Хозяйственная деятельность узников лагерей для военнопленных, проверочно-фильтрационных и специальных лагерей была законодательно определена в феврале 1943 г., когда под Сталинградом была захвачена в плен армия фельдмаршала Паулюса, а на освобожденной от противника территории было арестовано множество попавших в окружение еще в 1941 году красноармейцев. Приток дармовой рабочей силы резко возрос, и было решено, что администрация всех лагерей должна заключить хозяйственные договоры с администрацией расположенных поблизости промышленных предприятий.
Каждый военнопленный, репатриант или заключенный должен был выполнить определенную норму. Только в этом случае он мог рассчитывать на получение определенной пайки. Если норма не выполнялась, на пониженную пайку переводили всю бригаду. Поэтому многие узники ГУЛАГа вынуждены были оставаться на работе на вторую, а то и на третью рабочую смену — норму нужно было выполнить во что бы то ни стало. На сниженном питании долго не продержаться, и избавлением от неволи становилась смерть от истощения и сопутствующих болезней. За выполненную работу начислялась заработная плата, формально соответствующая советскому законодательству о труде. Но свыше 60 % от начисленного шло в доход НКВД — на содержание лагерей и охраны, на покрытие транспортных расходов, на премии офицерам НКВД из лагерной администрации и вышестоящих управлений. Из оставшегося вычитались все предусмотренные в Советском Союзе налоговые издержки, осуществляли подписку на «государственный заем».
Рисунки заключенного Н. Краснова-младшего о лагерном быте. (Из книги Н. Н. Краснова «Незабываемое», Русская жизнь, Сан-Франциско) 1957 г
Из начисленных за каторжный труд двух тысяч рублей в месяц на руках у раба оставалось сто рублей — ровно столько, сколько было предусмотрено лагерными правилами. Но и эти ничтожные деньги раб мог потратить только по особому разрешению лагерной администрации, в виде поощрения за перевыполнение нормы и примерное поведение[23].
Коммунистическая система требовала: раб должен трудиться в полную силу, выполняя и перевыполняя рабочие нормы. На его бытовые условия особого внимания не обращалось, следили только за тем, чтобы предотвратить возникновение эпидемий. Ведь это могло привести к резкому сокращению поголовья рабов…
Несколько десятков плохо отапливаемых бараков, деревянные нары без постельных принадлежностей, два ряда трехметровых заборов из колючей проволоки, сторожевые вышки, вооруженная охрана с собаками — таким был лагерь для военнопленных № 525, отличавшийся от других тем, что в нем содержались офицеры немецкой армии — русские и украинцы[24].
Военной контрразведке СМЕРШ предстояло выполнить две основные задачи: сначала обнаружить перешедших на сторону немецких войск советских граждан и возбудить против них судебные дела, а потом выявить бывших подданных России, попавших в Европу во время Первой мировой войны или после гражданской войны.
Всех выявленных надлежало строго осудить — таковы были инструкции НКВД, разработанные на основе решений советского руководства.
К услугам следователей из СМЕРШа был хорошо отработанный Уголовный кодекс РСФСР. Такие же кодексы были и в остальных республиках, входивших в состав СССР, они различались лишь порядковыми номерами статей.
Перешедшего на сторону противника и служившего в немецкой армии советского гражданина, независимо от причин, побудивших его пойти на такой шаг, обвиняли по статьям УК РСФСР[25], входившим в состав разделов «Преступления государственные», а если он был в прошлом военнослужащим, то и по статьям раздела «Преступления воинские». Чаще всего это были статьи 58-1 — измена родине, 58-6 — шпионаж, а также обвинения в дезертирстве, переходе на сторону противника, выдаче государственной тайны. Почти все они предусматривали наказания вплоть до высшей меры.
С бывшими эмигрантами дело обстояло гораздо сложнее. Как подданных других государств или лиц без подданства их не должны были обвинять в измене родине (обвинения в шпионаже предъявлялись без особых затруднений). Правда, имелось разъяснение: эмиграция, если она последовала после 1917 года или являлась следствием пленения во время Первой мировой войны, и есть измена родине. То, что закон обратной силы не имеет, законодателя не волновало.
УК РСФСР помогал в решении многих проблем. В разделе «Преступления государственные» имелись статьи, предусматривающие суровые наказания за:
а. «…вооруженное восстание или вторжение в контрреволюционных целях на советскую территорию вооруженных банд, захват власти в центре или на местах в тех же целях и, в частности, с целью насильственно отторгнуть от СССР и отдельной союзной республики какую-либо часть ее территории или расторгнуть заключенные СССР с иностранными государствами договоры» (статья 58-2);
б. «…сношения в контрреволюционных целях с иностранным государством или отдельными его представителями, а равно способствование каким бы то ни было способом иностранному государству, находящемуся с СССР в состоянии войны или ведущему с ним борьбу путем интервенции или блокады» (статья 58-3);
в. «…оказание каким бы то ни было способом помощи той части международной буржуазии, которая, не признавая равноправия коммунистической системы, приходящей на смену капиталистической системе, стремится к ее свержению, а равно находящимся под влиянием или непосредственно организованным этой буржуазией общественным группам и организациям, в осуществлении враждебной против СССР деятельности» (статья 58-4);
г. «…активные действия или активная борьба против рабочего класса и революционного движения, проявленные на ответственной или секретной (агентура) должности при царском строе или у контрреволюционных правительств в период гражданской войны» (статья 58–13).
Мера наказания по всем этим статьям была одна — смертная казнь. В умелых руках опытного следователя под действие этих статей можно было подвести любые эпизоды из жизни эмигранта.
Но прежде всего требовалось отделить козлищ от овец[26].
По прибытии в Прокопьевск военнопленным раздали «Опросные листы» с выполненной типографским способом шапкой — «Главное управление контрразведки СМЕРШ».
Странное наименование контрразведки было придумано лично Сталиным. Оно представляло аббревиатуру двух слов — «СМЕРть Шпионам». Уже таким образом участь лиц, попавших в сферу действия контрразведки, была предрешена заранее.
13 декабря 1945 года содержавшийся в 525-м лагере для немецких военнопленных Протопопов Алексей Михайлович, 1897 года рождения, уроженец города Новочеркасска, русский, беспартийный, подписал «Опросный лист № 11450», заполненный неким майором, сотрудником контрразведки СМЕРШ из проверочно-фильтрационного лагеря № 70315. Немецких военнопленных при фильтрации обслуживали на дому.
Опросный лист содержал 28 вопросов и был пригоден для проверки и фильтрации любого советского или иностранного гражданина. Особенно заинтересовали представителя СМЕРШа сообщенные Протопоповым сведения о том, что он служил в немецком фольксштурме (народном ополчении) с 16 февраля 1945 года, а в 1917 году содержался в лагере для русских военнопленных в Австрии, где и допрашивался местными властями. Были отмечены и те, кто, по мнению Протопопова, мог бы подтвердить сообщенное им в опросном листе: Павел Благородов, Василий Клеев, Дмитрий Мирошниченко. Все они также содержались в лагере № 525, что существенно упрощало дело.
Технология проверки и фильтрации Протопопова заключалась в том, что вначале опрашивали этих лиц, затем — названных ими в опросных листах. Таким образом выявлялись связи Алексея Протопопова. После этого снова допрашивали самого Протопопова и выявленных его знакомых. Потом — тех, кого назовут эти люди. Все допросы начинались со слов: «Кого вы знаете по службе в немецкой армии или по эмиграции?», потом следовали конкретные вопросы о Протопопове. Такой метод назывался «частый гребень». Он был весьма результативен, но требовал больших трудозатрат. Правда, кого волновало потраченное в лагере для военнопленных время? Все равно — сидеть.
Так или иначе, но постановление об аресте Протопопова Алексея Михайловича, 1897 года рождения, белоэмигранта, бывшего майора[27] немецкой армии было вынесено начальником отделения контрразведки Управления МВД по Новосибирской области майором Пастаноговым лишь 8 июля 1946 года, ровно через год после прибытия эшелона с пленными в Прокопьевск и почти через восемь месяцев после заполнения опросного листа. В этот же день постановление было утверждено начальником управления подполковником Терентьевым, а на следующий день санкционировано прокурором войск МВД по Новосибирской области подполковником Масловым. Это было очень удобно — все службы размещались под одной крышей и подчинялись одному и тому же начальнику. Только согласованность действий могла дать хороший результат. «Законность», таким образом, была соблюдена.
Правда, приобщенные к делу первые допросы Протопопова-Медера Алексея Михайловича были датированы 5 и 6 июля 1946 года, еще до вынесения постановления об аресте. Но это тоже предусматривалось технологией проверки и фильтрации — обвиняемый имел право отказаться от дачи показаний, а свидетель по делу — нет. Поэтому будущих обвиняемых вначале допрашивали как свидетелей. Это тоже давало хорошие результаты.
Следствие по делу Алексея Протопопова-Медера началось в то время, когда первая волна действительных и мнимых преступников из числа военнопленных уже была выявлена и осуждена. Арестантский телеграф разнес по лагерным баракам вести о том, кого допрашивали, как допрашивали и какие сведения хотели получить. Стало известно и о том, по каким статьям уголовного кодекса предъявлялись обвинения, и какие приговоры были вынесены.
Отмечалось, что наиболее сурово власти относились к тем, кто совершал военные преступления или, по крайней мере, подозревался в них, а также к тем, кто в прошлом имел советское или русское подданство. Предпочтительные шансы на смягчение участи могли получить те, кто издавна имели какое-либо иностранное подданство и могли доказать, что были призваны в немецкую армию.
Насмотревшийся и наслышавшийся всякого за год пребывания в плену Алексей Протопопов, у которого в Австрии оставались жена и трое сыновей, понял, что единственный выход из создавшегося положения заключается в том, чтобы любым способом доказать свое давнее германское подданство. Именно германское, на худой случай — австрийское. Любое другое подданство могло повлечь за собой обвинение в добровольном сотрудничестве с немецким фашизмом[28].
В июля 1946 года был допрошен майор немецкой армии (так значилось в протоколе допроса) князь Николай Чегодаев-Саконский, показавший, что знает Протопопова с 1942 года и рассказавший о некоторых обстоятельствах его жизни. Намеренно или нет, но князь Чегодаев-Саконский оказал Алексею Протопопову добрую услугу, сообщив следователю Герасимову, что, находясь в лагере, Протопопов объявил себя немецким подданным и что его подлинная фамилия — Протопопов-Медер.
Все допросы Алексея Протопопова проводились в Кемеровской тюрьме № 1, где содержались также князь Чегодаев-Саконский и многие другие сослуживцы Протопопова.
На первом допросе, состоявшемся 5 июля, майор Герасимов, представившийся из соображений конспирации просто сотрудником Управления МВД по Новосибирской области, задал опасный вопрос: когда и при каких обстоятельствах Протопопов эмигрировал за границу. От правильного ответа на этот вопрос зависело многое, можно было, например, избежать обвинений в измене родине или в оказании помощи мировой буржуазии.
Протопопов объяснил, что он не эмигрировал, а был взят в плен австрийскими войсками 18 июля 1917 года под Черновцами, что служил он писарем и переводчиком в чине унтер-офицера в 16-м стрелковом полку 4-й стрелковой дивизии. Был освобожден из плена в связи с формированием из пленных «украинских частей» для гетмана Скоропадского, но избежал мобилизации по причине ранения. Нашел в Австрии родственников своей матери, Ксении Михайловны фон Медер, и с согласия посла Украины в Австрии получил в 1918 году австрийское гражданство.
Как получивший в России квалификацию техника пути железнодорожного транспорта получил работу в городе Марбурге. Когда эта территория отошла к Югославии, был призван в югославскую армию и получил чин подпоручика запаса. Далее был переведен в город Любляна, где совмещал работу с учебой в университете. Университет закончил в 1925 году, получил назначение в город Субботице, а с 1934 года — в город Новый Сад. Работал там до апреля 1941 года, до нападения Германии на Югославию. По приказу своего начальника, полковника Михайлова, после отхода югославских частей подорвал пути и сооружения на участке Будапешт — Белград. За это был арестован венгерскими властями, но бежал в Хорватию. Содержался два-три месяца в концлагере близ Марбурга, но в связи с присоединением Словении к Австрии был из лагеря освобожден. Работал на железной дороге, а в ноябре 1941 года был призван в немецкую армию и направлен в распоряжение штаба формирования Русского охранного корпуса как владеющий русским, словенским и немецким языками. При этом Протопопову был сохранен чин майора, полученный на югославской службе. В декабре 1943 года Алексей Михайлович был направлен для прохождения службы в 1-й запасной казачий полк, находившийся в городе Лознице.
Далее Протопопов показал, что в сентябре 1944 года генерал-инспектор добровольческих войск генерал от кавалерии Кестринг (Протопопов назвал его Кессельрингом) назначил его офицером для поручений при начальнике казачьего резерва генерале Шкуро. В декабре того же года Протопопов был признан негодным к военной службе и уволен в запас, но уже в январе 1945 года в связи с тотальной мобилизацией снова был призван в армию и назначен в Цветль инструктором по строевой подготовке в офицерский резерв Казачьего стана, командиром которого был генерал Доманов.
В первых числах мая 1945 года Протопопов выехал с семьей в австрийский город Патриахсдорф, а узнав об окончании войны, явился в Юденбург, чтобы отдать себя в руки советского командования. Так, по крайней мере, записал в протоколе допроса майор Герасимов.
Но показания Алексея Протопопова-Медера не устраивали СМЕРШ. Внутрилагерная агентура, завербованная из людей, не без оснований опасавшихся за свою судьбу, сообщала о Протопопове такое, что руководители СМЕРШа потирали руки, предвидя крупное судилище над злейшим врагом советской власти. Они были учениками главного идеолога сталинской юриспруденции Андрея Вышинского, который утверждал, что самое главное в судебном процессе — это признательные показания обвиняемого. Однако все то, что сам о себе сообщил Протопопов-Медер, не давало возможности предъявить ему серьезные обвинения.
Но через руки следователей СМЕРШа прошли десятки и сотни тысяч человеческих судеб. Был накоплен немалый опыт, и внимательно прочитав протоколы допроса, сверив их с агентурными материалами, майор Герасимов понял: в стене защиты, построенной Протопоповым, имеются щели. Надо только вставить рычаг, повернуть его умелой рукой в нужный момент — и защита рухнет, как карточный домик. Внимание следователя привлекли показания его подчиненного, что ему поручалось наблюдение за строевой подготовкой офицеров из Казачьего стана.
Но, судя по предыдущим показаниям, Протопопов-Медер был офицером железнодорожных войск, занимавшихся строительством и эксплуатацией железных дорог. Быть инспектором по строевой подготовке офицерского состава мог только опытный строевой офицер, окончивший военное училище и имевший достаточный опыт службы в строю. Поскольку речь шла о казачьих частях, инспектор строевой подготовки должен был, кроме того, хорошо знать и кавалерийское дело: седловку, ковку, верховую езду, рубку шашкой. Офицер железнодорожных войск для такой работы не годился. Сомнения следователя укрепились после допроса князя Чегодаева-Саконского, показавшего, что в 1942 году Протопопов формировал в Белграде сотню «самостийных казаков»[29] численностью до 170 человек.
На одном из следующих допросов Алексей Протопопов-Медер подтвердил эти показания, уточнив, что занимался с сотней боевой подготовкой: обучением строю, изучением винтовки и пулемета. При этом он отметил, что по своему возрасту и имеющимся навыкам личный состав сотни мог быть использован разве что только для гарнизонной службы, для участия в боях эти люди не годились. На вопрос, какой ориентации придерживались эти люди, Протопопов ответил: «Монархической».
Такой ответ сулил следователю немалые перспективы — можно было обвинить подопечного в участии в монархической, то есть в контрреволюционной организации. Но одного свидетеля было недостаточно.
9 августа 1946 г. был допрошен Иван Березлев, 1893 г. рождения, уроженец станицы Ханской, полковник врангелевской армии, сохранивший этот чин и на немецкой службе. К тому времени Березлев был уже осужден по статье 58-3 к 10 годам лишения свободы.
Подтвердив участие Протопопова в формировании сотни «самостийных казаков», Березлев заметил, что к тому времени Алексей Протопопов был разжалован из майоров в лейтенанты, но, несмотря на это, продолжал формировать сотню. «Этому, — сказал Березлев, — многие удивлялись, считали большим доверием немецких властей».
На вопрос следователя о практической деятельности организации «Самостийные казаки» Березлев ответил, что, судя по газетным и журнальным публикациям, основной задачей этой организации являлось образование самостоятельного казачьего государства в районе Дона и Кубани путем свержения вооруженным путем существующего в России строя. Оживившись, следователь задал еще один вопрос, не была ли организация «Самостийные казаки» связана с немецкими разведывательными органами. Березлев ответил, что об этом ничего не знает. Но следователь остался доволен: преступления Алексея Протопопова-Медера доказаны окончательно и бесповоротно.
Следствие было закончено 30 августа 1946 г., когда начальник Управления МВД по Новосибирской области комиссар милиции 3 ранга (генерал-майор) Шаров утвердил обвинительное заключение по обвинению Протопопова-Медера Алексея Михайловича в преступлении, предусмотренном статьей 58-3 УК РСФСР:
«10 июля 1946 г, Управлением МВД по Новосибирской области был арестован бывший майор немецкой армии Протопопов-Медер Алексей Михайлович за оказание помощи Германии в период войны против Советского Союза.
Произведенным по делу расследованием
УСТАНОВЛЕНО:
Протопопов родился и жил в России до июня 1917 г. Находясь на военной службе в русской армии писарем роты и переводчиком русского языка, в 16 стрелковом полку 18 июня 1917 г. в районе города Черновцы был пленен австрийскими войсками. Не желая возвратиться на родину, в 1918 г. принял австрийское подданство и получил документы на имя Протопопов-Медер.
В ходе военных действий Германии против Советского Союза Протопопов-Медер в начале декабря 1941 года поступил на службу в немецкую армию. С этой целью вместо выезда в город Лютомер, где состоял на военном учете и получил извещение о призыве, явился в штаб оккупационных немецких войск в городе Белграде.