https://youtu.be/BkdGyj5BGAM — Киножурнал первых месяцев Великой Отечественной (Союзкиножурнал № 64, 1941 г.)
https://youtu.be/3auvLyLzWmE — Киножурнал 1941 год, выпуск № 66-67
23 августа, суббота, время 10:55.
Небо над Украиной. Усиленная эскадрилья Полесского авиацентра.
Алексей Кондратьев.
Правильно я сказал про капитана Митрохина, что он всё за нас решит. Он командир, у него голова большая, пусть и решает. Никто из нас не докумекал сам, как он собирается добраться до родной взлётки, когда в баках не больше половины горючки от потребной на такое расстояние.
Митрохин объяснил. После того, как приказал свернуть на запад, против ветра. В этом районе и на нашей высоте он достигал метров десяти в секунду…
— Нам хватит. Должно хватить, — поправляется капитан. — Идём против ветра, набираем высоту…
Он объясняет дальше, но особо его уже не слушаю. Всё понятно. За счёт встречного ветра мы даже на малых оборотах, хоть и медленно, но поднимемся. А дальше начнём покупать расстояние за высоту. По словам капитана, десять камэ высоты мы запросто разменяем на пятьдесят камэ расстояния.
Через тридцать минут полёта, на высоте восемь с половиной тысяч, мы отключаем движки и закладываем вираж на северо-восток. Ветер становится почти попутным. Галсами идём. Как моряки на парусниках в своё время. Винт на авторотацию, движки отключаем.
Летим и слушаем командира по пути. Вопросов-то много. Какого рожна мы не сели и не заправились в Одессе?
— Две причины, — рассказывает комэск. — Я не просто так туда летал. На моих глазах они ремонтировали взлётку. Не смогли её даже к нашему появлению приготовить. Это ещё ладно, сесть мы и на обычную дорогу можем. Но воронки от бомб показывают, что немцам известно расположение аэродрома. Мы шухеру навели, надо ждать контрудара. А как бомбардировщик может уничтожить истребитель? Элементарно. Разбомбить на земле.
Вон оно что!
— Если не готова взлётка — не готово ничего. По рации с ними связаться не смог, хотя частоты оговорили заранее. Горючка для нас могла найтись. А могла и не найтись. Боеприпасов точно нет, если только случайно завалялись. Они ведь пехотные, патрон для ШКАСа от обычного винтовочного не отличат.
— Короче, там в Одессе, всё под вопросом. Зато угроза реальная. Нам лучше оставшиеся пятьдесят-сто километров до своих пешком пройти.
Смотрю на карту, прикидываю расстояние. До самого близкого места, в районе Дубно, километров четыреста пятьдесят от Одессы. Топлива у нас на двести пятьдесят, не больше. Или на триста двадцать, если добить неснижаемый остаток в десять процентов. Выходит, планировать надо сто тридцать камэ или чуть меньше.
Хотя неправильно подсчитываю, мы же не по прямой идём. Но высчитывать лень, тут надо корпеть полчаса над столом. Одно знаю — половину остававшейся горючки мы истратили. А то и больше.
Лечу, вернее, планирую и вздыхаю. Вздыхаю и лечу. Столько целей пропускаем. Одних эшелонов видел пару штук только прямо под нами. Чувствую даже с высоты, как там фрицы волнуются и боятся. Живите пока, фашисты проклятые.
Что-то меня ещё подспудно беспокоит. Вроде всё хорошо, но какая-то заноза в мозгу сидит.
Полчаса спустя. Двадцать километров юго-западнее Житомира.
Садимся прямо на грунтовку в поле. Вроде ровная и нас там ждёт пара бензовозов, другая техника. Пара грузовиков и танк. Немного напрягает, что немецкий, но комэск уверенно идёт на посадку, и форма у окружающих военных наша. Мы, те, у кого ещё тарахтят моторы, доедающие последние капли топлива, кружим вокруг на высоте до километра.
Надо спешить. Ничего опасного не замечаем, но ситуация может измениться в любой момент. Комэск благополучно садится, его аппарат тут же сгоняют с дороги в поле, подъезжает бензовоз, вокруг суетятся люди. Окончательно успокаиваюсь. Это наши техники, распознаю привычную суету, когда заряжают пулемёты.
Когда садится третий, мой мотор начинает чихать. Запрашиваю разрешение на посадку, выясняется, что нас таких четверо. Вот так, так теснясь и толкаясь, заполняем постепенно обе стороны дороги. Когда сажусь, меня очень успокаивает тот факт, что комэск уже взлетает. Разгоняясь прямо по ржаному полю. Местные селяне будут недовольны, зато мы теперь с прикрытием.
Когда садимся на родную взлётку, выскакивает на поверхность ночная идея, которую уже не чаял вспомнить. Воздушный бой помог. Заметил тогда, как шарахаются от эрэсов юнкерсы. Кто-то шмальнул по ним, но комэск сразу стал орать в эфире. Пообещал засунуть ракету кое-кому кое-куда. Начальственный гнев понятен. В воздушном бою эрэсы малоэффективны, хорошо если из пары десятков хоть одна ракета попадёт. А вот по наземным целям, да групповым, самая вкуснятина.
Так вот, предсказать, куда вильнёт крылатый фриц, невозможно. Наобум приходится упреждение брать. Но если мессер выскакивает на свою любимую горку, то у него только две возможности для ухода. Вильнуть влево или вправо. Вниз не может, для этого надо сначала зависнуть, зафиксировать высоту. Долго. Вверх он и так идёт. И если перекрыть ему уход влево, то можно смело брать поправку прицела вправо. Никакой угадайки, именно туда он и метнётся.
Как закрыть одно из направлений? Эрэсом. Видел, как они от них шарахаются. Юнкерсы, правда, ну и что? Лётчики на мессерах из другого теста сделаны что ли?
17 августа, воскресенье, время 23:30.
Северный выступ Лаворишкесского (вокруг Вильнюса) леса.
Старший лейтенант Никоненко.
Старшего сержанта Нефёдова со вторым взводом отправил на северо-восток краем Лабанорского урочища. Пришлось разделиться. Как-то чересчур густо тут войска стоят, трудно всей ротой пройти. Всего у меня восемьдесят штыков, два взвода, у каждой радист с радиостанцией, так что связь держим.
Штаб озадачил меня поиском немецких аэродромов. Сегодня заметил, как над лесом снижаются, явно готовясь к посадке, юнкерсы. Отметил место на карте, направление и примерную высоту. Теперь ждём троицу пластунов. Сами сидим в небольшом овражке в полукилометре от края леса.
Блядский высер! — как любит говаривать наш генерал. Слышны автоматные и винтовочные выстрелы. Берусь за бинокль, хоть и темень, но от месяца какой-то свет есть, а вот и вспышки выстрелов. И это не мои стреляют, выстрелы в нашу сторону.
— Огонь никому не открывать! Дима! — рукой показываю снайперу, где занять позицию. Справа от меня.
Дима, до того незаметный даже вблизи в своём маскхалате, взбирается по склону. С лёгким шуршанием скатываются вниз комочки земли.
— Смотри наших не задень, — только сейчас на краю восприятия улавливаю какое-то движение.
Надеюсь, не зацепит. Если видны вспышки выстрелов, значит, это чужой, и никто обзор не перекрывает. Один за другим снайпер делает несколько выстрелов и отползает в сторону. Научились? Только хотел открыть рот для отдачи команды сменить позицию!
Через несколько минут в овраг сваливаются все трое. Один ранен, его держат под руки. Раненого тут же сдают санинструктору.
— Не пробьёмся, командир, — убеждает старший разведгруппы, ефрейтор Степан Махонин. — Весь край леса — сплошные посты на расстоянии чуть ли не вытянутой руки…
— Прямо весь?
— Ну… мы метров двести оползали, везде одно и то же. Влезли глубже… мама дорогая, там фрицев, как на вокзале.
В голове брякает звоночек, ладно, это потом.
— Один чуть не обоссал меня, буквально в метре приладился. Думали, гадали, как незаметно языка взять… не, глухо всё.
Через полчаса, соорудив носилки для раненого, уходим. Лесом бы лучше, но не тогда, когда там дойчей больше, чем деревьев. И несмотря на то, что уходим вроде бы открытыми участками, без маскирующих укрытий редко остаёмся. Где небольшая рощица, где ложбинка, вокруг речек, ручьёв и озёр обязательно деревья или хотя бы кусты. Так последнее время и живём. Днём спим, отдыхаем и наблюдаем, а ночью у нас марш-броски.
18 августа, понедельник, время 07:05.
Разведвзвод, старший лейтенант Никоненко. Восемь километров западнее от предыдущего места.
— Командир, — подходит радист, — штаб требует доклада.
— Сам знаешь, нечего им докладывать. Задание пока не выполнено, — морщусь с досады.
— Всё равно требуют. Хоть что-то…
Досада отступает, когда вспоминаю вчерашний доклад. Край леса — неплохая мишень для авианалёта. Скопление живой силы, можно разбомбить, можно пожечь. Разбавить можно и другими сведениями…
— Садись, пиши, — на мои слова радист лучится радостью, видать, достали его.
— Координаты… — диктую координаты, но не настоящие, у нас карты хитро перековерканы. — замечена высокая концентрация пехоты.
Перечисляю вчерашнее расположение и сегодняшние наблюдения. Есть скрытые позициивне леса.
— Замечены юнкерсы, идущие со снижением в направлении… — признаю, был не прав. Это может помочь. Аэродром где-то там.
О своём впечатлении, что Вильнюсское урочище нашпиговано войсками, умалчиваю. Догадки не для официального доклада. Упоминаю, что скрытный проход в расположение немецких частей не возможен и запрашиваю силовой. Если разрешат, то вызову второй взвод, и пройдёмся вместе огнём и мечом. До аэродрома, наверное, не дойдём, зато повеселимся и языков наберём кучу.
Судя по наблюдениям, здесь такая же ерунда, как и на прошлом месте. И даже хуже, к лесу уже не подойдёшь. Дойчи закрыли огромную территорию, никак не влезешь. Не, влезть можно всегда, только долго не протянешь.
Боец приносит завтрак. Или надо назвать его ужином, с нашим-то расписанием?: Вдыхаю пахучий парок. Три дня назад наткнулись на выводок кабанов. Зверь сторожкий, незаметно подойти можно, но только не нескольким десяткам человек. Но тут над головами гудели самолёты, забили слабый шум от передвижения. И стадо рвануло как раз в нашу сторону. Одного бойца почти сшибли с ног, зато остальные не растерялись и наглого кабанчика истыкали стрелами. Незаменимая вещь арбалет. Как мы раньше без него обходились, не понимаю.
Короче, мы сейчас доедаем свеженинку. Коптить только запретил, так что сняли шкуру, хотя со свиньями так по-свински обычно не поступают. Что делать, демаскироваться нельзя.
— Немного попахивает, — принюхиваюсь к ячневой каше.
— Есть можно, — не соглашается снайпер Дима, примостившийся рядом.
Можно, конечно. Всё равно вкусно, кабанчик молодой ещё, не успел мужским духом насквозь пропитаться. Выкладывать ведь заранее для нас его никто не будет. Не повезло самку завалить, так что ж теперь сделаешь. Только поперчить.
У Димы позывной Вьюн. Не такой уж он и тощий, но когда первый раз увидел его ползущим, — чисто змея, — так и обозвал. На гражданке этот тамбовский паренёк охотой увлекался, — активно участвовал в разделке кабанчика, — так что стрелять и подкрадываться его почти не пришлось учить. Это не я, которого с автомеханического техникума выдернули.
Туго нонче дело идёт. Вот раньше был полный блезир, немец непуганый, хоть голыми руками бери. И брали. Сейчас сторожкий стал, не хуже тех же кабанов. И всё равно мне нравится. Не выношу тупых командиров, а они далеко не все умные. Лично нам повезло, могу нахрен послать любого, подчиняемся напрямую Анисимову, а тот мужик дельный.
Со школы такая хрень. Не понравится учитель, всё, начинаются сложности. Не могу себя удержать, чтобы не подъелдыкнуть. Ну, и начинается. Так-то хорошо учился, но троек мне в аттестат навтыкали аж четыре штуки.
А за линией фронта сама собой исполняется одна часть древней солдатской посконной мечты. Подальше от начальства. За вторую часть, — поближе к кухне, — ответственными назначены дойчи. Надо только уметь с них спросить. И стрясти. А мы — умеем. Так что все мы уже и французкие коньяки попробовали и шоколадом с сардинами нас не удивишь. А как же? С такими приятными мыслями намазываю на кусок хлеба кусочек масла. Немецкого, между прочим. Или Провансальского, нам по херу…
Пора на боковую, но заглядываюсь в бинокль на сценку. К пасущему на лугу коров мужичку в широкополой шляпе подходят трое дойчей. Если коротко, то забирают одну тёлку. Грабёж? Не похоже. Мужичок сильно довольным не выглядит, но фрицы что-то ему дают. Вроде как деньги. Когда дойчи угоняют тёлку, мужичок чешет затылок, а затем угоняет стадо из оставшихся семи коров подальше. С местными надо быть осторожнее, — думаю про себя. Как-то мирно они с дойчами общаются. И слышал ещё, что Вильнюс они немцам сами на блюдечке преподнесли.
— Если его в селе наняли, то хозяйка будет ругаться, — замечает Дима, лежащий рядом.
— Темнота-а! — возражает другой боец. — Это с хутора скотина, там одной семьёй живут. Не обеднеют с одной тёлки.
Ну, да. Это ж Прибалтика, они коллективизацию просаботировали. Колхозы есть… наверное, но в основном так, кулаки и подкулачники*.
А как мне всё-таки к аэродромам выйти?
18 августа, понедельник, время 16:50.
Разведвзвод, старший лейтенант Никоненко. Семь километров к северу от городка Ширвинтос.
— Егор убит, — роняет на ходу пробегающий мимо боец. В мозгу перещёлкивает, потом буду собой гордиться по праву, а пока…
Лицо перекашивает от вспышки злобы, вцепляюсь левой рукой в глотку сидящему прямо на земле фельдфебелю.
— Я тебе сейчас глаза прямо пальцами выковыряю, падаль, — шиплю ему в лицо с непередаваемой яростью. — Тебе лучше не знать, через что я с этим убитым вами парнем прошёл. Я тебя собственными кишками удавлю…
Слегка преувеличиваю. Такого ещё не делал, и пробовать не хочется. Но если придётся…
Пользуюсь моментом. Мелькает в глазах пленного какая-то неуступчивость. А у меня, между прочим, лучшего друга убили, у-у-у, гнида! Кладу его на землю ударом кулака в лоб, продолжаю сдавливать горло брыкающегося фрица. Мне надо дожать его до момента паники, смывающей из сознания всё. Чувство долга, спесь юберменша, храбрость и прочую мужественность. Так, вроде припёрло? Вытаскиваю нож.
— Ну, что? Говорить будешь или начнём тебе глазки выдавливать?
— Гут, гут, герр…
— Команданте. Будешь говорить? — пока задумчиво вожу ножом ему по лицу, тот торопливо соглашается, «я, я…». С видимым усилием отнимаю нож, мне хочется распотрошить его на месте. Это легко прочитать на моём лице. Он и читает, своими какими-то белёсыми глазками и всем округлым, как у ваньки-встаньки, телом.
Подзываю сержанта Кузнецова. Кратко инструктирую и отхожу. Этому нас тоже учили. Один должен быть злым, второй добрым. Игра на контрасте.
Суета вокруг стихает. Позаимствованные у немцев два грузовика отгоняются в рощицу рядышком, трупы наряда жандармов уволакиваются и быстро прикапываются. Покойнички уже в одном белье, а у трёх мотоциклов уже расположился почти та же самая патрульная группа. Кто-то ещё приводит себя в порядок, но в целом картинка мирная. Остальные тоже уходят в тину.
Полдня убили на этот пост фельджандармерии. Всё-таки решил их взять, ничего другого придумать не могу. Мне надо решить две взаимоисключающие задачи: добыть сведения и не дать немцам заподозрить, что я их добыл. Не знаю, как это сделать, агентурной работой никогда не занимался. Может, стоит начать?
Затратили на семь человек полдня и одного бойца. Махонин второй раз ошибается, но не осуждаю. За одного битого у нас трёх небитых дают. Специфика. И вообще, не бывает серьёзных выходов без потерь. У нас и сейчас пятеро новеньких, первый раз за линией фронта. Хочу сделать из него сержанта и замкомвзвода. А там, глядишь, и в командиры выбьется. Операцию по захвату поста жандармерии в целом провёл успешно. Кто мог предположить, что немцы скрытную пулемётную точку организуют. Вторую, чёрт побери! С другой стороны. Одну-то сняли быстро и чисто.
Могли и обойти этот пост, но уж больно удачно пара машин попалась. В сторону фронта едут густо, обратно чуть менее густо, и пустые. Вечером поток стихает. Вот припозднившихся мы и взяли. Мои ребята научены снимать водителей, не разбивая пулями стёкла. Подъехать на машинах к посту и расстрелять не ждущих подвоха фрицев тоже не трудно. Километр туда и обратно дойчей не видно.
Кузнецов для начала раздевает фельдфебеля. Кстати, это тоже сильно убавляет уверенность. Раздевает и напяливает на себя, теперь он старший наряда фельджандармерии. Ухожу в рощицу к своим. Кое-что надо обдумать.
Обдумать получается только после доклада Кузнецова. Через полчаса. А до того вдруг вспомнил одноклассницу Лильку, весёлую хохотунью с завидным таким передком. И задком, что уж тут…
Как-то робко вокруг неё кружил подростком. Сейчас чувствую, всё сложится. С высоты прожитого и пережитого ясно понимаю, что глядела девушка на меня с интересом. Для начала больше ничего не надо, а через пару дней… ладно, через пару недель на сеновал или в другое укромное место утащу. Никаких сомнений. Если вышла замуж, уехала или потеряла интерес, не страшно, девчонок вокруг огромные толпы. И некоторые из них потрясающие…
— Про аэродромы он не знает… — рассказывает Кузнецов.
— Со вторым, который ранен, показания сверил? — объясняю расклад. Хитростей в наших делах до горла. Например, мимоходом кто-то «невзначай» проговаривается, что все остальные убиты. Не надо оберфельфебелю знать, что какой-то унтер-фельдфебель тоже жив и весело лопочет на родном нижнесаксонском диалекте.
— Хоть что-то он про них должен знать. Может, видел, а то и знает, где живут и отдыхают лётчики в ближайшем городке. Или попадались солдаты люфтваффе на дорогах. Самолёты иногда над головой летают, пусть рассказывает, где, когда и куда…
Ловля скользкой рыбёшки голыми руками в мутной воде, вот что это такое. Соврать ему, как два пальца обмочить, а проверить возможностей мало. Ладно, наше дело — первичный допрос. И данные о том, что пост должен сниматься и переезжать севернее, меня вдохновляют. Выходит у нас есть время. Немного, но есть. А дальше начнётся бардак и веселье. Взяв этот пост, мы вышли на свет. Скоро, совсем скоро, дойчи поймут, что в этом районе орудует разведгруппа, и нас начнут искать.
— Давай, — сказал не голосом, а взглядом, под тяжестью которого Кирилл, со спортивным разлётом плеч парень, один из молодых, не особо ловко и сноровисто, но быстро, втыкает узкий стилет.
У стоящего передо мной оберфельдфебеля будто вытаскивают из тела стержень. Валится на землю мешком, слегка дёргает ногами и затихает. Позеленевший Кирилл отворачивается и склоняется к земле, издавая характерные звуки. Аккуратно вытаскиваю стилет из уха упокоившегося фрица, — забавно, что именно так его и звали, — вытираю об исподнюю рубашку.
Морщусь. Сильно морщусь. Очень сильно морщусь. Не от вида крови и трупа. Замечаю выползшую на воротник вошь. С-сука! Придётся кому-то сегодня варить в котле обмундирование и бельё. Другого надёжного способа в полевых условиях не знаю.
— Парни, — подзываю двух бойцов, — прикопайте это…
Кирилл стоит уже на четвереньках, пугая страшными звуками какого-то муравья на земле. Присматриваюсь. И-э-х, молодёжь…
Рывком за шиворот воздеваю салагу на ноги, волоку в сторону. Придётся в чувство приводить.
— Прополощи рот! Сплюнь! Ещё раз прополощи! — после санитарных процедур протягиваю фляжку, взятую от подоспевшего Димы. Мой снайпер выполняет заодно функции ординарца. От глотка водки глаза у парня сбегаются в кучу, но так ему лучше. Почти силой вливаю в него граммов сто. Поручаю его ещё одному бойцу с наказом уложить спать и не беспокоить.
Спать ложатся все, кроме дежурной смены, которая заодно изображает из себя немецкую фельджандармерию.
Старшего жандарма по имени Фриц решил прихлопнуть из-за нескольких причин. Отправить за линию фронта могу только двоих. Одного, плюс мой раненый. Трое влезают с трудом, обычно таким способом убитых отправляем. Второй, младший жандарм, к моему лёгкому удивлению, оказался не менее осведомлённым и намного более разговорчивым. «Уговаривать», как старшего его не пришлось. Тараторил так, что записывать не успевали. Важное обстоятельство. Когда допрашиваемый не обдумывает ответов, есть надежда, что не врёт. Просто времени нет, чтобы сочинить какую-нибудь лапшу.
23 августа, суббота, время 12:55.
Белосток, ж/д путь за чертой города.
Бронепоезд «Гермес», мобильный штаб генерала Павлова
— Я тут заметил, Константин Дмитриевич, несколько раз ездящие туда-сюда танки. Пустопорожние грузовики. Какого хера?
Голубев смотрит слегка удивлённо. Расшифровываю:
— Я накачиваю топливом твою армию не для того, чтобы твои люди, не зная горя, гоняли на грузовиках за сигаретами в магазин или развозя по частям почту и всякую мелочь. Если срочно, то мотоциклом или на лошади. Какой-нибудь мешок может и всадник привезти. У тебя целая кавдивизия тут прохлаждается.
Голубев производит впечатление спокойного и надёжного человека. Такой он и есть, если не ошибаюсь. Но, бывает, надо действовать быстро и тогда не знаю, справится ли.
Веточкой лениво похлёстываю по кустику крапивы, берущей насыпь приступом. Мой бронепоезд готовится к отъезду не спеша. Поодаль у вагонов хлопочет несколько бойцов. Воду зачем-то таскают из ближайшего озерца. За два часа не могли запастись? А, это командиры решили вагоны освежить помывкой полов. Жарко.
— ГСМ у нас в жутком дефиците, Дмитрич, я скоро Героя буду присваивать за одну угнанную у немцев цистерну, а ты тут пануешь. Я тебе так скажу: когда из-за нехватки топлива твои танки не смогут наступать, головой за это ответишь. Ну, если не головой, то генеральским статусом точно. Станешь первым полковником в РККА, который командует армией. Это если на корпус тебя не сдвину.
— Режим жёсткой экономии, хорошо меня понял, генерал? — наконец-то пробирает, Голубев слегка ёжится. — Это не касается боевых задач, разумеется. Авиаразведки, например. Или доставки твоей генеральской задницы в часть для инспекции.
— А как же танкистов учить? — в глазах генерала беспомощность.
— А как Рычагов лётчиков учит? Не знаешь?! — поражаюсь неосведомлённости подчинённого. Придётся объяснять.
— Товарищ генерал! — подбегает Саша. — Когда отправление?
— Через десять минут, — надеюсь, мне столько времени хватит, адъютант убегает к паровозу.
— Дмитрич, из какой-нибудь в ноль убитой машины делаете тренажёр. Вообще-то, целый учебный класс надо сделать. Хотя бы из пяти машин в каждой дивизии. Принцип дубовый. Инструктор даёт команду на движение, «Вправо на столько-то градусов», «Влево», «Назад», «Вперёд», «Полный ход» и так далее. А водитель дёргает рычаги, доводя свои навыки до полного автоматизма. Затем задания надо усложнять. Реальное вождение тоже надо устроить, но уже как экзамен. После этого обновлять навыки периодически. Пусть тренируются на скорость делать ремонт самых частых поломок, типа разорванной гусеницы. В бою такое постоянно будет. Для наводчиков тем же самым по тому же месту…
Мы проходим ещё раз туда-сюда вдоль штабного вагона.
— Застоялись мы, Дмитрий Григорич, — вздыхает Голубев.
— Прекрати! Почти вся твоя армия уже состоит из обстрелянных частей, — мой голос снова строжает. — И не должен никто отдыхать! Если нет боёв, то все бойцы и командиры должны учиться. Непрерывно. Циркуляры вам штаб для чего присылает? Для воскресного чтения? Учиться должны все и всё время, а не просто команду идти в бой ждать!
Паровоз подаёт короткий свисток, запрыгиваю на подножку.
— И всё-таки, Дмитрий Григорич, когда уже воевать начнём? Может нас надо к Минску перебросить?
— Ты простой вещи не понимаешь. Чем дольше ты стоишь, тем лучше у нас дела. Если в сентябре в бой пойдёшь, то считай, войну мы выиграли. Думаю, через недельку-полторы двинешься. И учти!
Голос усиливаю. Бронепоезд начинает движение, но пока Голубев шагом не отстаёт.
— Немцы — твои главные экзаменаторы! И как бы ты ни старался, они всё равно тебе наваляют. Вопрос только, как сильно. Или слегка потреплют или основательно кровь пустят. По результатам станешь либо полковником, либо генерал-лейтенантом.
Ну, или генерал-майором останешься, — добавляю про себя, заходя в раскалённый вагон.
23 августа, суббота, время 18:30.
КП 13-й армии, 8 километров западнее Молодечно.
Блиндаж у Никитина ещё более оборудованный и защищённый, чем раньше. Дугой, с надёжными переборками, которые не всякий снаряд повалит. И узел связи отдельно, за полсотни метров, да ещё дублированный. Одобряю.
— Ты чего такой смурной, Семёныч? — отрываюсь от стереотрубы. Никитин опускает мощный бинокль. Мой. Махнулись оптикой на время.
— Надоело отступать, Григорыч… — бурчит генерал. Его свита смотрит на него сочувственно и с опаской. Мне это нравится, только смех разбирает.
— Я тебе сколько раз объяснял, ты не отступаешь, ты выполняешь сложный и ответственный манёвр. И хорошо выполняешь. Я доволен.
Лица окружающих нас командиров, и немного у Никитина, светлеют. Мне есть от чего быть довольным. Никитин снова отступил, отдав фрицам очередные четверть километра. Но заплатили они по высшей ставке.
Никитин буквально вцепился в мою идею, что я ему как-то подал и реализовал её на ять. Когда немцы подходили на расстояние броска гранаты, их выкосили почти всех одним махом. Они же идут, хоть и неровной, но линией, а за полсотни метров до позиций заранее установили мины. Хитромудрым способом. Подрыв централизованно сразу всех электродетонатором. Сапёры реализовали мою идею с выдумкой. Мина, — использовали 120-мм миномётные, — взрывалась не сразу, а сначала подскакивала на полметра-метр вверх.
120-мм мина работает с жуткой результативностью. Двадцать пять метров — радиус полного поражения, пятьдесят метров — все ростовые цели. А тут она ещё на высоте взрывается. Десяток мин одновременно и немецкую роту, как корова языком слизнула. Ой, что после этого началось!
Спросил по ходу дела, как они так измудрились? Я-то предлагал просто снаряды вкопать, это совсем легко, техникой этого дела владеют на моём фронте почти все. Даже связисты.
Объяснили. У мины контактный взрыватель ударного действия. Ударилась о землю — сработала. Они вешают шапочку на нос мины, зацепленный проводами, верёвками, чем попало. За грунт. Главный цимес в том, что когда мина подпрыгивает, провода натягиваются, шапочка из жести давит на кончик мины и взрыватель срабатывает.
Почему мина взлетает? Да по тому же принципу, что из трубы миномёта. Только вместо ствола круглая ямка глубиной полметра. Есть и сложности. Ямку надо травой или соломой маскировать. Грунтом нельзя, мина от уплотнённого слоя земли при движении вверх тоже может сработать. От прикрывающего ямку куска дощечки тоже. В принципе, не страшно. Взрыв всё равно будет, только поражающего эффекта меньше. Но три-четыре килограмма легкоусваиваемой взрывчатки в любом случае серьёзно. Не убьёт, так с ног свалит и контузией наградит.
— Сколько у вас там людей? — спросил в пространство и тут же получил ответ, что взвод. Как уже принято. Дежурный взвод вместо роты.
— Убирайте их оттуда, — так-то вмешиваться нельзя, но подам это под соусом разработки и опробывания новых тактических приёмов.
Убрали взвод технично. Рвануло несколько дымовых мин, и взвод по-быстрому сделал ноги. Пока фрицы переваривали случившийся афронт. Успели! И вот после этого началось! Обозлившиеся фрицы обрушили на позиции, уже пустые, тайфун огня. По моему настоянию, наши артиллеристы начали контрбатарейную борьбу с максимальной осторожностью. Мы уже знаем, что они по звуку выстрелов вычисляют наши артпозиции. Но при таком своём же сумасшедшем обстреле скорее оглохнут, чем что-то услышат.
Зато попёрли танки, которые фрицы с некоторых очень берегут. Тоже не проблема, прилетели противные до ужаса для фрицев чайки, фрицы подтянули мессеры, мы Миги и Яки. Фрицы прислали ещё мессеров. Веселья полные штаны для всех. Три танка остались на нейтралке, два уползли назад. Два мессера рухнули на землю, ещё два ушли со снижением, зацепили, но не смертельно. Наши потери пять самолётов, но безнадёжно в землю воткнулась одна чайка. Ещё одна чайка села поблизости, два Мига и Як упали, но лётчики сумели выпрыгнуть.
— А чего наши немецких асов на парашютах не добивают? — все словно язык проглотили, никто не отвечает.
— Григорыч… — замялся Никитин, когда я оторвался от трубы, — наши лётчики отказываются в беззащитных стрелять.
— Ух, ты! А твои зенитчики тоже в благородных графов играют? — не злюсь, просто интересуюсь, но Никитин подрывается к телефону. И начинает орать.
С удовлетворением прислушиваюсь. Оглядываю остальных.
— Тоже считаете меня подлым гадом?
Негромко галдят, что де, нет, как вы могли подумать, товарищ генерал армии… ну-ну, а глазки прячут. Ты гляди-ка! Дворян вычистили, а они снова народились. Земля у нас что ли такая? Климат для них благоприятственный? Белая кость, блядский высер!
— Дурни вы все! Немецкие лётчики это шваль и бандиты, которых надо уничтожать любыми способами. Вы знаете, что они любят охотиться за санитарными поездами и гражданским транспортом? — а в глазах-то уже недоверие. Понятно, почему. У нас-то такого нет.
— На нашем фронте такого не бывает по простой причине. Санитарные поезда мы крестами не обозначаем и всегда снабжаем зенитными платформами. Иногда маскируем под бронепоезда. Мы их отучили, понимаете? Вы просто не в курсе…
Рассказываю случаи, когда наши бронепоезда маскировались под санитарные, рисовали сверху белые кресты, а затем сбивали легковерных тварей, пытающихся развлечься за счёт «беззащитной» цели.
— Понимаете? Зато сейчас, как только увидят белые кресты на вагонах, тут же улепётывают. Отсюда вывод. Но сначала вас спрошу, какой?
Никто не догадался, только у Никитина что-то мелькнуло в глазах. Но, видать, не сумел поймать идею за хвост.
— Если есть у фашистов возможность безнаказанно кого-то расстрелять, они это сделают. Не важно, кто это. Санитарный поезд, отдельная санитарка, лётчик на парашюте. Поэтому на этом можно выстраивать какие-то ловушки. Например, зенитную батарею замаскировать под медсанбат, понимаете? Ну, или рядом расположить. Скрытно.
Как всё стихает, Никитин меня провожает.
— Григорыч, когда уже мы перестанем отступать? Да я всё понимаю… — сдаёт назад, когда я завожу глаза к небу.
— У тебя и так потери… сколько за последнее время?
— Полехче щас стало. После последнего пополнения процентов десять санитарных потерь.
При масштабах армии это больно! Под началом Никитина сто тысяч штыков, не считая временно приданных частей. Но далеко от реальности Кирилла Арсеньевича, когда личный состав дивизий при непрерывном отступлении таял до тех же десяти-пятнадцати процентов. Только уже не потерь, а оставшихся в строю.
— Семёныч, — мы спускаемся по склону холма к моему броневику, подминая сапогами спелые травы, — ты давай, ускоряйся. Что-то ты слишком медленно отступаешь…
С глумливым наслаждением разглядываю его очумелое лицо, переполненное изумлением.
— Через трое суток ты должен оставить Молодечно.
Никитин сужает глаза, хмурится, думает.
— Дать им бой в городских условиях?
— Нет. Объявляй эвакуацию для гражданских. Два-три дня им за глаза хватит. Никаких боёв в городе, просто уйдёшь.
Опять думает.
— Заминировать полгорода и взорвать, когда войдут?
— Нет! Просто уйдёшь! К тому времени четыре дивизии закончат передислокацию и развёртывание… — этим дивизиям легко это сделать. Между Молодечно и Минском огромное количество учебных позиций. Прибывшие что-то добавят, изменят, но база есть.
Никитин начинает сиять, как только до него доходит, что готовится генеральное сражение. Мне, наоборот, слегка кисло. Мы останавливаемся поодаль от моего броневика, полурота охраны начинает готовиться к выезду, но к нам не подходят. Знают, что генералы любят секретничать ещё больше, чем девчонки в своих компаниях.
Не горю желанием устраивать Бородинскую битву. При одной этой мысли на душе противно, будто слышу звук железа, скребущего по стеклу. Это ж сколько молодых парней головы сложит! И соотношение потерь один к двум не сильно утешает. Но раз товарищ Сталин настаивает, то приходится. Опять же сами бойцы и командиры в бой рвутся. Давят на меня и снизу и сверху. Приходится лавировать. Для этого и снял из других армий четыре дивизии. Чтобы обстрелять и закалить их в жестоких боях. Пригодится. А там, как сложится. Сумеем немцев остановить — хорошо. Не сумеем — ещё лучше.
18 августа, понедельник, время 20:30.
Разведвзвод, старший лейтенант Никоненко. Деревушка в 15 километрах к северу от городка Ширвинтос.
И когда моё реальное звание старшего лейтенанта догонит мою, «карьеру» в вермахте? Мне уже как-то унизительно присваивать себе чин ниже гауптмана, то есть, капитана по нашему.
Мне, вальяжно расположившемуся на стуле, сидящий за столом обер-лейтенант отдаёт «мой» аусвайс. Обер-лейтенант заметно старше меня, с начинающей лысеть головой, полноватый. Видно, из запаса мобилизован и совсем недавно. Ну, мне же лучше.
— И где ваша дивизия находится? — подозрительности в голосе нет, только любопытство.
А я всё думаю, сейчас его мордой об стол или как-то по-другому поступить? Нас в помещении всего четверо. Местный начальник с порученцем и я с «оберфельдфебелем фельджандармерии», которым стал сержант Кузнецов. Ему порученца уложить, раз плюнуть. Ну, если меня опередит.
Останавливает меня сильное нежелание шуметь. Мы — разведка, а не штурмовое подразделение, должны работать тихо и незаметно. И как мне тихо и незаметно прикопать семь десятков территориальной литовской части? Немцы тут, видимо, только в качестве командиров и кое-каких специалистов. Обер-лейтенант — немец, его помощник литовец.
— Недалеко от Вильнюса, — морщусь не от вопроса, а от факта своей удалённости от «родной» дивизии. — Как сюда занесло? Гоняюсь за русской разведгруппой. Ш-шайсе!
Вхожу в раж и начинаю разоряться на предмет слабого противодействия вермахта русской глубокой разведке.
— Совсем мы расслабились! Делают, что хотят, ходят, где хотят! Недавно расстреляли на дороге две машины. Семь трупов, среди них майор! Все документы пропали! Ш-шайсе! Но никому дела до этого нет!
Это я про свои же подвиги рассказываю. Хвастаюсь таким необычным способом. Документы майора ещё не смотрел, да и не собираюсь. Сопроводительную бумагу накропаю, а там пусть в штабе изучают. Они любят в бумажках ковыряться.
— У вас какой-то необычный акцент, — добродушно отмечает обер-лейтенант.
— Вы же видели моё имя в документах, — отмахиваюсь. Легенда у меня на коленке слеплена, но по уму. Зовут меня сейчас Олаф Браун.
— Матушка моя — шведка. Она по-немецки вообще забавно разговаривает…
Шведом, вернее, полушведом в нынешней Германии быть можно. Очень даже можно. Не еврей и не славянин, и нордичества хоть отбавляй. Северная же страна.
Вижу, что моего собеседника тянет на долгие задушевные беседы, на которые я не расположен в силу понятных причин. Если дойдёт до подробностей о моих мифических нордических родителях, то быстро засвечусь.
— Связь есть, герр обер-лейтенант?
— С Ширвинтосом нет, с Укмерге есть, — докладывает обер-лейтенант.
— Почему нет связи с Ширвинтосом?
Почему — я знаю, Олаф Браун знать не должен. Забавная складывается картинка. Связь здесь чисто гражданская, по телефонным линиям. Мне смешно, но логически объяснимо. Не могут же немцы за месяц покрыть всю Литву сетью военно-полевой телефонии. Да и необходимости нет. Далеко мы от линии фронта, в этом всё дело.
Обер-лейтенант пожимает полными плечами.
— Послали связистов выяснить…
— Сколько времени прошло? — мои вопросы сухи и лаконичны.
— Два с лишним часа.
— Ушли пешком?
— До места обрыва в трёх километрах их подбросили на мотоцикле.
Думаю, вернее, изображаю раздумья несколько секунд.
— Их уже нет в живых, — конечно, нет. Даже знаю, где их последнее пристанище в родной литовской земле. Хотя нет, один был немец. Мы дождались, когда они устранили обрыв, учинённый нами, — якобы тяжёлая сухая ветка с дерева упала, — затем приголубили их и восстановили обрыв. Тоже не так просто, организовать скрытный обрыв. Находится место скрутки проводов, её раскручивают, оголённую часть проводов откусывают, а потом провода снова скручивают, но уже в изоляции. Обнаружить трудно, потому что скрутка из оголённых проводов с течением времени тоже темнеет. Намётанный глаз надо иметь, явно видимого обрыва нет.
Резко встаю. Хозяин кабинета тоже поднимается, тревожно заглядывая мне в глаза. Идея приходит в голову неожиданно, мгновенно проникаюсь её изящной красотой.
— Они здесь! Рядом! — мои глаза уже полыхают огнём азарта и злобы. Хорошо-то как! Поймал я всё-таки кураж, когда всё удаётся и море по колено.
— Посты вокруг деревни есть?
— Яволь! Два скрытных поста, не считая часовых на въезде. Часовые снабжены полевыми телефонами, — оберлейтенант машет рукой в сторону смежного помещения.
— Не обижайтесь, герр оберлейтенант, но у ваших людей нет боевого опыта, — оберлейтенант соглашается всем лицом, — поэтому скрытные посты доведём до четырёх, и находиться там будут мои люди. Въезды тоже усилим моими солдатами. Поставим пулемёты.
Ставлю задачу дальше. Посты постами, но мне всех остальных надо собрать всех в одном месте. Иначе что, гоняться за ними по всей деревне? Оно, конечно, весело, но уж больно долго и шумно.
— За дело, оберлейтенант! — натыкаюсь глазами на портрет «обожаемого» фюрера за столом начальства, выбрасываю руку вверх. — Хайль Гитлер!
— Зиг хайль! — уже на ходу на мгновенье рефлекторно замирает оберлейтенант.
Поочерёдно все двери большой деревянной избы хлопают за всеми нами. Выбегаем на улицу, и начинается бешеная суета. Под шумок одними глазами и незаметными жестами расставляю по двору своих автоматчиков. Перед открытыми воротами мой грузовик, оттуда вылезает пулемётный расчёт. Подойдя к ним поближе, отдаю команду вполголоса. Расчёт залезает обратно. Проинструктировать водителя и дело в шляпе.
Литовский сержант, начальник караула, если по-нашему, быстро уходит с моим отделением в дюжину человек. У всех автоматы и два МГ-34. Пароль и отзыв я им уже сочинил.
Двор постепенно наполняется местными зольдатен. Литовская территориальная оборона, шуцманшафт. Ну, шуцманы, так шуцманы. Вывожу их на улицу, мне надо их в одну шеренгу построить.
— Доблестные солдаты Великой Германии! — для начала решил пролаять речь. — Вам выпала большая честь принять участие в операции против русской бандитской группы, которая орудует где-то рядом. Твёрдо верю в то, что вы с честью справитесь с возложенной на вас миссией. Но нам некогда митинговать! Слушай мою команду! Личное оружие на землю и три шага назад! Шнелля, шнелля!
Неуставная команда. По идее выполнять не должны, но рефлекс подчинения офицерам в немецкой форме преодолевает всё. Ощущается в этом нечто холопское. Смотрю на них сверкающими холодной яростью, — к врагам великого Рейха, как они думают, — глазами, заложив руки за спину.
Оберлейтенант, его порученец, пара связистов-немцев, санинструктор, — всех сюда собрали, включая внутренние наряды, — уже под контролем моих ребят. Они же собирают и складывают карабины, уложенные в ряд. Машина начинает урчать мотором и разворачивается кузовом к строю. Оттуда на ничего не понимающих полицейских строго смотрит ствол готового к стрельбе МГ-34.
— Я же вам сказал, идиоты! — оборачиваюсь к сбитому с толку оберлейтенанту. — Русские диверсанты рядом! Так это мы и есть!
Оберлейтенант бледнеет и валится на землю. Остальные тоже в лице меняются, но хоть не падают. Работы нам сегодня ещё до самой высокой крыши. Надо разобраться с пленными и расстреливать их не хочется, хотя никто меня за это даже словом не осудит. Надо вызвать самолёты и принять их ночью, значит, надо писать сопроводительные документы. Много чего надо.
Нахрапом лезть в интересные командованию места, то же самое командование запретило. Смысл понятен. Если прорвусь огнём и мечом к аэродрому, то немцы будут знать, что мы знаем. Так что толку мало. Если только самому аэродром уничтожить. Только сейчас не те времена. Если за много километров такая плотная защита стоит, что творится рядом? Всю кожу в кровь сдерёшь, а не пролезешь.
— Слушай, оберлейтенант, — присаживаюсь на корточки рядом с растерянно хлопащим глазами офицером, — всё спросить хочу. А почему тут местных жителей нет? Куда вы их дели?
Как интересно. Оказывается, это немецкая деревня, и после того, как сюда вошла Красная Армия, фольскдойчи метнулись в фатерлянд. Ну, а избы остались.
Докладная старшего лейтенанта Никоненко,
командира 1-ой отдельной разведроты 11-ой армии, позывной «Пьеро»
в штаб 11-ой армии. От 18.08.1941.
Районы к северу и востоку от Ширвинтоса — глубокий тыл немецких войск. Сильной охраны важных военных объектов пока не обнаружено. Гарнизоны населённых пунктов состоят из частей охранных дивизий, комендантских частей и подразделений военизированной полиции, состав которых набирается из местных жителей. Есть дезертиры из бывшего 29 стрелкового корпуса РККА.
По обрывочным и неподтверждённым сведениям в Ширвинтосе находится госпиталь для военнослужащих люфтваффе. Есть, по показаниям «языков», отдыхающие лётчики.
Рота будет продвигаться дальше на север. Движемся двумя раздельными группами, вторую возглавляет старший сержант Нефёдов. Незаметно осуществить движение не удаётся, но есть запас времени примерно в сутки. Попытаюсь обнаружить объекты с севера, возможно, с той стороны нет сильной охраны.
Переправляю самых важных «языков», добытые документы и удостоверения уничтоженных немецких солдат и офицеров.
Гарнизон в семьдесят человек деревни Шашуоляй, в которой нахожусь сейчас, выведен из строя.
Провожаю ночью прибывшие самолёты. С души будто валун падает. Вроде незаметно при большой численности группы, но наличие раненого сильно нас замедляет. Не всё же время мы на машинах ездим.
Выводил из строя личный состав полицейской роты лично. Прострелил каждому голень из парабеллума. Так, чтобы пуля задела кость или близко прошла. Сейчас со стонами, охами и ахами отлёживаются в самом большом амбаре. И одну избу пришлось им отдать.
Второй У-2 после короткого разгона отрывается от земли, увозя с собой фельджандарма и оберлейтенанта. Какой-никакой, а всё ж таки офицер. С передаваемыми документами штабистам будет что пожевать в ближайшие дни. И чем карту разукрасить.
Пойду-ка я спать, день выдался суматошный. Немного подумав, разуваюсь. Приятно пройтись по росной травке. Здесь она мягкая и тянется до самой деревни.
---------------
* — Никоненко не в курсе, что коллективизация в Прибалтике началась изрядное время после войны. Никаких колхозов до войны там не было.
Окончание главы 8.