Прошли станицу Грушовскую, но недалеко от хутора Протопопова наткнулись на разведку красных, и мою лошадь убило. Я вылез из-под кобылы, взял патроны, гранаты-лимонки и, отстреливаясь, добрался до хутора. Мои казаки думали, что я убит, и потому бросили меня.
В хуторе я встретил других казаков, которые дали мне лошадь, накормили, и все легли спать. Я крепко заснул и ничего не слышал. Хозяйка трясет меня: «Вставай быстрей! Красные в хуторе!» Я вскочил, схватил карабин, выскочив из дома, оседлал лошадь и, перескочив верхом тын, очутился в балке. Ударил пулемет, но все закончилось благополучно. За балкой в степи встретил казаков. Удивились и кричат: «Гляди, живой!?»
И пошла моя жизнь колесом: оборона, бои и первое легкое ранение. Несмотря на него, с коня не слезал. За оборону Миуса получил первую награду. Награждал войсковой Походный атаман С.В. Павлов, а подписывал награждение генерал П.Н. Краснов.
Пришел приказ на сбор добровольцев-казаков в Кировограде. Меня назначили в помощь офицерам по вербовке казаков из лагерей военнопленных. Позднее получил направление в 1-й эскадрон в Дарнице. В Бродах получили приказ на защиту Почаевской Лавры, и там я получил очередную награду. После отступления я вернулся в свою сотню.
В Западной Украине я был еще раз ранен и стал инвалидом. Лежал в госпитале во Львове, потом в Германии в городе Глагау. После выписки из госпиталя получил направление в Северную Италию в Казачий Стан. Там в крепости Азопо в 3-м полку участвовал в охране дорог и других объектов до самого ухода казаков из Италии.
Перешли через заснеженный горный перевал в Австрию. Возле города Лиенца у реки Драва мы разместились по палаткам повзводно. Я был назначен приказом генерала Т.И Доманова командиром взвода стариков. Во взводе было 60 человек.
Говорили, что война еще не кончилась, что Западные страны вместе с РОА (Русской Освободительной Армией) и казаками пойдут на Восток. Но это был самообман. Были и другие слухи о нашей дальнейшей судьбе. Никто не знал, что англичане нас уже продали Сталину.
Точно не помню, когда это случилось, но однажды вызывает меня П.Н. Донсков и зачитывает приказ убитого Походного атамана С.В. Павлова о третьем награждении, которое запоздало из-за хаоса при отступлении. Одновременно он вручил мне саблю и наган.
Когда англичане объявили, что нас будут выдавать в Советский Союз, все всколыхнулись: крики, шум, плач. Старики сделали помост. Утром пошли на молебен. Юнкера окружили молящихся, взявшись за руки. Сначала было тихо, только голоса священников, хора и молящихся. Но подошли танки и машины с английской пехотой. Англичане сразу бросились на нас. Стали бить по головам и рукам юнкеров, чтобы разорвать их цепь. Хватали людей и бросали в машины.
У меня был парабеллум (немецкий пистолет) и две гранаты-лимонки. Когда раздались первые выстрелы, и меня чем-то зацепило, я выхватил лимонку, хотел бросить ее в англичан. Но ко мне подскочили наши кривянские и другие казаки: «Ты что делаешь? Нас же сейчас всех перебьют! Соображай, ведь ты командир взвода!» Убрал гранату, и мы побежали к реке Драве. В горах прошли дожди, и Драва была бурной и полноводной. Но что там творилось!?
Женщины с детьми и казаки прямо с моста бросаются в воду. Англичане пытаются их вылавливать. Вечная память донцам, кубанцам, терцам и калмыкам, утонувшим в Драве!
Ко мне подходит шотландец в юбке и показывает рукой. Я грешным делом подумал, что обоссался. Но это была моя и чужая кровь. По лесу дошел до австрийцев, они меня перевязали, и пошел искать нашу добровольческую сотню. Не нашел ее и вернулся в свой взвод стариков. Когда шел по лесу, видел много повесившихся казаков. Будьте прокляты, английские палачи!
Пришел назад, начали сходиться старики. Англичане убирают трупы. Я поговорил со станичниками и лег было спать. Вдруг пришли машины и начали сваливать продукты: мешки и ящики с консервами, колбасой, немецким хлебом. Мы поужинали и крепко заснули. Утром меня и других вытаскивают из палатки за ноги, скручивают руки проволокой, бросают в машину через задний открытый борт, повезли к железной дороге и погрузили в вагоны, как мусор.
Прибыли в советскую зону. Нас разгрузили. Позднее подошел капитан и спросил, какой я станицы. Ответил, что Кривянской. Он отвел меня в санпункт на перевязку и принес гражданское барахло. Я снял форму и переоделся. Капитан подвел меня к гражданским, и я влился в их кучу. Возможно, этим капитан помог мне избежать более серьезных последствий.
Нас опять погрузили в вагоны и поперли в СССР. Прибыли в Караганду. Там нас не приняли и направили в Кемерово. В лагере распределили по баракам и отправили работать в шахту.
Привели под конвоем в здание шахты и у ламповой всех посадили на пол. Один энкавэдист кричит: «Смотрите, это фашистские прихвостни! Они хотели вас закабалить!» Мы встали и запели: «Ревела буря, гром гремел…» Нас стали усмирять прикладами, а вольные шахтеры плакали. Потом они говорили: «Мы — сибиряки, ждали РОА и казаков. А вы струсили!» Были и такие, что называли нас фашистами.
Когда наш поезд из Караганды прибыл на шахту «Южная», подошли шахтеры и спрашивают: «Есть здесь Кривянские?» Отвечаю: «Я, Пивоваров Василий Григорьевич!» Закричали: «Твой отец здесь! Гриша, твой сын прибыл с этапом!» Дух захватило, нечем дышать. Стал читать молитву. Но отца увезли и списали по 2-й группе инвалидности. Станичники не бросили меня.
Дай Бог им счастья на том Свете, чтобы им — великим мученикам — там была зеленая степная трава!
Да пусть будут прокляты большевистские звери, которые, уничтожая казачество, рвали казачье мясо и пили казачью кровь! На этом кончаю. Разболелась голова, комок подошел к горлу…
Попал в плен в октябре 1941 года. Не буду рассказывать о фронтовой неразберихе из-за бездарного командования: об этом много написано. Наша дивизия, где я был в звании старшины командиром химического взвода, была разбита в Брянских лесах, а ее остатки попали в плен к немцам.
В самый трудный первый год плена мне удалось выжить. В тот год (1941–1942) из нашего тридцатитысячного лагеря почти половина умерли от голода, холода и тифа. Были случаи людоедства, за которое немцы беспощадно казнили — вешали попавшихся. При этом цепляли плакат на грудь с надписью: «Я — людоед». Но с весны 1942 года условия плена значительно улучшились, и такой массовой гибели людей больше не было. Однако и они были тяжелыми.
В начале 1943 года стали вербовать в русские части для борьбы с партизанами. Многие вступили по идейным соображениям, многие — чтобы выжить, в том числе и я. Способствовал этому и сталинский приказ № 270 от 16 августа 1941 года, который нам зачитывали перед строем еще в Красной Армии и объявлявший всех попавших в плен изменниками. К тому же в лагере мы узнали, что все пленные, возвращенные Финляндией после заключения мира в 1940 году, были поголовно расстреляны.
Так, в марте или апреле 1943 года я стал солдатом восточных формирований Вермахта, которых называли «власовцами», хотя я ни одного дня так и не служил в Вооруженных Силах, подчиненных A.A. Власову. По-видимому, летом командование заподозрило, что наша рота собирается уйти к партизанам. Я лично о таких намерениях ничего не знал. Всю роту разоружили и отправили в лагерь военнопленных, где содержали в отдельном бараке.
После долгой проверки я попал уже в другую воинскую часть, которую перебросили в Данию. Форму нам выдали венгерскую, винтовки образца 1891 года. В нашей роте было много западных украинцев (бандеровцев), которые ненавидели русских. Все командование ротой было из русских.
Рота располагалась на небольшом полуострове в западной части Дании отделенным от материка глубоким противотанковым рвом. Через ров был только один проезд, охраняемый немцами. Мы должны были охранять полуостров от возможного английского вторжения. Датчане подвозили нам дерн, а мы покрывали им недавно построенные доты и поливали водой, т. е. маскировали их. Жили в этих дотах при карбидных светильниках. В будние дни работа и занятия строевой и другими видами армейской подготовки, в выходные — свободный выход по увольнительным в близлежащий городок и села.
Кончилась война. Немцы ушли, пришли англичане. Они вывезли нас из Дании и высадили на границе Германии. Проверяли и обыскивали советские, погрузили в вагоны и привезли в город Штутгард в большую тюрьму.
Часть камер превратили в кабинеты для следователей, и началась фильтрация. Проверки такого большого количества людей не знала история человечества. Вся следовательская молодежь Советского Союза, только что закончившая училища, гульнула вольготно, на славу, доблестно и храбро, но не в бою за Родину и Сталина, а над людьми, попавшими в беду не по своей вине, людьми не по собственному желанию попавшими в плен. Били зверски, безбожно, бесчеловечно. На избитых было страшно смотреть.
Мой следователь располагался в кабинете № 19. Пока доведут до него, из-за криков избиваемых в других кабинетах «храбрости» наберешься досыта, до отвала. Голова перестает соображать. Следователь — лейтенант Чичиканов, из Башкирии, мой земляк — начал с обычного: «Рассказывай: откуда? Где был? Почему не выполнил присягу? Почему не покончил с собой, а сдался в плен?» И так далее в том же духе.
Однажды вызвал, а сам с похмелья. Видно, ночь гулял усердно. Начал так: «Все, что ты мне говорил, брехня. Рассказывай сначала». Начинаю повторять, а он бьет кулаком по столу. И он вдруг заснул. Я затих и почти не дышу. Прошло много времени. Он вздрогнул, очнулся и кулаком по столу: «Что ты мне чепуху прешь? Я тебя предупреждал, что ребра переломаю!» Я повторил все то, что говорил на каждом допросе. И тут забегает к нему такой же следователь: «Давай быстрей кончай с ним. Поедем, там блядешки ждут нас». И ко мне: «Тебе сегодня пиздюлей давали?» Заходит сзади и ладошками по ушам так дал, что из глаз искры, шум в голове, ничего сообразить не могу. Мой следователь отпустил меня со словами: «Иди. Завтра все расскажешь».
На следующий день беседа была недолгой. Задавал вопросы, повторять не заставлял. Заставил расписаться и сказал: «Видишь, земляк, что тут написано? — Хранить вечно».
И вот я «вечно храню» в своей памяти советское правосудие, советскую «любовь» к воинам своим. История не помнит такой войны, где не было бы пленных. После Второй Мировой войны во всех странах встречали вернувшихся из плена, как героев. Только советская власть объявила всех попавших в плен «изменниками» и встретила их ссылками, лагерями и тюрьмами. Вплоть до середины 80-х годов попавших в плен в Афганистане и вернувшихся на Родину сажали на различные сроки в дисциплинарные батальоны! И только при Горбачеве перестали пленных считать «изменниками».
Нас погрузили в товарные вагоны и под конвоем привезли на станцию Вира Еврейской автономной области Хабаровского края. Всю дорогу были голодными. Декабрь. Вагоны не отапливаются. У меня чудом уцелели часы. Отдал их за полбуханки хлеба, который мы вдвоем сразу же съели.
Тут расконвоировали и сразу же на лесоповал. Морозы страшные. Меня десятник пожалел и приказал собирать сучья, ветки и разжигать костры в разных местах. Все подходили погреться к ближайшим кострам.
Потом меня направили в лагерь военнопленных японцев выдавать инструмент для лесоповала. Но однажды вечером японцы пришли с работы без сопровождавших их двух конвоиров, которых они убили, а часть японцев сбежали. Вскоре этот лагерь закрыли.
Нас всех направили на Ургальское строительство железной дороги. Мы прокладывали железнодорожные пути на Байконур. Вначале укладывали шпалы на подготовленное полотно, затем путеукладчик клал рельсы звеньями, а мы крепили рельсы к шпалам костылями.
В сентябре 1946 года нас погрузили в «пятьсот веселый» (в то время были пассажирские поезда из товарных вагонов с нумерацией от 500 и выше) и привезли в Кемерово, где распределили на разные работы при лагере «Кемеровжилстрой МВД». Основной контингент — заключенные. Меня назначили кладовщиком склада на станции «Шахта Северная», куда поступал металл, вывозимый из Германии (листовая сталь и круглая разного сечения). Все мы, репатриированные, жили в бараках без всяких документов. Права на выезд не имели.
Здесь в необычных обстоятельствах встретился с приехавшей в Сибирь по распределению на преподавательскую работу девушкой, закончившей учительский институт. У нас общее: я пережил плен и «любовь» Родины, она — блокаду Ленинграда. Мы создали семью, но не юридически, поскольку у меня не было никаких документов для регистрации брака. Когда она работала в женской школе, то мы жили в ее квартире (школьной). В августе 1947 года у нас родился сын.
С 1948 года советское государство стало наводить «порядок» в деле судебного преследования репатриантов и «врагов народа». Кто надеялся на бессрочное спецпоселение или ссылку, глубоко заблуждались. Ведь им даже разрешили пригласить свои семьи, многие из которых приехали с детьми из самых отдаленных уголков Советского Союза. Вот тут-то и началось…
В 1945–1946 годах большинство получало стандартные 10 лет лагерей. Теперь «своевременно» не посаженным за то же самое «преступление» уже давали 15 или 25 лет лагерей. Вошел в практику пересмотр ранее вынесенных приговоров и многим, уже получившим 10-летний срок, он был «заменен» на 25-летний или на высшую меру наказания — расстрел. Приехавшие по приглашению семьи с детьми безжалостно выбрасывались на улицу из казенных квартир.
В сентябре 1948 года меня арестовали прямо на работе. Быстро закончилось следствие. «Черный ворон» привез на суд, куда — не мог видеть. Ревтрибунал. Судила «тройка». Зачитали документ следователя и спросили, знаком ли с материалами следствия. После утвердительного ответа предложили расписаться за 25 лет лагерей и 5 лет поражения в правах.
Привезли в тюрьму № 1 города Кемерово. Поместили в переполненную камеру, где сидели за разные преступления. Мне и другим предложили ложиться под нарами, поскольку на нарах не было мест. Было очень душно. На нарах у окна лежал блатной в трусах. Над ним по очереди сидели пацаны и махали полотенцем, делая ветерок. Если они делали что-то не так, блатной соскакивал, хватал сапог и бил им куда попало. Так продолжалось несколько дней. У пацанов лопнуло терпение., и они договорились покончить с этим. Дружно налетели на блатного, перерезали ему горло и, пока тело трепыхалось, резали грудь и живот. Надзиратели забрали труп и пацанов. В камере стало спокойнее.
Через несколько дней меня вывезли в Прокопьевск. Там в лагере я случайно встретился с человеком, который был политруком в лагере «Кемеровжилстрой МВД». Его сюда перевели. Он меня еле узнал и сказал: «Гады, что они с тобой сделали?» Пригласил старшего нарядчика и приказал: «Этого человека определи». Нарядчик сформировал маленькую бригаду, и мы несколько дней работали в маленьком карьере.
Потом нас вывезли в бывший лагерь японских военнопленных на строительство шахты Тайбинская. Здесь организовали большую бригаду со специалистами разных профилей: электрики, водопроводчики, специалисты по канализации, крановщики малых и больших кранов.
В моей бригаде работал механиком немец — прекрасный специалист. И он рассказал, что его жена связалась с парторгом МТС. Чтобы им не мешать, он ушел в горы, сделал землянку, кузнечный станок и стал подковывать ишаков. Хорошо зарабатывал, а узбеки несли ему все, что нужно для жизни. Сын нашел отца в горах и стал жить с ним, а не с матерью. Поэтому она, договорившись со своим сожителем, подала заявление, где лживо утверждала, будто он оказал: «Скорее бы пришли немцы». Его арестовали, привезли в Бухару и дали 10 лет. Поместили в одиночную камеру. Выводили на работу в подвальное помещение, где расстреливали людей. Чтобы не было слышно выстрелов и криков, заводили мотор. Трупы пропускали через большую мясорубку. Он смывал кровь и готовил подвальное помещение к очередной ночи.
Здесь я встретился с офицерами царской армии, которые до войны жили во Франции. Они уже пожилые, больные и работали только дневальными. Однажды их вызвали и сказали: «Вы нам мешаете перевоспитывать людей».
Вывезли неизвестно куда. Вскоре вывезли и меня.
В Чите остановились, и нас под конвоем сводили в баню. Когда возвращались из бани, из другого вагона заключенный крикнул: «Такого-то убрать». Подсказал его приметы. Зашли в вагон. Воры мокрым полотенцем стали душить названного, стягивая с двух сторон. Тот, схватившись обеими руками за полотенце, кричит: «Дядь Вань, помогите!» Что я мог сделать: их 32 человека, а нас — «мужиков» — всего трое. Забежал конвоир и крикнул: «Все в угол!» Меня трясет, а вор: «Подумаешь, одним бараном меньше». А задушенный парнишка был такой тихий, все время нас держался. Очень жаль.
Конвоир спросил: «Кто сделал?» Кто-то из воров крикнул: «Мышь, бери на себя!» Вышел пацан и сказал, что это его работа. «Как же ты сумел справиться с таким большим?» Пацан ответил, что смог. Забрали труп и пацана. Воры сказали, что этот пацан уже четвертую судимость имеет за взятую на себя вину вместо других.
Прибыли в порт Ванино. На горе у берега моря большая площадь огорожена колючей проволокой и разбита на клетки. В этих клетках помещались заключенные, разделенные по преступлениям: воры, суки, мужики, то есть пленные, и «власовцы». В каждой клетке туалет: навес над вырытой ямой, над которой уложены две доски. Поодиночке ходить туда опасно. Таких подстерегают и «потехи ради» бросают в яму вниз головой. Торчат одни ноги. Страшно дико на это смотреть!