Подведем итог: «сучья» война была столкновением воров в законе не с какими-то мифическими уголовниками, прошедшими войну и фронт и желавшими получить некоторую долю власти, как утверждает В. Шаламов, а с такими же, совсем недавно бывшими своими товарищами, «ссученными» за какие-то провинности, лишенными, таким образом, всех своих прав и привилегий и не желавших согласиться с этим.
Давно уже было написано, что вначале было Слово. И слово это было произнесено в бухте Ванино, где находился один из крупнейших в Советском Союзе пересыльных лагерей, в котором накапливались к началу навигации в Охотском море заключенные для этапирования на Колыму. Говорили, что на этой пересылке скапливалось до 30 тысяч человек, которые пароходами перебрасывались в Магадан. Самый знаменитый из этих пароходов назывался «Джурма», само имя которого приобрело нарицательный характер. Так, надзиратель, ругая зэка за какую-то провинность, мог сказать: «Что, на Джурму захотел?» или «Джурма по тебе плачет!»
Понятно, что в многочисленных толпах неработающих людей, не особенно склонных к почитанию законов и, к тому же, в огороженном колючей проволокой пространстве, не было и не могло быть хоть какого-то порядка. Это был просто бурлящий котел, в котором действовали, таким образом, сила и наглость. А руководство пересылки, по всему, и не особенно этим было обеспокоено; ну, подумаешь, при таком количестве голов десяток убили, два десятка искалечили, три десятка ограбили.
Свято место пусто не бывает, и объявился человек, взявший на себя обязанность навести на пересылке порядок. Был он из «ссученных», и звали его Король. Получив благословение администрации, Король энергично принялся за дело. А начал он с того, что быстро сколотил большую группу таких же «ссученных» и приступил к поискам воров в законе. У обнаруженных воров было на выбор две судьбы: или мучительная и позорная смерть, или переход в «суки».
Наш Нижне-Амурлаг был ближайшим соседом Ванинской пересылки, и нам всем сразу становились известны все новости о событиях в Ванино. Хотя пересылка и предназначалась исключительно для этапирования в Магадан, все-таки отдельные зэки по разным причинам попадали и в обратном направлении, то есть к нам, в Комсомольск и другие подразделения Нижне-Амурлага.
Свидетели эти рассказывали ужасные вещи. Шла настоящая и постоянная охота за людьми. Чтобы принудить вора перейти в свою группу, Король и его соратники применяли самые изощренные приемы для причинения страданий, и я их не буду перечислять и описывать. Самым распространенным приемом было подбрасывание обнаженного тела и удар его спиной о бетонный пол. Воров в законе насиловали сами и принуждали насиловать друг друга, а после этого, хотел вор в законе того или нет, он становился «ссученным», так как «опущенный» уже не был вором. Находились герои, которые не отрекались от своего титула, несмотря ни на что, и обрекали себя на смерть.
Никаких возможностей для борьбы у воров в законе не было. Оставалось только прятаться, но воры действующие и воры «ссученные», как правило, в большинстве знали друг друга, и мало кому из воров в законе на Ванинской пересылке удалось сохранить свой титул.
Опять же, по рассказам очевидцев, только несколько бараков на пересылке сумели отразить попытки Короля произвести «чистку» в этих бараках. Это сделали несколько сотен бандеровцев, сумевших организоваться и обеспечить свою безопасность. Хотя, возможно, и Король не особенно стремился «завоевать» эти бараки, понимая, что вряд ли он найдет в них ненавистных для него воров.
Установив свое безраздельное господство над многотысячной пересылкой, Король без промедления приступил ко второму этапу, устанавливая связи с лагерями Дальнего Востока, из которых в первую очередь с ближайшим, Нижне-Амурлагом. Охотников вступить в кровопролитие и в наших колоннах оказалось предостаточно, тем более, что Король каким-то способом ухитрялся переправлять из Ванино деньги и оружие. Конечно, об огнестрельном оружии тогда и речи не было, но ножи и всякого рода пики и заточки проникали в зоны, несмотря на вроде бы бесконечные и повальные шмоны. Думаю, без содействия охраны и надзирателей не обошлось, хотя убить можно не только ножом, но и кирпичом, и булыжником, и приличной дубиной, а на рабочем объекте хватало и топоров, и молотов.
По сигналу Короля почти на каждой колонне Нижне-Амурлага началась резня. Чуть ли не каждый день мы узнавали: там пришибли, там задушили, там зарезали, там подрезали. Но быстрой победы «сук» не получилось. Во-первых, воры в законе тоже не дремали и сумели подготовиться, во-вторых, не все «ссученные» вошли в «сучий» строй, ибо, действительно, если «ссученный» был к этому времени, например, бригадиром или десятником, или счетоводом, то есть, если и не обеспечил себе роскошную жизнь, но получил, во всяком случае, возможность выжить, то зачем ему было влезать в эту кровавую круговерть. Конечно, такие здравые мысли не обязательно были решающими, но для некоторых конкретных людей они могли иметь значение. И, наконец — последнее обстоятельство: несмотря на численное превосходство «сук», большинство средних и мелких уголовников осталось на стороне своих прежних шефов, то есть воров в законе.
Война была кровавой и шла с переменным успехом.
Как правильно пишет В. Шаламов, временами было такое положение, что эта колонна становилась полностью «воровской», а соседняя — «сучьей», а через месяц положение изменялось на 180 градусов. Результаты зависели от многих причин, среди которых немалое значение имела позиция местного начальства с его симпатиями и антипатиями. Я, например, знаю, что на тех колоннах, где мне пришлось побывать, все начальники колонн поддерживали воров.
В самый разгар этой кровавой вакханалии я был на дальних, глубинных колоннах, только-только открываемых, на которых не было, как я уже говорил, ни воров, ни «сук», — и мы узнавали об этом от привозимых и приводимых этапов. Когда же я был переведен на уже «цивилизованную» колонну и стал нормировщиком, то разграничение «воюющих сторон» уже произошло, к тому же, по очень крупным территориям: Нижне-Амурлаг стал полностью воровским, наш визави — Ургаллаг — полностью «сучьим».
Кстати, в то время, занимаясь строительством железной дороги Комсомольск — Ургал, которая в настоящее время является частью знаменитого БАМа, никто из нас, да и всего высокого лагерного начальства, не считали, что это БАМ, потому что существовавший одно время БАМлаг занимался совсем другим делом.
Говоря, что Нижне-Амурлаг стал полностью воровским, я не утверждаю, что никаких более происшествий не происходило. Нет, частенько слышалось: там обнаружили, там разоблачили, там кто-то сознался. И соответствующие выводы и приговоры. Но это уже единичные случаи, а не массовая бойня.
Если же говорить о массовости, то в это время шел другой процесс, тоже достаточно кровавый. Как я уже говорил, существует мнение, что всю «сучью» войну организовало само МВД, чтобы самый мощный и опасный криминальный слой уничтожил сам себя. Не могу с этим согласиться. Так как процесс, о котором я упомянул, состоял в том, что к нам в Нижне-Амурлаг стали поступать мелкие, в 2-3-4 человека, группы из Ургала, почти поголовно «суки», которые немедленно после прибытия на любую колонну уничтожались. И это не были единичные, случайные переброски, это делалось регулярно и часто. Все мы, и заинтересованные, и незаинтересованные, ясно понимали, что привозят ургальских «сук» сюда на гибель. Исполнителей хватало.
Ургальские гости, получая вовремя информацию и отлично понимая, что их ожидает на любой колонне Нижне-Амурлага, начали применять все шире такой метод: приведенные на вахту, они отказывались входить в зону и требовали поселить их в карцере. Если надзиратели не желали это делать, те устраивали небольшое буйство и все равно получали желаемое. Там они надеялись установить нужные связи (а сторонники находились всегда) и потом, выйдя из карцера, создать, по меньшей мере, в одном бараке «оффшорную зону». А там — что Бог пошлет.
За время моего пребывания на этой колонне произошло два крупных события, связанных с «сучьей» войной.
Колонна эта была уже отстроена: в зоне не было ни одной палатки, за зоной было, кроме казарм, несколько двухквартирных рубленых домов для начальства и семейных надзирателей.
Столовая могла при необходимости превращаться в клуб.
Прибыла к нам бригада артистов-заключенных. Все рады — мало хлеба, хоть чуть-чуть зрелищ. Помещение было набито битком, кто-то сидел на досках, положенных на деревянные обрубки, кто-то стоял. В первых рядах сидели начальники, охранники и надзиратели, было несколько женщин — чьи-то жены.
Это произошло где-то в середине концерта. Раздался страшный грохот, здание вздрогнуло, все стекла вылетели, свет погас. Шум падающих досок, крики, мат, женский визг, а где-то снаружи — крики и выстрелы.
Кое-как выбрались без особых потерь, и сразу все стало ясно. В карцере уже обитало человек пятнадцать «сук», а в тайге готовилась территория под карьер. По зимнему времени корчевать пни вручную было невозможно, их взрывали. Взрывники были вольными, но аммонита везде было, сколько хочешь. По приказу воровского штаба работяги-фраера несколько недель по щепотке носили аммонит в зону, и это никто не мог обнаружить никаким обыском при возвращении в зону. Аммонита набралось ведро, и это ведро просто поставили на цоколь карцера, вставили взрыватель и зажгли шнур. Мощным взрывом здание карцера разметало по бревнышку, из его обитателей в живых каким-то чудом остался только один. Он выбрался из груды дымящихся бревен и пополз к запретной зоне, считая, и правильно, что только там он сможет спастись, если его враги находятся где-то рядом.
Карцер всегда находился прямо под вышкой, часовой сразу заметил этого ползущего недовзорванного и истошно закричал: «Стой! Не заходить в запретную зону! Стрелять буду!» И начал стрелять. С двадцати метров пристрелить ползущего ничего не стоило, но часовой явно и не хотел этого делать, а стрелял в землю вокруг него. Скорее всего, весь этот шум и стрельбу часовой устроил просто, чтобы показать начальству, как он ревностно выполняет требования устава.
Выжившего пострадавшего отправили в Дуки. и там, в больнице, его добили. Вообще, из больницы редко кто из приговоренных выходил живым.
Слышал я рассказы о том, как это делается, и именно об этом случае.
— Иду это я, пикой поигрываю, а навстречу Пушкин со всей свитой (Пушкин — главный врач госпиталя, из-за фамилии — цель множества острот и розыгрышей), я ему так это спокойненько: «Не торопитесь, доктор, там, где я поработал, вам делать нечего».
Это вовсе не означало, что рассказчик, хотя и возвратившийся из госпиталя, действительно сделал это, так как любителей рассказывать о себе всякие уголовные небылицы с героическим уклоном, в лагере всегда хватало.
Второе событие было значительно хуже. Я понимаю, что события, повлекшие гибель людей, нельзя сравнивать по принципу, которое лучше, а которое хуже. Просто я хочу сказать, что оно могло окончиться очень худо для меня лично.
Эта колонна считалась полностью построенной, однако отдельного здания для контор и барака АТП на ней не было. Вообще же говоря, такое здание всегда строилось в последнюю очередь, а то и не строилось совсем. Как-то обходились. Так и здесь, отгородили часть обыкновенного жилого барака и устроили там главное производственное помещение, называемое разнарядкой, где жили и мы. Места было мало, и во время самой разнарядки, в которой принимало участие много людей, мы сдвигали свои топчаны в угол. Когда вся суматоха заканчивалась, и люди расходились, мы расставляли топчаны по мере возможности и укладывались спать.
И вот, в один несчастный день ко мне подходят трое неизвестных мне людей.
— Ты нормировщик?
— Я.
— Вот тебе записка.
Читаю. В записке меня просят пристроить на пару ночей трех придурков у себя в бараке АТП. Подпись: Имярек, но мне неизвестный, из Ургала. Какое тут на меня затемнение нашло, что я совершенно забыл, что «не может быть ничего хорошего из Назарета», просто какая-то нечистая сила подтолкнула меня под руку.
Своей властью я разрешить ничего не мог, поэтому подошел к старшему надзирателю и отдал ему записку, показав и этих липовых придурков. Он сказал: «Ладно, пусть!»
Зачем это нужно было нашим гостям? Карцера на колонне не было, а мы в своей комнате на ночь запирались на крючок, что было нарушением режима, но надзиратели на это закрывали глаза. Все это мы сообразили потом, а сразу как-то даже и не стукнуло.
Прошла уже половина времени разнарядки, как открывается дверь, и врываются пятеро с топорами и ножами. Началась бойня. Одного уложили сразу. Второй вскочил на топчан, стал в углу и некоторое время отмахивался ножом (значит, сочувствующие на нашей колонне были), пока кто-то не закричал: «Подними другой конец топчана!» Тот упал в угол, и там его и прикончили. На третьего набросился с топором один парень, худой и рыжий, и уже ранил его, но тот сумел выхватить у него топор, оттолкнул и бросился бегом к вахте, а рыжий, уже безоружный, бежал за ним, изрыгая ругательства и богохульства.
Утром я подошел к надзирателю.
— Записка у тебя целая?
— Вот она.
— Или сожги прямо теперь, или отдай мне. И вообще, понимаешь, во что мы с тобой вляпались? Меня же за это могут замочить запросто, да и тебе не поздоровится.
— Тебя могут прикончить, и меня тоже не похвалят. Это же все при мне произошло, скажут, куда смотрел? И разжаловать могут, и загнать в тартары. А у меня семья и дети, а здесь и квартира, и огородик я завел.
Записку мы сожгли и молчать решили до гроба. Не знаю, как он, а я вот только теперь пишу эти строки.
Стал я себя чувствовать на этой колонне как-то неуютно, но когда трудила объявил мне, что меня отправляют в Дуки, на штабную колонну, не могу сказать, что я обрадовался, так как знал, чем это пахло. Советская власть, определившая мне участь додыхать и издыхать в шахтах Колымы, не могла оставить меня в «райских» условиях Нижне-Амурлага. И это с полной определенностью нам было объявлено здесь. Постепенно подвозили людей из тех списков, по которым отправлялся в Магадан ростмистр Кириллов. Вот мы едем в Комсомольск в «столыпинском» вагоне, почти сплошь интеллигенция. Помню как сейчас доктора Будыку, который знал бесчисленное множество армянских анекдотов, хотя был грек.
На Комсомольской пересылке нас таких собралось человек полтораста, большинство инженерно-технических и счетных работников, но было немало и квалифицированных рабочих: слесарей, сварщиков, инструментальщиков. Попадались люди и редких дарований. Был, например, хороший портной, армянин из Армавира, был маг и волшебник по части кондитерской кулинарии. Одним словом, собрались те, которых местное лагерное начальство хотело придержать или по производственной необходимости, или по личной прихоти.
Болтаемся по огромной пересылке, из барака в барак, ищем знакомых, кто находит, кто — нет. В одном бараке вижу: стоит, вроде, человек, прислонившись к бревенчатой стене, а на самом деле он прибит к этой стене через голову длинным железным стержнем. Видимо, отголосок «сучьей» войны, хотя и неизвестно, кто он и кто его.
Проходит, наверно, неделя, и тут, как гром с небес, но гром радостный и желанный: ДЖУРМА УШЛА! МЫ ОПОЗДАЛИ НА ДЖУРМУ! А это был последний рейс навигации.
Оставалось еще два вопроса. Первый — нас могли все равно отправить в Ванино и там оставить до следующей навигации. Это было маловероятно, чтобы власть позволила нам столько времени бездельничать. Второй — если не Ванино, то куда нас отправят, на Дальнем Востоке лагерей много. Всем хочется, безусловно, в свой родимый Нижне-Амур, там все знакомо, там много знакомых, шансов как-то устроиться больше, чем где-то, Бог знает, где.