Аникин продолжает что-то говорить, но никакого результата. Потом из середины колонны слышно, причем явно измененным голосом: «Отойдите все, оставьте Анацкого!» Шушукаются, совещаются, все уходят.
— Чего, хлопцы, хотите? — это Анацкий.
С Анацким никто не скрывается. Требование одно: убрать начальника конвоя и чтобы он вообще не охранял колонны, пусть, дескать, торчит где-нибудь на вышке или бродит с собаками по ночам за зоной. Но чтобы мы, зэки, его больше в глаза не видели. И сейчас же.
Вопрос решен. Начальство над конвоем принимает лейтенант, мы встаем, колонна двигается, все ведут себя вольно и раскованно, веселятся, как могут. Победители, мол.
В последние дни движение колонны происходило без особых происшествий и осталось без последствий для организаторов. Приезжал из Циммермановки кум (следователь оперчекотдела 3-го отделения), несколько человек вызвали для расспросов, но, как я сказал, последствий не было. Видимо, чекисты убедились, что это было организовано уголовными главарями, а, значит, и наказывать некого. Думаю, что если бы в организации происшествия были замешаны зэки с 58-й статьей, дело бы создали, а затем и раздули до безоблачных высот. А на пустом месте в эти годы уже такие процессы не сочинялись. Не 1940–1947 годы.
Работы по объектам железной дороги вошли в нормальную колею. Эта вот колонна в 300 человек регулярно выходила на работу, а через каждые три дня и я выходил вместе со всеми для разбивочных работ. Мне дали постоянного помощника по имени Иван, ему оставалось месяца три-четыре срока, он был бесконвойным и выезжал на подводе с нужными мне предметами: теодолитом, нивелиром, стальными мерными лентами и инструментами. Мне выделяли человек 5–6 из бригады землекопов, и я приступал к работе на участке, приготовленном заранее путем необходимого удлинения территории конвойного оцепления. Работы было много: нужно было обозначить кольями через 10 метров ось пути, прикрепить поперечные досточки с указания отметки верха земполотна и соорудить из березовых жердей лекала, указывающие границы откосов. Обычно я заканчивал эту работу к обеду или немного позже, хотелось, конечно, сделать еще, но конвой не соглашался еще добавить участочек оцепления.
И вот я закончил возможную работу сразу после обеда, сижу возле костра и заполняю всякие таблицы, а Иван уже собирает и грузит на подводу наше хорошо ему известное имущество.
Подходят ко мне двое воров в законе. Всего их на лагпункте было пять, это многовато для небольшого лагпункта, и начальство все время изыскивало способы отправить куда-нибудь подальше двух-трех, а то и четырех, но никак это не удавалось. Этапов на Колыму не было, а каким еще способом можно было избавиться от нежелательных личностей?
— Разреши Ивану смотаться на поселок за спиртом, — говорит один из них. — Ты же уже закончил.
— Зачем ему мое разрешение? Он выехал за оцепление, и — вольный казак.
— Он говорит, что без твоего разрешения не может.
— Ну, ладно, пришлите его ко мне.
Минут через пять подходит Иван.
— Зачем тебе мое разрешение? Хочешь ехать, езжай. Только смотри, если охрана спросит, почему ты и куда едешь верхом, скажешь, что я послал тебя вперед по трассе посмотреть, где можно заготовить жердей для лекал.
— Ага, точно, это хорошо.
И уехал верхом.
Поселок участка леспромхоза был километрах в шести от нашего объекта, и я ожидал его примерно через час.
Занимаюсь своими подсчетами, слышу какой-то шум на границе оцепления, чувствую, что-то случилось. Подходит один из воров, быстро говорит: «Псы Ивана повязали!». Рассказывает. Оказывается, в поселке на этот раз спирт продавался в чекушках. Денег дали Ивану на 10–12 чекушек и одну из них жаловали ему за услуги. Чего бы ему, мерзавцу, не припрятать честно заработанную чекушку, выдать товар заказчику, приехать к зоне, в любое время войти в зону, а его никогда и ни в какое время не обыскивали, а затем уже в зоне устроить себе пьянку, и с закуской.
А он эту пожалованную чекушку выпил сразу, а это больше, чем пол-литра водки, да еще и без закуски, и подъехал к оцеплению, уже сильно шатаясь, и вообще лыка не вязал. Это возбудило подозрение, его ссадили с коня, обыскали, нашли спирт и, конечно, задержали.
Подходит ко мне начальник конвоя.
— Иди, посмотри, — говорит мне, — все твое хозяйство на подводу погружено.
— А что, — отвечаю я, — Иван не знает, что надо грузить?
— Иди, иди, Иван не в форме.
Иду, проверяю подводу — все погружено, но Ивана не вижу. Уже отхожу — вижу, грузят на подводу и Ивана, и один из конвоиров, превратясь в возчика, двигается в путь.
Подходит конец работы, идем к зоне, на душе кошки скребут: что будет, что будет?
Подходим к воротам, шеренга надзирателей приступает к обычному сплошному шмону. Вижу, как воров по очереди отводят в сторону, причем всех. Значит, Иван не раскололся.
Вхожу в зону, меня не трогают. Иду в барак, ужинаю, уже поздно, думаю: «Неужели пронесло»?
Нет, не пронесло. Приходит надзиратель: «Иди к начальнику».
Захожу в кабинет.
— Расскажи, как ты посылал Ивана за спиртом.
— Я не посылал.
— И денег ему не давал?
— И денег не давал. Зачем мне спирт, я не пью. И откуда у меня столько денег?
— Иван сказал, что ты его послал, и что ты дал ему денег.
— А что он может еще сказать? Он же знает, что если он заложит меня, то я ему, в крайнем случае, морду набью, да еще и как сказать: он парень куда крепче меня. А если заложит кого-другого, то может и не досидеть свои три месяца? Правильно Иван делает.
— Может и так, только ты все равно знаешь, кто Ивану деньги давал.
— Не знаю. Если кто знает, так это Иван.
В таком духе разговор продолжался еще с полчаса.
— Ладно, — говорит майор Аникин, — видно ты по общим соскучился. Надзиратель, в карцер его, а завтра еще поговорим.
Надзиратель, спасибо ему, разрешил мне зайти в барак, чтобы одеться потеплее и захватить одеяло. Я же знал, что карцер не отапливался.
Идем.
— Тебя куда, — спрашивает надзиратель, — в общую или в одиночку?
— А Иван где?
— В одиночке. А ты подумай!
Подумать было над чем. Месяца два назад на наш лагпункт прибыл этап, в котором был человек, приговоренный где-то ворами к смерти за какую-то провинность перед одним из авторитетных воров. Здешние собрали сходку и постановили привести приговор в исполнение. Исполнителем оказался один из известных в Нижне-Амурлаге блатных по имени Витька. Я его хорошо знал еще по Амгуни. В законе он не был, но был достаточно авторитетным блатным, и если на лагпункте не было вора в законе, он был главным блатным. Порядок он (по своей линии) держал, особого бандитизма не допускал, был в некотором роде либерал среди блатного народа.
Как он попал в исполнители, мне не известно. Обычно исполнителями становились или добровольно, или по поручению (за какие-то дополнительные блага), или, в конце концов, роль эта разыгрывалась в карты.
Я не один раз встречал в воспоминаниях узников ГУЛАГа, как где-то кого-то убили просто потому, что жертву проиграли в карты, хотя она ничем перед блатным миром не провинилась. Я таких случаев не знаю и в них не верю. А случаи розыгрыша в карты роли исполнителя вынесенного приговора мне известны.
Витька оказался исполнителем, но кончилось это для него плохо. Большая колонна возвращалась с работы, было холодно, на время сдачи инструмента и шмона горели костры. Назначенная жертва сидела у костра. Витька подошел сзади и ударил киркой, но почему-то не по голове, а по плечу. Охрана вмешалась, схватила Витьку и потащила в карцер. А там в это время в общей камере сидели все воры в законе, они быстро организовали сходку, обвинили его в умышленном неисполнении приговора и там же немедленно задушили. А та жертва осталась жива, и позже выяснилось, что это вовсе не тот человек, а просто его однофамилец.
Вот такие дела. Призадумаешься.