Не будь последующих событий, опрокинувших историческую Россию, подобные речи сегодня воспринимались бы, наткнись мы на них в анналах Думы, куда спокойнее. Но ряд историков убедительно показывает, что речи были не случайны, поскольку верхушка Прогрессивного блока была вовлечена в заговор по подготовке дворцового переворота, и подобные речи произносились, чтобы подготовить страну. Во время войны!
Добавляют также, что заговорщики спешили, желая опередить указ царя об «ответственном правительстве» (т.е. о судебной ответственности кабинета). Этот документ уже был подписан императором и лежал в столе у недавно (20 декабря 1916 года) назначенного министра юстиции Н.А. Добровольского. Указ должен был быть обнародован на Пасху, 2 апреля27.
Впрочем, бесспорной картины заговора нет. То, что группа людей воспользовалась теми или иными событиями, еще не доказывает, что она эти события подготовила – что бы потом ни говорили они сами, их друзья и враги.
Канун революции, 1916 год – трудная для понимания пора. По всем статьям выглядело, что это время уверенной стабилизации и накопления сил. Было полностью отлажено производство боеприпасов, покончено со «снарядным голодом», на фронте прекратились отступления, в результате «Брусиловского прорыва» полторы тысячи километров фронта проходили уже по территории Румынии и Австро-Венгрии, были «расшиты узкие места», как тогда говорили, в подвозе военных материалов от союзников: вступил в строй порт Романов-на-Мурмане (нынешний Мурманск) и Мурманская железная дорога, с пуском моста через Амур открыта дорога Чита-Хабаровск, так что Транссибирская магистраль проходила теперь полностью по русской территории. Год выдался на редкость урожайным, возросло поголовье скота, особой нехватки рук деревня не испытывала. Несмотря на войну, был зафиксирован прирост населения. Внешне выглядело, что все российские политические силы, включая (так казалось до 1 ноября 1916 года) Прогрессивный блок, резко сбавили свою активность вне Думы. О том, чтобы они могли двигать массами и готовить их выступления, по общему убеждению, не могло быть и речи. Будущий главный (тогда еще очень мелкий) бес, сидя в Цюрихе, писал о мертвенной политической тишине, сковавшей воюющую Европу.
Ожидалось, что весной 1917-го в войну вступят США, что на врага начнется последнее наступление с двух сторон и, стало быть, и ему, и войне, конец. Специально к наступлению для русской армии была пошита новая форма по рисункам Виктора Васнецова – вскоре склады этой формы достанутся Красной Армии, а шлемообразные головные уборы получат название (бедный Васнецов!) «буденновок» и «умоотводов».
Но, как видно, не зря Распутин предупреждал царя: «Ты царствуешь, пока я жив». За две недели до Нового, 1917-го, года бедовый «старец» был убит. И довольно скоро, в феврале, большие снегопады на несколько дней почти прервали подвоз продовольствия в Петроград. Это вызвало маленькую (совсем маленькую) паузу в снабжении города хлебом и уличные волнения по этому поводу. Управление толпой немедленно взяли на себя невесть откуда взявшиеся опытные провокаторы. И мигом выяснилось, что размещенные в столице запасные полки так пригрелись в своих казармах, так развращены сытным и безопасным тылом, что готовы поддержать любую бучу, любые антивоенные лозунги и даже государственный переворот, лишь бы избежать отправки на фронт и расставания с зазнобами из петроградских горничных… Дальнейшее известно до отвращения.
Впрочем, есть одна подробность – не то чтобы незамеченная, но как-то обделенная вниманием историков. Как известно, Государственная Дума четвертого созыва сыграла большую роль в отрешении императора. 27 февраля 1917 года Государственная дума, якобы уже распущенная, рождает на свет не предусмотренный законами орган – Временный комитет Государственной думы во главе с М.В. Родзянко, а 2 марта новосозданный комитет образует Временное правительство. Но вышедшее из недр Думы Временное правительство сразу же порывает с Думой – порывает с органом народного представительства, которому обязано своим появлением. Возможно, из всех ошибок Временного правительства эта была самой суровой.
В случае немедленного возобновления работы Думы был бы совершенно невозможен «Приказ № 1», разваливший армию, невозможно так называемое двоевластие – как и множество других роковых событий. Задним числом ощущение правового вакуума тех дней и недель невыносимо ощущать даже сегодня, 90 лет спустя. Почему это чувство не мучило тех, кто стоял тогда у руля событий – записных демократов из Прогрессивного блока? Они явно были уверены, что оседлали удачу. Дерзкий Совдеп под боком казался им меньшим злом, чем долгие парламентские процедуры, необходимость всякий раз добиваться согласия Государственного Совета и прочие демократические проволочки. Этим Временное правительство подписало приговор и себе, и российскому парламентаризму, и, в конечном счете, десяткам миллионов людей.
Второй роковой ошибкой Временного правительства стала отсрочка выборов в Учредительное собрание. Выборы должны были пройти 17 сентября, а начало работы Учредительного собрания было запланировано на 30 сентября. Собственно, его созыв был главной задачей и целью существования Временного правительства, а ему, в нарушение собственных демократических идеалов, хотелось поруководить страной в качестве полноправной власти. Данное желание прочитывается, среди прочего, в совершенно незаконном провозглашении России республикой 1 сентября 1917 года. Это было вопиющей узурпацией полномочий будущего Учредительного собрания. Надо ли удивляться, что использование большевиками лозунгов свободы и демократии сбило с толку на первых порах миллионы людей (хотя другим миллионам все стало ясно с первой минуты)?
Дебют коммунистического проекта в нашей стране надо попытаться увидеть глазами современников этого дебюта, на время заставив себя забыть продолжение. Многие пошли за большевиками в уверенности, что те ведут к высшей свободе. Соблазн марксистской социальной утопии смутил, начиная со второй трети прошлого века, столь многих в мире, что пришествие утопии ощущалось как неотвратимость.
Какая-то страна неминуемо должна была привить себе этот штамм, поставить на себе опыт «великого социального эксперимента». Первую попытку, «Парижскую коммуну» 1871 года, удалось прервать. Провести полноразмерный эксперимент выпало России. Его отрицательный опыт крайне важен в никогда не прекращающемся поиске человечества. Как выразился историк С.А. Павлюченков, «человечество коллективно шло к русской революции, и ее результаты, как в свое время революции французской, принадлежат всему человечеству»28.
* * *
Нередко можно услышать: Государственная Дума образца 1906-1917 годов не смогла предотвратить гибель исторической России и ее ценностей, спасти страну от революции и гражданской войны — стало быть, опыт первого русского парламента оказался провальным. Это неверно. Как раз у Думы был очень хороший шанс уберечь Россию, но вмешалась Мировая война, обрушившая, помимо Российской, еще три империи Германскую, Оттоманскую и Австро-Венгерскую, последняя была просто уничтожена. Впрочем, это общеизвестно, реже вспоминают о том, что жертвой войны стала почти вся европейская демократия. Если к 1914 году могло показаться, что уж где-где, а в Европе победный марш демократии неостановим, то ее последствия оказались роковыми для двух десятков молодых демократий.
Начнем с главного: лишились всех своих демократических завоеваний, добытых тяжкими жертвами и усилиями, 132 миллиона человек, оказавшихся внутри границ СССР29. Вслед за этим карта Европы стала быстро покрываться тоталитарными струпьями. В Италии к власти пришел фашистский режим Муссолини, в Венгрии установилась диктатура («регентство») адмирала Хорти, в Болгарии — диктатура Цанкова, в Румынии — «королевская диктатура», в Испании — диктатура Примо де Ривера (1923-30), а затем генерала Франко (после гражданской войны 1936-39 гг), в Португалии — диктатура генерала Кармоны (1926-32), сменившаяся более чем сорокалетней диктатурой профессора Салазара, государственные перевороты регулярно сотрясали Грецию. Что касается Германии, судьба ее демократии оказалась, как известно, самой трагичной — и для самой Германии, и для остального мира.
Не лучше обстояло дело в государствах, возникших после Первой мировой войны на обломках рухнувших империй. Демократия проявила себя жизнеспособной, да и то с оговорками, лишь в Чехословакии и Австрии — но только для того, чтобы пасть жертвой немецкого фашизма в 1938 году. В остальных новых странах она оказалась непрочной и была сметена государственными переворотами: в Польше и Литве — в 1926 году, в Югославии — в 1929, в Латвии и Эстонии — в 1934. Во всех случаях к власти здесь приходили авторитарные и репрессивные режимы, которым сегодня были бы гарантированы международные санкции. При этом парламент мог считаться существующим — кстати, даже в гитлеровской Германии рейхстаг формально не был распущен: депутаты получали жалованье, собирались дважды в год на скоротечные сессии, исполняли гимн (их называли самым высокооплачиваемым хором в мире) и единогласно принимали очередную пачку гитлеровских законов.
Наконец, еще два новых государства — Финляндия и Ирландия — пережили при своем рождении кровавые гражданские войны, что также мало содействует общественному миру. И буквально во всех европейских странах получили мощное развитие фашистские движения и партии.
К осени 1940 года территория демократии в Старом Свете и вовсе съежилась до пределов воюющей Англии и трех нейтральных стран — Швеции, Швейцарии и, с оговорками, Ирландии. Там, где люди еще имели силы и возможности что-то читать, они находили очень убедительными доводы авторов, объяснявших, что демократия навсегда останется лишь забавным эпизодом, нежизнеспособной выдумкой, обреченным экспериментом. Эти авторы напоминали своим читателям о судьбах демократии в Афинах, где она закончилась тиранами, и о Риме, пришедшем к Калигуле и Нерону.
С учетом сказанного, не будем делать из умерщвления российской демократии в 1917 году поспешных (и часто звучащих) выводов. Куда ближе к истине будет такое умозаключение: молодая демократия России подверглась испытанию, слишком тяжкому для несозревшего политического организма. Государственная Дума не успела преодолеть подростковую задиристость, не усвоила принцип «не навреди», не научилась жертвовать меньшим ради большего — при том, что среди ее депутатов были выдающиеся ученые, чьи труды во многом заложили основу наших сегодняшних представлений о демократии, политических партиях, правовом государстве. Они всеми силами стремились внести свой вклад в улучшение жизни России, участвуя в законотворчестве, стремились расширить права граждан, расширить границы их свобод, но как парламентарии-практики оказались не на высоте. Однако даже недолгие 11 лет существования Думы показали: становление культуры политического компромисса шло в России достаточно успешно.
Российскому парламентаризму не хватило (как и столыпинским реформам) всего нескольких лет. Дореволюционная Дума сделала исключительно много для становления парламентской практики в нашей стране. В ней сформировались такие атрибуты современного парламентаризма, как партийные фракции, законодательная процедура, думский регламент, выступления премьеров с правительственными декларациями, гласность думских пленарных заседаний, депутатские запросы к правительству, согласительные комиссии. Все это, начиная с декабря 1993 года, было воспроизведено в новой России.
Но, возможно, главная заслуга первого российского парламента в другом. После него ростки политической демократии уже не могли быть искоренены из российской почвы. Утвердившийся в 1917 году коммунистический строй прервал формирование демократических институтов, однако отсутствие общенационального представительного органа сразу стало ощущаться буквально всеми как временное и ненормальное состояние, знаменующее какой-то недуг или кризис. Это ощущение порождало дискомфорт даже у большевиков. Политические идеи и привычки подобны монетам: будучи однажды пущены в обращение, они больше не могут быть полностью изъяты из него никогда, это подтвердит любой нумизмат.
Уже поэтому нельзя согласиться с теми, кто говорит о дореволюционной Думе как об опыте, пропавшем впустую. Не будь четырех выборов в Думу и двух выборов, проведенных Временным правительством, не отягченные подобными воспоминаниями большевики вели бы себя еще безогляднее. Но они, особенно на первых порах, много возились с какими-то выборами и съездами, да и в дальнейшем вынуждены были имитировать представительную власть. Имитация демократии, как известно, — высший комплимент, который диктатура делает свободе30.
«Советский проект»
Мне не раз приходилось слышать (в частности, от профессора Московского университета Л.И. Семенниковой, автора учебников по истории России) и даже читать, что советы — производное общинной демократии и, шире, русской народной демократической традиции в целом, которая, де, в принципе нестыкуема с «классической» демократией. Это очень умозрительное заключение, основанное непонятно на чем. Если люди умеют и привыкли находить в своей среде лучших через выборы, через большинство голосов, а затем признавать «выборных» властью над собой (независимо от того, за кого голосовал ты лично), если они делегируют им свои права, наделяют представительскими полномочиями, это и есть демократия практически во всем ее объеме. Партийная система мало что добавляет, когда людям знаком и понятен принцип.
Беда была совсем в другом: в советах, где большинство доставалось такой принципиально антидемократической силе, как большевики, последние, едва учуяв возможность силовой победы, всякий раз устраняли законно избранных политичских соперников. Они брали власть по-ленински. Вот откуда демократический лозунг-вопль времен Гражданской войны: «За советы без большевиков!». (Кстати, в конце 80-х тоже мелькали плакаты «За советы без коммунистов!»)
Россия с ее школой общинной и земской демократии начиная с 1905 года буквально проросла низовой демократической самодеятельностью новых образцов. Этот опыт остается практически неизученным, ибо советские историки были заняты, не всегда по своей воле, главным образом тем, что с микроскопом выискивали в событиях тех лет следы деятельности большевиков. Современным историкам еще предстоит загладить грех своих учителей и показать истинную картину общественной эволюции между 1905 и 1917 годами. Февральская революция дала этой эволюции (насильственно прерванной через неполный год) мощное ускорение.
Замечательные подтверждения тому, что в 1917 году Россия была вполне готова к самым продвинутым формам демократии, содержал доклад профессора Г.А. Герасименко о низовой демократической самодеятельности в марте-октябре 1917-го, прочтенный им на конференции историков к 80-летию Февральской революции. Повсюду в великорусских губерниях возникали свои формы народного самоуправления: общественные комитеты и комитеты общественной безопасности, гражданские комитеты и гражданские думы, земельные комитеты и комитеты защиты Учредительного собрания и еще масса подобных органов, вплоть до экзотических, но везде — на демократической основе и действующие подчеркнуто гласно. Эти органы, по выражению докладчика, «были созданы творчеством народных масс без какого бы то ни было руководящего начала и стали выражением демократического потенциала российского общества к моменту Февральской революции».
К чести русской свободы, она не сдалась в 1917 году. Более того, она победила бы большевиков, если бы низовые массы, втянутые в гражданскую войну, не оказались на короткий срок роковым образом левее всех Лениных и Троцких вместе взятых. В этой левизне сошлось в резонансе всё: остервенение от войны, выработавшаяся за три года привычка к крови и смерти, национальный шок от отречения государя, освобождение от присяги царю и Отечеству (молитвенной клятвы, в народном понимании), воздействие призывов все отнять и поделить, обещаний скорого царства справедливости и народного рая, чудовищные слухи и выдумки, эпидемии, разруха. Но даже с опорой на такой потенциал большевикам понадобилось для победы пять лет, чудовищное напряжение сил, мобилизация всего темного и низменного, беспримерный террор.
Излишне говорить, что советское время было черной дырой по сравнению с демократическими достижениями России по состоянию на 1917 год. Но нам не понять этот провал, не понять нашу историю до конца, не уяснив причину резко выраженной жесткой авторитарности коммунистического способа управления, никак не подготовленной предшествующим развитием России. Причина этой авторитарности не в одной лишь идеологии. Революция 1917 года резко, поголовно и повсеместно сменила прежнюю, достаточно просвещенную дворянско-интеллигентскую элиту новой, социально и образовательно отсталой. Произошел массовый наплыв крестьянской молодежи в города. Биографии подавляющего большинства советских деятелей не зря начинаются словами: «родился в селе N такого-то уезда такой-то губернии»31. Высокая доля вчерашних (или позавчерашних) крестьян была в послереволюционные десятилетия нормой почти в любой аудитории, почти в любом коллективе. Именно они принесли с собой присущее патриархальной крестьянской семье представление об авторитарном Отце, суровом, но справедливом, и об авторитарном управлении как единственно возможном. Они приняли и в массе приветствовали такое управление, ибо сами управляли бы так же. И управляли — кому довелось.
При эволюционном («думском») развитии страны такой наплыв малограмотных патриархальных масс во власть был бы невозможен.
Ощутимый приток крестьянского элемента в города и коллективы иссякает в 60-е32. Но к этому времени — из-за коллективизации и других способов раскрестьянивания, из-за массовой гибели мужчин на войне — от традиционной авторитарной крестьянской семьи на селе уже мало что остается. Дети же и внуки сельских выходцев прежних призывов выросли горожанами. Ключевой общественной силой постепенно становились люди, все менее согласные принимать и даже просто терпеть правила поведения, идейные нормы и жизненные стандарты, казавшиеся предыдущим поколениям разумными, естественными, единственно возможными. Закат коммунизма напрямую связан с названными процессами. Но до этого заката общество должно было пройти сложную эволюцию. В какой-то мере ее отразила эволюция представительной власти или того, что ее заменяло. Напомню, как шла эта эволюция.
Победив, большевики закрепили в своих первых «конституциях» (тоже ведь для чего-то трудились их сочинять!) положение о том, что высшую власть в стране осуществляет Всероссийский, а с момента создания СССР — Всесоюзный Съезд Советов, а в перерывах между съездами законодательные, распорядительные, исполнительные и контролирующие функции должен был выполнять Всероссийский (Всесоюзный) Центральный исполнительный комитет. Этот демонстративный отказ от принципа разделения властей, на самом деле, большого значения не имел. Все сколько-нибудь важное решалось не во ВЦИКе, а в Политбюро ЦК ВКП(б).
Теоретически состав съездов Советов формировался путем многоступенчатых выборов. На каждом уровне проводились свои съезды Советов — районных (уездных), областных (губернских), краевых, республиканских. Нижестоящие съезды выбирали делегатов в вышестоящие, сельские и городские Советы проводили прямые выборы, без съездов. Все выборы были открытыми, проводились путем поднятия рук.
Всероссийские съезды Советов сперва должны были собираться «не реже» двух раз в год, затем один раз в год, Всесоюзные — сразу один раз в год. Эти сроки, разумеется, не выдерживались. Всероссийские съезды Советов между 1925 и 1937 годами собирались всего пять раз. Не лучше было и со Всесоюзными — первый из них собрался в декабре 1922 года (чтобы учредить СССР), а восьмой и последний — в декабре 1936 года. Похоже, все эти многоступенчатые хлопоты чем дальше, тем больше раздражали большевистское начальство своей бесполезностью.
А затем произошла удивительная вещь. На 19-м году своего существования советская власть вдруг устыдилась отсутствию в СССР «буржуазных» прав и свобод, формальных признаков демократии и отсутствию органа, хоть как-то напоминающего парламент. В декабре 1936 года на свет появилась «сталинская» Конституция СССР. Она содержала ряд сенсаций, главными среди них были четыре. Во-первых, становились союзными республиками Казахстан и Киргизия, до того входившие в качестве автономных в РСФСР. Во-вторых, в новой конституции отсутствовало понятие «поражение в правах по классовому признаку». В-третьих, в ней провозглашалась свобода собраний и митингов, свобода слова, свобода печати, свобода союзов — правда, к каждой свободе (и без того обреченной остаться на бумаге) была сделана перестраховочная приписка: «в соответствии с интересами трудящихся и в целях укрепления социалистического строя». И наконец, новая конституция даровала стране двухпалатный законодательный орган — избираемый, подумать только, на «всеобщих, прямых и равных выборах при тайном голосовании» Верховный Совет в составе Совета Союза и Совета Национальностей.
Этот Верховный Совет, впервые собравшийся в январе 1938 года, прославился тем, что в нем за пятьдесят лет не было подано ни одного голоса против, только за. Воздержавшихся тоже не было. Но поскольку формально это был парламент (его представители с 1955 года даже участвовали в работе Межпарламентского Союза), я добросовестно вник и в его пустопорожнюю историю. И даже набрел на забавную подробность.
Верховный Совет был, по большому счету, пародией на Думу, память о которой была жива в массах, а значит, должен был содержать какие-то яркие черты пародируемого объекта. В массовом сознании был жив образ «думского клоуна» Владимира Митрофановича Пуришкевича, вполне способного явиться на заседание с розой в ширинке. В положительно переосмысленном виде этот образ воспроизвел поэт Василий Иванович Лебедев-Кумач. Он был депутатом первого созыва и выступал всегда в стихах. Это были целые поэмы. Вот четверостишие из его выступления про бюджет — стишки корявые, хотя мысль верная:
Кому нужны средства, пусть сам их поищет,
Народный бюджет — не карман для транжир.
Излишки ссуд, как излишки пищи,
Рождают не мускулы, а только жир.
Но в основном стишата были примерно такие:
Да здравствует этого блока создатель —
Великий политик и мудрый стратег,
Ленинских дум гениальный ваятель
Сталин — первый наш человек!
Нет еще силы, чтоб нас устрашила,
Сумеем разбить мы врагов любых, —
Не зря среди нас депутат Ворошилов
И смелые лица бойцов молодых!