Таким образом, Дудаев, призвав к независимости, пошел уже по проторенному пути. Но это был шаг в другое измерение. Новый призыв в Центре тоже поначалу не расслышали. Должно было произойти множество событий, как в России, так и в Чечне, прежде чем слово переросло в войну. Война была неизбежна — ее жаждало слишком много горячих голов и в Москве, и в Грозном, и далеко за пределами России.
Так ли уж нужен был чеченцам разрыв с Россией? Чеченский журналист Муса Темишев делится такими соображениями на сей счет: «Я убежден, что Чечня должна быть частью российского содружества. Я, как и все чеченцы, всю свою сознательную жизнь мечтал о свободе нации, но сегодня убедился в том, что до свободы нужно дорасти. Один из моих давних оппонентов сказал, что чеченцы на сегодняшний день — конгломерат тейпов, сект, семейных кланов. Тогда я с ним разругался. На днях я ему принес извинения. Мне горько сознавать, что до нации мы должны дорасти, причем должны пройти этот путь вместе с русским народом — на едином экономическом и культурном пространстве России».
Трудно даже вообразить, что в Коми или, скажем, в Хакасии народ возьмется за оружие и объявит войну России. Иное дело — Чечня. Тут народ другой. Другие настроения. И самое главное — другая, трагическая история. Депортация целого народа неизбежно наложила отпечаток на характер и натуру каждого чеченца, даже если в те страшные дни февраля 1944 года он был, как Дудаев, в младенческом возрасте. Это унижение не скоро прощается, если вообще когда-либо прощается. С началом перестройки подспудная обида прорвалась наружу. Чеченцы поняли, что теперь позволено все.
В тот момент депутат Верховного совета России Виктор Югин писал записку Ельцину, в которой анализировал состояние межнациональных отношений. Суть ее можно свести к одному абзацу:
«На Кавказе в пределах России уже давно зрела вспышка. Так бывает в природе, когда от долгого и раскаленного солнца вдруг вспыхивает торф. Вокруг болота воды, воды уйма, а торф горит, как порох, да так, что в одном месте тушишь, а он тлеет, тлеет и прорывается в другом месте. Кавказ тлеет».
Совет Югина Ельцину: «Отказаться от популистских поездок к шахтерам Кемерово, рыбакам Камчатки, нефтяникам Тюмени, а провести десять дней на Кавказе, объездить все республики, повстречаться со всеми старейшинами, лидерами всех движений, интеллигенцией, авторитетными людьми. Потом сделать анализ положения, созвать совет горцев и постепенно сообща решать остро встающие проблемы. Если этого не произойдет, то Россию ожидает то же самое, что переживает Союз — кровь, как в Прибалтике, Молдавии, Нагорном Карабахе…»
От записки веет неисправимым романтизмом: сядем в круг, выкурим трубку мира — и безмятежный покой обнимет кавказские горы и долины, разольется по российским равнинам.
Ни тогда, ни сейчас никто не знает, как справиться с национализмом, с сепаратизмом. Я был в самом начале событий в Нагорном Карабахе, это февраль 1988 года. Из Москвы все казалось если не простым, то решаемым. Ну, не поделили два народа два квадратных километра территории, ну, есть некоторое недопонимание в отношениях. Но можно договориться. Тем более тогда все газеты писали о красивом, овеянном традицией поступке одной азербайджанской женщины: когда шли друг на друга две объятые ненавистью толпы, она бросила между ними платок — они и застыли, а потом по-братски обнялись. Проехался я по маршруту Баку — Степанокерт — Ереван. Переговорил с десятками людей. И ужас овладел моим сердцем, я понял, что платком не обойдешься. Будто заглянул в дьявольскую пропасть, откуда дохнуло такой густой ненавистью одного народа к другому, что мороз по коже. Когда я вернулся в Москву, все сразу ко мне с расспросами: что да как? Я отвечал: из-за Карабаха будет война. Не верили: «Ты с ума сошел!»
И все-таки Дудаев, несмотря на обжигающее заявление о независимости, несмотря на избрание его лидером Общенационального конгресса, оставался, по сути, никем. Лидер общественной организации, каких тогда было как грибов в дождливый июль, из Москвы он смотрелся крошечной фигуркой — экзотической и забавной. Это вам не Ландсбергис или Гамсахурдиа, которые представлялись серьезной опасностью для целостности Союза. 11 января 1991 года Горбачев в телефонном разговоре с Бушем, тогдашним президентом США, сказал: «Беда в том, что Верховный совет Литвы и Ландсбергис не способны ни на какие компромиссы, не делают никаких встречных шагов. Сегодня ситуация неутешительная». Напомню, разговор — за два дня до кровавых событий в Вильнюсе. О Дудаеве тогда мало кто слышал.
Ельцин, отдадим ему должное, уделял внимание кавказским делам. Именно в январе 1991 года он отправился в Закавказье и на Северный Кавказ. Ельцину хотелось предстать миротворцем в грузино-осетинском конфликте, поэтому планировалась встреча с Гамсахурдиа. Сделал Ельцин краткую остановку в Грозном, встретился накоротке с Доку Завгаевым. Погрозил ему пальцем: не мечись между мной и Горбачевым — прогадаешь. Из Грозного двинулись на БТРах по Военно-Грузинской дороге, добрались до Казбеги. Там ждал Гамсахурдиа. Подъехал Асхарбек Галазов, тогдашний глава Северной Осетии.
Переговоры шли тягуче. Гамсахурдиа никак не соглашался признать Южную Осетию суверенным государством. Ельцин убеждал, что другого пути нет, надо дать осетинам волю, так же как и абхазам. Гамсахурдиа стоял как скала: никакого самостоятельного государства «Южная Осетия» на карте нет и быть не может, в лучшем случае он, президент Грузии, может разрешить культурный суверенитет, пусть осетины пляшут лезгинку, сочиняют стихи на своем туземном языке, но о самостоятельной политике не сметь и мечтать. Ельцин понял, что Гамсахурдиа не сдвинешь, потому предложил такой вариант: Грузия и Россия уважают друг друга как два независимых государства, а Южная Осетия оставляет за собой право называться, как желает ее народ, а не так, как хотелось бы Москве или Тбилиси. Гамсахурдиа опять затянул песнь о культурном суверенитете. Непробиваем.
Николай Федоров, президент Чувашии, размышляет над этой проблемой: «Национализм — это защитная реакция, им прикрываются, когда нечего сказать, когда в голове и душе — одна пустота и убожество». В мечтательных мозгах иных политиков независимость зачастую сводится исключительно к своему Министерству иностранных дел, к своим деньгам, к своей таможне, наконец, к своим вооруженным силам. Зачем это? Что за бред? Есть страны побольше, есть поменьше. А есть такое крошечное государство Лихтенштейн, где в наличии все атрибуты государственности, в том числе и великая воинская сила — 7 полицейских. Но Лихтенштейн, Андорра, Сан-Марино — это исторический, географический, политический казус: мол, водятся на земле и такие государственные образования.
А есть страны, где в общих границах традиционно собраны многочисленные национальности и народности. Это не только Россия. И после великого раздела СССР и Югославии создание новых стран, похоже, закончилось.
Курдов по численности много больше, чем чеченцев — 20 миллионов, а не имеют своей государственности, хотя воюют за нее столетия. Великие державы разыгрывали курдов как козырную карту, спекулировали на них. Генерал Судоплатов занимался в начале 50-х годов курдской проблемой. Он пришел к такому выводу: «Бросая ретроспективный взгляд, видишь, что сверхдержавы вовсе не стремились к справедливому решению курдской проблемы. Судьбу Курдистана с точки зрения его интересов никогда не рассматривали в Кремле, как, впрочем, и в Лондоне, и в Вашингтоне. И Запад, и нас интересовало одно — доступ к месторождениям нефти в странах Ближнего Востока, как ни цинично это выглядит».
Как ни цинично это выглядит, но и России, и Западу глубоко наплевать, что конкретно происходит в Чечне, они преследуют свои интересы. И Чечня, и, скажем, Косово — лишь инструменты для политической игры. Хрущев как-то сказал: «Восточная Германия — это мозоль на ноге западного мира. Мы имеем возможность наступать на нее всякий раз, когда нам этого захочется». Перефразируя Хрущева, можно сказать: Чечня — мозоль на ноге России, и Запад наступает на нее всякий раз, когда ему надо вызвать озверелый крик России.
Можно быть неуступчивыми, как чеченцы. Отрезать головы русским козлам, но что толку? Если вдуматься, то Чечне проще завоевать Россию, чем России — Чечню. Прислала моя тетя письмо из маленького оренбургского городка, среди прочего сообщает: прокурор — чеченец, судья — чеченец, начальник милиции — чеченец. Вся власть чеченская. Перед ними все лебезят, вся сила у них. В Волгоградской области 70 тысяч чеченцев. Они добились, что власти не вмешиваются в их дела. Губернатор публично попросил главу диаспоры замолвить словечко перед Басаевым, чтобы тот не шел на Волгоград. Горцы воспользовались губернаторским расположением, заняли господствующие позиции в местном криминальном мире. Под контролем чеченцев находится весь нефтяной бизнес области, начиная от переработки нефти и кончая бензоколонками. Вайнахи вытесняют русских с хуторов, из поселков, превращая их в маленькие Ичкерии. Сюда ездят на отдых, на лечение бойцы из отрядов, воюющих в Чечне.
А уж сколько чеченцев в Москве — и никто из них не бедствует. Так что еще стоит выяснить, кто кого завоевал. Вместо того чтобы убивать русских в Чечне, лучше и проще действовать мирным способом. Чеченцы — динамичны, предприимчивы, напористы, потому за ними будущее.
Надо все же отметить, что не так уж при Дудаеве были популярны в Чечне сепаратистские настроения. Борец за экологическую чистоту Леча Салигов вспоминает: «В начале 1991 года ко мне пришли доверенные лица Дудаева и сказали, что он приглашает меня в свою команду и предлагает самому определить мою роль в ней. Я ответил, что с уважением отношусь к личности генерала, но не приемлю его радикализма — прежде всего его установок на достижение независимость от России любыми способами. 95 процентов чеченцев говорят на русском без акцента. Мы что, в считанные годы научим их английскому и в считанные месяцы переключим наши хозяйственные связи на Европу с Америкой? Допустим. Допустим и то, что нас там только и ждут с распростертыми объятиями. Но мы с трех сторон окружены Россией, а с четвертой — горами и не пылающей любовью к чеченцам Грузией. И что нам светит, если мы станем добиваться независимости с оружием в руках? Полная блокада и утрата всего нашего экономического, научного и культурного потенциала».
Но способен ли митинг слушать предостережения? Спокойное развитие событий не входило в планы генерала Дудаева.
Стремление к независимости часто вызывается чувством неполноценности — мол, унизительно быть маленькой нацией, о которой никто в мире не слышал. В Мексике в 60-х годах работал корреспондентом АПН Николай Леонов, он подружился с председателем гватемальского парламента Виктором Мануэлем, которого свергли военные, и он вынужден был бежать за границу. Мануэль приходил в гости к Леонову, завидовал ему: «Вам хорошо жить на свете. За вами огромная страна, мировая слава культурного наследия, славная известная история. А каково народам, о которых люди не знают почти ничего? Гватемалец, гондурасец — это для многих просто указание на принадлежность к аборигенному племени, за которым ничего не стоит, кроме этнографической привлекательности. Наши государства — парии в международном сообществе».
Что и говорить, неприятно быть парией, изгоем, аборигенным племенем, неизвестным в мировом сообществе. Неодолимо тянет преодолеть комплекс неполноценности. Рашид Ахмадов предупреждал в газете «Голос Чечено-Ингушетии»: «Кто чувствует свою внутреннюю неполноценность, способен возвеличивать себя в словах. Посмотрите, ведь англичане, французы, русские очень спокойны насчет этих вопросов. Того, что творится в нашей стране, наверное, нет больше нигде». А вот и неправда. Кто бы сегодня знал о Кубе, если бы не Фидель? Если бы не он, так и оставался бы остров курортом, на котором нежатся американцы. Но революцию все это смела. С Кубой до сих пор считаются. Чем Чечня хуже Кубы? Неужели Джохар по смелости не сравним с Фиделем? И ведь до чего похожи геополитические ситуации: над Кубой с севера нависли США, а над Чечней — Россия. Да и вообще обидно: Тувалу, которое не сразу и отыщешь в Океании, насчитывающее 10 тысяч человек, независимое государство, а полуторамиллионная Чечня — нет. Впрочем, слово обидно не отражает сути, точнее сказать — позор для чеченца быть российским подданным!
Ельцин не подозревал о переживаниях генерала. Комплекс неполноценности российскому президенту несвойствен. Если бы ему тогда сказали, что наступит час и Чечня доставит ему столько же хлопот, как в свое время Куба Соединенным штатам Америки, а Дудаев будет требовать, чтобы Россия вела себя по отношению к Чечне, как к равноправному члену мирового сообщества, Ельцин бы, наверное, взревел: «Шта? Направить туда 38 снайперов!»
Но вернемся к похождениям Бориса Николаевича на Кавказе в горячем 1991 году. Мы оставили его беседовать с Гамсахурдиа. Беседа закончилась тем, что Ельцин расчувствовался, приобнял Гамсахурдиа, предложил: «Давайте, Звиад Константинович, будет друзьями. Навеки». Звиад не возражал, хотя взгляд его оставался холоден. Подарил Ельцину саблю в серебряных ножнах. На этом они расстались.
А война в Южной Осетии продолжилась.
Второй раз Ельцин очутился в Грозном в мае 1991 года, тогда его носило по всей России ураганом предвыборной кампании за президентство. И опять он не нашел возможности встретиться с Дудаевым. А поговорили бы два лидера — история могла бы повернуться по-иному. Ельцин тогда полагал, что Доку Завгаев надежно держит в своих руках республику. Вот как проходила встреча с Завгаевым в изложении Виктора Югина:
«За столом президиума Верховного совета Чечено-Ингушетии мы сидели втроем: Бен (так рассказчик фамильярно называет Ельцина. — Н.А.), Завгаев и я. Старовойтова вышла подышать свежим воздухом. В зале находились и представители казачества. Встречу открыл Завгаев. Упомянул о принятом законе от 26 апреля. Высказал точку зрения, что он вполне отвечает чаяниям его народа».
Прервем рассказ Югина, дабы пояснить: 26 апреля 1991 года Верховный Совет СССР принял закон, по которому автономным республикам присваивался статус союзных, то есть Чечня или Удмуртия становились вровень с Узбекистаном или Украиной.
«После этого я заметил, как казаки начали переглядываться, ерзая на стульях. Занервничал и Завгаев, зная о некоторых волнениях в станицах, выступлениях против дискриминации казачества.
Бен, положив руки на стол, неудобно и неуклюже их переплетал Он не мог найти выход из ситуации: нужно поддерживать Завгаева, переплюнув Горби, и хочется защитить казаков. Вошла Старовойтова и что-то прошептала ему на ухо. Он кивнул ей. Я взял слово и начал с вопроса Завгаеву: «Вы говорите, что республика топчется на месте, медицина на последнем месте в Союзе, малые капвложения. Став самостоятельной, как она сможет себя поднять?» — «Очень просто. Деньги мы будем получать напрямую из союзного бюджета». — «Это с деньгами. А как с ответственностью? Сможете стоять перед народом не на трибуне, а глядя ему в глаза — не боитесь? Свобода, суверенитет имеют и оборотную сторону медали — ответственность за состояние республики и людей». — «Отчитаться можно всегда…» — ушел от ответа Завгаев».
Через несколько минут мы попрощались и направились на улицу. От Старовойтовой узнали, что выход из здания блокирован грозненцами: они хотели Бену высказать наболевшее. «Хорошо, я тоже скажу, найдите мегафон».
Стоявший неподалеку гаишник принес свой мегафон, и Бен блестяще провел атаку на центр, импотентный Верховный совет Союза и тонущего в роскоши Горби. Площадь кричала ему «Ура!»
Через пять часов Ельцин выступал в Назрани. Он провозгласил, что репрессированные чеченцы и ингуши должны возвратиться на земли своих предков. Площадь скандировала: «Ельцин! Ельцин». А когда он поддержал обращение народофронтовцев Ингушетии об отделении от Чечни, заплясала вся площадь. Нужно видеть Завгаева: он был подавлен и унижен. Причин для подобного заявления не было, но в Чечено-Ингушетии ощущалось некоторое превосходство чеченцев над ингушами, которые более мягкие и добрые, открыты в общении. Но Бен поступил как всегда: сказал, а что потом — разбираться всему миру».
Для Дудаева у Ельцина времени не нашлось. Может, он просто не слышал тогда о нем. А ведь генерал сыграл некоторую роль в его судьбе. В январе 1991 года, сразу после кровавых событий у вильнюсского телецентра, Ельцин вылетел в Таллинн, чтобы обсудить ситуацию с прибалтийскими лидерами. Так совпало, что Горбачев направил вслед беспощадное спецподразделение «Альфа». Самолет с «Альфой» должен был совершить посадку на военном аэродроме под Тарту, но командир дивизии, а им оказался не кто иной, как Дудаев, не дал разрешение на приземление. И «Альфа», не выполнив задания, вернулась домой. Что это было за задание, остается тайной до сего дня. КГБ явно что-то планировал. И не случайно Ельцин возвращался из Таллинна в Москву не на самолете, а на машине через Ленинград.
Стоит напомнить, что на первых порах охрана Ельцина, когда он был председателем Верховного Совета России, состояла почти сплошь из чеченцев. На чем сосредотачивала свое внимание коммунистическая печать. Газета «Гласность» напечатала интервью некоего сотрудника Главного управления уголовного розыска МВД СССР, который заявил: «Известно и то, что целый ряд из них имеет прямое отношение к уголовной среде… Кроме того, резкое увеличение — примерно вдвое — числа чеченцев в Москве приходится именно на период работы Б. Н. Ельцина первым секретарем МГК КПСС».
Интересно, как в тогдашнем хаосе и людской круговерти сумели высчитать, что число чеченцев в столице выросло именно вдвое и именно в те несколько месяцев, что Ельцин командовал городской партийной организацией. Но уже тогда закладывался фундамент мифа о чеченской мафии и ее связи с Ельциным. Как только оживала оппозиция существующему режиму, сразу же всплывал «чеченский вопрос».
Не только Ельцин наезжал в Чечню. Побывал там и Валентин Степанков, в то время Генеральный прокурор России:
«В феврале 91-го года меня утвердили генпрокурором. Среди первых забот, которые встали передо мной, — состояние борьбы с преступностью. По цифрам я увидел, что на Северном Кавказе уровень преступности самый высокий в России, и в то же время укомплектованность прокуратуры кадрами стопроцентная. Так же, кстати, как и в милиции. То есть получалось, что в органах правопорядка людей много, а преступники ведут себя вольготно. Это настораживало. Я составил график поездок по стране, наметил в первую очередь посмотреть республики Северного Кавказа.
До этого я был председателем комиссии Верховного совета по национальному устройству. Тогда-то я понял всю серьезность национальных проблем: поехали ко мне чеченцы-акинцы, ингуши, я узнал, что такое клановые проблемы, о влиянии тейпов. То есть, было некоторое понимание: ситуация далеко не радужная. Но только во время поездки убедился, как драматично межнациональная напряженность проявляется в реальной жизни.
Поехал в начале апреля 1991 года. В Грозном я бывал и раньше, в советский период, тогда это был благодатный город, он и в этот мой приезд внешне выглядел спокойно. В прокуратуре, в милиции много русских. Встретился с Завгаевым, он произвел на меня хорошее впечатление: без апломба, думающий, не националист. По его рассказу выходило, что ничего страшного в республике не происходит, есть отдельные смутьяны, но обком партии держит ситуацию под контролем. Прокурор Александр Пушкин был более насторожен. Мы беседовали не в гостинице, а прохаживаясь по двору, — на этом он настоял. И Пушкин раскрыл мне более сложную картину, привел немало фактов, что ситуация взрывоопасная. В тот момент у прокуратуры уже сложились напряженные отношения с Дудаевым, он отдавал распоряжения, издавал документы от имени Общечеченского съезда как полномочного органа власти, а организация-то была общественная, но генерал требовал их исполнения. Прокурор аккуратно опротестовывал все решения Дудаева».
Странно, что опытный Доку Завгаев не распознал опасности. Возможно, его уверенность, что он держит ситуацию под контролем покоилась на том, что и у него в республике были свои сторонники, и было их не так уже мало. Они созвали свой митинг. В Грозном тогда было знаменитое противостояние двух митингов. Противостояние пока словесное, хотя начало мелькать в толпе и оружие. Фамилия Дудаева уже была на слуху, он пользовался любовью московской прессы: забавно все-таки, как генерал рассуждает о демократии, о том, что Великая Чечня станет мощной державой, что он ставит себя наравне с Бушем и Миттераном, которые вот-вот пригласят его с официальным визитом. Дудаев казался ручным, хотя и экзотичным.
Здравомыслящие чеченцы уже тогда почувствовали угрозу: Дудаев может принести несчастье Чечне. Аслаханов вспоминает: «После того как в 91-м начались митинги, я встречался с Дудаевым, и у нас состоялся откровенный разговор. Я говорю: «Джохар, пойми правильно, одно дело, ты — генерал, построил солдат — равняйсь, смирно, шагом марш. Люди понимают, что это присяга и приказ надо четко выполнять. А совсем другое дело, республика, притом — самая нищая, самая обездоленная и самая коррумпированная, здесь голыми приказами ты не сумеешь править. Народ тебя просто не поймет». Мы тогда много с ним говорили, что самая важная задача — убрать коррумпированных чиновников, провести нормальные демократические выборы, чтобы к власти пришли профессионалы, не связанные с мафией, которые поднимут республику из экономического хаоса. О выходе из состава Российской федерации речи не возникало.
Дудаев согласился со мной. Мы тогда дали слово, что республику должен возглавить производственник, профессионал, а мы, военные, должны заниматься своим делом — поддерживать порядок. Так мы договорились, слово дали, поклялись. И, клянусь господом Богом, я поверил во все, что говорили. А потом — трагические события, вы знаете, как они разворачивались. Знаете, как выборы происходили, я на них не присутствовал, но абсолютно все заявляли: данные выборов были подтасованы, сфальсифицированы, Дудаев незаконно стал президентом».
Выборы президента Чечни произойдут в ноябре 1991 года, мы их не обойдем, но прежде о том, какие события случились до них.
Дудаев скорее всего тихо и незаметно сошел бы с политической арены, если бы не потрясения августа 1991-го. Они многое перевернули в державе, и среди прочего мощно утвердили на вершине власти Ельцина. Генерал мгновенно — 19 августа в 12 часов дня — и беспрекословно осудил ГКЧП. В Грозном мгновенно собрался огромный митинг в поддержку Ельцина и парламента России. Над головами развивались зеленые стяги. Группа митингующих ворвалась в здание телевидения, заставила прервать трансляцию «Лебединого озера» и предоставить слово Джохару Дудаеву. Генерал потребовал распустить Верховный совет республики, принять новую конституцию и провести выборы.
На другой день было блокировано здание Министерства внутренних дел. Сладким объектом для штурма стало здание КГБ, туда ринулись старички: каждый хотел уничтожить папку со своими донесениями. «Больше сети внештатных агентов КГБ, чем у нас в Чечне, нигде не было, — рассказывает сведущий чеченец. — Каждый третий — стукач». К ночи захватили здание Верховного Совета и правительства. Милиция, позевывая, наблюдала демократию в действии. Позже Дудаев изобразит в интервью «Огоньку» как героически проявил он себя в те часы: более 50 милиционеров и кагэбэшников ворвались в штаб Общенационального конгресса, произошел рукопашный бой, семь-восемь дудаевских ребят раскидали нападавших, сторонники путчистов убедились, что Дудаев будет стоять насмерть, и бежали, бросая оружия, некоторые при этом наложили в штаны. Правда, больше он этот свой рассказ не повторял — из скромности, наверное, чтобы не подумали, что бахвалится.
Впрочем, в личном мужестве Дудаеву не откажешь. Когда он командовал полком в Иркутске, был случай: сбежал солдат-первогодок. С автоматом. Рожок — полный патронов. Группа захвата обыскалась, прежде чем обнаружили беглеца на аэродроме. Сдаваться он не собирался. Как его брать — непонятно. Все боялись идти вперед — шкура своя дорога. Сообщили Дудаеву, он мгновенно подскочил на «газике». Ему доложили обстановку, и вот он уже, не говоря ни слова, идет прямо на дезертира. До того остается 30 метров, 20, 15. Когда расстояние сократилось до 10, все услышали, как боец передернул затвор автомата: «Не подходи, гад. Стрелять буду». Дудаев невозмутимо идет прямо на него. Нервы у несчастного сдают, он швыряет автомат в снег, поднимает руки.
Дудаев был не так прост, как многим представлялось. Он, например, во время августовских событий «раскрыл» подлый замысел путчистов — те, оказывается, планировали вновь провести массовую депортацию чеченцев. В республике находилась масса транспортных средств — 500 грузовых автомашин. Их прислали из других регионов страны для помощи в уборке урожая — тогда это было обычной практикой: срывать людей, технику и бросать их на помощь селянам. Грузовые машины на уборку направляли и в другие регионы, например в Краснодарский край 2000 грузовиков. Но только умный генерал разгадал коварный замысел: это гэкачеписты направили транспортные средства, чтобы покидать в них весь чеченский народ и, как в трагическом 1944 году, увезти в Казахстан, выкинуть среди степи. Дудаев приказал вывести машины из строя — пробить радиаторы, что и было с радостью исполнено молодежью. А зерно осталось в поле — нечем вывозить… Тут генерал явно перестарался, потому что не было информирован: путчисты акцию по захвату власти в стране спланировали настолько бездарно, что не предусмотрели даже такой элементарной вещи, как изоляция Ельцина. А уж о том, чтобы депортировать миллион чеченцев…
Вообще те, кто впервые видел генерала, не могли не отметить странности в его поведении. Рассказывает журналист «Известий» Ирина Дементьева: «Осенью 1991 года, в одном из бесхозных кабинетов затоптанного здания бывшего горкома партии, поступившего в собственность Общенационального конгресса, я набрела на комнату, где даже не за столом, а как-то сбоку, как посторонний, нахохлившись, сидел небольшой желтолицый человек в меховой жилетке поверх хаки. Не сразу узнав в нем генерала Дудаева, я о чем-то спросила, и он с вежливой, но какой-то вымученной улыбкой переадресовал меня к своему заместителю — Юсупу Сосланбекову, который как раз усаживался в центре длинного стола для заседаний, чтобы начать переговоры с прибывшей российской делегацией. С прессой управлялся другой молодой человек, похожий на выпускника МГИМО, — Мовлади Удугов.
В тот же день мы, трое журналистов — Яромир Штеттина, Дана — фамилии не помню, тоже из Чехословакии, — и я, имели возможность даже ужинать с будущим президентом. Он был худ, задерган, и заметно было, что мало спал. К столу его звала, заходя в круглый залец на втором этаже, полная повариха-ингушка: «Джохар, кушать будешь?» Джохар любезно пригласил и нас.