
— Звиздишь, супостат, — говорит что-то непонятное сержант и поясняет, — градусов шестьдесят. Налей полстакана и сверху воды, для вас, слабаков, нормально будет. Наверное…
Сержант уходит, а потрясённые камрады долго смотрят вслед.
Перед отбоем в отсек, где уже валяется на «кровати» Карл, заходит Фридрих, падает на своё лежбище. Раньше хуже было, спали прямо на соломе, расстелив кусок брезента. Сейчас тем же брезентом обтянули соломенные маты, получился неплохой матрац. Спать, когда привыкнешь к постоянному хрусту, вполне можно. Всяко лучше, чем по окопам мыкаться.
Чуть позже, с помощью местных из чурбаков, досок и жердей «сообразили» кровати не кровати, но приличные лёжки. Карл удивился, когда узнал, но, оказывается, местные варвары тоже не привыкли просто на полу спать. Поэтому отнеслись к потребностям «супостатов» с пониманием.
Через неделю-другую их снабдили приличными подушками. На настоящем птичьем пуху. Правда, смешанном с опилками. Каптенармусу и ещё десятку человек, званием постарше, выделили не самопальные подушки. Местные поделились, что изумило не только Карла…
— Карл?
— Да, Фридрих.
— Как тебе в плену?
— По-разному. Сегодня неплохо, но завтра придёт герр майор… — на эти слова Карла его приятель издаёт стон.
— Согласись, что в плане удобств мы живём всё лучше. Кормят, не как в фатерланде, но от голода не страдаем. Работа посильная.
— Я всё думаю, Карл. Как так получилось, что мы в плен попали? — на Карла смотрят тоскливые глаза.
— На войне всякое бывает, — Карла охватывает философское настроение. — Генерал Павлов переиграл нашего Хайнца. Бывает…
— Мы будто в болоте тонем, — Фридрих шлёпает себя по шее, предавая казни надоедливого комара. — В тёплом болоте мирной жизни. Ловлю себя на мысли, что мне больше не хочется воевать.
Карл вздыхает. А зачем им воевать? Судя по уверенному виду их конвоиров, они отвоевались. Решает ответить.
— Фридрих, мы остались живы, а кому-то не повезло. И ещё не повезёт.
— Нас могут освободить наши…
— Не приведи господь, — Карл аж вздрагивает. — Если большевики не успеют нас вывезти, они нас просто расстреляют.
Карл напоминает приятелю, что было неделю назад. До этого несколько дней к ним приближалась канонада. Глаза многих камрадов стали светиться надеждой — наши близко. Ещё больше всех возбудила мощная и довольно близкая, километров за пятнадцать-двадцать, бомбёжка. Они опытные солдаты и сразу распознали родные юнкерсы по звуку от пролетевших рядом самолётов. Но выскочившие из «казармы» камрады вернулись обратно разочарованные. С помощью ухмыляющихся конвоиров. Позже пронеслась весть, которой многие не хотели верить. Юнкерсы бомбили генерала Хайнца. Большевики использовали трофейные самолёты. Не хотелось в это верить, но тот же Фридрих с мрачным видом подтвердил, что юнкерсы сопровождались русскими самолётами. Бипланы даже с большого расстояния ни с чем не перепутаешь. В люфтваффе таких нет.
Теперь Фридрих вздыхает. Через пять минут друзья затихают под шерстяными одеялами. В пододеяльниках, между прочим. Жизнь-то постоянно улучшается. Если бы еще не герр майор.
28 июля, понедельник, время 07:25.
Площадка рядом с «казармой» военнопленных, колхоз «Красный Октябрь».
Drum links, zwei, drei!
Drum links, zwei, drei!
Wo dein Platz, Genosse, ist!
Утренняя зарядка заканчивается ежедневным, кроме воскресенья, утренним издевательством. Это герр майор приказал, сволочь большевисткая. Их военнопленная рота дружно марширует под песню немецких коммунистов, утаптывая грунт до каменной твёрдости. Для Карла и многих других неожиданная новость, что у германских коммунистов, этих предателей нации, был свой марш.
Самый настоящий садист этот герр майор. Сначала заставил выучить, а затем петь хором. И не просто петь. Карл помнил, как плотный и крепкий, среднего роста герр майор с малиновыми петлицами с тремя красными «шпалами» буквально бесновался. Его помощник, молодой офицер с тремя красными кубиками объяснил причину.
— Это бодрая, энергичная песня. А вы поёте, как на похоронах…
А как иначе? Некоторые камрады потом жаловались, что их чуть не стошнило. Самому Карлу тоже было не по себе.
Как-то всё утряслось. Научились они петь громко, стараясь не задумываться о смысле. Фридрих попробовал поговорить с тем самым помощником, который велел называть себя старшим лейтенантом. Вернулся разочарованный.
— Он говорит, что Советский Союз Женевскую конвенцию не подписывал, а в Гаагской ничего не сказано по поводу уважения к религиозным и политическим воззрениям.
Настроение поднимает завтрак. Кормят их всё лучше и лучше. Неделю назад стали давать сливочное масло по утрам. Почему нет? Их же ребята помогали отремонтировать маслобойку и даже улучшить, в роте есть очень неплохие механики из ремонтного батальона.
И предстоящий рабочий день радовал Карла. Друг Фридрих сумел выпросить его себе в помощники в мастерскую при местной кузнице. Фридрих хоть сам не ремонтник, он служил заместителем командира пехотного штурмового отделения, но до войны работал на сталелитейном заводе и в слесарном деле знал толк. А сам он когда-то, ещё школьником, подрабатывал в автомастерской. Да многие из камрадов имеют опыт работы с железками. Германия — индустриальная страна.
Приём на работу прошёл мгновенно. Фридриху хватило одного ответа на его простой вопрос:
— Паять умеешь?
— Яволь! — такой опыт у Карла имелся.
До кузницы краем деревни, они проходили мимо огородов, их довёл один из конвойных автоматчиков. Весёлый парень отворяет неказистую дощатую дверцу и кричит внутрь.
— Михеич, принимай германский пролетариат!
— Михейтч, это кузнец. Он здесь главный, — поясняет Фридрих Карлу.
— Гутен таг, Михейтч, — здоровается с широкоплечим невысоким мужчиной с мощными руками Фридрих. Карл повторяет приветствие и сразу решает, что кузнец им не рад.
— Он с утра всегда такой, — поясняет Фридрих и добавляет, — да и не с утра тоже…
Конвойный уходит, Карл задумчиво провожает его взглядом. В окошко видно, как солдат удаляется.
— Он что, охранять нас не будет?
— Будет, — бросает Фридрих. — Вокруг деревни посты стоят. Не сбежишь, если надумал.
Да и куда бежать, если подумать. Ходили такие разговоры, когда к ним стала приближаться канонада. И быстро увяли, когда грохот пушек и разрывы авиабомб стал постепенно удаляться. Окончательно надежду погасил каптенармус Фриц, как самый информированный из них. Он обратил внимание камрадов на то, что канонада смещается на юго-восток очень медленно, иногда по сутки-двое грохочет с одного места.
— Что это значит, камрады? — вопрошал Фриц. — А то и значит, что русские каким-то образом лишили нашего Гудериана звания «быстроходный». Наши не наступают, а выгрызают землю у русских. Наверное, это даже хорошо. А то получится, как в прошлый раз.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил недовольно кто-то. Последний намёк многим был неприятен. Большая часть камрадов была из 18-ой дивизии панцерваффе. На данный момент дивизия уже была вычеркнута из числа действующих соединений вермахта, но об этом никто не знал.
— Очевидный факт, камрады, — Фриц слегка вскидывает вверх ладони. — Если наши ударят сюда, то русские, спокойно и не торопясь, уведут нас вглубь территории. И местное хозяйство эвакуируют, скотину точно угонят. Русские говорят, что Гудериан в самые удачные дни продвигается не больше, чем на пять километров.
Аргумент. Они, даже нагрузившись скарбом, легко сделают за сутки не меньше двадцати километров. А если машину или хотя бы телеги в помощь дадут, то и сорок будет по силам. И то, что канонада уходит в сторону от них, они сами слышат.
Работать Карлу понравилось. С фермы, которая летом находится в лесу, им принесли кучу дырявых железных вёдер. Не эмалированных, оцинкованных. Такие вёдра со временем всё-таки ржавеют, цинковое покрытие не вечное, и первым делом щели появляются в месте стыка дна и боковины.
— Это паять? — с сомнением оглядывает железную рухлядь Карл.
— Найн, — Фридрих приступает к работе, параллельно обучая приятеля. — Русская методика реанимации хлама.
Жесть одного ведра идёт на вырезание нового днища, чуть шире, чем диаметр дна. Хватает на два экземпляра. Лишние миллиметры загибаются вверх (или вниз, как посмотреть) под прямым углом. Уменьшенный таким образом диаметр уже должен точно соответствовать нижнему диаметру ведра.
— Или немножко больше, — Фридрих показывает ладонями расходящиеся направления, — чтобы внатяжку вбить. Смотри не перестарайся с допуском. Сильно широко сделаешь, всё поведёт, и ничего не добьёшься.
Вставлять новое дно надо не до конца, оставить полоску жести, которую надо загнуть вовнутрь и «обнять» «бортик» днища. Закончив первое изделие, Карл показывает его другу. Тот заставляет его сплющить получившийся шов, прибить его ко дну.
— Тогда точно не отвалится, — поясняет Фридрих.
Михейтч особого внимания на них не обращал, грохотал своими молотками, изредка привлекая на помощь Фридриха. Карл не вникал, что они там отковывали. Какие-то скобы, костыли…
Жестяные работы Карлу понравились. Начиная с третьего ведра, он работает, почти не задумываясь, и к концу дня кучу дырявых ведёр сменяет стопка отремонтированных. Когда они прибирались в кузне в конце дня, — Карл слегка потряхивал правой рукой, гудящей с непривычки, — к ним заглядывает Егоритч.
— Ого! — восхищается оберхаупт и говорит что-то непонятное, но по тону одобрительное. — Вы прямо стахановцы.
Он вознаграждает их пачкой русских папирос. Карл не курит, поэтому Фридрих забирает их себе.
— С меня сахар или белый хлеб, выменяю — отдам.
Ощущая приятную усталость, друзья возвращаются в казарму. Обед им привозили на телеге. Удивился Карл такому обслуживанию, а Фридрих посмеялся его удивлению.
— Всем развозят. Не принимай это за особую заботу. Собирать всех на обед в одно место — огромная потеря времени. Многие ведь работают за несколько километров от деревни. Легче им обед привезти, чем приводить или привозить в казарму.
Гляди-ка! Карл немного удивляется такой разумной постановке дела. Не всё русские делают через левую пятку.
Когда они приходят к казарме радостной вестью встречают их камрады. Герр майор сегодня не приедет. Не будет этого садиста и завтра. Карл вместе со всеми испытывает головокружительную эйфорию.
— Господи! — возводит очи к небу Фридрих. — Спасибо тебе за два счастливых дня.
Вокруг весёлый оживлённый гомон, в казарме почти никого нет, все на улице. Любуются солнечным вечером, сидят кружками, обсуждают новости. Счастья добавляет лень конвоиров. Так-то они должны погонять роту на вечерней прогулке, заставляя горланить ненавистный коммунистический марш. Ограничиваются построением, перекличкой и дружным выкриком «Гитлер капут!» и «Да здравствует Сталин!». И даже не ругают за недостаточную громкость.
Перед вечерним построением Фридрих приносит Карлу изрядный кусок рафинада. Жить можно и в плену.
Герр майор приехал только в среду.
4 августа, понедельник, время 09:30.
США, Вашингтон, Белый Дом.
— Давайте вы начнёте, Джордж, — президент решает начать с представителя военных. Все остальные, которых всего двое, Донован и Гопкинс, молча соглашаются.
Генерал Маршалл подходит к занавешенной крупной карте, одёргивает шторку.
— В целом можно решить, что начало войны для Германии складывается удачно, — генерал водит указкой по карте западных областей СССР, где обозначены линии фронта. — Немцы легко выбили русских из Литвы, — это одна из прибалтийских стран, — сильно продвинулись на Украине. Здесь на юге им удалось оккупировать до сорока процентов от всей территории Украины. Таким образом, группы армий «Север» и «Юг» достигли впечатляющего результата.
— Без сомнения, это можно считать успехом. Это и было бы успехом для Германии и катастрофой для России, если бы так же легко немцы взяли бы Белоруссию, — генерал обвёл указкой овальную область на карте. — Но группа армий «Центр» будто в скалу упёрлась.
— А что там произошло в Литве и Украине? — Рузвельт положил одну руку на свой любимый письменный стол и теперь вертит в руке авторучку. Они все сидят за столами и столиками, так удобнее манипулировать документами.
— На севере от Белоруссии в Литве, фронт русской армии обвалился почти мгновенно. На юге, Украине, русские войска, более многочисленные, чем в Литве и Белоруссии, ещё посопротивлялись несколько недель, но в итоге были разгромлены. Хотя и не совсем. Вмешался генерал Павлов, тот самый командующий в Белоруссии. Он подверг коммуникации группы «Юг» массированным бомбёжкам, оспорил у люфтваффе господство в воздухе и часть уже оккупированной территории вернул, — Маршалл обрисовал небольшой кусочек уже захваченной Украины. Затем указка поднялась выше.
— То же самое он сделал на севере. Отнял у немцев сравнительно небольшую территорию занятой ими Литвы. Тем самым он ясно дал понять немцам, что не собирается отсиживаться у себя в Белоруссии.
— Подытожьте, Джордж, — просит президент.
— Выводы мы делаем такие. Катастрофа, в которую могли попасть русские, не произошла. Напротив, немцы попали в сложное положение. Им надо либо быстро разгромить Павлова, либо организовать линию фронта очень сложной формы. К тому же она будет в два раза длиннее, чем на начало войны. У Германии большая армия, есть союзники, но вряд ли их генштаб планировал линию фронта такой грандиозной протяжённости.
— Какие потери понесли русские? — Рузвельт хочет прояснить обстановку до конца.
— Немцы в своих газетах утверждают, что не меньше полумиллиона…
— Врут, — негромко вставляет Гопкинс.
— Даже если не врут, — продолжает Маршалл, — этого мало. Продвижение войск остановлено. Немцы не могут наступать, оставляя в тылу миллионную группировку войск, вооружённую до зубов. Значит, Советы успеют провести мобилизацию и относительно быстро удвоят численность своих войск. До начала войны в регулярной русской армии служили пять с половиной миллионов человек…
Маршалл кивает на Гопкинса, многие данные, которыми он сейчас оперирует, в клювике принёс из Москвы именно Гарри.
— Пусть останется пять, Сталин мобилизует ещё столько же, и перед немцами встанет огромная русская армия, в два раза большая по численности. Причём не только в живой силе, самолётов и танков у русских тоже больше.
— Какова численность немецкой армии?
— Англичане говорят, что Гитлер выставил против России три с лишним миллиона солдат. Плюс румынская, венгерская и финская армии. Всего свыше четырёх миллионов.
— Русские могут позволить себе платить за каждого убитого немецкого солдата двумя своими, — задумчиво произносит Рузвельт.
— Сталин утверждает, что потери примерно один к полутора в пользу немцев*, — замечает Гопкинс.
— А у генерала Павлова?
— Точно неизвестно. По косвенным данным можно судить, что соотношение потерь личного состава… — Гарри явно цитирует, обычно он так не говорил, — у Павлова примерно два к одному в его пользу. Не меньше.
— По каким косвенным данным? — Рузвельт вникает в дело скрупулёзно.
— Санитарные потери Павлова около тридцати тысяч, при этом у него в плену пятнадцать тысяч немецких солдат и офицеров. Ещё примерно шесть тысяч они похоронили на своей территории, когда уничтожали вторгнувшиеся войска, — докладывает Гопкинс.
— Опыт последних войн показывает, что число раненых в два-три раза больше убитых, — добавляет Маршалл, — а число пленных при наступательных боях не более половины от количества убитых. Можно оценить безвозвратные потери немцев не менее пятидесяти тысяч человек. В боевых действиях против Павлова.
— Талантливый генерал, — роняет президент. — Итак, как вы спрогнозируете дальнейшее развитие событий, Джордж?
— Немцы попытаются уничтожить группировку Павлова и смять его фронт. Это может у них получится, но, несомненно, Павлов заставит их захлёбываться собственной кровью. В лучшем для немцев случае, после уничтожения войск Павлова, они выровняют фронт к зиме, но больше ничего сделать не успеют. Надо ещё учитывать климатические условия, мистер президент. В сентябре-октябре начинается сезон дождей, а дорог с твёрдым покрытием в России не так много. Тяжёлая техника увязнет.
— Сталин утверждает, что немцы не готовы воевать в зимних условиях, — вмешивается Гопкинс.
— Англичане подтверждают, — подкрепляет Донован.
— А за зиму Сталин укрепит свою армию, вооружит её, и она станет немцам совсем не по зубам, — резюмирует Рузвельт. — Война примет характер затяжной, а у России ресурсов больше.
— И станет ещё больше, — добавляет Рузвельт после паузы. — Мы им поможем. Гарри, ты что-нибудь добавишь? Коротко?
— Русские уверены в победе, — Гопкинс хотел встать, но президент делает запрещающий знак рукой. — Сталин и его люди спокойны и невозмутимы. Они утверждают, что Гитлер протянет не более полутора лет. Мобилизация в России идёт полным ходом, промышленность переведена на военное положение.
— Нам надо спешить, друзья мои! — заключает Рузвельт, слегка хлопая рукой по столу. — Иначе Россия расправится с Гитлером в одиночку. Гарри, форсируй переговоры по ленд-лизу с русскими. Мы дадим им всё, что они попросят.
— Билл, какие новости от наших островных друзей? — одна тема закончена, можно послушать Донована, а Гопкинса оставить на десерт. Хотя он главное сказал, но о мелочах тоже забывать никогда нельзя, — решает президент.
Примечание
Рузвельта все знают. Г.Гопкинс — его личный и ближайший помощник, недавно вернулся после встречи со Сталиным. Сталину он понравился. Донован — шеф информбюро, ставшим предтечей разведки США. До этого момента внешней разведки у США не было. Д.Маршалл — начальник штаба армии США, советник президента.
30 июля, среда, время 17:35.
Клуб колхоза «Красный Октябрь».
Один из непреложных и неприятных законов состоит в том, что счастливые дни когда-нибудь заканчиваются. Правда есть и обратная сторона: несчастная полоса тоже не бесконечна. Но сейчас они вступают в чёрную полоску. Не только Карл это ощущает, все чувствуют. Даже пронырливый помощник Фрица, Алекс Кунстман, монументально полный с круглым и постоянно доброжелательным лицом. Чистокровный ариец, судя по всему, кроме поведения, кое-какими особенностями напоминающего неистребимое еврейское племя.
Колонной по одному под привычным приглядом автоматчиков они входят в бревенчатый многооконный клуб. Вход под боковым приветливым фронтоном, через широкое крыльцо, больше напоминающее веранду. Место для регулярных вечеринок местной молодёжи.
Через пять минут вся рота рассажена по скамьям перед сценой. Лёгкий гул, который всегда сопровождает достаточно большое количество народа в одном месте, мгновенно меняется на глухую тишину, когда на сцену выходит герр майор со своим помощником и становится за трибуну.
Стихают все не просто так. Настроение у всех падает до точки замерзания, тут не до разговоров. Конвойные автоматчики, стоящие у стены, замолкают из чувства дисциплины. Вряд ли из солидарности. Это их сейчас начнут морально насиловать, конвойники же, как давно подозревает Карл, воспринимают эти собрания, как бесплатный концерт. Карлу кто-то рассказывал, что в средние века народ очень любил публичные казни преступников. И веселился, глядя, как отлетают головы и другие части тела и как смешно дрыгаются тела на виселице. Что-то такое проглядывало и в поведении русских солдат. Одно слово — варвары.
А работать-то как интересно! Они с Фридрихом и Михейтчем реанимировали подбитый танк Т-1. Им неплохой экземпляр приволокли, со стосильным мотором. Пробитую башню сняли, она вообще не нужна. Егоритч обещал автомобильное стекло найти и газосварку подвезти. Оберхаупт хочет сделать трактор, их русским очень не хватает.
Техническая задача увлекла Карла не на шутку, про Фридриха и говорить нечего. Он привлёк ещё Петера, худощавого невысокого светлорыжего парня, что служил механиком-водителем танка, чешского Pz.(38)t.
— Фрицы, Гансы и прочие Зигфриды, — герр майор начинает со стандартного приветствия, которое его помощник не переводит. И так всё понятно.
— Довожу до вашего сведения, что ваш доблестный трудовой батальон успешно борется за почётное право именоваться… — майор делает паузу, давая помощнику время перевести.
— Восьмым трудовым батальоном имени Розы Люксембург! — торжествующий возглас герр майор сопровождает жестом фокусника, показывая красный треугольник вершиной вниз.
Карл делает каменное лицо, народ перешёптывается, не все знают, что за баба такая, Люксембург. И он не знает. До Карла доносится «еврейка, коммунистка». Ш-шайсе!
— Удвойте усилия, чтобы победить в социалистическом соревновании среди трудовых пролетарских батальонов и этот вымпел и гордое звание будут ваши!
Герр майор немного ждёт и хмурится.
— Я что-то не понял… а где бурные аплодисменты, выражающие неподдельную радость?! — грозно вопрошает герр майор через свой рупор в лице оберст лейтенанта.
Вся рота тут же начинает бить в ладоши. Все знают, что будет, если герр майор впадёт в гнев. Куда там до него гестапо! Те по одному человеку наизнанку выворачивают, а этот за полчаса из всей роты половину крови выпивает. Упырь большевисткий!
— То-то же, — бурчит герр майор.
Время от времени Карлу чудится, что его помощник несколько вольно переводит своего начальника. Уж больно у него вид весёлый. Ехидные улыбочки конвойных привлекают внимание герра майора.
— А вы там чего веселитесь? — эти слова Карл понимает через раз, но общий смысл доходит. Вот следующие не очень.
— Материалы 18-ой партконференции ВКП(б) хорошо изучили? — герр майор, уже на радость камрадам, вперяет грозный взор в солдат. — Я проверю!
Весёлый вид конвойных как волной смывает.
— Отдельно добавлю, — продолжает герр майор. — Политотдел фронта, как в целом, партия и правительство, всегда сочетают моральное и материальное стимулирование. Победителей соцсоревнования премируют новым обмундированием… у нас много вашей фашисткой амуниции. Будет выдан дополнительный праздничный паёк. Готовится ещё одно решение. Возможно, оно будет принято, и вы первыми начнёте получать денежное довольствие советскими деньгами. И сможете их потратить в наших советских магазинах.
Камрады переглядываются. Всё-таки в самом гадком человеке или явлении, — лично Карл не знал, к какой категории отнести герра майора, — бывает что-то хорошее.
— Есть у меня для вас ещё один подарок, — с искренним восторгом говорит герр майор.
Вместе с остальными камрадами Карл каменеет в ожидании. Он с огромной тревогой улавливает в улыбке помощника герра майора какую-то особую глумливость. На последующих словах с трудом сдерживает стон.
— Наконец-то я достал «Капитал» Карла Маркса на немецком языке! — герр майор потрясает книгой и рявкает:
— Бурные аплодисменты где!
Старший лейтенант откровенно прыскает от смеха, но быстро справляется с собой. Конвойные дисциплинированно молчат, но лица у них почему-то делаются багровыми. Карла толкают в бок, и он присоединяет свои усилия к «бурным аплодисментам».
Из клуба все камрады выходят, слегка пошатываясь. После ужина их ждёт вечерняя прогулка. И герр майор потребует полной отдачи при исполнении тошнотворной коммунистической песни. Карл не знал, каково русским солдатам в немецком плену, но был уверен: так изощрённо над ними не издеваются. Проклятая азиатская изощрённость в пытках!
30 июля, среда, время 07:15.
Примерно 5 км строго к западу от оз. Свирь.
(Около 25 км к юго-западу от колхоза «Красный Октябрь»)
Из небольшой рощи на пологом пригорке выходит несколько человек в форме РККА. Перед ними в полукилометре небольшая речушка, которую только курица вброд не перейдёт. Все трое вооружены автоматами. Один из них, с тремя кубиками в петлицах, снабжён планшетом.
— Вот здесь и расположитесь, товарищи сержанты. Там и там, — старший лейтенант показывает рукой места, где, по его мнению, должны разместиться его подчинённые. — Пойдёмте, посмотрим поближе.
Троица идёт к речке, забирая вправо. Командир по дороге инструктирует.
— Ближе трёхсот метров к речке не располагаться. Надо дать противнику преодолеть её и скопиться на нашем берегу.
— А если нас обнаружат? — спрашивает сержант, который старший. Второй просто сержант. — Немцы могут разведку вперёд пустить.
— Могут, — соглашается командир. — И сапёров могут. Вам ничего не надо делать, вас прикроют. Если вас всё-таки обнаружат, открываете огонь по всему, что движется, и уходите.
— На колёсах? Или на своих двоих? — второй сержант не остаётся в стороне от разговора.
— Я тебе сейчас взыскание повешу, — строжает командир. — Планируешь ценную боевую технику бросить?
— Технику могут повредить, — не пугается сержант, спускаясь к воде и снимая сапоги.
— Ты куда? — спрашивает командир уже раздевающегося сержанта.
— Вы ж сами сказали, что где-то здесь брод. Проверю.
Сержант идёт по пояс вдоль берега и через тридцать метров ему становится по колено. Речка в этом месте разливалась до колоссальной ширины в десять метров. Становится понятно, где брод. Хотя и так можно заметить по коровьим следам, но проверка лишней не будет.
— Дно мягкое, илистое, — докладывает сержант, выжимая трусы и начиная одеваться, — техника может увязнуть.
— Они могут жердей или досок накидать, — командиры обязаны уметь думать за противника.
— А перед этим — соломы. И пойдут, аки посуху, — замечает старший сержант.
— Понятно, что пойдут именно здесь, — решает командир. — Но зря ты дальше не проверил, Егоров.
— Там русло сужается, товарищ старший лейтенант, — отмахивается сержант, напяливая гимнастёрку, — сразу можно сказать, что глубже. Если только искупаться…
Через полчаса, бродя вдоль берега, находят первое удобное место, заметив его издалека.
— Смотрите-ка, там вроде небольшая ложбинка.
Все трое идут в ту сторону.
— Хорошее место, — решает командир, — грунт отвозит не надо. Подкопаете, обровняете, замаскируете, и в трёх шагах вас не заметят.
Через полчаса в этом месте копались четверо во главе с сержантом, командиром зенитного расчёта. Под маскировочным куполом. Верхний слой грунта с травой бойцы срезают пластами и откладывают в сторону. В обнажившемся чернозёме вырывают коробку глубиной полтора метра. На такую глубину копать не надо, в чём и удобство. Ложбинка почти на метр ниже окружающего луга.
С тыльной стороны, противоположной от речки, делается пологий съезд.
— Может, не будем дорожку делать, товарищ сержант, — просит один из красноармейцев, как и все, поблёскивая капельками пота на голом торсе.
— Хочешь, чтобы тебя по следам обнаружили? Я в отличие от тебя хочу ещё пожить и кучу фрицев под дёрн уложить, — хмыкает сержант.
— Да встанет трава, ничего видно не будет, — горячится боец.
— Через пару суток, может, и встанет, — философствует сержант, — а через пару часов?
— Они что, через два часа подойдут? — боец переполняется скепсисом и кивает в западную сторону. — Далековато они ещё.
Судя по временами доносящейся канонаде до фронта действительно не меньше восьми-десяти километров.
— А разведка? — сержант кривится от недомыслия подчинённого. — Хороший ты наводчик, Знобин, но тупой. А про авиаразведку ты тоже ничего не слышал? По уму мы вообще-то ночью должны всё делать. Просто не успеваем и звук мотора ночью далеко слышен.
— Не топчи траву, охламон! — покрикивает сержант на всё того же Знобина. Всему этих рядовых надо учить. Притоптанную траву намётанный глаз тоже заметит. И всё, плакала вся маскировка.
Бойцы при участии сержанта, Никитин никакой работы не чурался и большого начальника из себя никогда не строил. Они начали делать «дорожку» к роще метров за восемьдесят, где стояла их ЗСУ на базе Т-26. Сержант время от времени перекладывал шест длиной на ширину колеи. На ширину гусениц, чуть больше, двумя полосами под гусеницы, они срезали дёрн и откладывали в сторону. Пройдя несколько метров, возвращались и клали его на место. Полностью дорожку освободят только перед самым заездом установки в «гнездо». Потом обложат её частично дёрном с травой, частично просто пучками травы на куске маскировочной сетки.
Они дошли до половины, когда их позвали на обед.
С аппетитом уминая борщ, один из бойцов задумчиво говорит:
— Работай я так же дома, меня бы давно в передовики записали и в партию приняли.
— Ага, — соглашается ехидно Злобин, — и медаль «За трудовую доблесть» на широкую грудь прикрутили. А ты откуда, Паш?
Паша Ковалёв, пожалуй, чуть покрупнее широкоплечего Злобина, невозмутимый флегматик, отвечает только после порции вкусного борща.
— Курские мы…
— Это вы мужики хватские, семеро одного не боитесь? — Злобин уже опустошает второе, которое сегодня, на радость бойцам, на вермишели, а не перловке.
— Это вятские. У нас соловьи на всю Русь знаменитые, — отвечает Паша, когда собеседник уже теряет интерес к теме.
Сержанта эти сцены веселят до упаду. Подчинённого, который любит подначивать сослуживцев, время от времени надо ставить на место. И за что ещё ценил сержант своего наводчика, тот был не обидчив.
— Всегда ты меня веселишь, Знобин, когда Ковалёва засмеять пробуешь. У тебя такое лицо глупое, когда он на твою шутку через полчаса отвечает. Ты-то давно сам забыл, о чём речь. Как в анекдоте.
— Каком? — тут же оживляются все и в особенности Злобин, который уже вытряхнул в рот ягодки от компота.
— Едет на телеге семья эстонцев, — начинает сержант. — Отец и два взрослых сына. Один парень глядит на небо и говорит: «Скоро дождь начнётся». Через полчаса второй сын отвечает: «Не, не начнётся». Ещё через полчаса отец делает замечание: «Не ссорьтесь, горячие эстонские парни».
Бойцы заливаются смехом, оба. Через пару минут к ним присоединяется Ковалёв. Весёлая парочка хохочет уже над ним.
— Паша, врёшь ты всё! — толкает его в плечо Знобин. — Из Эстонии ты, а не из Курска!
— Из Курска он из Курска, — заливается смехом сержант, — будь эстонцем, он бы через полчаса засмеялся…
Дав подчинённым двадцать минут отдыха после обеда, сержант снова гонит свою команду на земляные работы. После обеда хорошо бы сиесту организовать, как итальянцы. Или тихий час, как в пионерлагере, но здесь вам не тут, здесь — армия, к тому же в состоянии войны.
— Так что, вперёд и галопом, — заканчивает краткое внушение сержант. — Ведро пота заменяет пролитый в бою литр крови. Так наш генерал говорит.
К ужину доблестный зенитный расчёт заканчивает все работы. Зенитка в «гнезде» замаскирована, на дорожке восстановлен травяной покров, ни одна разведка не обнаружит, пока не наступит на пушку.
— Ты говоришь, работать тебе тяжело, — пеняет Знобину сержант, — а вот сейчас узнаешь, почём фунт настоящего лиха.
Все сидят в «гнезде» в небольшом закутке сзади под маскирочной сеткой, густо «украшенной» пучками травы. Вернее, лежат и полулежат на густом слое пахучей травы и веток. Не на голой же земле им спать. Сбоку в «гнезде» ближе к переду ниша для известных дел свойственных всем живым организмам. Почти автономный схрон они выстроили.
— Что за лихо? — настораживается Знобин.
— Теперь мы два дня будем сидеть тут, ждать и не высовываться…
— А горячие обеды?
— Переходим на сухой паёк, — сержант хлопает рукой по рюкзаку. Знобин морщится. Поесть он тоже любил.
— И на кой хрен это всё…
— Танкоопасное направление, — неожиданно быстро реагирует Ковалёв. Знобин, ошарашенный небывалой скоростью реакции товарища, глядит на него молча.
* Приукрасил товарищ Сталин. Реально вряд ли меньше, чем 2:1 в пользу немцев. Потери в Прибалтике — не менее 70 тысяч, на Украине — не менее 100 тысяч, плюс 30 тысяч у Павлова. Суммарно усилиями всех фронтов, — тысяч 60–70 на Западном фронте, 30–40 на остальных, — вермахт понёс санитарные потери примерно в 100 тысяч. Хотя Геббельс, конечно, врёт намного круче.
Окончание главы 2.