Предисловие.
На исходе той ночи, когда Никоненко отправлял языков и документы за линию фронта, эскадрилья пешек обработала северный выступ Лаворишкесского леса, в котором разведчики Никоненко обнаружили скопление немецкой пехоты. Возникший пожар после бомбёжки, в том числе зажигательными капсулами, немцы тушили целые сутки.
25 августа, понедельник, время 07:30.
Позиции 603 сп, 161-ой сд, 4 км южнее д. Ворняны.
(Островецкий район, Гродненская область)
— Привет, Прохор! — в окоп сыпятся бойцы.
— Здрасте… — бурчит неохотно невеликого роста, но кряжистый снайпер. Отвлекают тут всякие…
И чего эти умники-командиры понавыдумывали! Дежурный взвод выдерживает артналёт, отражает первую атаку и отходит на резервные позиции. Так доотходишься, что отходить некуда будет. Что-то он тогда и буркнул недовольно и непроизвольно. А командир услышал и отбрил:
— Да, до самого Берлина отступать будем, если чо…
Спустя секунду взвод начал ржать. Весёлый у нас командир. Молодой и весёлый. И действительно, всё как-то перепуталось, что немцы угрожают нам с востока, и отступать, если что, придётся на запад.
Что-то там командир про новую тактику объяснял, Прохор пропускал мимо ушей. Вы — командиры, вы и думайте, а наше дело солдатское — приказы исполнять. Что-то в голову всё-таки зашло. Взвод вместо роты в окопах для того, чтоб потерь меньше было от артподготовки. Так вон они идут! Без всякой артподготовки прут пять танков, и фигурки серые за ними мелькают. Вот и приходится остальной роте возвращаться. Прохор всматривается в прицел, нет, далековато пока. Фрицы пошли в атаку, выйдя из-под деревьев небольшого леска. Им надо пройти низинку, пологую, почти невидную и такой же, заметный только при беге с грузом, подъём к позициям роты.
Справа от Прохора щёлкает выстрел.
— Без команды не стрелять! — это командир возмущается.
— Санёк, у тебя что, лишние патроны завелись? Так ты лучше мне отдай. Толку будет больше, — бурчит Прохор.
Обсажен Саньками, как мухами. И справа и слева, оба Сашки. И что характерно, как-то они отличают, к кому он обращается. Хотя бывает, даже не видят его, как сейчас. Каждый в своём отнорке. Мистика, неведомая науке. Щас-то понятно, тот, кто выстрелил, тому он и говорит. Но бывает, заговорит с одним, когда оба рядом, и откликается безошибочно тот, кто ему нужен.
Ембическая сила! Только собирался нажать спуск! Почти синхронно бахают две сорокопятки, и выбранный в качестве первой мишени солдат ныряет в траву. Атакующие уже пересекают русло высохшего ручья, так что теперь вымахавшая в полный рост отава* (трава, выросшая на месте уже скошенной) хорошо прячет залёгшую пехоту.
Ого! От этих мелких пушчонок есть толк. Один танк по инерции заворачивает боком, — всегда так с ними, когда гусеницу на ходу рвут, — сорокопятки начинают азартно лаять. И вдруг танк начинает дымить и взрывается с треском разрываемой ткани. Башню откидывает набок.
— Боекомплект рванул! — восторгается Санёк справа. Который торопыжка.
Сорокопятки сумели пробить боковую броню. Помню, нам показывали во время обучения. У тройки есть на корпусе за гусеницами лючок и в башне есть. И броня там слабее. В один такой люк артиллеристы и попали.
Вот теперь нам становится туго. Танки начинают лупить по нашим позициям. Хорошо, что пушки в полусотне метров от меня. Вторая пара до сих пор молчащих пушек под шумок ссаживает гусеницу ещё с одного танка. И тут же замолкает. Засекут их фрицы или нет? Второй танк уже не разворачивается, он стоял. Водит башней, ищет, откуда его приложили.
Наконец-то моя работа начинается. Фрицы возобновляют атаку. Разутый танк поддерживает своих огнём. Привычно ловлю в прицел фигуру в дымном тумане, жму спуск. Вроде падает. Ищу другого. Выстрел. Третий. Пора менять позицию. Вряд ли меня застукают, но как привык, так и работаю. И так засиделся. Больше двух выстрелов с одной позиции делать нельзя. При снайперской дуэли больше одного. А я уже три раза пальнул.
Саньки палят в белый свет, как в копеечку. Встал ближе к правому. Тот обращает довольное лицо…
— Пригнись, дурачина! — дёргаю его вниз за ворот. И как раз над нами пули свистят. У танков не только пушки есть.
— Троих точно завалил! — взахлеб похваляется Санёк, светясь всеми конопушками и лазурно-голубыми глазами.
— А теперь хлеборезку себе завали… — проверяю его винтовку, — никого ты не завалил, дубина стоеросовая. У тебя прицел на сто метров…
Выставляю на четыреста, потом поправляюсь. Уже меньше, а пока ещё стрелять начнёт, так что ставлю на триста.
— Санёк!!! — ору второму. — Поставь прицел на триста.
Стрельба слева прекращается. Ещё один дуболом! Все Саньки в мире выточены из дерева? А як же Александр Пушкин и тёзка его Македонский?
Успеваю ещё два раза сменить позицию и уложить пару фрицев, когда начинается какой-то ужас.
— Стой! Куда?! — хватаю Санька, того что слева, дёргаю за ремень назад. Как-то совсем без сопротивления он валится прямо на меня. В щёку плещет горячим.
Секунду назад, светя на меня побелевшими зенками, проорал что-то про танки и рванул из окопа. Сам хотел, если честно, но когда увидел со стороны дурака, каким сам чуть не стал, опомнился.
Это не танки. Это артподготовка, которую фрицы затеяли только сейчас. Танки нас тоже полируют, но на такой кошмарный ураган они не способны. Нас будто из шланга поливают, и каждая капля — снаряд или мина.
Надо бежать отсюда! — рвётся изнутри животный ужас. Видел такое в глазах скотины, что сообразительнее, что понимает, её забивать ведут.
Сидеть!!! — командуют остатки разума, которые тают, как снег под тёплым дождём. Сижу и натурально трясусь в своём отнорке. Утешаю себя тем, что дрожу не от страха, трясучка от земли передаётся. Окопы наши затягивает дымом и пылью, которую рвут и сгущают всё новые и новые разрывы.
Что-то меняется. Гул, пробивающийся сквозь ладони, прижатые к ушам, усиливается, но… так это наши! Фрицы лупят по нам, наши пушкари по ним! Как-то на душе сразу становится легче.
Через полчаса.
Тащу контуженного Санька-торопыжку. Вспотел бы сам, если б сверху не лило. Повезло парню, отключился от близкого, прямо в окопе, разрыва и провалялся в своём отнорке весь артобстрел. А то бы выскочил, как тёзка, под осколки и пули. От второго Саньки, которому шею подрезало, забрал документы и винтовку.
Бой прекратился из-за дождя. Так гроза грохнула, что с утра всё с силами собиралась, не хуже артобстрела. Всё. Теперь танки увязнут, пехоте тоже не по нутру в грязь плюхаться. И ладно бы просто испачкаешься, так ведь и оружие в грязи изваляешь, и как потом стрелять?
Поэтому отходим, отползаем, прячась за кусты и редколесье, но спокойно. Пушкари, видел, одну пушчонку тащили. Остальные, наверное, всё… да и самих-то их немного осталось. И от роты меньше половины. Ещё один такой бой и роты не будет.
20 августа, среда, время 18:15.
Разведвзвод, старший лейтенант Никоненко. 5 километров к северу от г. Укмерге. Южная оконечность Шимонисского урочища.
— Прекратить огонь! — по инерции ещё тарахтят несколько автоматных очередей.
Внимательно осматриваю поле, усеянное трупами. Вроде кто-то ещё шевелится. По команде «Контроль» из рощицы выходит редкая цепочка моих бойцов. Наискосок к моим выходит ещё одна цепочка. Хотя это тоже мои, взвод Нефёдова. Приказ кончить всех, можно не говорить, не первый раз. Звучат одиночные выстрелы. Нам не нужны ни языки, ни свидетели. Дойчи знают, что мы есть, но не знают, сколько нас. Пусть и дальше не знают.
Мне Нефёдов пожаловался, что увязалось за ним какое-то подразделение, численностью в пару взводов. Идиоты! Всё равно, что парой легавых пытаться медведя затравить или стаю волков. Но вцепились, как клещ. Да с собаками, тем след взять, раз плюнуть. Можно и табаком воспользоваться, да только ведь не засыпешь им несколько гектаров. А собачий нюх отшибается не на сутки. Если опытные, то могут на руках псов перетащить за сотню метров, а там снова «Ищи, Рекс». Раз так задержишь, а потом — всё. Одну-две собаки в резерве будут держать.
Засаду Нефёдову устраивать не разрешил. Кто-то из дойчей обязательно уцелеет, и численность группы сержанта станет примерно понятной. Сейчас пока обнаружат убитых, пока прикинут, что к чему, время-то и пройдёт. И когда они ещё догадаются, что на самом деле групп две. Мы ещё кое-что делаем. Нас снабдили радиомаячками, которые включаются с установленной задержкой и бодро выстреливают в эфир всякую галиматью, похожую на радиошифровку. Парочка ещё осталась. Одноразовые они, но нам больше и не надо.
— Привет, командир, — после выстрела в очередную германскую голову здоровается Нефёдов. Пожимаю его с виду мягкую руку. Он у нас такой, полноватый, но выносливый и ещё гири хорошо кидает.
— И дальше по отдельности пойдём?
— Да. Видишь, как удобно друг друга страховать.
Отходим в сторонку, под деревья, надо маршруты наметить, пароли и коды шифровок обновить. Работы полно. Нашим парням тоже. Документы и боеприпасы собрать, тела в лес и валежником закидать. За сутки-двое их обязательно найдут, но нам этого времени за глаза хватит.
25 августа, понедельник, время 09:50.
Минск, штаб Западного фронта.
Десять минут назад закончил совещание. Обсудили фронтовую обстановку и несколько организационных вопросов. В тылу всё нормально, эвакуация Минска проходит нормально, от государственных и партийных органов осталось только верхушка, которая вся скопом поместиться в двух вагонах.
Самое неприятное известие в том, что Гудериан, по всей видимости, решил удовольствоваться малым. Не блокировать целиком правый фланг Никитина, зажимая пару дивизий, а ограничиться окружением одного-двух полков 161-й дивизии и идти на соединение с Готом. Намного раньше, чем я предполагал, и, возможно, чем он сам планировал.
Раньше немцы не стеснялись брать в кольцо целые корпуса и даже армии. Сейчас умерили аппетиты. И концентрация немецких войск в том районе такая, что, минимум, один полк от 161-ой эсдэ они откусят. Вот и решали, что делать: выводить 603-й полк из окружения или пусть сидит на месте. Решили оставить его в режиме круговой обороны. Выводить поздно. При таких манёврах потери достигают девяноста процентов. Нахер мне такое не нужно. Лучше им закопаться поглубже и основательнее, пусть фрицы их выковыривают. Теряя время, личный состав и тратя боеприпасы.
Признаться, прохлопал ушами этот момент. Не ожидал, что Гудериан так рано пойдёт на соединение с Готом. Неожиданный ход. Рассуждал-то я правильно, немцам выгодно растянуть и раздёргать наши силы. И будь ещё погода лётной в это время, поглядели бы мы, как у них вышло бы. Хотя авиации у них и больше… что там за шум в приёмной?
— Что за вид, военный!? Где знаки отличия?! По команде «смирно» стой, кому говорю! Откуда такой взялся?! За такие нарушения формы одежды тебя под трибунал отдать надо.
Выглядываю. Потом выхожу. Трогаю за плечо лощёного, как с иголочки одетого краскома, перед которым пытается стоять навытяжку Яша Эйдельман. Пытается, а не стоит, потому что не умеет. Лощёный раздражённо поворачивается, останавливая намерение сбросить мою руку. Опоздал. Я не собирался класть ладонь ему на плечо. Ещё чего!
— Представьтесь, — благожелательно предлагаю энкаведэшнику, как вижу по малиновым петлицам.
— Старший лейтенант госбезопасности Николай Хохлов, товарищ генерал армии, — чётко докладывает лощёный. Образцово выглядит парень. Как с плаката сошёл. Отдельного наркомата госбезопасности уже нет, но ГУГБ в составе НКВД есть. Так что сразу и понятно, откуда и зачем.
Пояснить лощёному кое-что придётся. Уж больно мне не понравилось тоскливое выражение в Яшкиных глазах. Так и сделаем. Не при Якове.
— Яш, ты чего хотел?
— Узнать, товарищ генерал, летим сегодня или нет?
— Если погода позволит, то после обеда, часа в два. Всё у тебя?
Яков кивает, отпускаю его. А теперь Лощёный!
— Товарищ старший лейтенант, вынужден вас предупредить. Если ещё раз повысите голос на этого парнишку, мы с вами начнём серьёзно ссориться…
Поднимаю руку, останавливая возражения.
— Во-первых, он — ополченец. Некоторая несуразица в форме одежды явление распространённое и, увы, пока непреодолимое. Согласно моему приказу основное время обучения личного состава ополчения уходит на боевую подготовку. Затем уставы. Всё остальное — как придётся и на ходу.
— Во-вторых, этот парень присягу не приносил. Фактически он гражданский и под военный трибунал попасть не может. Даже если он вас обматерит или применит физическое насилие, то будете подавать на него жалобу в народный суд.
— В-третьих, он у меня на особом положении, но подробности посторонним знать не положено. Вы ко мне по делу?
Последний вопрос приводит лощёного в окончательное замешательство. Он всё пытался сохранить лицо и не принять окончательно вид побитой собаки, и резкая концовка выбивает его из колеи. Так случается, когда неожиданно исчезает сильное давление. Лощёный не сразу понимает, что противостоять уже ничему не надо.
— Да, товарищ генерал армии, — сначала идёт за мной, спохватывается и бросается за портфелем на стуле.
Через несколько минут после краткого доклада гостя знакомлюсь с предложенными документами. Знакомлюсь хладнокровно и пуще того, гордясь своей выдержкой.
Семь открытых по всем правилам дел. На Рычагова, его супругу, Копца и командиров калибром поменьше, но не ниже комдива. Так. И какие ваши доказательства, господин Лощёный? А никаких! Никаких, кроме оговоров со стороны уже арестованных и по большей части уже расстрелянных в результате большой чистки. Как добываются такие «неопровержимые» доказательства знаю уже и по своей шкуре. И пример Рокки перед глазами. Ну, хоть его в этот раз не трогают. И не тронут. И не только его.
Закрываю последнее дело.
— По существующему порядку требуется ваша санкция на дальнейшую работу с подозреваемыми, товарищ генерал армии, — Лощёный старается говорить веско и частично ему это удаётся.
— Санкции не будет, — сначала попробую добром объяснить. Не поймёт, решим по обстановке.
— Вопрос для начала, товарищ старший лейтенант. Вы давно у нас?
— Полмесяца. Направлен к вам из Москвы на усиление.
— Так-так-так… — задумчиво барабаню пальцами. Лаврентий Палыч саботирует решение товарища Сталина? Где же товарищ старший майор Никаноров?
— Решим так. Дела пока оставлю у себя. А ты, старший лейтенант, угрёбывай обратно в Москву. Увижу тебя ещё хоть раз — в штрафбат отправлю.
— Товарищ генерал армии! — возмущённо вскидывается Лощёный.
— По договорённости с Лаврентий Палычем, — мне не надо придавать вескости словам, они и так заметной тяжестью ложатся на плечи Лощёного, — мне должны были прислать старшего майора, фамилию которого тебе знать не обязательно. Договорённость одобрена… сам понимаешь кем. Так что сегодня же уезжаешь в Москву и там напомнишь Берии, кого я здесь жду.
— Но…
— Это приказ. Тебе нужно решение твоего начальства? — снимаю трубку, мне не трудно. До Фомича быстро не достучаться, но у него замы есть.
На которых пришлось надавить.
— Так. Товарищ комиссар, мне ничего не стоит снять вас с генеральского обеспечения и лишить кое-каких премий. Каких? Вот и узнаешь, каких. Мне похеру, с одобрения Фомича ты это сделаешь или своей властью, только чтобы завтра этого фрукта здесь не было.
Трубку не швыряю, кладу аккуратно. С удовлетворением отмечаю, что этот контраст гневного на грани ярости тона и спокойных жестов сильно бьёт по самообладанию «фрукта».
— Другие вопросы есть, товарищ старший лейтенант?
Лощёный растерянно мотает головой, других тем у него нет.
— Начальнику своего отдела передай мою убедительную просьбу прибыть ко мне завтра. О времени договорится с канцелярией. Всё, свободен.
Выучки и выдержки у него ещё хватило вытянуться, отдать честь и чётким шагом удалиться за дверь. Показалось даже, что каблуками щёлкнул по старорежимному. Почему-то мне это понравилось.
С его начальником поговорю сначала в узком кругу. Не проймёт — вызову на Военный Совет.
25 августа, понедельник, время 13:15.
Минск — аэродром в Мачулищах — борт № 1
От штаба еду вместе с Эйдельманом. Борьки нет, он на занятиях в дивизии ополчения. Уже в качестве инструктора. Растёт парень. Оно и для него полезно, знания и навыки углубляются до мозга костей, когда начинаешь сам обучать.
Меня сейчас Яша беспокоит. Вот не думал, не гадал, что придётся ещё роль духовного отца на себя брать. Или психолога. Сильно мне не понравилось тоскливое выражение его глаз, которое до сих пор окончательно не исчезло.
— Товарищ генерал… — обращается Яков, когда мы из столовой выходим на улицу, пахнущую дождём и особой свежестью после грозового ливня. Солнышко пытается выглянуть из-за облегчённых дождём туч, но не всегда ему удаётся.
— Дмитрий Григорич, — поправляю его. Не знаю, поможет ли, но попробовать стоит.
— Когда мы одни, и тема не официальная, можешь по имени-отчеству обращаться.
Садимся в броневик. Саша деликатно размещается рядом с водителем.
— Что хотел сказать-то, Яша? — так или нет, но впечатление, будто желание Якова выговориться тает.
— Понимаете, — он вздыхает, в тёмных семитских глазах проявляется древняя грусть древнего народа, — мне становится ясно, что армия не для меня…
— Это я с первой нашей встречи понял, — проявляю нетерпение, — трудности в чём?
Удаётся мне вызвать у него удивление. Не шокового уровня, но достаточно сильное. Откуда-то я знаю, — память Кирилла Арсеньевича настоящая кладовая, — что таково назначение этой эмоции, смывать предыдущие впечатления. Мне это и нужно.
— Ну, как же… мне же придётся на военной службе находиться…
Выезжаем из Минска. Ничего не опасаемся, линия фронта далеко, а погода нелётная. Выходим на трассу.
— Ополчение — особая статья, Яша. У них и присяга своя, почти такая же, но есть тонкости. Тебе вообще волноваться не о чём…
Пока едем, объясняю.
— Не относись к этому слишком серьёзно. Ты — не военный, ты — гражданин страны, попавшей в тяжёлое положение, и помогаешь ей, как можешь. Ополчение это не армия. У нас просто нет времени готовить из вас профессиональных военных. Заметь, что военврачи, несмотря на полную…
Хотел сказать «интеграцию», и он бы меня прекрасно понял, только слово не совсем из этого времени и не пользуются им военные.
— Короче, они надели на себя военную форму, а сами продолжают заниматься своими делами. И безупречного знания уставов и строевую подготовку никто с них не требует. Вот и ты, студент мехмата, находишься на студенческой практике. Выполняешь серию лабораторных работ, ведёшь семинары и всё такое.
— Интересная постановка вопроса, Дмитрий Григорич, — Яков оттаивает, первый раз называет меня на штатский манер.
— А то, что приходится носить военную форму, козырять и всё остальное… ну, тебе же не кажется странным, что в жарких странах приходится носить соломенные шляпы или какую-нибудь чалму? Или тепло одеваться на севере? Или раздеваться до трусов, заходя в море? Ты попадаешь в непривычную среду, само собой, приходится выполнять какие-то правила и соблюдать принятый порядок. Это не помешает тебе оставаться самим собой.
Дальше молчим. Думаем каждый о своём. У Якова есть время всё переварить. Поглядываю на небо. Тучки сначала обратились в слой облаков, в котором появились разрывы. Ещё немного и можно прыгать в небо.
Всерьёз обеспокоен состоянием Эйдельмана, пропади пропадом этот лейтенантишко хоть и старший и хоть из госбезопасности. Парень представляет собой тонкий, точный и высокоэффективный инструмент. А чем сложнее любое устройство, тем оно капризнее и требует особой бережности обращения. Не понимают пока наши люди такой простой истины и всё норовят микроскопом гвозди забивать.
Что может успешно конкурировать с компьютерами, всякими там искинами и прочими фантастическими для этого времени достижениями? В период взрывного развития роботизации произошёл на одном из таких супероснащённых западных заводов примечательный случай. Производственная линия полностью автоматизирована, но есть узкое место, которое никак не получается расшить. И один вдруг предлагает:
— Знаю систему, которая может справиться с нашей проблемой.
С него запрашивают ТТХ. Масса, периодичность подзарядки, время на техобслуживание, период непрерывной работы. Он отвечает:
— Масса 75 килограмм, плюс-минус. Восемь рабочих часов в сутки, с еженедельным двухдневным техобслуживанием… — ну, и так далее.
Все прикидывают, вроде всё нормально, подходит.
— Как называется система?
— Человек.
Мой Яша Эйдельман — искин в человеческом обличье. С возможностью самопрограммирования, самонастройки и всего остального. С неплохой постоянной и оперативной памятью и хорошим быстродействием. Методы обращения — обычные человеческие: кормить, поить, иногда хвалить. Орать и, не дай бог, рукоприкладствовать, строжайше воспрещено.
Он у меня андроид наоборот. Андроид — робот, оформленный под человека. А если человек начинает подменять собой андроид, кто он? Робота создать невозможно, но заменить его человеком, почему нет?
В литературе двадцать первого века распространены мемы: «рояль в кустах», «Мэри Сью», «Deus ex machina». Но рояли иногда выпрыгивают из кустов и в реале. Только их надо загодя готовить. Почему англосаксы легко победили американских индейцев? У них был огромный запас роялей. Они сильно превосходили индейцев и в развитии военного дела и техники. Науки у сиу и прочих команчей совсем не было. Пулемёт был одним из роялей. Вирусология — ещё один рояль. Заражали индейцев оспой.
Атомная бомба тоже рояль. Естественно, до той поры, пока у нас не появилась. Эйдельман — мой рояль.
Через час. Небо над Варнянами, расположение 603-го полка.
Рояль не всегда выстреливает. Как выясняется.
— Полное накрытие, — докладывает старший лейтенант, мой наблюдатель. Гляжу с недоумением на давно знакомого подтянутого шатёна. Откуда-то из-под Уфы парень.
Удивляет контраст мрачного тона и победности доклада…
— Нашу миномётную батарею накрыли, — наблюдатель отводит глаза. Яков начинает бледнеть. Он только что давал целеуказание для миномётов. Эффективность огня которых, несмотря на попадание, оказалась неожиданно низкой.
Зато в ответ одновременно ударили…
Позиции 82-мм миномётов.
Их уже не существовало. Каждый ствол сильно заглублен, защита была организована по высшему разряду. Ничего наружу, и сейчас ничего на месте батареи не осталось, кроме дымящихся воронок и продолжащих хоронить миномёты и личный состав разрывов…
Борт № 1.
— Прекратить огонь! — реагирую по-генеральски быстро. — Всем артиллеристам — прекратить огонь!
Радист лихорадочно отстукивает немного запоздавший приказ. Пять гаубичных батарей только что стирают нашу батарею в пыль. Почти мгновенно.
— Координаты на карту нанесли? — на мой вопрос наблюдатель неуверенно кивает. Яков не ждёт от меня даже взгляда, присоседивается к нему, чуть качнувшись на наклонившемся полу. Начинает тыкать пальцем. Память у него чуть ли не эйдетическая, пять лейтенантов, даже старших, за ним не угонятся.
— Домой! — командую лётчикам. Но бросать полк не собираюсь.
Радист после моих инструкций отстукивает очередной приказ. А я выхожу на связь с комполка. По радиотелефону, голосом.
— Вот что, Сыч (позывной комполка). Сейчас прилетят бомбардировщики и отомстят за тебя. Если у тебя есть собственные данные, готовь их.
— Будет исполнено, Чибис! Вопрос можно?
Разрешаю. Рискую, но командир полка тоже должен понимать, что немцы нас слушают.
— Приказа выходить из окружения не будет?
— Смысла нет, Сыч. На пути отступления весь личный состав тонким слоем размажешь. Лучше укрепляйся и сиди. У них времени мало, и тратить его на тебя они не будут. Заблокируют и всё.
— Всё понятно, Чибис.
— Конец связи, Сыч.
Мы улетаем, а в Мачулищах уже поднимаются в воздух пара эскадрилий. Но не бомбардировщиков, а истребителей и штурмовиков. Пусть немцы ждут добычу, придёт-то охотник.
Летим назад.
— Запомнил урок, Яша?
На мои слова притихший парень задумывается.
— Концентрированный огонь нескольких батарей по одной цели?
— Да.
Яша опять задумывается.
22 августа, пятница, время 14:50.
Близ местечка Каварскас, 25 км к северу от г. Укмерге.
Гауптштурмфюрер Франц Греве
(Дивизия СС «Рейх», 3-й моторизованный полк СС «Дойчланд», 46-й МК)
— Это они, — замечаю несколько рассеянно лейтенанту, командиру заслона.
— Кто они? — лейтенант ожидаемо не понимает.
— Русские диверсанты… — оглядываю расположение. Совсем недалеко на восток горизонт надёжно закрыт густым лесом. Около дороги овражек, в котором и укрыт основной личный состав. Лес на востоке, как он там называется (гауптштурмфюреру трудновато даются местные топонимы), будто пытается взять в окружение расположенный рядом городок.
А русские совсем не просты! Прошли спешно организованный заслон с изяществом леопарда и коварством змеи. Заслон, замаскированный под пост фельджандармерии, не смог их остановить. Придётся новый организовывать.
— Герр гауптштурмфюрер, я же и рассказываю, — продолжает недоумевать лейтенант и повторяет свой рассказ.
Слушаю его внимательно, мало ли что. А ведь дело становится всё интереснее и интереснее. Вывод из строя мелкого гарнизона не велика потеря. Тем более, там местные по большей части. Гашу в себе вспышку неуместного азарта, дичь ещё далеко. Хищная и умеет кусаться? Тем интереснее. Мне всё больше нравится полученный приказ изловить или уничтожить русскую группу неизвестной численности. Хотя уже известной. В той деревушке побывал взвод или около того. Здесь тоже.
Летние ночи короткие, поэтому диверсантам приходится и днём передвигаться, почему-то они спешат. Вопрос почему, но не моё это дело. Моё дело догнать и уничтожить. И как передвигаться по нашей территории днём? А вот, как они.
На пост организуется нападение силами четырёх-пяти человек. С западной стороны. Обстреливают снайпер и пулемётный расчёт. «Фельджандармерия» принимает бой, заслонный взвод готовится обойти нападающих с фланга и навалиться всеми силами.
И тут появляются две грузовые машины, из них высыпают солдаты, рассыпаются цепью и гонят диверсантов к лесу, до которого они не успевают. Грузовики уходят за ними прямо по полю, объезжая пост фельджандармерии. Солдат человек тридцать-сорок, они быстро зажимают бандитов и уничтожают их. Трупы и захваченное оружие забрасывают в грузовик.
Подошедшему к ним лейтенанту командир представляется гауптманом Олафом Брауном, командиром разведроты из 167-й пехотной дивизии. Гоняется за диверсантами от самого Вильнюса. Коллега, ш-шайсе! Хитрая азиатская змея!
— Говорите, его зовут Олаф Браун? — на мой вопрос лейтенант кивает. Яволь! Того парня, практически уничтожившего тот гарнизончик, тоже так звали.
— Это русские диверсанты, — повторяю снова.
— Конечно. Я ж и говорю…
— И Олаф Браун их командир, — у лейтенанта от изумления отвисает челюсть. — Они обвели вас вокруг пальца, лейтенант. Так что снимайте свой пост и передислоцируйтесь дальше на север. Нам нужно их перехватить.
И просто так их не отловишь. И один я со своей ротой не справлюсь. Масштаб операции придётся расширять и первым делом закрыть для них лес. Если войдут туда, то растворятся бесследно.
22 августа, пятница, время 18:20.
У истока речки Нявежис, на противоположном берегу местечко Трошкунай.
Старший лейтенант Никоненко.
В лес нам войти не дали. Несколько минут не успели, к краю леса подошло несколько машин, броневиков и даже пара лёгких танков. Из машин спешно выпрыгивает пехота и всасывается в лес. Всё. И мимо не проедешь. Остановят и тщательно проверят. Дойчи взялись за нас всерьёз. Эх-ма! А я только собрался эшелон-другой под откос пустить. Собрался, да не добрался.
Мы уже на виду были, чуть меньше километра. Удачное расстояние, чтобы особо не торопясь, улизнуть. На развилке останавливаюсь, выхожу из машины, зову Диму, карту на капот, тычу пальцем туда, — в сторону дойчей, — потом в другую сторону.
Надо же для наблюдателей, которые наверняка на нас в бинокль любуются, кино показать. Обсудили направление и повернули. Уехали. А что они сделают? Предупредительный выстрел по курсу? Могут. Теоретически. А вот, всё, уже не могут: поворот, въезд на пологий холм, спуск, и мы вне поля зрения.
Не нравится мне всё это. Кажется, на нас открыли большую охоту. Хорошо Нефёдов успел в лес нырнуть. Если не дурак, отсидится и потихоньку выберется. Нам дали приказ выбираться на север, через Даугаву в расположение Севзапфронта. В районе села Айзкраукле.
— Командир, горючка скоро кончится, — докладывает Стёпа Махонин. Он у меня сегодня за водителя. Я и сам могу, но надо и подчинённых натаскивать.
— На сколько хватит?
— Километров на пять, не больше, — отвечает неуверенно, да и как тут будешь уверенным?
Хватает на два. Выливаем в бак остатки, литра полтора там плескалось. Во второй машине больше бензина осталось.
Выбираю рощу, где остановимся, и загоняем машины. Не простое это дело, на самом деле. Колёса оставят следы, по которым нас найдут без всяких следопытских навыков. Поэтому неширокй, метров пятнадцать-двадцать, промежуток травы оставляем нетронутым. На ширину колеса срезаются две полосы дёрна сантиметров на пятнадцать. Вместе с травой. Откладываем в сторону, загоняем машины в лес, слегка рыхлим утрамбованную колёсами почву и возвращаем дёрн на место. Если искать целенаправленно, то обнаружить опытным глазом можно. Первые сутки. Мы ещё водичкой аккуратно польём, чтобы травка не заскучала.
До большого леса ещё добраться надо, но вот таких небольших рощ и рощиц полно.
Из кустов выныривает Дима.
— Герр гауптман, — он не ехидничает, за линией фронта мы не часто общаемся по-русски, — тут овражек небольшой.
— Овраг это хорошо, овраги я люблю…
Овраги — наше всё. Если небольшой, то это почти готовое укрытие с маскировкой. Иногда мы перекрываем его жердями, ветками, подпираем снизу брёвнами и земляными насыпями-стенами, сверху грунт и дёрн. Пройдёшь и не почувствуешь, что под тобой что-то есть. Взрыв гранаты выдержит легко, лёгкую мину тоже. Снаряд или 81-мм мину, как повезёт. Есть под рукой брёвнышки, настил сдюжит. Нет, тогда отсеки-отнорки нужны, чтобы всех одним снарядом не накрыло.
У нас два ненужных грузовика, так что ставим их на дно, кузов засыпаем и утрамбовываем грунтом. Откинутые борта упираются в стенки оврага, на них тоже грунт с ветками. Получается чуть не метровый слой. Сверху дёрн и всё, нет оврага, и только тяжёлый гаубичный снаряд это укрытие пробьёт. В полный рост в траншее под машинами не встанешь, но пригнувшись, пройдёшь. Машины наискосок, прямая траншея это для водопровода, для защиты от снарядов не годится.
Естественно, грузовички раскулачили. Остатки бензина, аккумуляторы, мелкие запчасти, всё в дело пойдёт.
Ещё в сторонке вырыли временный схрон. С тщательно замаскированным лазом и только чтобы ползком пролезть. Как устраивать такие схроны, целая наука. Лучше всего, в каких-нибудь буреломах, но в этой Литве, как назло, леса чересчур ухоженные. Густые кусты, впрочем, найти можно. Самые главные проблемы: вентиляция и противодействие миноискателям. Против сапёров спасёт глубина и помехи, например, гильзы можно густо раскидать или какие-нибудь гвозди. Поэтому каски в схроны никогда не тащим, оружие и металлическую амуницию укладываем ещё глубже. Роется глубокая щель на дне, подальше от поверхности.
— Ни хрена себе, ты бомбоубежище вырыл, — стою рядом с веселого вида бойцом. Захаров почти всегда весёлый. Откопал щель почти в полный рост под деревом. Это правильно, ствол дополнительную защиту даёт.
— Мы — вятские, мужики хватские. Семеро одного не боимся… — дальше он не продолжает, дальше похвальба превращается в самопосрамление.
— А чем сверху закроешься?
— Так вот же! — Захаров пинает рюкзак с грунтом. Тоже правильно. Залез, мешок сверху и только прямое попадание туда-сюда полметра его похоронит. Метр и дальше только напугает.
Наблюдательные посты, три штуки, на деревьях повыше. Как их устраивать, тоже целая наука. Главное — возможность быстрого спуска, ну, и незаметность.
Мы всегда так делаем, если останавливаемся хотя бы на ночь. И сейчас у меня нехорошие предчувствия. Которые усиливает пролетевший чуть в стороне от нашего леса самолёт странной конструкции. Летающая рама какая-то. Только второй раз такой вижу.
Там же, время 21:20.
Предчувствия меня не обманули. Только что закончился доклад двух групп разведки. По обе стороны на той стороне реки, которая здесь в истоках, скорее, ручей, непрерывная цепь сторожевых постов.
— Что с другой стороны?
— Замечено движение грузовиков, — докладывает Дима. Он не только снайпер, как раз ему сподручнее наблюдение с деревьев вести, где он частенько устраивается. Снайперу удобно работать верхоглядом.
— В разрывах между деревьями, — уточняет он, — в самих перелесках накапливается пехота, я так думаю.
— Думаешь или что-то видел?
— Что-то видел, — вздыхает Дима, — где куст шевельнётся, где блеснёт что-то…
И ещё одно мне не понравилось. Чрезвычайно не понравилось. Вокруг постоянно летал самолёт, скорее всего, наблюдатель. Не только я его заметил. То есть, и сверху над нами присматривают.
Нас обкладывают. Напряжённо думаю минут десять, изучаю карту. Затем встаю, отгибаю нависшую еловую ветку, всех отпускаю. Меня радист ждёт, хотя и не знает об этом.
Там же.
23 августа, суббота, время 05:10.
Старший лейтенант Никоненко.
Лежим в ста метрах от лесополосы наискосок к нашей берлоге. Меня переполняет злое нетерпение и бешеный кураж. Люблю это ощущение, когда чувствуешь, что можешь всё и можно всё. Раны не замечаются. Все правила нахер! Ударить ножом в глаз — замечательно! Полоснуть по живому очередью и добить штыком или просто свернуть шею ударом каблука — здорово! Это враг и с ним можно делать ВСЁ! Вжимаюсь в землю, но в теле ощущение яростного полёта.
Злорадно наблюдаю за дымящейся полосой леса. Только что по ней ударили пешки, целая эскадрилья, теперь бомбят чуть дальше, а перед нами продолжают обработку пулемётами. Стволы у них серьёзные, отсюда вижу, как режутся пулями толстые ветки.
Неприятный вой летящих на землю бомб сейчас веселит несказанно. Что, гансы, не сладко? Не только у вас авиация есть.
Если нас блокировали со всех сторон, значит, знают, где мы. Так я вчера рассудил и составил радисту длиннейшую радиограмму.
— Нас же запеленгуют! — радист Женя лупал на меня растерянные глаза. Да, это было нарушением всех инструкций.
— Нас уже засекли и завтра будут брать. Передавай!
Передали наши координаты, условные сигналы, пароли на будущее, когда вырвемся. Если вырвемся. И пол-пятого утра прилетели железные птички. Почему-то без истребительного сопровождения. Себя обозначили двумя белыми ракетами вверх, дойчей двумя зелёными горизонтально в их направлении. Лидер эскадрильи качнул крыльями, и началось веселье. ФАБ-25, не меньше. Даже нас, за двести-триста метров подбрасывало.
Мы переоделись в родную форму РККА. Маскировка под солдат противника — наш обычный стиль войны, но на время маски сброшены. Сейчас мы никем не притворяемся, мы — бойцы РККА.
Увидев, что пешки сотворили с позициями дойчей, убеждаюсь: мы вырвемся. Такого способа прорыва гансы точно не ожидали…
— Вперёд! Быстро! Пленных не брать! — наконец-то можно дать волю бешено рвущейся наружу энергии.
Растерянное лицо не успевшего встать немца — удар каблуком, хруст костей. Шевеление в кустах, проявившихся сквозь спадающую пелену дыма и пыли — автоматная очередь, стоны, проклятья. Что, всё?!
— Захаров! Прабабку твою через коромысло три раза! Какого хрена пленных взял?!
— А чего с ними делать? Руки подняли, оружие бросили… — парень растерянно хлопает глазами.
Ругаюсь, но прекрасно его понимаю. Бывает, не удержишь руку, когда фриц руки к небу тянет, но если удержал, то всё. Считай, выжил фашист. Ладно, разберёмся.
— Кузнецов! Действуй по плану! Всем! Две минуты на сбор боеприпасов и продуктов.
Сержант Кузнецов собирает вокруг себя ещё пятерых. Это новички, пусть поучатся и поживут. Вчера Кузнецов пытался спорить. С командиром тухлый номер. Плевать против ветра и то лучше.
— У вас задача тоже непростая. Доберётесь самостоятельно, можешь считать себя полноценным сержантом, которому можно взвод доверить. А ребят полноправными разведчиками.
— Диверсиями по дороге домой заниматься? — по его вопросу понял, что возражения кончились.
— На твоё усмотрение, в случае допустимого риска.
Шестёрка, которую решил оставить здесь, пригибаясь и скрываясь за остатками кустов и деревьев, возвращается в «наш» лесок. Есть ещё один момент, даже два, про которые умолчал в разговоре с сержантом. Чем нас меньше, тем легче просочиться к своим. И молодёжь нас слегка отягощает. Их учить надо, присматривать. И чуть слабее они. Давно понял одну вещь, никакие спортивные тренировки не дадут того, чем оделяют человека реальные бои насмерть. В экстремальных ситуациях боец выпрыгивает за границу своих возможностей, тем самым отодвигает их всё дальше и дальше. Можно с улыбкой вспомнить наши пацаньи битвы стенка на стенку с соседними улицами и районами. Будь я тогда таким, как сейчас, прошёл бы сквозь чужую ватагу, как сквозь туман.
Бомбовые удары, так радующие наши сердца, — родная Красная Армия нас не забывает, — отдаляются. Нам за ними. И почему нет истребительного прикрытия? Не хочется мне потерь среди лётчиков, наших спасителей.
— Вперёд! Дальше!
Захаров и пара бойцов бьют прикладами стоящих на коленях немцев. Прибьют наглухо, чёрт с ними, но может и выживут. Главное, чтобы в спину не пальнули. Оружие, что мы не взяли, испортили, — это нетрудно, один хороший удар о дерево и капут стрелялке, — но мало ли что.
Бежим дальше, средним темпом, поближе к бомбовым разрывам. Понимаю умом, что осколкам всё равно, но от дурацкой уверенности, что наши бомбы нам не навредят, избавиться не могу. Впрочем, бомбёжка прекращается, пешки кружат и крушат всё из пулемётов. Истребителей рядом до сих пор не вижу.
Выбегаем на открытое место. Внутри в сумасшедшей схватке борются два дракона. Так нельзя! — ревёт один. Он прав, мы ни одного шага не делаем без разведки, хотя бы визуальной. Деваться некуда, — бормочет другой. Он тоже прав, наш шанс в быстром уходе из этого места. Проскочим за линию блокады — почти наверняка уйдём. Знаю как.
Не одного меня потряхивает. Непроизвольно все увеличивают темп почти до максимального. Нет наблюдателей, а то бы сейчас все нормы с убедительным запасом сдали. Километр по пересечённой местности за три минуты…
Блядский высер! Не проскочили! С левого фланга от небольшой рощицы пулемётная очередь опускает перед нами шлагбаум. Веер пулевых фонтанчиков на несколько десятков метров справа угрожающе быстро приближается, как и свист пуль. Неожиданно для самого себя высоко подпрыгиваю.
Удачно! Железный ветерок проходит подо мной. Вжимаюсь в землю, слыша за собой стон и ругательства. Кого-то зацепили.
— К бою! В цепь! Приготовиться к атаке!
Ни разу не приходилось ходить в лобовую атаку. Не наш стиль. Но это не значит, что мы не умеем. Ещё как умеем! По-другому не получится. Этот заслон надо уничтожить. Даже если не остановят нас, вцепятся за хвост и не отстанут.
— Дима! По пулемётчику!
Я тоже ударю по нему, закидываю за спину автомат, берусь за карабин. Рюкзак на землю перед собой, какая-никакая защита. Несколько выстрелов и пулемёт замолкает, для расстояния меньше двухсот метров не нужен снайпер-профессионал, на такой дистанции мы все снайперы.
Зато открывает огонь ещё один пулемёт, грамотно расположенный на другом фланге. И где-то подальше, справа звук мотора. Танкового, блядский высер.
— Женя! Сигнал! Как хочешь!
Мою попытку выбросить последнюю карту обрубает Дима.
— Убит Женя. И рация разбита.
Значит, последний сигнал, код 312 подать не сможем. Этот код что-то вроде последнего прощания. Об атаке уже не помышляю. Судя по частоте выстрелов перед нами рота. Сверху похоронными нотками раздаётся характерный свист. У вражеской роты есть лёгкие миномёты. Парни начинают окапываться. Полноразмерный окоп под огнём не выроешь, но на десяток-другой сантиметров заглубиться недолго.
Мы с Димой давим второй пулемёт, когда я получаю первую пулю. Правая ключица перебита. Особой боли нет, мне уже всё равно. Второй пулемёт замолкает… Дима тоже поникает головой. Это просыпается первый пулемёт.
Удар по голове, взрыв рядом, кажется, осколком ещё ногу цепляет. Удар по голове, это пуля по касательной, срывает пилотку и пропахивает борозду в черепе. Ухо заливает тёплым.
Осталось последнее дело, вытаскиваю гранату, — левая рука ещё работает, — кое-как пальцами разгибаю усики, зубами выдёргиваю колечко. Теперь последний привет фрицам под меня. Готово. Оглядываюсь. Кое-кто пока стреляет, а над нами расцветает одна сигнальная ракета за другой. Белая, красная, опять красная…
Перед глазами вдруг появляется смеющееся лицо Лили, на краткую секунду вдруг ставшей самой желанной, близкой и родной…
Там же.
Гауптштурмфюрер Франц Греве.
Кажется всё. Ещё пару коротких очередей для верности. Рядом убитый роттенфюрер Фольц, мой пулемётчик. Второй номер ранен. Ш-шайсе! Хорошо, потери позже сочтём. И судя по тому, как точно стреляли русские, они есть и кроме одного пулемётчика.
— Цепью! Держать дистанцию! Русских под прицел! Перебежками! Вперёд!
Рота поднимается, я вслед за ней. Выстрелов нет, и мои парни перестают падать на землю. Слева подходит, уверенно рокоча мотором лёгкий танк, трофейный чех. Подходим вплотную, оружие наизготовку.
— Герр гауптштурмфюрер! — поскакивает солдат. — Обнаружено двое тяжелораненых. Что с ними делать?
— Добить, — отдаю команду после краткого размышления. Тяжелораненного не допросишь, придётся долго лечить. К тому времени всё, что из него можно будет выбить, станет никому не интересным. Яйцо сегодня съесть не удастся, а еда завтра станет ненужной.
На выстрелы не обращаю внимания, стою рядом с русским солдатом. Это он пускал ракеты, и это я его заткнул. Откинутая в сторону рука с остатками кисти. Изувеченная пулей ракетница в стороне. Точно попал. Лицо у мёртвого солдата строгое и непримиримое.
А хорошие у русских попадаются солдаты. Я бы от таких не отказался… что за шум? Ш-шайсе!
— Рота, к бою! Воздух!
Там же, но чуть выше.
Лейтенант Сафронов.
Минуту назад заметили вспышки ракет в нескольких километрах от нас. Так-то у нас задание прикрывать пешки, но рядом с ними мы не вились. В отдалении кружили. Пешка сама достаточно зубастый зверь, так что не очень рискованно их держать, как приманку. Очень хочется мессеров неожиданно за яйца прихватить.
— Посмотрим, ребята, что там случилось.
Летим туда, но не напрямую. Где-то там бомбёжка была, пешки нашей разведгруппе дорогу чистили.
— Ах, ты ж сука! — с первого взгляда становится всё понятно. Пара десятков тел на поле, рядом с ними несколько десятков фрицев в чёрной форме. Ещё в рощице рядом какое-то шевеление.
— В атаку! Весь боезапас не тратить! Нам ещё домой добираться, — как ни распирает злость, боевую задачу нам никто не отменял.
Там же.
Гауптштурмфюрер Франц Греве.
— Мистштук фик! — вырывается само собой. Прямо на меня, не на нас, а на меня! Летит этот русский ящер с двойными крыльями. А мы на открытом поле и никаких зениток.
Вскидываю автомат. Стреляю с колена.
— Огонь! — нам всем больше ничего не остаётся. Даже ложиться бесполезно.
Неравная дуэль. На меня с неумолимостью паровоза накатывает сверху двукрылая русская машина, сверкая четырьмя злыми огоньками.
В грудь словно бьёт кувалдой. Уже на земле успеваю вскинуть руку в последнем приветствии перед уходом в Вальгаллу. Люди СС не боятся смерти.
— Хайль Гитлер!
Огненные стрелы в небе провожают меня…
Там же, но выше на полкилометра.
Лейтенант Сафронов.
— Вот падла! — ругаюсь с чувством. Этот гад в чёрной форме умудрился в меня попасть. Но вроде мотор работает нормально, слава небу.
Делаем последний круг над полем. Горит танк, поле перепахано ракетами. Наши с чёрными лежат вперемешку, некоторые горят. Несколько чёрных, не больше десятка, ползут в сторону, чёрт с ними! Когда прихлопнешь тапком кучку тараканов, парочка всегда сбежит.
— Домой, ребята! Догоняем пешки!
Окончание 9 главы.