А потом появились наши "яки". Зенитчиков мы подавили сами, а "фоккеров" взяли на себя истребители. Бой был тяжелый. За несколько минут в землю вслед за машиной Кузина воткнулись один за другим еще четыре факела: один "як" из группы прикрытия и три "Фокке-Вульфа-190". Цель, когда мы взмыли после очередной атаки, полыхала сплошной огненной рекой...
Вечером только и разговоров было, что о Кузине. То, что Саша не вернулся с задания, потрясло многих. Особенно сильно переживал майор Николаев. Они вместе с Кузиным воевали с самых первых дней.
- Ну никак не могу поверить! - твердил Николаев. - Всю войну вместе прошли, и на тебе - под самый конец...
Однако до конца войны, хотя и был он совсем близок, хотя и оставалось до победы каких-нибудь три месяца, предстояло еще пройти сквозь многое. Война одинаково страшна, одинаково беспощадна и жестока что в первый, что в последний день. Смерть во время войны работает без выходных...
Аэродром Кончаны в Чехословакии, куда мы в начале апреля перебазировались из Венгрии, встретил нас затяжными дождями. Погода стояла нелетная, но летать надо было. Работы навалилось хоть отбавляй. Летали и в дождь, Не всегда, правда, удавалось выходить из него, как говорится, сухим. Места для всех новые, видимости подчас никакой.
Особенно туго приходилось молодым летчикам из пополнения. Один из них, Швецов, возвращаясь после боевого задания, потерял из-за плохой видимости группу и блуждал в пелене дождя до тех пор, пока не выжег почти всю горючку.
Хочешь не хочешь - надо садиться. Сел на какое-то поле. А где сел - у своих или на территории противника,- неизвестно. Из кабины заметил на обочине дороги пару брошенных грузовиков. Решил попытать счастье, и не напрасно: в кузове одного из них обнаружил пустые канистры. Слил из баков бензин, дотащил кое-как до самолета, стал заправляться. Вдруг видит: на дороге показались мотоциклисты. Сразу понял: немцы. На вражеской территории, выходит, совершил вынужденную. Фашисты тоже сориентировались молниеносно - соскочили с мотоциклов, бегут по полю, на ходу шпаря из автоматов. Но Швецов не растерялся, успел в последний момент поднять самолет в воздух! как удалось взлететь на раскисшем от дождей поле, и сам не понял. А когда взлетел, роли, что называется, переменились. Теперь не немцы за ним, а он за[ [немцами стал гоняться. Те со страха одурели, мечутся по полю, а Швецов по ним из пулеметов поливает. Опять чуть всю горючку не сжег, едва до аэродрома дотянул.
- А если б тебя истребители их накрыли? - спросил кто-то Швецова после возвращения. - Повезло с заправкой, ну и сматывался бы подобру-поздорову.
- Так те фрицы, которых я на поле уложил, у меня первыми были. Я, можно сказать, с них свой боевой счет открыл, - растерянно объяснял Швецов.
А на другой день с задания не вернулся майор Николаев. И если на благополучный исход с Кузиным кое у кого еще теплилась надежда: говорили, будто видели, как он с Молчановым успел выброситься с парашютами, то тут, к сожалению, все было ясно. Николаев напоролся на трассу прямо над целью самолет перевернулся, рухнул вниз и через несколько секунд взорвался на земле.
Еще через неделю погиб Саша Пряженников.
В последнее время он летал заместителем командира эскадрильи. Комэском у него был Тимофей Лядский. А погиб Саша так, как погибали многие до него. Не было здесь ни случайности, ни ошибки или оплошности: смерть настигла его именно потому, что он мужественно и до конца выполнил свой воинский долг. Никакой летный талант, никакое мастерство в подобных обстоятельствах выручить не смогут. Тут все предельно просто: либо тебе повезло, либо не повезло.
Саше не повезло.
...В тот день он пересек линию фронта ведущим группы. По числу боевых вылетов замкомэск заканчивал вторую сотню. Огромный опыт, как всегда, помог ему скрытно подойти к объекту штурмовки и точно, с ходу вывести свою четверку на цель. Первый же заход дал великолепные результаты: ни одна бомба не упала даром. Но железнодорожная станция была забита составами, и Пряженников понял, что одним заходом здесь никак не отделаться. А вражеские батареи уже лупили вовсю, и небо над станцией кипело от разрывов снарядов. Зенитный заслон оказался на редкость плотным. Второй заход в подобных условиях был крайне опасен, если не сказать большего. Но выбора не было: уйти - означало бы не выполнить приказ.
Пряженников не мог и не хотел отступить. Он повел группу на второй заход. Штурмовики вслед за ним точно выполнили противозенитный маневр, в атаке отделались лишь несколькими новыми дырами в плоскостях да пробоинами в фюзеляжах. Прямое попадание в кабину получила только машина Пряженникова.
Саша до конца выполнил свой воинский долг. Уничтоженные в пламени взрывов вражеские эшелоны стали той ценой, за которую он сознательно, хорошо зная, на что идет, заплатил собственной жизнью.
Все мы тяжело переживали его гибель, но говорить было не о чем. Война не кончилась, и надо было продолжать воевать.
Фашисты сопротивлялись упорно. И несмотря на то что разгром гитлеровской военной машины давно уже был предрешен, враг не желал сдаваться и дрался насмерть. Особенно много хлопот в эти последние недели войны доставляла нам пресловутая группа Шернера, которая прорывалась с боями через Чехословакию, чтобы сдаться в плен американцам.
Не берусь судить о масштабе тех неприятностей, которые группа Шернера причиняла нашим наземным войскам, но нам жаловаться на безработицу не приходилось. Аэродром наш от места, где разворачивались события, находился довольно далеко, поэтому летали мы на пределе: один, максимум два захода - и ложись на обратный курс, иначе можно не дотянуть до базы, не хватит горючего. К тому же и подходы на цель каждый раз приходилось нащупывать заново: немцы находились в постоянном движении, сопротивлялись ожесточенно, как затравленный, припертый к стене зверь.
Нечто подобное мне уже доводилось однажды видеть. Было это в Великих Луках. Отрезанные от своих, немецкие части засели в могучих, старой каменной кладки стенах тамошнего кремля. Пытаться взять их лобовой атакой означало бы понести крупные потери. Решено было подавить очаг сопротивления с воздуха. Однако выполнить приказ оказалось не так-то просто. Едва только наши эскадрильи подходили к цели, из стен старой крепости, будто из гигантской трубы, возносился в небо огненный столб зенитных снарядов. Казалось, начинает действовать огромный клокочущий вулкан, в самый кратер которого и нужно было пикировать...
Так и с группой Шернера. Решив пробиться к американцам во что бы то ни стало, гитлеровцы не щадили никого и ничего. А мы торчали у них как кость в горле, не давая, что называется, ни роздыха, ни передышки. Вылеты следовали один за другим, эскадрилья за эскадрильей поднималась в воздух, ложась на один и тот же курс, - за пробивающейся на запад группой Шернера. И хотя фашисты, как и тогда, в Великих Луках, были вооружены до зубов, встречали каждый наш налет смерчем пулеметных трасс и снарядов, мы все же били их крепко, насмерть!
Трудно, конечно, было. К концу дня измотанные напряженными боями летчики буквально валились от усталости с ног, спали - над ухом стреляй, не разбудишь. И вот в одну из коротких майских ночей - дивизия наша базировалась по-прежнему в районе чехословацкого города Брно, возле деревни Кончаны, - меня внезапно кто-то стащил с койки.
- Тревога! - услышал я чей-то хриплый спросонья голос.
Мы выбежали на улицу. В деревне творилось что-то невообразимое: шум, возгласы, грохот винтовочных и пистолетных выстрелов, где-то на другом конце улицы с характерным сухим треском воздух разрывали автоматные очереди... Первой мыслью было, что на аэродром ворвались части Шернера. "Но до них!.. тут же прикинул. - Если и повернули вспять - добрая сотня километров, скорее какая-нибудь заблудшая группа фрицев, пробирающаяся по ночам на запад..." Такое тоже бывало. Незадолго до этого, когда мы еще стояли под Будапештом, вот также ночью прямехонько через наш аэродром протопало сотни полторы вооруженных немцев. Сами мы узнали об их ночном марше только утром. В тот раз все обошлось. Но могло случиться и по-другому...
А ружейно-автоматная канонада в деревне не прекращалась. И вдруг из-за ближайшего дома навстречу нам выскочил какой-то пехотинец.
- Конец! Конец!.. - орал он во все горло, разряжая раз за разом в небо свою винтовку.
- Какой конец? Чего ты орешь?! - схватил его кто-то из нас за полу шинели.
- Да войне конец! Война, война кончилась... Понимаешь? - крикнул в ответ тот, вскидывая вновь винтовку. - Пали, друг, подбавь салюта!
Так среди ночи на улице одной из чехословацких деревень внезапно, будто его и не ждали, наступил для нас день, о котором непрестанно думалось все эти четыре года... Я отогнул рукав гимнастерки и взглянул на часы: было без четверти три, часа через полтора должен был заняться рассвет раннего майского дня - Дня Победы.
Но ждать рассвета мы не стали. Отпраздновать такое важное, самое важное в тот момент для большинства человечества событие - разгром и капитуляцию фашизма, - можно было и ночью.
Вернувшись в дом, мы вытряхнули на койку содержимое своих вещмешков. Пара банок тушенки, банка каких-то рыбных консервов, изрядный ломоть домашнего деревенского сала, початый кусок колбасы и несколько плиток шоколада. Вот и все богатство.
Тост! Без тоста в такую минуту не обойтись. Кто-то должен встать и сказать что-то такое, что останется в памяти на всю жизнь. Мы стояли посреди комнаты, держа кружки с разбавленным спиртом, и чуть-чуть растерянно смотрели друг на друга: кто? Кто возьмет на себя смелость произнести этот тост, кто отважится сформулировать в одной фразе ту огромность чувств, которую мы все испытывали в эти секунды?
Молчание затянулось, никто из нас не решался...
Наконец кто-то из летчиков, не помню уже его фамилию, как-то застенчиво улыбнулся и сказал то, что в ту минуту, видимо, повторяли миллионы и миллионы людей:
- За Победу!
А через несколько часов мы вновь влезали в кабины своих штурмовиков. Война кончилась не для всех - для нас она все еще продолжалась. Группа Шернера не пожелала признать подписанной в Берлине капитуляции, и боевые вылеты наши продолжались вплоть до 12 мая. Продолжали погибать и люди.
Обидно, ох как обидно было умирать именно в эти дни! Боль за тех, кому так нелепо, так отчаянно не повезло, ощущалась теперь неизмеримо острее, чем прежде. Казалось бы, какая разница: 8 или 10 мая... Смерть одинаково трагична в любой день месяца или недели. Если уж не суждено остаться в живых, один лишний день ничего не меняет. В сорок четвертом или в любом другом военном году так оно и было на самом деле. В любом - но не в сорок пятом! В сорок пятом день 9 мая был особым днем - это был как бы водораздел, который разделял все на "до" и "после". До него у смерти было одно лицо, после она становилась неизмеримо трагичней.
Может быть, сейчас все это звучит слишком просто, до банальности ясно и понятно, но тогда это выглядело совсем иначе. Тогда это не было просто. Солдат, который дожил до Дня Победы, до окончания войны, видел в нем, в этом дне, залог того, что останется жить и впредь. И все же это было -не так. Солдат продолжал оставаться солдатом. Если где-то все еще рвались снаряды, лилась кровь, падали на землю, чтобы никогда больше уже не подняться, люди, значит, место его, солдата, было там, а значит, и солдатская смерть, всегда трагичная, но естественная во время войны и нелепая после ее конца, могла снова его настигнуть.
И настигала. Не все, далеко не все, кто взлетал в те дни, чтобы штурмовать колонны фанатичного врага, возвращались назад, на аэродром...
Последний мой боевой вылет пришелся на 12 мая. На этот раз у нас было такое прикрытие, какое никогда прежде и не снилось: по четыре истребителя на каждый штурмовик! Вернулись, понятно, все целыми и невредимыми.
- Так воевать можно: у каждого дитяти по семи нянек! - пошутил кто-то из летчиков.
- Можно-то можно, а все же лучше и без нянек, и без войны, - отозвался капитан Иванов. - И аппетит лучше, и спится крепче.
- То-то и рассказывают, что позавчера начштаба Безутлый никак тебя добудиться не мог, - поддерживая общее приподнятое настроение, подначил Кузин.- И про аппетит что-то говорили. Рассказал бы, ежели не секрет?
Кузин днем раньше вернулся в полк. Слухи, что он сумел выброситься с парашютом, оказались верными.
- Разве только для тебя,- улыбаясь в ответ, согласился Иванов. - Только наперед говорю: спал-то я действительно крепко, но другие, как выяснилось, спали куда крепче меня. Это тебе хоть Безуглый, хоть сам Ищенко подтвердят...
Про Ищенко Иванов упомянул не случайно. О капитуляции фашистской Германии мы, как уже говорилось, узнали ночью, перед рассветом 9 мая. И после утренних дневных боевых вылетов командир полка распорядился отметить День Победы официально. Ребята из БАО соорудили в рощице рядом с аэродромом выездной буфет, расставили столы. На поляне играл самодеятельный оркестр, девчата-оружейницы и связистки организовали танцы. Отпраздновали, словом, как полагается и расходились спать далеко за полночь.
А через несколько часов, на рассвете 10 мая, поступил приказ срочно провести воздушную разведку. Ищенко решил послать на задание в паре с летчиком Аверьяновым моего заместителя капитана Иванова. Ночевали мы с ним в одной деревне, но в разных, избах. Вот начштаба подполковник Безуглый и прибыл на штабной машине в деревню за Ивановым.
Растолкал его кое-как:
- Собирайся! Пойдешь парой на разведку в район Брно.