Должен предупредить — часть материалов этого отчета написана не от моего имени. События пришлось восстанавливать, исходя из полученных потом материалов. Но Грай просмотрел записки, сделал некоторые замечания. Я их выполнил, и вставные главки заняли свое место.
Две недели назад долгожданная весна, наконец, задышала теплом. Под окнами нашего двухэтажного дома на проспекте Стачек, 126, появилась зелень, на кустах жимолости набухли почки и приготовились лопнуть. В открытую форточку вливался запах оттаявшей земли.
Я сидел у себя за столом, держал в ладони плоский японский микрокалькулятор. Палец мой слишком широк, чтобы нажать на один маленький квадратик. На кнопки приходилось давить тупым концом шариковой ручки. Я подсчитывал наши доходы и расходы. Увы, инфляция расправлялась с гонорарами частного детективного агентства Ярослава Грая быстро, как изголодавшийся волк с мясными пирожками.
Грай в это время разминал раненую руку. Он уже снял повязку, но двигал рукой осторожно, разрабатывал плечо специальными упражнениями. А вместо гантели использовал кремневый пистолет.
В кабинет вошел хозяин нашего дома, бывший капитан рыболовного траулера Алексей Бондарь. Он ведал хозяйственными и продуктовыми делами. Лицо его, со шкиперской бородкой, было красным и сердитым.
— Я только что с Кировского рынка. Килограмм соленых огурцов, жалкая морковка, капуста стоят уже бешеных денег!
Грай посмотрел на него с грустной улыбкой.
— Увы, капитан, сдержать инфляцию мы не в силах.
— А спуститься в подвал вы в силах? — спросил Бондарь.
Он провел нас в кладовку, показал наличные запасы. Экскурсия произвела удручающее впечатление.
— Инфляция, суперинфляция… — вздохнул Грай. — Что вы предлагаете — урезать рацион?
— Ни в коем случае. Вы еще молоды, работа тяжелая, и питаться надо хорошо. На камбузе экономить не будем.
— У вас есть деловое предложение?
— Да. Помните, я рассказывал, что в свое время взял участок в Садах на южном берегу Ладожского озера?
— Это в Синявинских болотах? — уточнил Грай.
— Да, — смутился Бондарь. — Давайте устроим сельскохозяйственную экспедицию. Выедем вместе, посадим картошку, часть земли пустим под огород — у нас появится своя морковка, свекла… Все чистое, без пестицидов, вкуснее, чем на рынке. А? И рука ваша заживет в два раза быстрее на чистом ладожском воздухе. Соглашайтесь.
Грай откинулся на спинку кресла. Он на все смотрел с точки зрения истории.
— Движение «Сады для бедных» зародилось в Англии, прокатилось через Францию и Германию, дошло до России. Огороды вокруг городов в России существовали всегда, появились еще до царя Гороха. Теперь же официально выделяют тебе во владение шесть соток, можешь ставить домик, баньку. Не думал я, что когда-нибудь начну копошиться на этом мизерном клочке земли.
— Грай, вы меня недооцениваете, — обиделся Бондарь. — Не шесть, а двенадцать соток у меня. Не хибара, а пятистенок, двухэтажный дом, рубленный из сосны. Рядом баня, колодец, три стеклянных парника! И все это простаивает, а мы здесь сидим и ждем клиента. Я правильно оценил ситуацию?
Грай уклонился от прямого ответа, сказал нечто туманное, мол, обычных дел много, но он предпочитает особо интересные.
Бондарь раскипятился не на шутку. По-моему, даже перешел грань приличий.
— Цены на сельхозпродукты в стране поднялись до уровня мировых, а у нас земля гуляет — стыдно! Когда имеешь землю, стыдно быть бедным!.
Грай рассмеялся:
— Вы, никак, Конфуция читали? Великий китайский мудрец и философ говорил примерно так: «Если в стране разброд и шатание — сгыдно быть богатым. Если страна выбрала свой путь — стыдно быть бедным».
Капитан одобрил Конфуция.
— Китайцы — трудолюбивый народ, уж они плодородную землю не оставили бы необработанной. А мы с вами? Скоро зацветет клубника, яблоня, слива… Вишен я насажал кустовых, быстро растущих, много — в трех местах! Если за ними поухаживать — полить, удобрить — на них ягод больше, чем листьев!.. А картошку опять станем чернобыльскую с грузовиков покупать?
Бондарь знал, что говорил: я больше всего в жизни любил картошку, жареную на сале, а Грай — чай с вишневым вареньем. И на вишне великий сыщик «сломался». Посмотрел на меня вопросительно:
— Виктор, что скажешь?
У меня даже руки зачесались — так захотелось землицу покопать, что-нибудь посадить и удобрить. Но ответил уклончиво:
— Заманчивая идея. Нс ведь так можно и клиентов растерять.
В конце концов мы пошли на компромисс — капитан поедет в разведку, вернется через день, доложит обстановку, и тогда мы примем окончательное решение. Обрадованный Бондарь уехал на следующий день, в четверг 28 апреля в шесть угра. Мы остались вдвоем с Граем. Я кое-как приготовил завтрак. Поев, занялись очередным, довольно нудным делом.
В час дня, сидя в кабинете, мы услышали, как с крыльца начали торопливо тыкать ключом в замок. Мы никого не ждали. Человек, похоже, спешил и не мог справиться с замком. Я взглянул на Грая, он пожал плечами. Бесшумно я вышел в прихожую и посмотрел сквозь тонированное стекло иллюминатора, вмонтированного во входную дверь.
На крыльце мучался с ключами Бондарь, взволнованный, с потемневшим лицом, с волосами, прилипшими ко лбу. Старик был не в себе. Ворвавшись в дом, он оттолкнул меня, забыв вытереть ноги, оставляя следы на полу, не раздеваясь, пробежал в кабинет к Граю. Протянул ему пакет из полиэтилена:
— Письмо вам. Его прибили к двери дома в Садах, — и рухнул на диван, куда мы обычно сажаем клиентов.
— Стоило ли так волноваться и спешить? — попробовал успокоить старика Грай. — Может, это шалость местных мальчишек?
— Ха! — нервно дернулся капитан. — Мальчишки? Вы прочитайте…
Шеф осторожно развернул пакет. Мы увидели огромный двухсотмиллиметровый гвоздь, похожий на шгык, им можно пробить два бревна сразу. И еще — листок из школьной тетрадки в клеточку, сложенный вчетверо, с дыркой от гвоздя. Грай осторожно развернул листок. Письмо было написано синей шариковой ручкой, в стихах, печатными буквами, чтобы не узнали почерк:
«Знаменитый сыщик Грай,
Лишь весна наступит,
Ты под вишней покопай
И отыщешь — трупик!
И, пожалуйста, узнай,
Чье же это тело?
А потом, еще копай —
Я ведь знаю дело…
Ты под яблоней ищи,
Посмотри под грушей,
А меня ищи-свищи,
Никого не слушай!
Я Король в своем Саду:
Всех, кто мне не нужен,
Под деревья приведу —
Сыщикам на ужин!
— У меня, когда понял, о чем речь — ноги подкосились, — признался Бондарь, — не стал даже дом открывать. Завернул письмо в полиэтиленовый пакет, и скорее обратно. До остановки бежал., едва разрыв сердца не сочился.
— Зачем же вы так, — укорил я его. — Можно было позвонить из правления, мы бы приехали.
— И это я при стороже, при посторонних стал бы рассказывать, чго у меня в саду под деревом покойник зимовал’ — всплеснул руками Бондарь.
— Скорее всего письмо — дурная шутка, — мягко заметил Грай.
— А если нет? — вскинулся Бондарь. — Начнешь поливать, а он там зашевелится… Бр-р-р…
Мы долго ругали незадачливого шутника и успокаивали капитана. Но старик уперся:
— Мне на участок вежпгй страшно. Теперь станет под каждым деревом мерещиться череп с пустыми глазницами.
Я провел кисточкой со специальным порошком по гвоздю и письму, проверил на отпечатки. На них сказались отпечалки пальцев только Грая и Бондаря. Это шефу не понравилось, местный поэт оказался не так уж и прост.
— Хорошо, — решил Грай. — Подключим наш телефон к линии дежурного Автовского отделения милиции. Если кто позвонит, нам передадут.
— Автобус ходит со станции метро «Улица Дыбенко», — заторопился Бондарь. — Билеты на автобус, правда, нынче кусаются. Даже частники берут с пассажира на треть дешевле. Чиновники автопарка стали наглее мафии. Автобус идет по Мурманскому шоссе до шестидесятого километра, там поворот налево и остановка «Штаны» — две улицы расходятся в разные стороны.
— Едем на машине, — задумчиво перебил его Грай.
— Оружие брать? — на всякий случай поинтересовался я.
Детектив взглянул на Бондаря. Тот замахал руками:
— У нас тихое место, соловьи поют. Я двадцать лет там отдыхаю.
— Тихое место? Тогда обязательно возьми, — распорядился шеф.
На следующий день, в пятницу 29 апреля в семь утра мы уже грузились в спою старенькую «Ниву». На заднее сиденье и в багажник поставили низенькие длинные ящики с рассадой помидоров, сладкого перца, огурцов, капусты, тыквы… Все это Бондарь выращивал на чердаке около слухового окна, поставив там двойные рамы и оборудовав небольшой парничок с электрическим подогревом. Забитую до отказа машину сверху украшал сломанный стул, который Бондарю было жалко выбросить, а там, на даче, когда-нибудь, может быть, он соберется его починить.
И вот неторопливо мы катим через город по Ленинскому проспекту. Спереди и сзади на трассу выезжают такие же перегруженные машины — везут доски, кирпичи, коляски, матрасы… Зашевелилась армия садоводов — весна, весна на улице, весенние деньки!
За городом в лесу кое-где еще прячутся от солнца пятнышки снега. Но их немного. Талая вода скапливается в мутные озерца, бурлят придорожные ручьи.
По длинному мосту, с милиционером, разомлевшим от тепла и безделья в стеклянной будке, переезжаем через Неву. Слева Шлиссельбург, старинный русский город с крепостью Орешек на островке в истоке Невы. Справа видны трубы ГРЭС районного центра — Кировска. Нам осталось проехать по Мурманскому шоссе семнадцать километров.
— Шестидесятый километр, сворачиваем, — подсказывает Бондарь, и мы съезжаем на добротную асфальтированную дорожку. Не пожалели денег садоводы, ехать приятно.
Вот и развилка «Штаны», сворачиваем направо, едем по Лесной линии, которая идет вокруг всего садоводства. С одной стороны лес, с другой, среди корявых яблонь, домики. Рядом с домиками копошатся люди — копают, копают, копают… Глядя на них, Бондарь понемногу заводится — у соседей, вон, уже сколько вскопано, а мы еще только едем. Да и у меня сердце не на месте, при виде земли всколыхнулась крестьянская душа, поглядываю — что за домики, что за землица, какой урожай можно снять? Весенний воздух действует и на Грая — вон, как глазищами стреляет. Но он смотрит иначе: как полководец, оглядывает место будущего боя — все запоминает, фиксирует в памяти.
— Смотрите — Большой Камень, — вскидывается Бондарь.
Лес расступился — на поляне гигантский валун, ничуть не меньше, чем в Петербурге у знаменитого памятника Петру Первому.
— Когда царь решил прорубить окно в Европу, с севера прорубал просеку к Финскому заливу и тащил по ней первые суда, то побывал здесь и оставил на камне собственноручную мету. — с гордостью поведал Бондарь местную легенду. — В Садах это самое почитаемое место.
Мы свернули с шоссе налево, еще раз налево и остановились. Я оторвал руки от руля и посмотрел на часы — 8.30 утра. Быстро доехали! Вот участок Бондаря, забор из выкрашенного в зеленый цвет штакетника. У ворот с двух сторон дикая рябина. Бондарь открыл заднюю дверцу машины, вылез, размял ноги и тут же распахнул ворота.
— Заезжай.
— Помну рябину.
— Ничего ей не станет, она посажена, чтобы ворота не мяли.
— Стой, где стоишь, — приказал Грай, и я заглушил двигатель, оставив машину на дороге.
Дом у Бондаря знатный: рубленый из янтарного цвета сосны, с ломаной крышей, под шифером, рамы двойные, зимние, фундамент ленточный из бетона. Правда, низковат фундамент, метра не будет, в подполе можно ползать лишь на четвереньках, зато зимовать в таком доме — одно удовольствие.
Грай сейчас не замечает красоты, похож на гончую, которая берет след — тело напряжено, глаза сверкают, ноздри с силой втягивают воздух. Сначала осмотрел землю у ворот. На молодой травке видны только свежие следы ног Бондаря.
Капитан от ворот стал показывать свое хозяйство:
— Вон дровяник, за ним банька с каменкой, можно знатно попариться. Колодец на три бетонных кольца, сам вырыл.
— Место для колодца сами определяли?
— Осина там толстенная росла. Дятел в дупле жил, у корней большой муравейник. Осенью дятел улетел, муравьи ушли. Свалил дерево и копнул для пробы. Водичка — мед. Соседи приходят и просят ьоду для засолки огурцов. Но теперь, если узнают о… Никто уж за водой не придет, все хорошо знают, что такое трупный яд, — застонал бедный старик.
Мы с Граем пошли по периметру участка, по канавке, прокопанной между соседями, потом по дорожкам сада, посмотрели между грядками. Конечно, никаких следов обнаружить не удалось. Стали осматривать приствольные круги вишен. Кое-где, особенно у колодца, под старыми вишнями, земля оказалась покрыта твердым дерном. Все подозрительные места, где оставались следы лопаты, мы прощупали руками.
Бондарь ходил за нами неотступно и спрашивал:
— А тут? — и начинал сам скрести землю руками.
Под низкорослыми кустовыми вишнями решили перекопать всю землю». Бондарь открыл сарайчик и принес лопаты.
— Дзинь… Дзинь… Дзинь, — раздался за забором звонок велосипеда. Там остановился седой, еще крепкий мужчина с властным взглядом.
— Это председатель нашего садоводческого товарищества Попов, — пояснил Бондарь. — Пойду поздороваюсь, новости узнаю.
Ах, если б знать, что на следующий день председатель Попов бесследно исчезнет и сто тело вместе с местной милицией мы станем искать все лето».. Но волшебным даром предвидения судьба не одарила ни меня, ни Грая.
Мы перекопали приствольные крути у всех вишен.
— Можно считать, что письмо — шутка, — улыбнулся Грай. — Подселенец не обнаружен.
Бойдарь повернулся лицом на восток, и, чего за ним прежде не наблюдалось, трижды перекрестился. Настроение его явно улучшилось.
Грай сс мо гр ел крыльцо, дверь, куда был вбит гвоздь с запиской. Потрогал след от гвоздя — вниз полетела крошечная щепочка.
— Ступеньки чистые, а след от гвоздя свежий, — сказал он мне тихонько, чтобы не тревожигь старика. — Приходили сюда совсем недавно. Кто и зачем — непонятно. Давай задержимся тут и оглядимся.
В десять часов Бондарь устроил второй завтрак, накормил нас взятой с собой и разогретой на электроплитке курицей. Затем мы втроем, одетые в ватники, вооруженные брезентовыми руке вицами и лопатами, начали копать землю под картошку. Бондарь сиял и с гордостью поглядывал на соседей — какую бригаду он вывел в сад! Я радовался случаю размяться, копал старательно, с наслаждением. Оказывается, за те два года, что я работал у Грая доверенным помощником, я ничуть не превратился в горожанина, в жителя Петербурга. В душе я так и остался тверским крестьянином, приехавшим в Питер на заработки. Весенний день был чудесен, и даже чистокровный горожанин Грай, который, может быть, и лопату взял в руки первый раз в жизни, работал хотя и осторожно, чтобы не разбередить руку, но с явным удовольствием.
Участки Бондаря оказались расположены так, что имели два выхода на две дороги, которые здесь назывались линиями. Мимо участков по дорогам-линиям все время шли люди. Одетые «цивильно», ехали с кутулями и сумками из города на весеннюю копку земли. Переодевшись в потертые, выгоревшие на солнце куртки и брюки, они катили в садовых тележках четырехведерные бидоны — направлялись к общественному колодцу за водой. Оказывается, колодцы с питьевой водой были у немногих счастливцев, Бондарю просто повезло. Назад садоводы возвращались, сопя и пыхтя, толкали перед собой тележки с тяжеленными бидонами. Сначала я смотрел на каждого прохожего, но скоро это мне надоело, и я перестал обращать на них внимание.
В трехстах метрах от нас начинался лес. Там пели-заливались соловьи. Время от времени в небе раздавались томительные звуки:
— Ганг… Ганг… Ганг… Ганг…
Мы задирали головы и находили в прозрачной голубизне живые движущиеся клинья. Это возвращались из теплых краев гуси, летели в свой дом, на Ладогу.
Сын сторожихи Нины Федоровны Никита Зеленев, насупленный парень лет двадцати трех, шагал по Седьмой линии садоводства, что-то бормоча под нос. Одетый: просто к грубо, как большинство садоводов — в старую куртку, потерявшую ст времени цвет, в застиранные брезентовые штаны, он не привлекал к себе внимания, и люди обычно даже не замечали его мощной грудной клетки и крепких рук.
На берегу искусственного пруда, состоявшего в ранге пожарного водоема, Никита замедлил шаги, стал вглядываться в окна зеленого домика. Он знал, кто здесь живет — белокурая девушка Елена. Однажды, поздно вечером, он проходил мимо ее дома и задержался у окна. Елена готовила себе постель — взбивала подушки, разбирала простыни. Никита замер, боясь шевельнуться. Занавеска оказалась прозрачней, и он все отлично видел. Елена стояла к окну спиной и не могла заметить горящих в темноте, жадных до зрелища глаз. Она сняла с себя легкую блузку, расстегнула и повесила на спинку стула лифчик, сбросила юбку и осталась в легких, почти прозрачных трусиках. Никита задохнулся от ее красоты, он почти физически ощутил, как тонка и мягка золотистая кожа на ее спине, ее талию, казалось, можно охватить пальцами одной руки. А бедра, упругие, подвижные бедра… Пока он думал, с чем их можно сравнить, свет погас за окном, и Никита остался в темноте.
Сын сторожихи с детства был больным человеком и еще ни одна девушка перед ним не раздевалась, тем более такая красивая, как Елена, которую можно было сравнить с богиней. С детства он страдал эпилепсией. Вдобавок, когда ему стукнуло пять лет, он стащил со стола кипящий чайник и обварил себе половину лица. И с тех пор девочки старались не задерживать на нем свой взгляд.
Это окно, это проклятое окно что-то сотворило с Никитой. Ему даже не требовалось закрывать глаза, чтобы представить себе светящееся в ночи окно и белокурую девушку Елену, раздевающуюся в нем. Что-то щелкнуло в тяжелой голове Никиты, он пришел домой, отыскал ученическую тетрадку и, не раздумывая, написал стихотворение, посвященное Елене. С тех пор он писал стихи почта каждый день и посвящал их только Елене. Исписав полную тетрадку, перечитывал со слезами на глазах. И тут же доставал новую тетрадь.
На этот раз Никита не увидел в окне, кого хотел, вздохнул и с прежней скоростью двинулся дальше, к себе домой. Дом сторожихи стоял у лесозащитной полосы. Под огромной елью прятался сарай для дров, к нему прилепилась собачья будка. Овчарка Моб лежала, высунув из нее голову. Увидев Никиту, вылезла, повизгивая, завиляла хвостом.
Никита махнул на нее рукой.
— Не до тебя мне, не мешай, — Прошел в свою комнатушку. Там умещались его кровать, табуретка, комод, служивший сголом. В нижнем ящике хранился инструмент, в среднем — будничная одежда, в верхнем лежали чистая рубашка, выходные брюки и два гомика стихов — Тютчева и Лермонтова. У них Никита учился поэтическому мастерству. Тут же была захоронена школьная тетрадка, в которую записывал свои стихи.
Раскрыв тетрадку, бормоча вполголоса, начал записывать только что придуманное стихотворение. Работал медленно, с трудом. От напряжения начала, как обычно, болеть голова. За этим мог последовать припадок, после которого некоторое время он ничего не помнил. На этот раз Никита обманул свою болезнь, быстро окончил стихотворение. Прочитал вслух — понравилось. Потом случайно заглянул в осколок зеркала, прикрепленный к стене, застонал, сорвал ни в чем невиновное зеркало и швырнул в ящик комода.
Тридцатого апреля, в субботу, пошел второй день нашей жизни на даче. Народу в Сады понаехало множество. Многие заводы Петербурга сделали своим рабочим весенние каникулы — отпуск без оплаты на две недели, все равно цеха работали вполсилы, а то и стояли. И вот люди в Садах. Копают молча, угрюмо, не подымая головы. Каждый старается, думает о том, чем станет кормить семью зимой. Каждый хорошо помнит продуктовые карточки, введенные в стране несколько лет назад. А кто постарше, помнит и настоящий голод военного времени, родственников и друзей, унесенных блокадой. Помнит парки и скверы города, засаженные овощами, превращенные в «огороды Победы».
Мне приходилось слышать, как истово работают рыбаки. Но даже при этом старый рыбацкий капитан Бондарь поражал меня своей работоспособностью. Казалось, совсем не спал — ложился последним, вставал первым. В сарайчике, где у него находилась крохотная мастерская, утром наточил напильником лопаты, зажимая их в тиски. Сквозь сон я слышал визг напильника. Когда разбудил меня в шесть утра, уже и завтрак был готов. Потряс за плечо:
— Виктор, вставай, весенний день год кормит.
Грай услышал его шепот и тоже поднялся, пробормотав:
— Вот неугомонный…
Мы с Граем расположились в большой комнате, которая называлась чистой половиной. Комнату украшала, облицованная плиткой, задняя стена печи. Бондарь жил в другой комнате, куда печь выходила своим устьем. Там было теснее и теплее. Там, за небольшим столом, мы и ели. Пол во всем доме Бондарь застелил деревенскими половиками. Глядя на них, я вспоминал отцовский дом, оставленный в Тверской губернии.
Без четверти семь мы вышли с лопатами в сад. Трое соседей уже принимались за дело, лишь у четвертого было тихо. Он, бесспорно, являлся «совой» — вечером не мог угомониться и ковырялся среди грядок допоздна, а утром никак не мог проснуться. Через участок от нас кровельщики крыли крышу оцинкованным железом и громко стучали деревянными молотками.
Бондарь достал из кладовки и опустил в колодец вибрационный насос.
— Засуху обещают, еще круче прошлогодней. Земля снова высохла и уже воду не принимает — вода в пыли скатывается шариками. Эх, дождичек бы пошел…
Но безжалостное солнце выплыло из-за леса и начало припекать, обещая горячий денек. Мы кипятили в электрическом чайнике воду и поливали кипятком из лейки кусты крыжовника и смородины — от мучной росы. В стеклянных парниках посеяли редиску и салат. Включили насос и полили из шланга чеснок, посаженный еще осенью, толстенькие зеленые ростки которого радовали глаз. Следом начали поливать сливы, вишни, яблони, покрытые цветами, словно политые молоком. Но тут вода в колодце кончилась.
Бондарь не дал нам отдохнуть и минуты:
— Сейчас начнем картошку сажать, — побежал бегом, принес таз с ранней картошкой-синеглазкой, синеватые ростки которой уже тянулись вверх.
Острыми, как ножи, лопатами мы начали делать первую бороздку для картошки. Получилось криво. Бондарь поморщился, глядя на нашу работу:
— А еще детективы, рядок картошки ровно не посадить.
Грай рассмеялся, я собрался возмутиться, но Бондарь тут же ввел новшество, которое подсмотрел у соседа. Приволок и положил на вскопанную землю длинную доску.
— Ходить только по доске и копать вдоль нее канавку — землю не потопчем и ровно посадим клубни.
Сам же двумя ведрами — не шагом, а бегом! — стал носить навоз-коровяк, который купил осенью, сорок долларов за машину. Старик сыпал коровяк в канавку, мы на него клали картошку и присыпали землей. Посадка получалась ровная, как по линеечке.
Отвлекали нас только камни, которые мороз зимой выжал из земли. Приходилось их собирать в ведра и носить к дому, вдоль которого бондарь собирался сделать отмостку из бетона. И все равно мы так разогнались, что до обеда хотели посадить всю картошку. Настоящая райская жизнь. Эх, век бы так жить и не знать других забот!
В полдень, когда солнце находилось в зените и припекало мне макушку, я услышал, как за спиной на дороге взвизгнули тормоза машины и тут же следом лихо хлопнула дверца. Не оборачиваясь, я понял, что это непростая машина и с седьмого неба тотчас спустился на грешную землю. Медленно повернул голову — у ворот, в клубах оседающей пыли красовался милицейский «уазик» с номерным знаком города Кировска. Мы с Граем воткнули лопаты в землю и уставились на машину. У ее борта, нехорошо ухмыляясь, стоял знакомый мне инспектор отдела уголовного розыска Шестиглазов. В памяти сразу всплыла авария на Мурманском шоссе, после которой я попал в больницу Кировска. Шестиглазов держал меня под подозрением, полагая, что я — член банды, пришедшей с Кавказа, и даже выставил охрану. Я, в свою очередь, считал, что он куплен мафией, боялся быть убитым без суда и бежал. Меня ловили, но безуспешно. Из-за моего побега инспектор наверняка имел неприятности, и это никак не улучшило его отношение ко мне.
— Ба, старый знакомый, — криво усмехнулся Шестиглазов. — Как же ты ловко драпанул у меня из-под стражи? Этот раззява сержант Григорьев выпустил вдогонку четыре пули и не мог попасть хотя бы в подметку, он уверяет, что целит в ноги.
Я согласно кивнул головой.
— Уверяю вас, пули ложились около самых ног — сержант отличный стрелок. Просто мне повезло.
Сам Шестиглазов за минувший год несколько сдал. У него в районе темечка появилась заметная плешинка, которую он время от времени любовно поглаживал. И, между прочим, мрачно предупредил:
— Не попадайтесь нам снова, Виктор. Сержант дал слово, что впредь не промахнется. А если при расследовании очередного дела мы снова столкнемся, запомните — мы с удовольствием представим вам бесплатные услуги: приличную камеру при отделении милиции, койку в больнице, если вновь окажется расколота голова, и еще у нас чудесное кладбище с видом на лесное озеро.
Я галантно, как и следует вежливому человеку, поклонился:
— Благодарю, вы добры, сразу видно. А в охрану при таком случае поставьте самбиста или снайпера.
— Это на ваш вкус, — прохрипел Шестиглазов. — Можем предоставить сразу обоих. Но учтите, я не терплю, когда частные сыщики вмешиваются в мои дела.
Инспектор улыбнулся, а глаза продолжали зло сверкать. И я уже не понимал — он шутит, или говорит всерьез.
— Полно вам, инспектор, поминать старое, — вмешался Грай. — Наверное, вы не за этим приехали?
Шестиглазов умел скрывать свои эмоции, он переменил позу, тему и интонацию. В одно мгновение стал жизнерадостным, широко улыбнулся Граю, подошел ближе, остановился у картофельного участка.
— Вы настолько популярны, Грай, стоило вам здесь появиться, как об этом узнало все садоводство, даже я извещен.
Быстрым взглядом Шестиглазов окинул наш картофельный клин, пытаясь понять — мы работаем или придуриваемся? И продолжал с милой улыбкой:
— Известный сыщик Грай в наших краях. Чему обязаны? Купили землю или выслеживаете кого и маскируетесь под садовода? — и носком ботинка слегка задел край тазика с синеглазкой.
— Укрепляем продовольственные тылы, — отвечал Грай. — Вот наш эконом, старый рыбак, капитан Бондарь. — Тот поставил на землю ведро с навозом, сверху бросил измазанные удобрениями рукавицы и одной головой изобразил королевский поклон.
— Капитан потребовал создания собственных продовольственных запасов. Надеюсь, это вполне законно и не затрагивает интересов милиции славного города Кировска.
— Все нормально, Грай, я рад вас видеть. Только не верю ни одному вашему слову. Стервятник обычно прилетает, когда чует добычу, а если вы тут, значит, кого-то убили или убьют, — Шестиглазов изобразил пронзительный взгляд и уставился прямо в лицо моему шефу.
Но тот и не подумал сердиться, а с приятной улыбкой ответил:
— Французский писатель-моралист Жак Лабрюйер как-то заметил: «Выдающиеся посты важных людей делают еще более важными, а мелких людей еще более мелкими», — и вновь взялся за лопату.
Пока Шестиглазов думает, обидеться ему или нет, из машины вылез сержант Антон Григорьев, стороживший меня в больнице города Кировска, от него я бежал из окна четвертого этажа по бельевому шнуру и чудом остался жив.
— Выучился стрелять? — вежливо поинтересовался я.
— Если еще раз попытаешься испытать судьбу, знай — я окончил школу милицейских снайперов, так что из моих рук сможешь получить путевку прямо в небесный приют для частных сыщиков.
Злости в его словах не было. Антон протянул мне руку, и пожатие у нас получилось почти дружеское.
— Если тебя лишили премии из-за моего побега, прости, другого выхода тогда не нашлось.
— Ладно, забыли…
Шесгиглазов так и не решит, обижаться ли ему на французского моралиста, и вежливо объяснил:
— Мы завернули по пути, поздороваться. Все помнят «Дело о бройлерах, которые улетели на север», вы его расследовали в прошлом году на Синявинской птицефабрике. Дельце оказалось шумное, и вы сильно прославились в наших краях.
Грай показался мне несколько смущенным, но заметно было — доволен.
— Надеюсь, теперь на фабрике порядок?
— Полный порядок, на фабрике, еще теплится, — грустно вздохнул Шестиглазов. Он не отличался тактичностью и, прощаясь, погладил черенок моей лопаты:
— Не сожгите свой могучий интеллект на посадке картошки, Виктор, — и сам рассмеялся собственной явно неудачной шутке.
Бондарь вступился за меня и сделал гостю замечание:
— На принадлежащей мне территории прошу воздержаться от грубостей и неловких шуток. А лучше бы вы ловили бандитов, а не зубоскалили, а то они ходят по участкам, людей пугают.
Шестиглазов резко повернулся к Граю:
— Я так и знал, что-то здесь произошло, иначе бы вы не копались здесь целой бригадой. Старик проговорился, но уж больше вы ни слова не скажете. Ладно, позже, все едино, узнаем, — и инспектор нагловато ухмыльнулся, отвечая смущенному Бондарю: — Боремся с бандитами, но еще не всех переловили. Многовато их стало теперь, почти все государство захватили, работать не дают, за горло держат. Но вам теперь станет легче — я еду к председателю садоводческого товарищества Попову. Мы договариваемся о том, что наши ребята из Кировского отделения милиции в свое личное время за дополнительную оплату начнут патрулировать в Садах. А то уж тут начинают воровать грузовиками — приезжают на «КамАЗе» и очищают сразу два-три дома. А на «Штанах» бомжи продают старье — кровати с никелированными спинками, лопаты, ложки и прочую мелочь. Явно ворованное. А вы тут долго пробудете?
Грай спросил у Бондаря:
— У нас на сколько дней затянутся весенние каникулы?
— Думаю, за неделю управимся.
Инспектор уехал, а Бондарь немного поворчал:
— Вот, черт, с ритма сбил, так ходко дело шло. А ну, сыщики-орлы, взялись дружно, через час сытный обед. Дам вареной картошки с тушенкой. «Великую китайскую стену» открою — любимую пищу философа и мудреца Конфуция. Имея землю и крепкие руки, стыдно быть голодными, господа сыскари.
То ли солнце напекло мне затылок, то ли Шестиглазов напомнил о прежних, не очень радостных событиях — в общем, энтузиазм у меня иссяк. Бондарь тотчас это заметил.
— Я никогда не вмешиваюсь в ваши дела, господа детективы, но, если я правильно понимаю ситуацию, визит инспектора носил дружеский характер. Убийства нет. Клиента нет. На гонорар рассчитывать не приходится. Поэтому позволю себе напомнить — весенний день год кормит. Вы сюда приехали на несколько дней, и попрошу работать в полную силу.
— Черный капиталист в капитане просыпается, — усмехнулся Грай, старательно выравнивая канавку для картошки.
Я старался взнуздать самого себя.
— Без капитана нам в этой постперестроечной России не выжить, ноги протянем. А ну, крестьянский сын, покажи, как на Твери работать умеют!
Бондарь высыпал перепревший за зиму навоз в канавку, ловко втыкал в него картофелины, слегка придавливал пальцами и рассуждал сам с собой:
— Какое здесь, в Садах, может быть уголовное дело? Рассаду огурцов или капусты уташат, разве что, из парника. Это копеечное дело.
— Вспомните историю, капитан, — заметил Бондарь, — В свое время Мичуринн заплатил американским садоводам миллион долларов за одно семечко яблони.
— Таких ценных сортов здесь нет, — замахал руками Бондарь. — А вот только что посаженную яблоньку или куст смородины могут стащить. Даже могут ночью обобрать только что посаженную картошку.
Мы договорились нажать, работать без перекура, форсировать посадку картошки и накрыть землю пленкой, чтобы как можно раньше получить сбои овощи.
Но вот тут у ворот с визгом затормозил уже знакомый нам милицейский «уазик». Сержант Григорьев выскочил из машины, подбежал к Граю и торопливо сказал:
— Меня послал за вами инспектор Шестиглазов.
— Что-нибудь случилось?
— Исчез председатель правления садоводства Попов.
— Что значит исчез? Ушел куда-нибудь?
— Похоже — убийство. В саду Попова найден плотницкий топорик. На обушке частички кожи с головы и несколько седых волос.
— Кто у него дома?
— Сын.
— И что он говорит?
— Ничего вразумительного. Растерян. Якобы вечером крепко перебрал и ничего не помнит. А пьян, он, кстати, каждый вечер.
Лицо Грая напряглось, глаза сузились — он включил свою вычислительную машину.
— Инспектор срочно просит вас приехать, — напомнил сержант.
— В чем нужна помощь?
Сержант развел руками:
— Мы нс можем понять, с чем столкнулись. Я не должен был вам этого говорить, но, боюсь, не узнав правды, вы не поедете.
Сержант изобразил на лице нетерпение. Мы с Бондарем ждали, какое решение примет Грай.
— Интересно, — произнес шеф задумчиво. — Человек исчез из собственного сада. Такого дела у меня еще не было… — И словно очнулся: — Виктор, поехали.
— Может, переоденетесь? — покосился на латаный ватник Грая сержант.
Под деревенским умывальником «с пипкой» мы наскоро сполоснули руки. Я забежал в дом, надел плечевую кобуру под пиджак, прихватил с вешалки куртки, и мы пошли к машине.
Бондарь находился в другой стороне сада, когда за нами вернулась машина, не слышал разговора и продолжал тактично держаться поодаль. Но наши лопаты, воткнутые в землю, объяснили ему все. Старик подошел проводить нас, сердито посмотрел на сержанта и печально спросил сам себя:
— Чем я стану кормить вас в эту зиму? Не знаю, — повернулся и медленно побрел к сиротливо торчащим из земли лопатам.
Началось дело, и что-то трудно объяснимое произошло с Граем, словно он перешел в другое измерение и в нем включились дополнительные, прежде бездействовавшие механизмы. Он стал отчетливее видеть и слышать, все подмечать, запоминать, мозг заработал напряженно. И словно на магнитофонную ленту записывал пение соловья на опушке леса и едва различимый гул трактора за лесом, там пахали или сеяли что-то.
Мне жалко было Попова, умного, крепкого старика. Как часто мы стали слышать страшные слова: «Пропал, ушел и не вернулся домой», так часто, что перестали чувствовать всю жуть этих слов, начали привыкать к ним.
Машина шла довольно быстро, сержант стал неразговорчив, слова из него приходилось вытаскивать клещами.
— Что думает о пропаже председателя Шестиглазов?
— Инспектор полагает, что нашел виноватого.
Я почувствовал облегчение и придвинулся к сержанту, чтобы лучше слышать.
— Кто этот злодей?
— Выяснилось, что председатель Попов был в плохих отношениях с сыном. Сынок не раз угрожал отцу-. А вчера они опять поссорились.
Сержант привез нас в правление садоводческого товарищества — приземистое длинное здание, собранное из бетонных блоков разного цвета — синего, зеленого, желтого, белого. В блоке, облицованном зеленой плиткой, расположился инспектор Шестиглазов. Рядом с правлением находился магазин, который начал функционировать несколько дней назад после зимнего перерыва. Из открытых дверей доносились энергичные женские голоса.
В правлении садоводства, где из мебели были два простеньких стола, железный ящик, используемый вместо сейфа, да десяток стульев, нас встретил инспектор Шестиглазов, раздраженный неожиданным поворотом событий, и бухгалтер Рублева, женщина крупная, решительная, громкоголосая, державшаяся с ледяным спокойствием. Она тоже ждала Попова, прижимая к животу сумку с общественными деньгами, три тысячи долларов она приготовила на покупку железобетонных столбов взамен деревянных, сгнивших. Попов вчера вечером должен был унести с собой эти деньги, да не взял, не объяснив причины. Видно — предчувствие какое-то было. Сегодня пора идти оформлять сделку, а его нет.
Шестиглазов нехорошо усмехнулся:
— Может быть, Попов проводит время у знакомой дамы?
— Опомнись! — оборвала его бухгалтер. — Лет ему уже за шестьдесят.
— Может, он вторую семью на стороне имеет?
— О другой семье начальника первой узнает бухгалтерия — появляется отток денег. А у нас отчеты сходятся копеечка в копеечку.
— Ну, а старые друзья у него наверняка есть? От такого сыночка к кому угодно сбежишь.
— Я вижу — вы просто не желаете возбуждать новое дело. Но ведь ясно: пропал человек — надо искать.
— Хотите сказать, что председатель стал потеряшкой? В таком случае мы ждем три дня. В это время родственники обзванивают больницы. Ну, а если потеряшка не находится, заводим дело.
— Он человек аккуратный, я его пятнадцать лет знаю. Если не пришел вовремя, значит, что-то случилось, — настаивала бухгалтер.
Шестиглазов в нескольких словах рассказал Граю, что они уже ездили к Попову домой. Дом оказался открыт, из дальней комнаты доносился храп. Шестиглазов толкнул дверь и подозвал бухгалтера.
— Это Олег, сын председательский, — заявила женщина, махнув рукой в сторону парня, завалившегося на диван прямо в куртке и грязных ботинках.
На заляпанной грязными руками клеенке стоял стакан. Консервная банка, служившая пепельницей, опрокинулась, мятые окурки раскатились по полу.
Шестиглазов с трудом растолкал парня. Рыча и матерясь, тот сел, с трудом разлепил один глаз.
— Где отец? — громко спросил Шестиглазов, наклонясь к парню.
— Вчера еще… — хрипло заговорил Олег, — вчера отец свалил куда-то. — Неогределенно махнул рукой, вновь рухнул на диван и спрятал голову под серело подушку без наволочки.
Выйдя из дома, инспектор заметил недалеко от дорожки под яблоней плотницкий топорик. На всякий случай поднят инструмент, пригляделся и заметил на обушке несколько седых волосинок.
Топор — не расческа, как оказались волосы на нем — не понятно. Кто забросил топор под яблоню — неизвестно. Так обстояло дело на данный момент.
— Может быть, Попов попросту куда-то ушел и через несколько часов вернется, — раздраженно говорил Шестиглазов бухгалтеру. — В любом случае следует немного подождать. К тому же, чтобы возбудить дело о пропаже человека, нужно заявление от родственников.
— Не будьте формалистом! — резко вскрикнула Рублева. — Мне все ясно. Сын Попова пил, а отец ему не разрешал. Они жили, как кошка с собакой. Для выпивки нужны деньги. Сын знал, что вчера отец должен прийти с большой суммой, ну и ударил его топором. Денег в портфеле не оказалось. Ну, а «дело» сделано. Сын погрузил отца на тележку, отвез куда-нибудь и закопал.
— Закопал под вишней? — быстро спросил ее Грай.
Рублева повернула голову, взгляды их встретились, женщина выдержала пристальный взгляд детектива и согласно кивнула головой.
— Мог и под вишней закопать на соседнем участке. Яму вырыть поглубже и положить. Но вернее всего — в лес отвез. Теперь лежит — овечкой прикидывается. А вы, команда детективов, сообразить не можете, хотя у вас топор, которым его ударили.
— Но ведь не исключен вариант, что Попов действительно ушел куда-то, — вступится за своего начальника сержант Григорьев, которому наверняка надоело торчать в садоводстве, где не было даже столовой и негде не только пообедать, но даже перекусить.
Рублева ехидно заметила:
— Да, наклеил на обух топора волосы, любимому сыночку на долгую память, и направился, куда глаза глядят.
— Как вам объяснить попроще, — замялся Шестиглазов. — Помните фильм «Шведская спичка»? Там тоже все было: след на окне, кровь, мятая постель, свидетели, версии… А чем все кончилось? Оказалась — «покойник» жил у приятельницы в бане, гулял в свое удовольствие. Вы хотите, чтобы и я таким дураком-следователем выглядел?
— Да чего же «выглядел»? Так оно и есть. Перед вами жестокое убийство, а вы его в упор не замечаете. Я повторяю — сын любил приложиться к бутылке, а отец ему запрещая. На этой почве они скандалили. Отец признался мне как-то, мол, боится домой идти, видеть «пьяную образину» не хочет, не может.
Шестиглазов, видно, еще не оставил надежду поскорее уехать из Садов, оставив происшествие до полного выяснения обстоятельств этого, еще неясного ему дела. Он в изнеможении откинулся на спинку стула и взглянул на Грая, как бы ища» у него совета или поддержки.
У нас с Граем не была клиента и ввязываться в постороннее, совершенно бесперспективное дело смысла никакого не имело. Но, может быть, это таинственнее исчезновение мокло быть как-то связано с той странной запиской, неожиданно появившейся на дверях нашего дома? Может быть, безумный стихотворец НАГ начал осуществлять свои идиотские угрозы? Лонжа подсказывала, что с делом исчезнувшего председателя стоило познакомиться получше.
— Расскажите о Попове, что это за человек? — попросил Грай Рублеву.
— Опытный инженер, работал на высоких должностях. Семья жила прилично, денежки водились, единственный сын ни в чем не знал отказа. Попов человек достойный, честный. Один раз уже избирался, два года назад, председателем нашего садоводческого товарищества, но пришелся не ко двору местной грязноватой компании, которая отиралась, кормилась вокруг правления. На старика подали в суд «за взятки, за мошенничестве», 3 суде выяснилось — он чист, как стеклышко. Vi садоводы вновь избрали его своим председателем.
— Может, он стал кому-то поперек дороги, мешал черпать из кормушки, и с ним свели счеты?
— Недоброжелатели у него есть, — согласилась бухгалтер. — Я их всех знаю. Но не думаю, чтобы ненависть дошла до таких размеров.
— Может быть, сын председателя уже проспался и теперь даст нам толковое объяснение? — предположил Грай.
— Поехали, потолкуем еще раз, — согласился Шестиглазов, с удовольствием покидая уже надоевшее ему правление.
Я чувствовал, что сейчас не нужен Граю, и с удовольствием отправился бы домой, чтобы поближе познакомиться с «Великой китайской стеной» — любимой пищей мудрого Конфуция. Но этот непонятный НАГ витал где-то поблизости. Я ощущал его присутствие своим седьмым чувством. Я понимал, он силен, опасен и может нанести неожиданный удар из-за угла. Когда я думал об этом, то мурашки пробегали по спине. Я дергал левым локтем, проверяя, тут ли у меня пистолет, и неторопливо оглядывался. Не находил вокруг ничего подозрительного, но все равно успокоиться не мог. Имея в наличии стихотворное предупреждение и нервозную обстановку, я не мог оставить Грая одного. Ведь одна из моих обязанностей — в случае опасности прикрыть ему спину и позволить действовать смело, без оглядки. Сейчас я выступал в роли арьергарда и неотступно следовал за шефом.
Мы приехали к дому Попова и следом за Шестиглазовым осторожно вошли в калитку. Грай остановился на бетонной дорожке, оглядываясь. Я тоже начал осматривать участок. Земля оказалась черная, жирная, хорошо удобренная. Все до последнего метра перекопано, видно, многочисленные хлопотные обязанности не мешали хозяину следить за землей.
— Под этой яблонькой у крылечка лежал топор, — показал инспектор. — Я забрал инструмент на экспертизу.
На рыхлой земле отчетливо просматривались два следа от ног инспектора и вмятина от топора, который, по-вццимому, швырнули с дорожки. Я тут же определил сорт яблони — белый налив. По сучкам прикинул возраст — лег восемь. Но, думаю, делу это никак не поможет.
Входная дверь в дом оказалась распахнута.
— Вы ее открыли? — спросил Грай.
— Я ее не трогал, — пояснил Шестиглазов. — Все так и было, когда мы приезжали с Рублевой.
Грай закрыл дверь, и за ней… Я ахнул.
— Что это? — удивился инспектор.
Из косяка торчал огромный, двадцатисантиметровый гвоздище, толстый, почти как штык. На него наколот сложенный вчетверо листок.
Грай протянул к нему руку со стоном:
— Это мне.
— Не трогайте, — оттолкнул его инспектор. — На нем могут быть отпечатки. Я этого гвоздя не видел.
Взяв гвоздь за шляпку, раскачал, выдернул из дверной стойки, снял записку. Гвоздь завернул в носовой платок и убрал в карман. Осторожно развернул бумажку.
— Листок в клеточку, — вслух фиксирован Шестиглазов. — Вырван из обыкновенной школьной тетрадки. Надпись сделана шариковой ручкой синего цвета… Ба, Грай, эго действительно вам письмо, да еще в стихах! Написано печатными буквами, чтобы красиво вышло, или чтобы не узнали почерк:
«Знаменитый сыщик Грай, Разгадай меня, поймай!
Я начну с субботы убивать людей —
Хватит всем работы —
ищи меня скорей.
— Еще раз прочитать? — спросил инспектор.
— Спасибо, я запомнил, — вздохнул Грам.
— С вашего согласия, письмо возьму с собой, на нем могут быть отпечатки. Вам пришлю ксерокопию, — инспектор положил листок в пакетик и тоже сунул в карман. — На бумаге остались отпечатки мои и убийцы. Небывалый случай — бандит оставляет автограф на месте преступления. Хорошо, что я сам это видел, а то мог бы и не поверить. Кстати, а тут не мистификация? Может быть, это колоссальный розыгрыш? Грай, вы тут не приложили руку? — с тайной надеждой спросил инспектор.
— Если автограф оставил убийца, — ответил Грай, — то на гвозде и на письме отпечатки одного человека. Как, впрочем, и на топоре.
— Чьи? — впился в него взглядом инспектор.
— Ваши собственные.
Шестиглазов задумчиво погладил плешинку.
— Как вы узнали, Грай, что письмо вам? Ясновидение?
Шеф достал из кармана первое письмо и отдал Шес-тиглазову.
— Я уже получил подобное, — и рассказал историю его появления.
— Кто такой НАГ? Или что такое НАГ? — спросил Шестиглазов требовательно.
— Название новой, неизвестней еще террористической организации, — в тон ему ответил Грай. — Например, «Новые агрономы».
— Может, это имя? — предложил я, желая развлечься и заодно внести свою лепту в расследование.
— Иностранное имя? — засомневался инспектор. — Но какое-то непонятное — ни Богу свечка, ни черту кочерга.
— Это группа шутников, — продолжил я предположения. — Скажем, Нина, Алик, Гриша. Тесный коллективчик с милыми шутками на досуге.
— Ух, короеды! — заскрипел зубами инспектор. — Я же собирался быстренько обговорить с Поповым несколько вопросов и успеть сегодня в ночь на рыбалку. А туг такое заварилось, какая, к черту, рыбалка! Пахнет грандиозным делом, сердце мое чует.
Следует пояснить, что «короедами» местные жители называют всех садоводов, так что и мы с Граем, появившись на участке, также попали в разряд короедов. Я туг же решил — Шестиглазова следует поставить на место, чтобы не распускал язык. Но на пустой желудок сражаться с инспектором было неохота, и я отложил месть на будущее. Тем более, что Грай, постепенно втягиваясь в расследование, не обращал внимания на такие мелочи.
— Пойдем, подымем пьяного подонка, и я вытрясу из него душу, — разозлился инспектор, — он у меня проснется и заговорит не хуже диктора «Голоса Америки из Вашингтона».
Мие была понятна его злость — срочно следовало определить, какие шаги предпринять дальше, а возможный убийца спит себе и наслаждается хмельными снами.
Инспектор протянул руку, но дверь вдруг сама открылась, из-за нее показывались ноги ползущего человека, потом его зад, и наконец, вихляясь, выполз Олег Попов, в рубашке с засученными рукавами, с мокрой арятжой в руках.
Инспектор зло сплюнул.
— Ба никак, сынок, следы замываешь?
Олег смутился, густо покраснел.
— Я тут, это… порядок навожу, а то грязно стало.
— Что ж ты топорик не помыл? С него и начать следовало, а?
— Какой, вы говорите, топор?
— Маленький такой, плотницкий, которым ты родителя своего приласкал, вспоминаешь?
Руки у парня задрожали, тряпка упала на пол.
— Не понимаю, о чем вы говорите?
— Возвращайся в дом, — приказал инспектор.
Мы вошли, перешагивая через ведро с грязной водой, которое стояло у входа. Последним явился сержант Григорьев, прикрыл дверь и стал у нее, расставив ноги и заложив руки за спину. У его пояса слегка позвякивали наручники. Это произвело впечатление на Олега. Оставляя следы на мокром полу, он пятился до обеденного стола и рухнул на стул.
Садовый домик был стандартный, из деревянных блоков, явно куплен на трудовые. И обстановка, как у всех — что обветшало, стало ненужным в городе, привезено сюда. Грай держался как обычно, уверенно и деловито, быстро и внимательно осматривая обстановку. А я поеживался, мне было не по себе. Когда человек умирает естественной смертью, от старости или по болезни, одно дело. Помыли пол, стены, и снова живи себе в доме на здоровье. А вот когда хозяин убит — смерть дышит на тебя из всех углов. И становится не по себе: куда ни посмотри — всюду мерещится тень убийцы, высматривающего новую жертву.
Осмотрев домик, я вернулся к дверям и устроился около сержанта Григорьева, здесь самое подходящее место для арьергарда. Грай и Шестиглазов сели за стол, напротив Олега, сильно смущенного, но старавшегося держаться с достоинством.
— Рассказывай, — грубо приказал Григорьев, — как провел вчерашний день.
— А что это вы на меня насели? — попытался восстать молодой хозяин.
Сержант снял с пояса наручники.
— Вот, посмотри, для тебя приготовил. Если не станешь здесь говорить, заберем тебя в отделение и там потолкуем по душам.
— Вы меня не запугивайте, — заупрямился Олег. — Я вообще с вами не хочу говорить.
Инспектор устало вздохнул:
— Олег Попов, вы арестованы по подозрению в убийстве отца.
Подошел сержант и защелкнул на руках Олега наручники.
— Идем в машину.
Мы снова вернулись в приземистое, разноцветное здание правления садоводства. Шестиглазов позвонил в Кировск дежурному по управлению внутренних дел, доложил о происшествии, вызвал бригаду криминалистов. Бригада оказалась на выезде, расследовала другое дело. Дежурный обещал ее прислать в Сады сразу по прибытии в Кировск.
Инспектор решил незамедлительно, по горячим следам провести предварительное расследование.
До этого момента я еще имел тайную надежду, что дело ограничится разговорами. Ну, ушел мужчина из дома. Это можно понять и объяснить. Ушел же Лев Толстой из дома перед смертью, бросив все, не попрощавшись. Старики иногда так делают, чтобы в одиночестве направиться к Богу.
А почему Попов не мог уйти? Может, он не вынес семейных противоречий и единственный сын ему поперек горла стал?
А может, ему память отказала, и он лежит сейчас в больнице, не может вспомнить, кто он? Со стариками всякое бывает.
Но грубая проза жизни упрямо лезла в глаза. Скорее всего спившийся сынок стукнул родителя, да и вывез на тележке — заурядное бытовое убийство, как говорят теперь, «бытовуха». По радио утром, когда передают сводку ГУВД за прошедшие сутки, почти каждый день можно услышать — произошло убийство на так называемой бытовой почве, а проще говоря, по пьянке: то жена мужа зарезала, то сосед соседа не пожалел, то родные брагья что-то не поделили…
Правда, послание таинственного НАГа, который утверждал, что в выходной день в людном месте убил, выкрал человека и открыто в этом признавался, смущало меня и задевало за живое. В Садах объявился жуткий нахал, который осмелился открыто бросить Граю вызов!
Обычно после убийства, перед тем, как начать поиск виновного, детектив осматривает тело, пытается узнать, каким орудием нанесен удар — ножом, кастетом, утюгом, рукояткой пистолета… Как нанесен удар — сверху, снизу, высокого человека искать или низенького, сильного или слабого… Еще патологоанатом определит, хотя бы примерно, время смерти, что ел человек перед этим, какими болезнями страдал… А тут? Я посмотрел на Грая, он на меня, мы вместе поглядели на Шестиглазова. Вероятно, инспектор думал об этом же, мы втроем повернулись к Олегу Попову. Сейчас он один мог ответить на наши вопросы. Олег сидел у окна правления — жалкий, сжавшийся, сморщенный. То и дело облизывал языком потрескавшиеся губы.
— Говорить будем? — приступил к допросу Шестиглазов.
— Не могу, внутри все спеклось, дайте воды, — Олег с тоской посмотрел на стоящий в углу пустой графин. — Умираю, дайте попить.
— Пива холодного хочешь? — рассмеялся безжалостный Шестиглазов.
— Давайте, — с надеждой посмотрел на него Олег.
— Полечишь кружку чая, — отрезал инспектор, — когда у нас в Кировске в ДПЗ станешь на довольствие.
Олег отвернулся от всех и стал смотреть в окно. Я пожалел парня, решил, что ему нужен стимул, поэтому пошел в магазин. При двух продавщицах и наличии разнообразного товара народу перед прилавком набилось предостаточно. Терять время в змееподобной очереди мне не улыбалось. Я провел разведку взглядом и обратил внимание на молоденькую продавщицу. Она походила на Золушку, которую нарядили для рождественской распродажи — белое личико, румяные щечки, светлые локоны из-под кружевной накрахмаленной шапочки, глазки быстрые, цепкие. Правда, улыбочка, несколько подкачала — немного набок, хищноватая улыбочка образовалась. Зато какая грация в движениях, какую гибкую фигуру демонстрировал белоснежный, в облипочку, халат! То, что удалось рассмотреть выше прилавка, привело меня в восхищение.
Золушка почувствовала мой взгляд, подняла голову и вдруг улыбнулась — вовсе не хищно, а простодушно, открыто, глаза заискрились. Я понимал — это отличный военный маневр, и тем не менее оказался сражен, сразу наповал. Золушка взяла меня в плен, покорила. И тут же сделала царский жест:
— Вам что нужно, хороший человек? — похоже, она умела читать мысли. — Холодного пива нет. Могу предложить лимонад «Буратино».
— Три, пожалуйста, — заторопился я, протягивая деньги через головы сердито зашумевших женщин.
Приняв бутылки, вместо сдачи я получил еще более очаровательную улыбку, так что даже голова закружилась. В очереди мне сказали, что продавщицу зовут Зоя. Тут же решил, что капитана Бондаря следует немедленно освободить от утомительных походов в магазин, я сам, добровольно, возьму на себя эту нелегкую обязанность.
Олег Попов с жадностью выпил целую бутылку лимонада, безумный огонь в глазах угас, и парень стал более разговорчив.
— Спасибо, пожалели невинно страдающего.
— Ну, невинно страдающий, — ухмыльнулся инспектор, — ваш отец исчез вчера вечером. Есть предположение, что он убит и тело похищено. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Да, понимаю. Несчастный отец, всю жизнь работал, рвался, жилы тянул из себя, и что в итоге?
— Прежде семью содержал отец. Теперь придется искать работу?
— Думаю, найду… Если вы меня не засадите в тюрьму.
— Если ты невиновен — бояться нечего. Скажи Олег, как ты относился к отцу?
— Ему всегда было не до меня. Работа, работа, сложные вопросы, командировки. Вернется, сунет игрушки — и опять нет человека. Что скрывать, я не любил отца. А когда я был уволен с работы по сокращению штатов, потому что наша контора не могла найти заказов, я начал выпивать. Мы открыто начали ссориться. Мне требовались деньги, я просил у отца, а он не терпел пьяниц и попрошаек. — Олег говорил отрешенно, словно и сам себе уже надоел.
— Отец не предлагал тебе пойти лечиться?
— Ну, вот еще! — вспыхнули глаза у парня. — Что он — ненормальный? Отец не мог на это решиться. Терпел мои выходки, мучился и терпел.
— Признайся Олег, ты грозил отцу?
— И не раз. Обещал, как только он умрет, пропить дачу.
— Я не про это спрашиваю, ты грозил ему физической расправой?
— А… Вам, наверное, соседи наговорили… Я после выпивки становлюсь невыдержанным на язык. Чего в сердцах не наговоришь! Грозил, мол, убью, цианистым калием отравлю. Он это всерьез не воспринимал. Хотя теперь мне вся эта болтовня боком выйдет. Каждое слово вспомнят, скажут соседи — допился сынок до ручки.
Мне показалось, что Олег заговорил откровенно, даже самокритично. Нет, я не стал его жалеть, но, кажется, начал понимать. Только, странное дело, лишь речь заходила о вчерашнем вечере, он испуганно замыкался.
— Если уж речь зашла о соседях, — заметил инспектор, — то, наверное, они были готовы к тому, что произошло вчера вечером, и теперь говорят: *Мы так и знали, что это когда-нибудь произойдет».
— Люди всегда больше обращают внимание на дурное: оно заметнее. Отец не боялся меня, я еще в детстве с деревянной сабелькой подскакивал к нему с криком: «Убью!» Эго стало домашней шуткой. Хотя в последнее время мои шутки могли показаться ему мрачными, но, разозлившись, сн давал мне такого жару, что я не знал, куда деваться. Так что скорее я его боялся… Можно еще попить? — и он с жадностью опустошил вторую бутылку.
— Взглянем на событие иначе, — вмешался в разговор Грай, — Если вы отца нс убили…
Олег застонал:
— Побойтесь Бога! Я и на самом деле не убивал!
— Рассмотрим такой вариант, — продолжал Грай упрямо. — Если отца убил и похитил кто-то другой, подумайте, кто мог это сделать?
Олег напрягся, наморщил лоб и минуты две сидел в оцепенении. Потом обмяк.
— Нет, откуда мне знать?
— Постарайтесь, от этого может зависеть ваша судьба, — настаивал Грай.
— Вознести напраслину на кого-то я не могу.
— Ваш отец в садоводстве кого-нибудь остерегался? — подхватил разговор инспектор. — Ведь на него подавали в суд за взятки и воровство. Его хотели сместить и выгнать отсюда.
— Он их не боялся. Говорил, та собака, которая лает, не кусает.
— Но, может быть, кто-то его особо ненавидел и затаился до поры, и отец вам мог сказать об этом.
— Больше всех отца не любил квартальный Рубин Он и в суд подавал, и партию свою организовывал. Они с программой ходили по дачам к агитировали. Рубин ругал отца, мол, дурак, на этом месте можно грести деньги лопатой и других подкармливать.
— Еще раз напрягитесь и попробуйте вспомнить, Олег, — попросил Грай. — Среди почты, которую получал отец, не было ли анонимных писем?
— Анонимки сейчас не в моде, — усмехнулся арестованный. — Не тридцать седьмой год, другое время. Анонимки нынче выбрасывают, не читая.
— А письма co странной подписью из трех букв «НАГ» приходили?
Мы все, и голубоглазый сержант Григорьев, стоявший у двери, впились глазами в лицо Олега. У того даже пот выступил на лбу, так сильно он пытался напрячь память. Но в итоге только развел руками.
— Чего не знаю, того не знаю.
— Ваша мать сейчас в Петербурге? — спросил Грай.
— Да, вот телефон, прошу вас позвонить и сообщить, что я задержан. Извините, но больше мне попросить некого. Там, куда сейчас увезут, полагаю, предоставят помещение без телефона и других удобств.
Инспектор пощупал карман своей куртки.
— Кстати, Олег, что это за огромный гвоздь вбит на вашей даче в дверь? Точнее, в косяк двери?
— Гвоздь в двери? Никакого гвоздя не было.
— Вот он, я его сегодня вытащил при свидетелях.
— Ого, какой огромный! Я таких вообще никогда не видел. Вчера вечером он не мог торчать из двери.
— Постарайтесь вспомнить вчерашний вечер, пожалуйста, подробнее, с мелочами, — попросил Грай.
О своей жизни Олег рассказывал охотно и откровенно, а вопрос о вчерашнем вечере заставил его опустить голову и замкнуться.
— Повторяю вопрос, — настаивал Грай. — Где вы были вчера в восемнадцать часов?
— У квартального Рубина.
— Чем занимались?
— Выпили по стакану.
— А потом что стали делать?
— Он начал дрова пилить, а я завелся, пошел доставать еще.
— В магазин вы не успели.
— Можно достать и без магазина сколько угодно, на выбор — спирт, самогонка или водка. Купил я бутыль спирта, пришел домой, разбодяжил…
— Время не помните?
— Примерно в девять. Принял еще стаканчик.
— В одиночку?
— Вдвоем, конечно, веселее, но если зацепило — можно и самому догоняться. Пришел отец, увидел спирт, начал орать.
— Все шло как обычно?
— Да, он накричал на меня, хотел отнять бутылку. Я разозлился, ушел к себе в комнату, запер дверь и допил остаток. Утром пришел инспектор, разбудил меня и спросил, где отец. Остальное вы знаете.
— Вы куда-нибудь ходили вечером или ночью?
— Нет.
— Вы что-то скрываете.
— Не выходил и не убивал! — закричал Олег. — Зачем вы меня мучаете?
— Вчера ваша ссора зашла дальше, чем обычно, — мрачно замелил Грай. — Вы ударили отца, и довольно сильно. А он этого не ожидал.
— С чего вы взяли?
— У вас ссадина на косточке правого кулака. Вы ее замазали краской, но если присмотреться, можно заметить. Такая ссадина появляется, если голой рукой, без перчатки, сильно ударить справа в челюсть. Отец упал и ударился затылком о дверь, топор или еще что-нибудь.
— О дверь, — шепотом признался Олег. — Но я не убил его. Он заплакал, а я испугался и убежал к себе.
— Ты ударил старого отца, сопляк, и побежал к себе допивать вонючий спирт! — взревел инспектор. — Рассказывай, что было дальше?!
— Дальше ничего, я свалился без памяти и уснул.
— Сержант, — приказал инспектор, — уведите арестованного в машину.
Сержант Григорьев взял парня за руку. Олег поднялся, шагнул к дверям и остановился.
— Вы не из уголовного розыска? — спросил он Грая.
— Нет, я владелец частного сыскного агентства. Виктор — мой помощник.
— Бы можете сказать, кто вас нанял, чьи интересы вы здесь защищаете?
— Как ни странно, мы сами еще не можем толком определить свой интерес в вашем деле. Но клиента у нас нет, это точно.
— В таком случае, можно, мы с мамой вас наймем? Чтобы вы меня защитили и нашли настоящего убийцу?
— Можно. Но если окажется, что убийца вы — мы вас покрывать не станем и доказательства, которые удастся собрать, передадим в руки инспектору.
— Именно это и следует сделать. Вы — умный человек, я сразу это понял. Инспектор, можно, я отсюда позвоню маме? А то судите сами — отец пропал, меня в тюрь-10 А. Гостомыслову на большой срок, у мамы сердце больное, не выдержит. Это что же, вся наша семья под корень?
Этот парень, хоть уже был довольно обрюзгший от выпивки, довольно быстро сумел взять себя в руки и стал мне симпатичен. Становая жила оказалась в нем не сломана, человек еще не погиб, и оставалось надеяться, что у Олега хватит сил выпрямиться, пересилить невзгоды. Конечно, если он не был великим хитрецом и не собирался водить нас за нос.
К счастью, мать Олега, Ольга Львовна, была дома. Она оказалась деловой женщиной, быстро все поняла и приняла условия, выставленные Граем. «Я скоро приеду, а вы начинайте немедленно», — велела она.
Когда Олега увели, инспектор в раздумье почесал блокнотом свой солидный рыхлый нос.
— Не похоже, чтобы этот юный пьяница был настолько холодно расчетлив и предусмотрителен, чтобы так нас запутать. Напиться и в разгар драки ударить топором — это он смог бы. Но заранее написать записку, да еще в стихах, высоким слогом, и рядышком припрятать топор, которым собирался проломать череп родному отцу — это на неге не похоже. Странно, не будь этого дурацкого письма, я бы не сомневался, что убийца — сын председателя садоводства.
Грай помолчал, как бы в раздумье, а после некоторой паузы откашлялся и самым деликатным образом обратился к Шестиглазову:
— Инспектор, надеюсь, вы не станете возражать, если мы займемся этим делом?
Инспектор тотчас насупился и зарычал:
— Скажу откровенно, я терпеть нс могу частных сыщиков. Простите меня за откровенность И тем более, чтобы они лезли в мои дела.
Я невольно сжал кулаки, не ожидая такой грубости. Но шеф лишь грустно усмехнулся:
— В таком случае нам с Виктором не дожить де нового урожая картошки, посадку которой вы освятили своим присутствием. Вы заставите нас умереть голодной смертью.
Инспектор смягчился.
— Но поскольку вы прежде работали в милиции и кормиться вам тоже нужно, и записка адресована лично вам, от этого обстоятельства не уйдешь, Бот с вами, упражняйтесь. Но… — и голос его снова зазвенел, — если я узнаю, что через мою голову вы что-то выискали и скрываете…
— Вся слава от этого дела, — перебил его Грай, — достанется вам. Нам вполне достаточно гонорара. Ведь так, Виктор?… Кстати о деньгах, не потрясти ли нам еще раз главного бухгалтера? Уж очень боевая дамочка. Такая на все способна.
— Думаете, убила? — оживился Шестиглазов. — Хотела умыкнуть три тысячи долларов, да в последний момент испугалась, вернула кассу?
— По крайней мере характера на крутое действие у нес хватило бы.
Инспектор сходил в соседнее помещение и пригласил главбуха. Рублева пришла тотчас же и принесла сумку с четырьмя толстыми папками. Увидела, что мужчины мнутся и поглядывают на нее, как бы решая, с чего начать, и сама перешла в наступление.
— У нас о Поповым были хорошие отношения. Он — человек, безусловно, честный. Я работала экономистом на хорошем заводе, учет вести умею. Деньги и расписки — вот, копейка к копейке. У нас мальчишка рубль получит — дает расписку.
— А если провести полную ревизию? — спросил Грай. Рублёва грохнула папки с бумагами на стол.
— Готова хоть сию минуту.
— Скажите, кто знал, что Попов понесет деньги домой?
— Покупка железобетонных столбов не была тайной. О трех тысячах долларов многие знали.
Грай посмотрел на инспектора, инспектор на Грая, оба мрачно засмеялись и вышли из правления садоводства.
Если взглянуть на наше Синявине кое садоводстве сверху, то увидишь, что оно прижалось к южному берегу Ладожского озера, чем, кстати, весьма гордится капитан Бондарь. Когда нужно похвастать, он говорит, что у него участок на южном берегу Ладожского озера.
А если намерен прибедниться, говори, что у него домик в Синявинских болотах. Кстати, оба утверждения терны. С юга садоводство подрезано Мурманским шоссе. На западе лавина домиков немного не доходит до Невы. Причем на северо-западном углу Садов красуется город Шлиссельбург со стариннейшей крепостью Орешек на единственном острове, лежащем в истоке стремительной, многоводной Невы. На востоке Сады обрамляют лесной массив и пахотный клин. От нашего дома до леса не более трехсот метров.
Синявинское садоводство — огромное, каждый район Петербурга имеет свое товарищество. Участков здесь — сотни тысяч, по европейским масштабам — целый город. И если кто-то здесь спрячется — найти его ничуть не проще, чем в самом Петербурге. А может, и сложнее, потому что нет ни милиции, ни участковых. А общественные дела редко кто выполняет ревностно, всякий предпочитает копаться на собственном участке.
Большие дороги рассекают наш муравейник на кварталы, а их членят узенькие дорожки — линии, где с трудом разъедутся две машины. Наш дом находится между Четвертой и Пятой линиями, а председатель Попов жил на Второй линии, еще ближе к лесу. С нашего участка видна крыша его дома.
Мы снова пошли к домику Попова. Грай на ходу посматривал на часы. Был уже вечер, солнце клонилось к закату, погода была точно как вчера — идеальная возможность для проведения следственного эксперимента. В такую погоду, в предзакатное время легко вспоминается пропущенный обед и желателен сытный ужин, способный вдохновить на подвиги молодого мужчину. В этот час ужин был всегда готов у педантичного Бондаря, тем белее сегодня, когда пришлось пожертвовать обедом. Но я не мог найти предлога, чтобы напомнил» об этом Граю, который вдруг забыл о ране в плечо, забыл о еде, сделался вдруг энергичным и неутомимым. Во время ведения, следствия он не знал усталости.
— Вот вам и южный берег Ладоги, — вздыхал я, — тихий уголок, соловьиное место, — А поглядев вверх, добавил: — Ласточки на большой высоте мошек ловят, ужинают, значит завтра жди хорошую погоду.
Но Грай не обращал на меня внимания, быстро мерил дорогу широкими шагами, будто видел впереди незваного, таинственного НАГа и хотел догнать его.
Мы приблизились к дому Попова, шеф замедлил шаг, пробуя подобраться к входу незамеченным. Но песок и мелкие камешки предательски скрипели под ногами, сообщая всей округе о каждом нашем шаге. Значит, и шаги НАГа были слышны на участке.
Выход с участка на улицу каждый садовод обрамлял так, как подсказывали ему кошелек и фантазия. Одни ставили забор из штакетника или из проволочной сетки, другие сажали кусты, решив скрыться от назойливых глаз прохожих, третьи у самой дороги возводили каменные горки с цветами… Участок Попова отделяли от дороги густые кусты разросшегося шиповника. В начале мая они уже покрыты листьями, что происходит за кустами, разглядеть невозможно. Вот в кустах просвет — маленькая калиточка мне по пояс из выкрашенного в желтый цвет штакетника. Около нее несколько зевак. На калитке кнопкой прикреплена записка предусмотрительного главбуха: «Председателя Попова сегодня не будет. По всем вопросам обращайтесь в правление». Числа нет, и садоводы будут узнавать о том, что Попова нет от «сегодня» до первого приличного дождя.
Шестиглазов увез арестованного в Кировск. У дома маячил сержант Григорьев, охраняя место происшествия до приезда дежурной бригады криминалистов.
На сухой утоптанной дороге мы, конечно, никаких следов не нашли. Если они и были, их давно затоптали. От игрушечной калитки к дому тянулась бетонированная дорожка — только-только проехать садовой тележке. Сад ухожен, яблони, вишни в бело-розовом цвету. Огромный парник из стекла, грядки с клубникой покрыты низенькими пленочными парничками. Густо зеленеет чеснок, выбросил первые перышки лучок. Между грядок практически нет сорняков. Трудяга-хозяин участок свой содержал, как образцовый. Шляпу надо снимать перед таким хозяином.
Словно в раздумье, Грай по бетонной дорожке подошел к дому. В Садах каждый сам себе архитектор, сам и строитель. У Попова стоял стандартный блочный дом, но обитый самодельной вагонкой «в елочку» и выкрашенный в веселый ярко-желтый цвет. Грай поковырял обшивку ногтем, негромко сказал сам себе:
— Краска положена в два слоя. Хозяин собирался жить здесь долго.
В окошечко рубленой баньки Грай заглянул мельком, а вот в хозяйственном сарайчике, где хранились инструменты, задержался. Вытащил на свет тележку с большими надувными шинами, внимательно осмотрел, срисовал рисунок протектора, соскоблил с колеса немного земли в пакетик, туда же сунул несколько прилипших к колесу травинок. Друг за другом оглядел все три штыковые лопаты. Если вчера и была на них сырая земля, то теперь уже высохла. С каждой лопаты Грай соскоблил землю в отдельный пакетик.
Заглянул в колодец, зачерпнул ведром воду — чистая, питьевая. Я уже говорил, с собственными колодцами повезло далеко не всем. Иные упорные садоводы рыли на своих участках ямы глубиной до пятнадцати метров, а до воды так и не доходили. И большинство ходит за питьевой водой с огромными бидонами на тележках в лесную полосу, где вырыт общественный колодец и поставлена колонка.
Мимо участка Попова в одну сторону, позванивая пустыми бидонами, катили свои тележки господа дачники, молодые и пожилые, мужчины и женщины. Назад двигались медленно, старательно упираясь и тяжело сопя, песок с камешками пронзительно скрипел под ногами. Сначала я каждого водовоза пытался рассмотреть в просвет между кустами, потом перестал — надоело. Едва прейдет пять-семь минут — опять кто-нибудь тащится за водой. К этому общественному колодцу спешат с раннего утра до позднего вечера. Никто не удивится, если и в темноте кто пойдет, мало ли какие обстоятельства у человека.
Грай осматривал дом снаружи последовательно, методично, ничего не пропуская. Вот след от огромного гвоздя, воткнутого в щель косяка. Гвоздь вонзил сюда человек не высокий и не низкий, среднего роста, вонзил с большой силой. Если дверь открыть — с бетонной дорожки не видно ни гвоздя, ни самого человека. Может быть, таинственный НАГ уже стоял за дверью, когда Попов падал на нее после удара сына?
Неожиданно Грай оглянулся и спросил у меня:
— На всем участке земля черная, жирная, а под яблонями круги красновато-рыжеватые? Ты заметил? Почему так?
— Ничего удивительного — на участке земля старая, хорошо удобренная, а под яблони привезли свежей земли откуда-то с болота. Это торфяник, его подсыпали, как удобрение. Взгляните, под крайней яблоней кучка торфяника насыпана, еще не успели разбросать.
Грай тут же забрался под яблоню и немного этой красноватой земли тоже набрал в пакетик.
— Итак, попробуем обобщить то, что увидели снаружи — гележка внутри «истая, под яблонями спежий торфяник. Собственный колодец, три металлических бочки для полива. Сарайчик, кухня летняя и баня в одном блоке за ними поленница дров. Вопрос — откуда под яблоню прилетел плотницкий топорик?
Я показал рукой в открытую дверь сарайчика:
— Весь инструмент виден, как на выставке, отсюда он и взят, с верстачка.
— Значит НАГ знал расположение построек на участке, он был здесь прежде, или ему рассказал кто-то.
Грай прошел к дому и решительно открыл дверь. Внутри стандартный домик был переделан. В центре громоздилась русская печь, глядела на нас черным глазом топки. Бее комнатки жались к этой печи, которая, наверное, пожирала массу дров, но согревала весь дом. У двери крошечная прихожая с вешалкой. Под ней в немом крике раскрыл рот большой коричневый портфель. Это в нем председатель должен был принести домой злополучную пачку долларов. А доллары нынче могут соблазнить многих.
Направо гостиная, и телевизор в углу. На телевизоре в рамочке фотография, счастливая семья — отец, еще моложавый, энергичный, улыбающийся, его жена — приятная женщина с коротко подстриженными волосами, и между ними Олег, смущенный чем-то и сильно похожий на мать.
— Хорошо, когда в доме много фотографий, или хотя бы две-три, — заметил я. — Чувствуешь себя не так одиноко в пустой комнате. Жаль, что в городе не принято делать иконостас из портретов родни.
— Никогда не знаешь, что ждет тебя впереди, — ответил Грай, думая о своем. — В собственном саду лечь под собственный топор…
Мы прошли в спальную комнатку — постель застлана, подушка и одеяло не смяты, значит председатель не добрался досюда.
По скрипучей деревянной лесенке поднялись наверх в комнатку Олега. Смятая кровать, одеяло сползло на пол. На маленьком стожке — прозрачная пластиковая бутылка с импортной этикеткой, куски хлеба, банка рыбных консервов, один стакан. Здесь Олег вел неравный поединок с Бахусом и оказался повержен.
Я понюхал горлышко бутылки:
— Бр-р… Спирт плохой очистки, почти технический. Послушайте, Грай, вы так усердно исследуете эту конуру, мы здесь чего-то не нашли?
— Убийцу…
— Шутки у вас становятся мрачными.
— Мы все осмотрели, Виктор, теперь давай порассуждаем.
— С удовольствием. Но о чем?
— Мы верим в невиновность молодого Попова?
— Положение его шаткое, он признался, что ударил отца и тот упал. Что случилось дальше — не знаем. Сын вполне мог положить тело в тележку, накрыть брезентом и вывезти в лес.
— Кстати, инспектору придется заняться копкой в лесу. Накопается он вволю в поисках тела. В лесу много укромных уголков, из которых садоводы таскают землю. Что ж, это полезно, через копку должен пройти каждый детектив.
— Но раз мы взялись Олега защищать, он наш клиент, мы должны исходить из предположения, что он не виноват. Тем более, у нас нет доказательств, что убил он.
— Значит приходил кто-то еще, приходил убийца.
— Но как он проник сюда по людной улице и остался незамечен?
— Самый легкий способ спрятаться здесь — вообще не прятаться. Идти в открытую с тачкой, словно за водой. На людей с тележками здесь не обращают внимания. С бидонами идут с утра до вечера. Ну, остановился поговорить с соседом, зашел на несколько минут, двинулся дальше. Никто такого человека не заметит.
— Значит он так и сделал, свернул с тележкой на участок и за кустами стал невидим.
— А дальше…
— Олег помог ему — сбил с ног и, может быть, оглушил отца.
— Наверное, убийца припас что-то тяжелое. Но в последний момент передумал, взял то, что само пришло в руку — плотницкий топорик из сарайчика, и им ударил свою жертву.
— Погрузил на тачку, прикрыл брезентом…
— А куда дел бидон?
— А может, бидона и не было? А в тележке находилось нечто, напоминающее его по очертанию или размеру.
— И вот он уже едет…
Мы забыли про гвоздь и записку.
— Да, когда жертва была надежно накрыта брезентом, он стал у двери и огляделся, прислушался. В любом случае ему повезло, что никого из соседей не оказалось рядом. Он рискнул, и ему повезло.
— Он достал гвоздь, нанизал записку, вонзил гвоздь в щель косяка.
— И вот он уже везет тачку… в лес, якобы выбрасывать мусор на свалку. Каждый столько раз сам вывозил мусор, что на другого смотреть не хочет. И никто не обращает на идущего внимания, все уже ужинают, пьют чай, смотрят телевизор, ложатся спать.
— Разумеется, он надел перчатки.
— Или рукавицы, они здесь привычнее.
— Но кто же он, вы догадались, Грай?
— Я не гадалка и не волшебник. Вопрос пока остается без ответа.
В доме нам делать больше было нечего.
— Пойдемте искать свидетелей, Виктор.
Мы вышли на крылечко. Шесть соток — участок небольшой. Соседи старательно делали вид, что работают, а сами то и дело поглядывали на нас. На улице все еще шепталась кучка досужих садоводов, которые явились поглазеть на дом, в котором пропал председатель.
Сержант Григорьев, присевший на ступеньку, заметил:
— Мы уже обходили с Шестиглазовым соседей, ничего полезного не узнали. Но поговорите и вы, может, частному детективу больше повезет?
Грай внимательно посмотрел на участок через дорогу, что находился напротив домика Попова. Пошатнувшийся забор, штакетник с облупившейся краской. Пересохшая канава огорожена сеткой, по дну бродят шестеро грязных гусей, выщипывая травинки до самой земли. В глубине участка сарайчик из жердей, оттуда доносится блеяние, судя по голосам, двух коз.
— Свидетелей не выбирают, их ищут, — вздохнул Грай, прошептал мне несколько фраз — коротенькую инструкцию, и, перейдя улицу, вошел в дом. Выждав три минуты, я двинулся следом.
Пожилая хозяйка встретила меня быстрым оценивающим взглядом. На буфете стояли в ряд литровые и полулитровые банки с молоком — вечерний удой, всего шесть литров. Неплохо для двух коз, подумал я и спросил:
— Можно с вами договориться молоко покупать для ребенка?
— Временно или на все лето? — поинтересовалась хозяйка.
— Желательно договориться сразу на все лето, чтобы уже не беспокоиться.
— Все молоко уже разобрано, остались крохи, которые приберегаем для себя.
— Я за ценой не постою, ребенок все-заки.
Старуха доброжелательно улыбнулась и назвала сумму, от которой у меня глаза полезли на лоб.
Грай тоже вскинулся:
— Как? За две минуты молоко подорожало у вас почти на треть?
Старуха подошла ближе и внимательно посмотрела на лацканы моего пиджака.
— Может, для кого это и дорого, а для того, кто шикарно живет и по Садам ходит в импортном костюме, для того это не деньги. Раз люди идут, спрос есть, надо цену подымать. К тому же опасно стало в лес ходить коз пасти, того и гляди — убьют.
— Вообще, — промямлил я — другие продают гораздо дешевле.
— Ну, так и берите у них! — отрезала старуха. — Разве это деньги? Мусор. Ничего не купишь на них. В магазин зайдешь, оставишь полкошелька, а что возьмешь? Ничего! А каждой козе в день дай буханку хлеба. Да и с народом сегодня что то случилось — весь день валом валит, продай да продай молочка.
— Эго из-за истории с председателем вы оказались в центре внимания.
— Да уж, сегодня утром, когда выгоняла коз пастись, меня пугали: «Не ходи. Екатерина Елисеевна, в лес. Попова встретишь!»
Грай покачал головой:
— Кто это такой шутник?
— Рубин, наш квартальный. А он все новости знает из первых рук.
Р комнате появился старик, вероятно, мухе хозяйки, попытался вставить слово в разговор:
— Я… Я…
Но старуха решительно его перебила:
— Еще квартальный меня отругал, мел, у вас на плазах людей убивают, а вы спите. Будто бы появился крепыш в тельняшке, в клетчатых штанах, стукнул Попова, в плащ завернул, на плечо забросил и в лес унес.
— Не может быть! — не согласился Грай. — Попов тяжеленный мужик, весит более ста килограммов, я сам его видел. Это же надо оказаться богатырем, чтобы его унести. Кстати, вы не знаете этого… в тельняшке?
— Знаю. Леша с Восьмой линии. Говорят, он повар, одним мясом питается, от этого и здоровенный.
— Я… Я ветеран… — снова попытался вступить в разговор старик, но теперь уж я его перебил:
— Вы путаете, приходил бородач в штанах с лампасами, не иначе — казак.
Старик сильно активизировался, заговорил громко, почти закричал:
— Я ветеран войны, был на Эльбе в Отечественную, встречался с американцами и с тех пер по-английски кумекаю немного. Я точно слышал вчера вечером у Полова английскую речь. Это приходил американец.
Тут вошли еще дзе женщины и подросток, они тоже приняли участие в дискуссии. Выяснилось, что к Попову приходили две сестры, блондинки, приходил негр, очень темный налицо, индус в чалме, карлик с бородой и другие подозрительные личности.
— А вообще-то нам некогда наблюдать, кто к соседям ходит, — решила закруглиться старуха. — Один у нас коз пасет, другой по хозяйству и за внуками присматривает, дел много, мы рано слазь ложимся. А по субботам и праздникам здесь столько народу, что голова кругом вдет.
Согласно инструкции, я должен был внести оживление в разговор:
— Рассказывают, что убийцу-англичанина уже задержали, отвезли в Шлиссельбург, ждут переводчика.
— Быть этого не может, — удивилась старуха, — откуда в нашем болоте возьмется цивилизованный человек?
В конце концов мы купили по бешеной цене два стакана молока «для пробы». Грай, оказывается, никогда не пил козьего молока, но наслушался о кем разных небылиц и смотрел на стакан с внутренним страхом. Я знал людей, которые не могли козье молоко б рот взять.
Теплое, жирное, со специфическим привкусом молоко я выпил с удовольствием, кс скорчил гримасу.
— Вы сегодня козу в болоте пасли?
— Да, с раннего утра, а как вы догадались? — поразилась старуха.
— Сильно йодом отдает. Ну, чистый йод!
Грая передернуло, он осторожно понюхал молоко:
— Знаете, я не люблю, когда молоко йодом пахнет, я к вам зайду завтра. — Поставил стакан на буфет и быстро вышел.
— А мой организм к йоду относится положительно, у меня в печени его не хватает, — сказал я с улыбкой и с удовольствием выпил второй стакан.
Когда, вытирая рот и улыбаясь, я вышел из дома молочницы, Грай ждал меня у ворот за кустом сирени. Он придирчиво и недовольно осмотрел меня с головы до ног.
— Придется вам, Виктор, понизить зарплату.
— Это почему? — оторопел я.
— Вид у вас вызывающий, много денег тратите на свою внешность. В этом костюме вы не вызываете симпатий у пожилых женщин. Смотрите, я просто одет, и пожилые женщины со мной откровенны.
Мы не успели уйти, как от дверей дома донесся голос хозяйки, втолковывающей своему глуховатому мужу:
— Дурак, ты все принял за чистую монету! Это был знаменитый сыщик Грай со своим помощником. Они бомжи, холостяки, откуда у них дети? Их нанял капитан Бондарь картошку сажать. А заодно они подрядились пропавшего Попова отыскать и сынка его выручить. А ты со своим американцем тут вылез…
— Деревня, — пробормотал Грай обескураженно, — настоящая деревня, все и всё знают.
— Но какая популярность, а? — пытался я его утешить.
— Но почему мы бомжи? — не мог успокоиться Грай. — Ведь у нас есть работа, дом, даже сад свой.
— Не обижайтесь на глупую старуху. Мы — детективы, расследуем убийство и ищем свидетелей. Займемся делом.
— Ладно, — посерьезнел Грай, — теперь, дай Бог, хороших соседей Попову. За все его благие дела.
Мы направились к калитке соседнего дома, в котором жил, как сказал нам сержант, докер Валентина Артюхова. Все здесь оказалось голубое — штакетник, старый «Москвич», загнанный в ворота так, что бампер выглядывал на улицу, низенький домишко, сляпанный на скорую руку из коротких досок на потрескавшемся фундаменте. По желтой дорожке, устланной ржаной соломой и обложенной кирпичом, среди вылизанных ухоженных грядок и цветущих деревьев мы направились к домику.
В этот момент интуиция подсказала мне — могут быть неожиданности впереди за огромными кустами смородины. Встреча с неопознанными предметами и людьми входит в мои служебные обязанности. Я молча взял Грая за руку, остановил и сам прошел вперед. Протиснулся среди двух огромных кустов и замер — девятилетний конопатый пацан, сидя на корточках, направил на меня огромный водяной пистолет, твердо держа его на вытянутых руках по всем правилам полицейской науки. Я, как мог, широко улыбнулся, давая понять, что настроен дружески. Но юный любитель-стрелок не оценил мои дипломатические потуги, резко нажал на курок и без всякой жалости «замочил» профессионального детектива. На брюках в деликатном месте появилось значительное мокрое пятно.
— Ого, как нас встречают! — рассмеялся Грай.
Но я крепко рассердился на сорванца.
— Чтоб тебя паук укусил, «Черная вдова»! Ты мне испортил английский костюм! С таким пятном не только вести следствие, на дорогу не выйдешь — засмеют. Ты же вывел меня из строя. — Протянул руку к уху мальчишки. Он увернулся, но, поняв, что расплата неотвратима, с воплем помчался к дому.
В дверях голубого домика я налетел на женщину и ударился о нее словно о телеграфный столб. Я условно называю ее женщиной, хотя у нее явно были женские черты лица, солидный бюст и некие кучеряшки на голове. Правильно было бы назвать эту даму гориллой за могучие руки, опушенные почти до колен, и тяжелый взгляд исподлобья. Когда сержант говорил, что женщина — докер, я решил, что он ошибся, потому что эта профессия чисто мужская. Теперь я в это поверил, судя по ее широким, как лопата, ладоням; она работала на каких-нибудь подъемных механизмах. Взглянув на ее узенький лобик, я вспомнил детскую песенку про порт, там были такие слова: «Грузчики кричат: «Вира!» Грузчики кричат: «Майна!»» По-моему, других слов она и не знала.
Взглянув на мои брюки, женщина усмехнулась, юный хулиган получил звонкую затрещину и тотчас перестал выть, с интересом уставясь на нас. Мы вошли в дом, Валентина пекла пироги с капустой и была недовольна, что ее оторвали от этого занятия — дрова в плите прогорали, и духовка остывала.
— Ну, не тяните! — прорычала Валентина, не предложив даже сесть.
— Инспектор Шестиглазов сказал нам, — начал Грай, — что вы были последним человеком, который видел председателя садоводства Попова живым.
— Если он так сказал, то дуракг, а если ты ему поверили, то и вы такие же.
— Но так зафиксировано в милицейском протоколе, который вы сами подписали.
— Подписала, не ловите меня на слове.
— Да, мы знаем, за вами приезжал сержант на машине.
— Конечно, потащусь я еще к ним. Развели бандитов — людей из собственного дома веруют, а я ходи и подписывай ихние бумаги.
— Но такое может случиться и с вами, все мы под Богом ходим.
— Ха! — она криво усмехнулась. — Давненько меня никто не воровал. Может, кто хочет попробовать? Я готова, только из дома выйдем, чтобы печку не развалить.
— Мама, не заводись, — взвизгнул мальчишка, оказавшийся гораздо умнее, чем ему было положено по возрасту. — Раз люди пришли, значит им надо. Расскажи, что знаешь.
— Что я им, магнитофон, одно и то же повторять?
— Совершено преступление, уголовный розыск ищет убийцу и опрашивает всех, кто является свидетелем или сам может быть причастен к этому, — настаивал Грай.
— Вы куда гнете, черт побери?! Все знают, что единственный любимый сынок грохнул папу топором, потом разрубил на части, вывез в лес и закопал.
— Вы это видели?
— Нет, но все так говорят.
— А что видели вы?
— Убийцу вашего не видела.
— Но сын во время предполагаемого убийства на улице не был, а вас видели в двух шагах от председателя. Вам как раз это сделать было проще простого.
— Ах, вон, ты как это поворачиваешь? Не хочешь ли сказать, что это моих рук дело, что это я старикашку «замочила»?!
Декер сжала свои огромные кулачищи.
— Мама, — теребил ее мальчишка, — ну что ты!
Грай достал из кармана блокнот.
— Не думаю, что есть причины скрывать что-либо о последних минутах исчезнувшего человека.
Вид блокнота гипнотически подействовал на докера. Она придвинула табуретку к столу и осторожно опустилась на нее. Мы тоже сели.
— А я и не отказываюсь. Так что вам надо?
— Вы видали Попова в десять вечера?
— Без двух минут десять.
— Откуда такая точность? Вы на часы смотрели?
— Я в порту двадцать пять лет отмолотила и все годы ложилась спать ровно в десять, потому что встаю рано, в пять часов. Я осмотрела грядки и шла спать, а Попов шагал к своему дому.
— Вы его хорошо видели, не путаете с кем-нибудь?
— Между нами были кусты, я его не видела, а только слышала. Но мы уже двадцать два года соседствуем, я могу поклясться, это был он. А когда я вошла в дом, он протопал мимо. Стенки моей халупы тонкие, я услышала его стон; «Боже мой! Боже мой, опять все сначала? Ну сколько же это может продолжаться?»
— О чем это он, не знаете?
— Сын его, Олег, в тот день загулял. Он в последнее время испортился. У кого — нибудь угостится, у любого, кто поднесет рюмку, потом купит бутылку и нарежется в одиночку. А кто пьет един на один с фукфырем, это уже не человек.
— Мама, они не об этом спрашивают, — нервничал сын, который, похоже, был главным в доме.
— Папаша Попов не мог терпеть пьяных, ну они и начали ругаться, крепко, зло. Но я в это время легла спать и сразу уснула, мне их матюки не интересны, я этого добра в порту каждый день досыта имею.
— А вы не заметили на его участке кого-нибудь чужого?
— К нему люди целыми днями ходят, черт бы их побрал. Надоели, смотреть на них тошно. Ну, я отгородилась, как могла, по границе посадила смородину, сливу, чтобы не видеть никого. Слышно, что идет кто-то, ну и черт с ним. Кому-то нужно заниматься нашими дорогами, столбами, канавами, магазином.
— А вы не обратили внимания, вечером Олег тележку из сарайчика не выкатывал?
— Ну, пошло, поехало — На черта он мне сдался со своей тележкой? У меня своих дел нет, что ли?.. Вот печка остыла, теперь пирог не испечешь. Снова придется идти в лес, дрова ворс… — она замялась и поправилась. — Сушняк собирать, я хотела сказать. А ради чего вы меня допекаете?
— Никто вас не допекает, но вы — важный свидетель, и вам еще не раз придется вспоминать все подробности…
Докер Валентина проводила нас свирепым взглядом.
Когда выходили с участка, я услышал сзади шорох и обернулся. Конопатый стрелок, сопя от напряжения, держал в вытянутых руках мощный водяной пистолет и уже пустил струю, целя мне в пикантное место. Выстрел был точен, и он снова «замочил» бы меня. Но я был готов, резко шагнул в сторону и швырнул в него поднятой с земли травиной. Его легко можно было бы поймать в два прыжка. Вероятно, юный негодяй умел читать чужие мысли, потому что с воплем помчался к матери.
Опять? — пробасила Валентина, и до нас донесся звонкий шлепок заслуженной затрещины.
Вздохнув, Грай заметил:
— Увы, свидетелей в уголовном деле, как и погщии-ков в поезде, не выбирают. Приходится работать с такими, какие есть.
Пятно на моих брюках слегка подсохло, но было еще хорошо видно. Грай предложил мне сходить домой, переодеться. В отчаянии я решил, что так и стану ходить с мокрым пятном на штанах. Мне было страшно оставить Грая одного. Убийца, писавший моему шефу стихи, мог затаиться где-то тут, совсем рядом. Он мог подобраться сзади и неожиданным ударом своего огромного гвоздя проткнуть грудную клетку насквозь. Поэтому я шел в двух шагах сзади и был готов броситься на любого подозрительного человека.
Следующий наш собеседник — сосед с другой стороны участка Попова. Сержант нам его назвал — инженер с Кировского завода Игорь Сапожков. Вход на его участок — щель между двумя кустами черноплодной рябины — мне не понравился.
— Что-то тут неладно, такой пролаз садоводы нормальные на участок не делают. Следует присмотреться получше.
Но Грай, закоренелый горожанин, не обратил на мои слова никакого внимания, даже посмеялся:
— Пуганая ворона пустого куста пугается. — Оттолкнул меня и втиснулся в пролаз. При этом он громко вскрикнул, резко дернулся и едва не упал.
Плакали мои брюки — я рухнул на четвереньки, проскользнул змеей между стволов и поднялся рядом с шефом, который, морщась, потер скачала одно, потом другое плечо.
— Что с вами, Грай?
— Током ударило.
Пригляделся и увидел на кончиках веток два оголенных проводка. Ну — садовод, настоящий изобретатель!
Длинный, нескладный, настороженно смотрел на нас сквозь сильные очки инженер Игорь Сапожков.
— Частный детектив? — поднял он брови. — А, понимаю, вы помогаете инспектору Шестиглазову.
— Почему у вас на ветках кустов оголенные провода под напряжением? — спросил я угрожающе.
— Гостей незваных боюсь, — признался он. — В прежние годы огурцы и яблоки воровали, а теперь на людей перешли, председатели стали исчезать… А как вы устояли? — удивленно спросил он Грая, — ведь там высокое напряжение, сбить должно с ног. Придется еще повысить.
— Вы же убьете кого-нибудь, — не выдержал Грай. — А если ребенок пойдет?
— Я высоко прикрепил провода, ребенку не достать. А сделал это потому, что не имею другого способа защиты — ружья нет, собаки нет, жены нет!..
— Вы давали показания инспектору, — перешел к делу Грай.
— Да, я сразу направился в правление, когда узнал, что человек пропал. Чувство долга меня заставило. Председатель был лучшим моим соседом.
Пятилетний мальчуган с яблоком в руке подошел к Сапожкову, спросил:
— Мы дядей кормить будем?
Я с любовью посмотрел на малыша — здравая мысль!
— Нет, — сухо ответил папа. — Дяденьки скоро уйдут.
— Вы знали, что у председателя сложные отношения с сыном?
— Да, знал, громкие ссоры у них последнее время участились. Хотелось им помочь, но как? Встрять в ссору родственников опасно, тебе же самому и попадет.
— Не показался ли вам подозрительным кто-то из тех, кто приходил вчера к Попову?
— Вы хотите знать, не видел ли я убийцу?.. Нет, около десяти у них быстро как-то затихло. Мы с сыном смотрели телевизор, и я даже удивился — как резко оборвалась ссора? А потом мы легли спать.
— Похоже, вы опытный инженер, у вас гвоздь длиной двести миллиметров найдется?
— Я такого никогда даже не видел.
— Вы стихи пишете?
— А как вы догадались?.. На юбилеи или на праздники всегда поздравление зарифмую. Каждый образованный человек способен зарифмовать несколько строф.
Мы собрались уходить, и малыш потихоньку от отца сунул мне недоеденное яблоко:
— Дядя, ты может быть, голодный? На, пожуй яблоко.
На душе у меня потеплело — нет, государство наше не пропадет, нам, погрязшим в мелких заботах о куске хлеба, придут на смену люди с широкой душой: Захотелось сделать ответный не менее ценный дар, пошарил в карманах, не ничего кроме складного ножа с большим лезвием и обоймы не нашлись.
— Не боитесь с соседями поссориться? — спросил на прощание Грай, показывая на проводки.
— Соседи знают и ко мне не ходят, — был ответ. Сапожков присел и начал бормотать в ухо мальчугану, мол, дяди торопятся, поэтому дарить им на прощание ничего не нужно.
Квартального Рубина мы встретили на улице. Он лихо выкатил из-за поворота на велосипеде и ударял по тормозам. С ходу затараторил:
— Я вас ищу, инспектор велел помочь. Раз уж вы ввязались в поиски и поселились здесь, может быть, заодно возьмёте на себя обязанности квартального? Вы вдвоем запросто справитесь, да и я помогу.
Мы твердо отказались от должности квартального, и Рубин, потеряв к нам интерес, ловко запрыгнул на сиденье. Пришлось применить силу — я крепко взял за руль, а Грай немедленно начал задавать вопросы:
— Где вы были вчера вечером, когда исчез Попов?
Квартальный несколько смутился.
— Что скрывать? В лесу находятся. Елку воровал. Пора парник ремонтировать, а подходящего бревнышка нет. У одного соседа спросил, у другого, махнул рукой и направился в лес.
— Вы там кого-нибудь встречали?
— Кого может встретить браконьер? Он и сам от всех прячется. Так что алиби у меня нет, возьмите на заметку.
— Какие у вас отношения были с Поповым?
— Что скрывать? Это вам любой скажет — нс любил я его. И в суд подавал, хотел выгнать, его место занять.
— Теперь вы довольны?
— Не знаю. Мне стало страшно. Вот так же вечером могут прийти и пристукнуть. Народ теперь злой, никого не боится. Чуть что, за грудки хватают. На прошлой неделе ни за что физиономию набили. Это уже ни в какие ворота не лезет, Никто никакой власти не признает.
— Ну и как, берете должность председателя садоводства?
— Придется занять временно, до перевыборов, а потом брошу все, пускай занимается, кто хочет. Устал я что-то.
Я отпустил руль, квартальный нажал на педали, свернул за поворот и исчез.
Был уже поздней вечер, четверть одиннадцатого. Белая северная ночь призрачным светом залила притихшие Сады.
— Что вы скажете о позднем ужине? — спросил я Грая. — Это не вредно для здоровья?
— А разве мы не ужинали? — искренне удивился шеф. — Тогда прибавим ходу и отдадим должное мастерству капитана Бондаря.
— Теперь уж не стоит спешить.
— Почему?
— Три часа назад мы на большой скорости прошли мимо горячего ужина, пунктуальный старик наверняка обиделся, решил, что мы начали питаться в другом месте.
— Капитана не будем обижать, он иаш ангел-хранитель, кормилец. У вас, Виктор, мощное биополе?
— Вот таксе, — широко развел я руки.
— Тогда немедленно дайте ему биотелеграмму, что вы голодны и пора накрывать на стол».
Через минуту я с дрожью в голосе ответил:
— Бондарь телеграмму не принимает.
— Почему же, Виктор?
— Страшно сказать — он решил, что мы съехали с квартиры, не заплатив за жилье, и он от расстройства пустил к себе других жильцов. Так что поздравляю — мы теперь самые настоящие бомжи.
— Никогда не шутите так, Виктор, ибо шутки имеют печальное свойство — сбываться. А народ говорит: от сумы и тюрьмы — не зарекайся.
Мы поздно легли, и на следующее утро хитрый Бондарь не стал будить нас избитым лозунгом о весеннем дне, который год кормит. Он придумал новый коварный прием. В шесть утра растопил плиту и открыл дверь в нашу комнату. Сначала, сквозь сон я услышал шкворчание сала на сковородке, затем мой чуткий нос уловил запах чудных блинчиков. Ошибки быть не должно. Я тут же проснулся, сел на кровати и спросил:
— С чем блинчики, капитан?
— С молоком и капелькой вишневого варенья.
Весной Грай начал закаливаться и теперь вместо одеяла был укрыт одной лишь простыней. Лежал он спокойно, вытянувшись во всю длину, и не дрожал от холода. Не открывая глаз, великий сыщик уточнил:
— Молоко козье?
Я успел обрадоваться — опять мне две порции козьего молока достанется. Но Бондарь отрицательно покачал головой:
— Козье для нас недоступно по причине высокой цены. Коровье молочко из магазина. Там веселая девушка работает — Зоя, ранний воробышек. Ей на рассвете привозят бидоны, она тут же начинает торговать. На велосипеде съездил, купил три литра. В прошлые годы садоводы брали молоко ведерными бидонами, а очередь к молоковозу на дза часа. Теперь молочко подорожало, не очень-то разбежишься. Посуда у покупателей стала поскромней, а очередь — полтора десятка человек. А Зоя, — Бондарь подмигнул мне, — передавала привет нашему Дон Жуану.
Я тотчас вспомнил обаятельную современную Золушку, ее острую грудь, гибкую талию и решил, что откладывать визит вежливости неразумно. Если девушка тебе улыбается и строит глазки, значит она не против.
Через час мы с Граем уже перекапывали грядку, на которой должны посеять морковку. Бондарь кидал под лопаты коровяк и просил:
— Нужна высокая грядка и рыхлая земля, вы можете постараться, детективы?
Над морковной грядкой мы и начали обдумывать вчерашние события.
— Вы уже все поняли, Грай, признайтесь?
— Конечно, — отвечал шеф. — К часу ночи приготовь веревку попрочнее, браслеты и пистолет. Подойдем к его дому и крикнем: «Выходи, попался!» Он с перепугу кинется в окно, а мы тут как тут.
— Шутки у вас стали такие же, как у инспектора Шестиглазова, — обиделся я.
— Как же может еще шутить человек, оказавшийся в тупике?
— Так мы в тупике?
— А ты ждешь от меня чуда? Чудес не бывает, я не волшебник и не предсказатель. Я даже не знаю, убит ли Попов или похищен для получения выкупа. Тело не найдено, кто преступник — неизвестно.
— Подозреваете кого-нибудь?
— Всех, пока не выявится конкретный виновник и мы не получим доказательства его вины.
— А улики?
— Я вижу, тебе так и хочется, чтобы ночью прошел дождь и убийца, четко оставляя следы по грязи, прошел прямо к себе домой. Нет, он не хочет облегчать нашу работу. Но все же мы имеем гвоздь, похожий на штык, и листочек из школьной тетради со стихотворением. Неплохие улики.
— Думаете, он их специально готовил для вас?
— Разумеется, это личный подарок, оставленный убийцей.
— Откуда вы знаете?
— Вчера вечером, когда ты после долгожданного ужина мгновенно уснул, я на велосипеде съездил в правление и позволил инспектору Шестиглазову. Он оказался на месте и подтвердил мое предположение о том, что на гвозде и записке нет отпечатков. Значит — это послание от убийцы. Он взял их с собой, точно зная, что станет с ними делать.
— Так что же, все наши хождения и расспросы впустую?
Грай аккуратно обхлопал грядку лопатой по бокам.
— Убийца ловко заметает следы, прячется, ничего не хочет о себе сообщить. И тем не менее он оставил свой след — духовный и физический. Это сильный человек, который может оправиться с тяжелым телом. Скорее всего мужчина. Но, может быть, и наделенная недюжинной силой женщина. Жизнь этого человека не баловала. Его унижали и оскорбляли изрядно. Он мечтал, жаждал иметь красивую жизнь. Ему хотелось многого, а обстоятельства жестко ставили на место. Он научился скрывать свои чувства, озлобился, научился хитрить, накопил силы и… начал действовать.
— Чего же он хочет?
— Это мы сможем понял., полагаю, позднее, после…
— Как? Вы полагаете будут ещё убийства? Так что же он — сумасшедший, маньяк?
— Скорее всего именно так. И если убийца-маньяк поставил себе какую-то цель, он пойдет к ней, нс останавливаясь.
— Вы рассматриваете дело с точки зрения психологии?
— Ты, Виктор, человек действия. Тебе ближе к сердцу засада, погоня, автомат, танк… Тебя не переделаешь. Но давай попытаемся ответить на вопросы: почему это происходит в садоводстве? По какой причине именно Попов? Зачем гвоздь, письмо, стихи?
Пришлось пожать плечами.
— У меня ответа нет.
— Увы, я тоже не могу ответить, — вздохнул Грай.
Шеф подхватил ведро с камешками, которые мы собрали с грядки, отнес и высыпал у дома. Вернувшись, вонзил лопату в следующую грядку и начал вслух рассуждать.
— Попов мне полностью понятен — умный инженер, работавший на больших должностях, и здесь остался сам собой, подобрал команду из честных людей, они готовы горы свернуть. Мы знаем их мнение. Что еще могут нам дать разговоры со свидетелями? Неизвестно, что окажется нужным и полезным в дальнейшем. Придется держать это все в голове. Убийца уверен в себе, хитер, палец ему не давай — отхватит. Совершенно другой человек.
— Выходит, нам нужен человек, уверенный в себе, наглый?
— Может быть. Но люди умеют прятать под деловитостью и старательностью свои дальние эгоистические устремления.
— Вы склонны подозревать бухгалтера?
— Она точнее вписывается в ситуацию. Больше похожа на автора письма. В ней есть железный стержень, собранность. Она тут же звонит в уталовный розыск, становится главной фигурой среди свидетелей. Она «основная», как говорят теперь молодежь, и не исключено, что станет председателем садоводческого товарищества, приобретет место, на котором можно неплохо кормиться. Вот тебе и личный мотив.
— Неужели женщина?
— И мне б это трудно поверить. Но нельзя упускать и такую возможность.
Мы окончили вторую грядку, я выпрямился, расправил плечи и предложил:
— Если мы все обдумали, не лучше ли тогда выйти из огорода и заняться поисками преступника? Или поискать тело Попова?
— Не стоит суетиться. За нас работает уголовный розыск Кировска. У него больше возможностей. Обыскать лес — думаешь, это просто? Во многих местах садоводы брали землю, копали ямки. Все эти копанки придется проверять. Подождем, инспектор приедет и сообщит нам результаты.
— Смотрите, вот он и едет.
Инспектор Шестиглазов вышел из машины, подошел к нам и с кислым видом поздоровался.
— У вас плохое настроение. Успехов нет? — спросил Грай.
— Обыскали лес в обе стороны на три километра, люди шли густой цепочкой с лопатами. Тело не нашли. За лесом поле, на нем хлеб посажен, туда не полезли, не перекапывать же все поле?
— А гвоздь, тетрадка?
— Обзвонили все магазины и базы в округе. Таких гвоздей не предавали уже лет пятнадцать. А школьную тетрадку можно купить в любом магазине. Стихотворение и подпись тоже пока ничего не дают. Что смогли, сделали. У вас новости есть?
— Ходили вчера по вашим следам, поговорили с соседями Попова, ничего нового не узнали, — ответил Грай.
Настроение у Шестиглазова еще более испортилось, он приподнял фуражку, вытер платком проплешинку и уехал с совершенно кислым видом.
Я остался недоволен действиями Кировского уголовного розыска. И Грай меня огорчил. Я снова на него насел, попытался обсудить дальнейшие наши действия, но шеф ушёл от разговора. Тогда посоветовался с Бондарем, и мы решили оставить его в покое. Ведь Грай, если говорить откровенно, потерпел поражение. Его, опытного детектива, маньяк-убийца вызвал на поединок. И Грай проиграл. Кому приятно об этом говорить? Он ничего сделать больше не может, вот и замкнулся.
Честно говоря, это и моя неудача. Но думать об этом не хотелось. Я решил быть великодушным и некоторое время не травить душу Граю.
Оставив сад и огород под пригляд соседа-пенсионера, мы уехали в город, где нас ждали несколько мелких дел.
Я просмотрел газеты. «Петербургские ведомости» и «Вечерняя Нева» напечатали маленькие заметки об исчезновении председателя садоводческого товарищества I *опова, и все. Газетчиков дело не заинтересовало. Ответственный секретарь «Вечерки» откуда-то вызнал про записку в стихах и позвонил нам, требуя подробности, но я отшутился и стал забывать о несчастном, бесследно исчезнувшем пенсионере.
В первых числах мая в Ленинградской области начались ночные заморозки, а они на берегу Ладоги бывают до десятого июня. Бондарь уехал в Сады закрывать на ночь клубнику и рассаду. В эти дни дело НАГа вновь всплыло с большим шумом.
Рахим Маматкулов, казанский шофер-дальнобойщик, решил украсть невесту. Почему украсть? Потому, что воровали невесту его отец, его дед и прадед — так принято у них в роду. Да и почти все женихи их большого села под Казанью воровали своих невест. Это превратилось в веселый обычай, интересную игру — налетал на дом невесты жених-орел с дружками, хватали девушку, прежде на лихих лошадях, теперь на мощных машинах и мчались в степь, катались, гуляли. Потом в дом жениха, где уже ждали их. А на следующий день свадьба.
Правда, дело осложнялось — Рахим находился не под Казанью, а под Петербургом. И невеста не татарка, а русская. И не было у Рахима дружков-приятелей, готовых на все. А был лишь напарник на второй машине Серега Бронин, парень себе на уме.
На своем «КамАЗе»-фургоне Рахим лихо мчал по Мурманскому шоссе. Он был хорошим водителем и за рулем сидел свободно. «Машина должна чувствовать, что я ее хозяин, — считал Рахим, — тогда сама идет, как самолет, дал газ — и пошла. Не то, что Серега, — согнется, вцепится в руль, а машина его все равно не слушается». Рахим любил свою машину: в рейсе остановится, сам поест и машину осмотрит — как масло у нее, бензин, все ли в порядке. И уж поездил он по стране… В Татарстане, в Мордовии дороги узкие, едва разъедешься, а как вырвешься в другие области, дороги широкие — полетел! Особенно за Тулой ему нравились дороги. Ездил и в колонне большой, и в связках по две-три машины. Заводов у них в Татарстане и в соседней Ульяновской области много настроили, пока еще не все позакрывались — было что возить.
Вот около шоссе стела с золотым петушком — неподалеку крупнейшая в Европе Синявинская птицефабрика. Нелегко ей сейчас приходится — на бедную курочку Рябу неожиданно навалились приплывшие из-за океана дешевые ножки Буша и давай ее топтать, приговаривая: «Ничего не попишешь, свободный рынок, свободная конкуренция. Кто слабее, тот должен погибнуть». Чуть живая, вырвалась курочка Ряба из мертвой хватки заокеанского гостя, стала учиться конкурентной борьбе. Синявинская фабрика поменяла стадо, из-под Казани привезли новых кур., белых, крупных, более яйценоских и вкусных. Резко сбавила фабрика обороты, но упорно продолжала сражаться, стремясь выжить в новой ситуации. Рахим возил сюда кур из-под Казани, здесь и познакомился с хохотушкой-птичницей.
Водитель сбавил скорость, свернул с Мурманского шоссе на прямую, как белая линейка, бетонную дорогу… Через два километра увидел забор из бетонных плит, корпуса птичника, где выращивали маточное элитное стадо кур для продолжения потомства. На крышах корпусов торчали, как островерхие башенки, сильно гудящие вентиляторы. Рахим остановил машину, подошел к проходной — небольшому белому зданию.
За открытыми воротами небольшая площадка, весы для машины, около ворот охранник в пятнистом костюме. В одной руке у него резиновая дубинка, е другой книжка. Охраннику скучно, и он рад позубоскалить.
— Хочешь пройти на фабрику?
— Хочу.
— Покажи справку, что ты не болен сифилисом.
— Это еще зачем?
— Так положено. Мало ли, захочешь нашу курочку потоптать? А курочка Ряба страшно боится заразных болезней. За неделю может погибнуть половина курятника. Поэтому справка о том, что не болен другими заразными болезнями нужна тоже, — рассмеялся охранник.
В проходную заглянул дежурный электрик, и Рахим попросил его:
— Позови, пожалуйста, Ольгу Ангелову.
Ага, всот она сама идет, улыбается, только что из душа, свеженькая, розовощекая, черные волосы блестят на солнце.
— Все в порядке? Подменили? — спросил Рахим.
— Да. Сейчас пойду домой, переоденусь.
— Подвезти тебя?
— Нет, пешком пойду, напрямик по лесу в сто раз ближе. Через час буду готова, — и весело побежала по лесной тропинке.
Рахим посмотрел на часы. Следовало точно рассчитать время. Теперь тринадцать ноль три. К четырнадцати она управится…
Потом уже, когда их свадьба трагически расстроится, Рахим станет долго и мучительно вспоминать — может быть, у птичника кто-нибудь, прячась за машину, подслушал их разговор, а может, даже забрался в кузов под тент и тайком поехал с ним? Может, позже кто-то сел в кузов?
От птичника не было прямой дороги к Садам. Пришлось вернуться обратно на шоссе, проехать по нему два километра и свернуть на другую дорогу. Рахим ехал медленно и все равно пришлось остановиться у «Штанов», чтобы подождать напарника. А на развилке во всю кипел самодеятельный субботний рынок. Автобусы один за другим привозили из города людей, и рынок процеживал, пропускал их сквозь себя.
Над рынком возвышался огромный грузовик «КрАЗ» с кузовом, наполненным удобрениями — красноватый торф вперемежку с куриным пометом, эту смесь научилась изготовлять из своих отходов и продавать птицефабрика. Дальше стояла машина со спиртным — бутылки с водкой, пиво в баночках и бутылках, мелькали американские, немецкие, английские наклейки. С третьей машины предлагали игрушки и одежду, но на них почти не смотрели. Хорошо брали яйца, свежие и чистые, они сразу привлекали к себе внимание. С тележек продавали саженцы и рассаду. В траве стояли ящики, из которых выглядывали кролики с крольчатами. Самый большой спрос был на свежую ладожскую рыбу, разложенную в ящики с колотым льдом. В тенечке на колесах стояла металлическая бочка с пивом в разлив. Здоровенный парень наливал пиво в полулитровые банки. Покупателей у него оказалось немного, три с опухшими лицами мужика, да четвертый уже лежач поодаль, подложив под себя фанерку.
К Рахиму подошел один из шоферов:
— Что привез, чем торгуешь? Что возьмешь?
— Ничего не привез. И не возьму ничего. Конкуренции боишься?
— Место открытое, вольное, торгуй на здоровье.
На краю площадки стояли старые дубовые стулья с сиденьями, обитыми кожей. На них чайник, медный самовар, недавно начищенный, еще какая-то утварь, бывшая б употреблении.
«Наверное, ворованное продают», — решил Рахим.
В точно оговоренное время подкатил его напарник Серега Бронин на своем «КамАЗе», и они вдвоем поехали к дому Ольги. Двигались медленно, в старом садоводстве по заросшим кустами линиям не разгонишься. Метров за сто ст дома Ольги Рахим остановил машину. Дальше пошел один. Спрятался в кустах на соседнем участке и громко свистнул.
В конце дома находилась комнатка Ольги. Она распахнула окно, и Рахим сразу обо всем забыл. Ольга прикинула на себя синее платье с ленточками на плечах Рахим пожал плечами. Было продемонстрировано зеленое, розовое, красное платье. Жених не знал, на каком остановиться. Тогда Ольга быстро сбросила с себя халагик. Рахим едва не задохнулся — белая грудь ее была удивительно высокая, если положить на такую грудь монетку, то монетка не сползла бы, а осталась лежать и, иожалуйг, не в наклонном виде, а в горизонтальном. Ее белые шелковистые трусики оказались совершенно прозрачны. Девушка натянула на себя голубое платье с широким белым воротником.
Рахим с трудом проглотил комок, невесть откуда взявшийся в горле, и с трудом кивнул головой — годится.
Родители Ольги, пенсионеры, копошились на другой стороне дома. У них было два участка, и оба покрыты травой, бугристы, не копаны с самых первопроходческих времен. На участке пять сосен, шесть елей, два жиденьких парничка и три кое-как обработанные грядки.
Дом длинный, в три окошха, но краска облупилась, давно пора красить. Вокруг участка никакого забора, у мостика легкая оградка из корявых сучьев, подобранных в лесу.
Но, может быть, эта бедность, показная? Родители Ольги, может быть, самые трудолюбивые люди в Садах, у них большое стадо — пятьдесят — коз! На зиму они берут животных в дом, там печка, и зимуют вместе.
Вот распахнулись двери сарая, из них первым вышел козел Борис — суровый командарм, жестоко карающий малейшее неповиновение, драчун и отъявленный злодей. За ним сыпанули козы, стадо собиралось в лес, пастись. Засуетилась, загавкала маленькая собачка Жучка, ее поддержал пес средних размеров Боронок. Но где-то был главный охранник, волкодав по кличке Серый.
Рахим хотел идти и вдруг заметил с другой стороны куста два внимательных глаза, напряженно следивших за ним — прижавшись к земле, там лежал волкодав, готовый в любую секунду броситься на незваного гостя.
Рахим подумал и объяснил собаке:
— Я свой, понимаешь, жених, почти что родственник. Приглашаю тебя на свадьбу. Печенкой угощу. Сейчас мы с приятелем станем веровать невесту, это обычай такой у нас в Казани, игра. Ты мне не мешай, договорились?
Пес вильнул хвостом, точнее обрубком хвоста, черт его знает, какие у него мысли в башке с обрезанными ушами? Если сейчас струсить, позвать на помощь, собака потом проходу не даст. Рахим повернулся к псу спиной и, не оборачиваясь, направился к машине. Стукнул кулаком в кабину приятелю:
— Не спишь? Поехали!
Машины взревели, подняв пыль, с шумом подкатили к мостику. Рахим с Сергеем выскочили из кабин, во все горло заорали:
— Невесту воруем! Невесту воруем! — бросились на участок и начали продираться сквозь стадо. Поднялась суматоха, заблеяли козы, залаяли собаки. Отец с матерью, предупрежденные дочкой, растерянно улыбались. Парни ворвались в дом, вбежали в комнатку Ольги. Невеста стояла у окна, свет падал на нее сзади. Легкое платье просвечивало насквозь, словно его и не было.
Рахим вмиг ослаб. Обнял, провел рукой по высокой груди, с удовольствием ощущая, как рука его наполнилась приятной тяжестью, как налился силой и затвердел сосок на груди. Другой рукой провел по бедру, нащупал легонькие трусики на тонюсенькой резинке. Господи, как божественно приятно и податливо ее тело, надо немедленно сорвать с нее одежду, или можно упасть в обморок. Прижался губами к ее уху, прошептал просительно:
— Сейчас у меня на ширинке ни одной пуговицы не останется.
Ольга негромко рассмеялась:
— Милый, потерпи, не сейчас.
Серега бесцеремонно толкнул приятеля в спину.
— Поплыл, жених? Еще не вечер, не суетись. Невесту воруем!
Рахим чуть слышно пробормотал:
— Невесту ьсруем, — закрыл глаза, чтобы собраться с силами.
Одно из правил такой игры — невеста должна быть «подъемной». Ольга же — девушка солидная. Тяжело крякнув, Рахим подхватил ее на руки.
— Бежим обратно, — с трудом прохрипел приятелю.
Собаки лаяли у крыльца, заливались.
— Фу, молчать! — прикрикнула на них Ольга. — Меня воруют, не мешайте.
Собаки, козы, люди — все перемешалось. Козел Борис не терпел неразберихи. Он сразу определил виновника суеты и принял боевую стойку, стал на дороге, угрожающе наклонив голову.
— Борька, дай пройти! — крикнула на него Ольга. Но козел Ольгу не признавал, лишь мотнул головой, отчего затряслась его борода и на солнце сверкнули тяжелые рога. Воровство невесты застопорилось.
Эх, как жаль, что не было рядом надежных, проверенных дружков-приятелей из Казани. Где же этот скользкий напарничек, не видит, что ли?
— Сергей, — простонал Рахим, — давай вперед! Не понял, что ли, военные действия начались.
Напарник выдвинулся в авангард. Козел понял, что его атакуют, вмиг поднялся на задние ноги и мощным ударом уложил шофера на пыльную дорожку. Ярости его не было предела. Он снова встал на дыбы, но противник лежал в пыли, закрыв глаза и не шевелясь. Лежачих Борька не бил, гордость не позволяла. Просто кольнул рогами, чтобы порядок не нарушался.
Ольга завизжала, отец ее закричал, замахал руками:
— Борька, гад, поди прочь!
От чистого и высокого, до низкого и смешного расстояние ничтожно. Стоять посреди блеющего стада с невестой на руках, орущей от страха, было смешно и недостойно настоящего мужчины. Рахим перешагнул через приятеля и двинулся к дороге.
Упрямый козел вновь поднялся на задние ноги, изготовил для удара страшные рога.
— Покалечит! — выставила вперед руки Ольга.
Рахим не мог защищаться, лишь тяжело крякнул:
— Беру огонь на себя, — и мужественно повернулся к командарму спиной.
Увидев тыловую часть противника, вожак стада оскорбился и в ярости ребристыми рогами ударил в верхнюю часть новеньких в мелкую полосочку брюх. Материя от мощного удара затрещала и лопнула. Рахим взвыл, пошатнулся, но устоял, и невесту не выронил.
3а это время Сергей зашевелился в пыли и на четвереньках попер на козла, намереваясь познакомить разбушевавшегося хулигана с приемами классической борьбы в партере. Борька не знал, что ему пытаются пронести великолепный прием двойной Нельсон, хватание за шею ему не понравилось. Пока козел отскакивал и примеривался к Серегиному лбу, Рахим проскользнул мимо и отнес невесту в кабину машины. Заорал на всю улицу:
— Невесту воруем!
С двумя яркими отметинами на лбу Сергей выбрался из козьего стада, стряхнул вцепившуюся в штанину Жучку и запрыгнул в машину. Волкодав Серый, которого держала за ошейник мать Ольги, вырвался, и все три собаки запрыгали перед «КамАЗами».
— Невесту веруем! — выкрикнул из окошечка кабины Рахим, взревели моторы, машины медленно проехали мимо козьего стада и выбрались на объездную дорогу, что шла вокруг Садов. Рахим дал газ, но по колдобинам не разгонишься. Невеста, хоть и держалась двумя руками, подлетела к потолку кабины:
— Ты хочешь, чтобы я голову разбила? Все равно от погони нс оторваться, — она показала на волкодава, который мчался за машиной и изредка хрипло взлаивал.
На поляне возле дороги Рахим увидел Большой Камень.
— Останови, — попросила Ольга.
Рахим затормозил, и они подошли к гигантскому валуну.
— Самое памятное место в этих краях, — сказала Ольга, — Петр Первый собственноручно поставил мету на этот камень. Сюда приходят молодые лесники, когда вступают в должность — прикоснуться, почувствовать себя причастными к истории. Он по размеру такой же, как Гром-камень, на котором стоит памятник Петру в Петербурге. Рахим, давай обойдем его на счастье.
Они прикоснулись ладонями к теплому, поросшему мхом камню, затем взялись за руки и обошли вокруг него. Его напарник Серега шел сзади, немножко радовался, а больше завидовал, что приятель отхватил в Петербурге невесту с такими пышными формами, предвкушал, как часа через два-три они лихо отметят кражу невесты, а синяке на лбу через недельку сойдут и забудутся.
Рахим повернулся к напарнику:
— Теперь бы в степь, прокатиться с ветерком…
— Ты на севере, откуда здесь степь? — улыбнулась Ольга. — Тут леса, озера, болота.
— Ну ладно, пора, поехали, — сказал Рахим.
Машины свернули на единственную здесь лесную дорогу, шли по твердому грунту легко, весело. Но вдруг на очередном повороте словно раздался выстрел, и «КамАЗ» осел. Рахим тут же затормозил.
— Никак, колесе спустило?
Вышел, посмотрел, пнул покрышку ногой.
— Ну, так и есть. Кто то «ежа» подбросил. Придется колесо менять.
Подошел напарник. Посмотрел, почесал в затылке.
— Минут за двадцать управимся.
— Я вам здесь не нужна, как рабочая сила? — спросила Ольга. — Тогда погуляю по лесу, соловья послушаю. Вы меня позовете, хорошо?
— Далеко не ходи, мы быстро, — попросил раздосадованный нелепой остановкой жених. Сбросил куртку и вытащил из-за евденья комбинезон.
Заменили колесо. Кричали минут пятнадцать, а Ольга так и не вернулась. Рахим встревожился:
— Куда же она делась? Не провалилась же в болото? Я пойду поищу, а ты, Серега, не отходи от машин. Сначала «еж» в колесе появился неизвестно откуда. Теперь Ольга, запропастилась. Не нравится мне это, — и ушел в лес, прихватив, на всякий случай, тяжелый гаечный ключ.
Через полчаса нашел ее. Выставив вперед руки, словно защищаясь, с неестественно подогнутыми ногами, его невеста лежала в высоком черничнике за старой елью с поросшими мхом нижними вежами. Немигающий взгляд был устремлен вверх, на проглядывавшее между кронами деревьев неб©. Откуда-то прилетела муха и ползала по глазу.
Рахим стал на колени, послушать, дышит ли невеста Дотронулся до руки, она была еще теплая. От прикосновения тело девушки шевельнулось, из уст послышался легкий вздох, словно душа отлетела на небо. Рахим заметил, что платье на ее спине, и земля под нею пропиталась кровью. Рахим поднялся в ужасе, попятился. Споткнулся о старый березовый пень и выронил гаечный ключ. В замшелом пне торчал огромный гвоздь, парень таких в жизни не видывал, а на гвозде листок в клеточку, наверное, записка.
Шофер выбежал на дорогу дрожащий, белый:
— Там… Там…
— Ольгу волки съели? — попытался пошутить приятель, но и его уже охватил страх.
В субботу четырнадцатого мая в семнадцать пятьдесят пять, когда в нашем доме на проспекте Стачек, 126, раздался междугородный звонок, я находился на кухне и готовил ужин. Заниматься этим мне пришлось потому, что капитан Бондарь взял выходной и в пятницу вечером уехал на дачу — посмотреть, все ли там в порядке, полить огурцы и другую рассаду. Грай находился в кабинете и сам снял трубку. Двери были раскрыты, я замер, прислушиваясь к разговору.
Беседа оказалась недолгой, Грай отвечал односложно:
— Да… Да… Понятно, я ждал чего-нибудь похожего… Где лежит тело? Через три минуты мы выезжаем, через час с четвертью появимся у Большого Камня.
— Ты слышал? — спросил Грай, появившись на кухне. — Снова убийство с автографом.
— Как, опять этот безумец, фанатик НАГ? Опять в субботу? Когда уйма народу приезжает в Сады?
— Через три минуты мы выезжаем, поторопись, Виктор.
В трудные минуты Грай становился совершенно беспомощным, я это категорически утверждаю. Например, сейчас он готов был отправиться в дальнюю дорогу натощак и нисколько не позаботясь о запасе провизии, и всё лишь для того, чтобы засветло прибыть на место происшествия и досконально рассмотреть все мелочи. Спору нет, при свете солнца приятнее работать, но и о собственном желудке нельзя забывать. Грай ведь мог увлечься, пойти по горячему следу, и тогда вообще беда — он мог сутками не вспоминать о еде. Я считаю, у моего учителя и работодателя в этом вопросе принципиальная недоработка. Ведь гам, на месте действия, нам потребуются все силы, а удастся ли где перекусить, хоть бы и на ходу, неизвестно.
Пришлось мне всю основную работу сделать самому. Тесто, старательно подготовленное и отливающее желтизной, я перелил в трехлитровую стеклянную банку и поставил в дорожную сумку. Если не найдется сковороды, я сумею испечь лепешки и на углях. Туда же кинул головку сыра из холодильника, банку ветчины, масло, хлеб. Мгновение подумал и из чайника налил большой китайский термос. Дорожная сумка для шефа наполнена, теперь можно подумать о себе.
Прошел в кабинет, вынул из сейфа пистолет Макарова, загнал в него обойму, надел наплечную кобуру. Я-то уж в любой ситуации сумею о себе позаботиться.
Грай застегнул пуговицы плаща.
— Пока мы в графике. Машина не подведет?
Я тщательно запер входную дверь, погрузил дорожную сумку на заднее сиденье машины.
— Наша старушка «Нива» обещала не подкачать. Но кто знает, когда машина готовится к выходу на пенсию, у нее портится характер. Она может и не сдержать своего обещания.
— Если это случится, кое-кто съест свое тесто в сыром виде и закусит трехлитровой банкой, — мрачно предупредил Грай, и я понял, что он не шутит.
— Слышала? — грозно спросил я машину, — Если остановишься, залью вместо бензина тесто.
Со страху, вероятно, машина сразу завелась, мы вырулили на Ленинский проспект и рванули на восток, бросками от светофора до светофора.
В городе Грай старался не отвлекать меня, не мешал вести машину — я то и дело превышал скорость, и это могло окончиться неожиданной остановкой. Шеф сидел сосредоточенный и, видно, прокручивал полученную информацию. Когда выбрались за город, я взял скорость ровно сто километров и намекнул:
— Кони сытые бьют копытами…
Грай полез в дорожную сумку, и мы перекусили бутербродами с сыром. Шеф рассказал, что в лесу, как ему сообщили, найдено тело девушки. Нашел жених, который отпустил ее в лес минут на двадцать, пока менял колесо машины. Девушка жила в Садах с родителями, недавно поступила работать на Синявинскую птицефабрику. Убийство произошло около трех часов назад.
— Но откуда известно, что это тот же самый убийца?
— Он опять оставил гигантский гвоздь и записку в стихах с подписью «ВАГ».
— Вот нелюдь! Это же маньяк!
— Возможно…
В девятнадцать двадцать, опоздав всего на пять минущ мы были уже у Большою Камня. Нас встретил Антон Григорьев, сержант уже начал нервничать, быстро сел в машину.
— Поворачивайте сюда, на лесную дорогу. Побыстрее, в лесу уже сумерки.
Солнце уже шло к закату, но свету было еще достаточно, ведь начинались белые ночи. На лесной дороге мы увидели две большие машины «КамАЗы»-фургоны, двух растерянных водителей и постового, охранявшего их. На обочине стояла милицейская машина из Кировска, наверное, приехала дежурная бригада уголовного розыска. Тут же наготове стояла «скорая помощь».
Сержант провел нас в лес и там, в высоком черничнике, мы увидели девушку в голубом. Шестиглазов в раздумье смотрел на нее и блокнотом тер кончик носа.
Поздоровавшись, Грай спросил:
— Как ее убили?
— Кто-то сзади, под левую лопатку ударил заостренной деревянной палкой. Но это самодельное оружие правильнее будет назвать рогатиной или даже тяжелым охотничьим копьем. Удар оказался настолько сильным, что она сразу умерла, не успев даже вскрикнуть. Жених с приятелем были неподалеку на дороге, но ии шума борьбы, ни крика не слышали.
— Как же он сумел подкрасться?
— Ольга, как мы узнали, много лет пасла коз, лес хорошо знала и никого в нем не боялась.
— Но вряд ли она позволила бы незнакомому человеку да с эдакой рогатиной в руках подойти так близко сзади.
— По следам мы ничего не смогли определит!.. Лес истоптан, тут год за годом ходят толпы грибников к ягодников. Может быть, кто-то прятался за елкой, а когда девушка подошла, неожиданно ударил.
— Но ведь можно допустить и такую ситуацию — сна видела его, да не испугалась. То есть убийца не вызывал подозрения и не казался опасен. Бродит чудак по лесу, собирает сушняк для печки, таких в лесу много, чего их бояться?
Грай внимательно осмотрел тело девушки. Палка с окровавленным концом, похожая на рогатину и на копье, лежала тут же. Это был ствол молодой березки, сырой и тяжелый. В сильных руках березка превратилась в страшное оружие.
Детектив осмотрел руки девушки, ладошки, каждый ноготь.
— Она не дралась, руки чистые, платье не порвано. Убийца ударил ее рогатиной метров с трех, ударил сильно, неожиданно, ишь, как спину разворотил, и тут же скрылся.
Шестиглазов присел на корточки радом.
— Мы отрабатывали еще одну версию — он мог прятаться в кузове и приехать вместе с ними. Но шофера затоптали следы, ничего понять не удалось.
— Собаку приводили? — спросил Грай.
— Приводили, нашу гордость, красавицу Изольду. Она понюхала рогатину, взяла след и довела до автобусной остановлен. След оборвался. На остановке никто так долго не стоит, поэтому мы не имеем свидетелей, расспрашивать некого. Убийца мог проехать несколько остановок и выйти, мог уехать в Петербург, а мог укатить еще дальше по Мурманскому шоссе.
— Может, грабеж? — поинтересовался Грай.
— Не похоже, чтобы тело трогали. У нее в кармашке кошелек с деньгами, значительная сумма. Не снято колечко золотое с пальца и сережки в ушах целы. Жених говорит, ничего не тронуто.
Грай достал из кармана складной ножичек, отковырнул кусочек бересты с рогатины:
— Похоже, березка срезана сегодня. Несколько часов назад.
— Ия так думаю, — согласился Шестиглазов. Горестно покачал головой. — В лесу девушку, невесту убили. Кто? За что? Немопьвированное убийство? Второе подряд?! Такое впервые в моей практике. Кстати, Грай, вам снова послание.
Мы отошли в сторонку. Санитары положили тело девушки на носилки и унесли в машину.
Осторожно, держа за уголки, Грай развернул листок. Как и предыдущее, письмо было написано на листке, вырванном из школьной тетради. Печатные буквы четко выведены синей шариковой ручкой. Я подошел ближе и стал смотреть через плечо Грая. Шестиглазов нахмурился, но ничего не сказал.
«Знаменитый сыщик Грай,
Хоть весь лес перекопай,
Только трупа нет, как нет —
Так прими же мой совет:
Попробуй решить загадку попроще —
Копай каждый день
то в лесочке, то в роще.
— Новый автограф, — пробормотал Грай.
— Второе убийство и второе письмо вам, Грай. Что бы вы ни говорили, это подозрительно.
К этому времени я уже кое-что знал об инспекторе Шестиглазове. Он родился в Кировске, знал здесь все и вся и очень гордился, что за время его службы в их районе не было ни одного нераскрытого убийства. Эти же два загадочных дела вывели его из равновесия. И хотя по натуре он был спокойный, уравновешенный, но теперь стал нервным и заводился даже из-за мелочей.
— Так почему же убийца вам постоянно пишет, да еще в стихах? — настойчиво повторил инспектор свой вопрос, и в голосе его чувствовалось раздражение.
— Увы, пока не могу ответить вам, и сам ке поникаю. Потом, может быть, разберусь. Вы разрешите мне взять с собой письмо?
— Ни в коем случае, — Шестиглазов отобрал листок и спрятал в полиэтиленовый пакетик. — Мы его на экспертизу отправим. Поищем пальчики. И гвоздь тоже на экспертизу.
Мы отправились из леса к машинам.
Покойную увезли в морг Кировска. Дежурная бригада тоже уехала, остались Шестиглазов с сержантом Григорьевым. Инспектор сел в кабину «КамАЗа» вместе с женихом, возглавил колонну, и машины двинулись к правлению са доводства.
Там нас встретила бухгалтер Рублева. Стояла у ворот плотная, кряжистая, уверенная. Я подумал, что такая, уж точно, не только коня, «КамАЗ» на ходу остановит. Ее мясистое, щекастое лицо ничего не выражало, глаза, узенькие щелочки, внимательно ощупывали нас.
— Дерьмовая у вас работа, господа сыщики, — посочувствовала Рублева. — Постоянно имеете дело с грязью и кровью.
Шестиглазов подозрительно посмотрел на нее. И, вероятно, уже не имея сил деликатничать, грубовато спросил:
— Разумеется, бухгалтер — цвет и гордость нашего чиновничества. Но скажите, кристально чистая дама, как вы сегодня провели время после часа дня?
Женщина ничуть не смутилась.
— До половины первого занималась в огороде, а потом ходила по участкам, до пяти часов разбиралась с должниками.
— Значит могло у вас оказаться сорок минут неучтенного времени?
— Это смотря как считать, — не согласилась она. — Если по-вашему, то могло. Если по-мсему, то нет. Хотите получить график моих передвижений?
— С вами потом, — махнул рукой Шестиглазов, — вы никуда от нас не денетесь.
Мы снова заняли маленькую комнатку, предоставленную правлением садоводства для милиции. Второго водителя Сергея Бронина оставили на улице, а Шестиглазов сразу начал допрос Рахима Маматкулова.
Лицо шофера покрылось краской:
— Я не убивал, не убивал, — повторял он. — Мой напарник свидетель — мы не отходили от машины.
— В лес искать Ольгу вы вместе пошли?
— В лес я один пошел, — еще больше краснел парень. — Нельзя машины на лесной дороге без присмотра оставлять. Нехороший человек пойдет, может угнать «КамАЗ», на чем тогда работать станешь?.. Не убивал я Олыу. Зачем убивать невесту? Мы договорились с ней — завтра здесь свадьба, я налисал матери, через три дня хотели поехать в Казань.
Грай подал мне знак, и мы вышли на улицу.
— Я узнал, родители Ольги живут на двенадцатой линии. Поедем к ним. Если Шестиглазов узнает от Рахима что-то важное, сн расскажет нам. Коль скоро мы хотим раскрыть эта дело, тс следует двигаться энергично, на один шаг впереди следствия. С родителями Ольги нужно поговорить первыми, кока следователь не замучил их своими вопросами. Поэтому поспешим.
Мы сели в машину и выехали на дорогу. По самодельным табличкам на столбах отыскали двенадцатую линию и быстро нашли дом Ольгиных родителей.
Около мостика через канаву нас встретила громгсим лаем черная лохматая собачка, из-под дома вылез пес побольше и тоже залаял. Около крыльца сидел на цепи огромный волкодав. Он посмотрел недобрым взглядом и два раза гавкнул, будто из пушки выстрелил. Собаки, заливаясь лаем, отступили к волкодаву. Приближаться к нему не хотелось, и я постучал в окно. В длинном сарае блеяли и шумно возились козы.
Старик Ангелов, заплаканный, убитый горем, мутным взглядом посмотрел на нас и провел в дом, посадив пса на короткую цепь. Он никак не мог взять в толк, кто к нему пришел и зачем. Мы прошли одну большую комнату, несколько напоминающую хлев, с остатками прошлогоднего сена в углу. Около комнатки в торце дома, у раскрытой двери старик остановился. Там на кровати свдела старуха, прижав к себе, словно ребенка, розовое платьице с кружевными манжетами, смотрела на прислоненную к подушке фотографию улыбающейся девушки и причитала сквозь слезы:
— На кого же ты оставила нас, стариков, доченька? Ведь мы теперь одни на белом свете. И для чего нам жить?.. Уж мы растили тебя, кормили-поили, ничего не жалели. И выросла ты, красавица улыбчивая, на радость нам. И быстрая, и ловкая, и работящая. И старкковали мы за тобой, как за каменной стеной… Но пожить ты не успела, не сумела подарить нам внука. Уж как мы внука хоте ли заиметь, понянчить, порадоваться малышу. Ведь для тебя и для внуков жили мы, сил не жалели, работали… Кто же напал на тебя, Олфигка, в темном лесу, кто беззащитную ударил в спину?..
Мать плакэла и пела одновременно. Отец, Петр Тимофеевич, тер глаза, да и у меня от этого пенил, от горя материнского слезы начали наворачиваться. У Грая глаза были сухие, но блестели ярче обычного. Шеф тронул хозяина за плечо, и тот проводил кас в следующую комнату… Закрыл дверь. Но и сюда долетал плач убитой горем матери, резал душу. Грай скова представился и сказал:
— Мы расследуем убийство председателя садоводства Попова. Думаем, тот же человек напал и на вашу дочь. Мы хотим найти убийцу и наказать. Для этого нам нужно знать о вашей дочери как можно больше, расскажите нам о ней.
— Что говорить об Ольге? — всхлипнул старик. — Дочь, как дочь. Не хуже и не лучше других. Помогала нам во всем, старалась. Только с замужеством ей не везло.
— А что так, женихов не было?
— И женихи, вроде, были. Год назад стал ухажиьтгь за ней капитан рыболовецкого сейнера из поселка Назия Кирилл Феоктистов, поселок на берегу Ладоги, километров пять отсюда. Он зарабатывает неплохо, свой дом, хозяйство, и к Ольге с полным уважением.
— Неплохой жених, и почему же вы дочку за него не отдали?
— Пьют эти рыбаки много, и Кирилл трезвым не бывает. С утра прежде всего стакан водки, чтобы в голове загудело, часа через три еще стакан, и так весь день. Как только они при такой заправке умудряются в Ладогу ходить и не тонут?.. И еще — ревнивый страшно Кирилл, сразу предупредил Ольгу: если с другим тебя увижу — не жить вам обоим.
Старик вытер глаза рукавом, откашлялся.
— И Ольга решила дать Кириллу от ворот поворот. Рыбак озлобился, пришел сюда с пьяными дружками, пугал, мол, в покое не оставлю. Ну а тут татарин этот появился, жених — хуже некуда. Приезжает из Казани, подарки мне привозит. А на эти подарки — тьфу, что с них толку. Он увезет дочку, и останемся мы одни со старухой. Нам уж теперь одним с козами не управиться, помощник нужен.
— Как вы думаете, мог Кирилл дочку вашу подкараулить и отомстить?
— А что, он парень жесткий, злой, а как выпьет лишнего, так и себя не помнит. Он мог пойти на такое, ведь грозил При людях.
— Скажите, а с председателем товарищества садоводов Поповым Кирилл знаком?
— Врать не стану, чего не знаю, того не знаю. Вместе их видеть не доводилось. Если интересуетесь, поезжайте и спросите его самого.
Из соседней комнаты все еще доносились слова песни плача, мать выплакивала свое горе.
Тимофеевич проводил нас, подержал волкодава. Вышел на дорогу и палочкой нарисовал на песке Назию, объяснил, как найти дом Кирилла.
Солнце склонялось к закату. Горизонт начал краснеть, предвещая непогоду. Легкий ветерок с Ладоги становился резким, порывистым.
Мы сели в машину и Грай приказал:
— Жми, Виктор, пока Шестиглазов не опередил нас и не запрятал молодца, тогда мы не сможем до него добраться, или же он, издерганный милицией, вовсе не захочет с нами говорить.
Через восемь минут мы выехали к старому Ладожскому каналу. Вдоль него по насыпи тянулось покрытое булыжником шоссе. Внизу вдоль длинной ленты воды тянулся земляной уступ, такой же длинный и ровный.
— Теперь-то уступчик зарос кустами и травой, а раньше… Догадываешься, зачем он сделан?
Не отрывая рук от руля, я пожал плечами.
— Похоже на дорогу.
— Догадался. Кони там ходили и тянули бечевой суда. В один ряд легко тройка коней шла. Боялись купцы через Ладогу ходить — не щадит она ни малые, ни большие корабли…
Уютный поселок Назия вольно раскинулся на зеленых берегах старого Ладожского канала в том месте, где его пересекала шустрая речка Назия. Дом Феоктистова мы нашли сразу, но там Кирилла не оказалось. Мальчишка, проезжавший мимо на велосипеде, остановился и пояснил:
— Штормовое предупреждение только что пришло. Рыбаки заторопились в море сети снимать, а то растреплет их, унесет, потопит, потом не найдешь.
При впадении речки в озеро бухта, на ее высоком берегу мы нашли большой бревенчатый сарай — склад рыбацкий. Ниже прижалась к берегу деревянная пристань и стояли два сейнера. Кладовщица вышла наружу и показала рукой:
— Вон, Кирилл идет со своей командой.
По тропочке вдоль берега быстро шел высокий костлявый мужчина, движения у него были несколько неровные, что показывало — он слегка под газом. На голове он гордо нес черную фуражку с «крабом», ноги обуты в крепкие кожаные сапоги. Его лицо не поддавалось описанию, просто наглая, коварная рожа. Недалеко ст капитана ушла и команда — те же расхлябанные движения и сапоги, только ростом пониже да фуражек не было.
Спустившись с пригорка, моряки запрыгнули на борт сейнера и, удивительное дело, от показной их расхлябанности не осталось ни следа — движения стали быстрые, уверенные, четкие.
Мы тоже спустились с пригорка на пристань, и Грай окликнул капитана:
— Кирилл, вы знаете, что случилось с Ольгой?
Морж вздрогнул, резко обернулся:
— Знаю, а вам что за дело?
— Я частный детектив Грай, ищу убийцу и хотел бы поговорить с вами об этом.
Рыбак смотрел на нас пристально, изучающе, зло. Затем губы его тронула язвительная усмешка.
— Придется вам посидеть на бережку, на травке, подождать, пока вернусь.
— А если мы с вами?
— По радио передали штормовое предупреждение. Мы идем на риск, можно запросто нахлебаться ладожской водички. Может ветром унести к северному берегу в шхеры и посадить на камни. Так что вам со своим Уголовным кодексом лучше повременить на лавсчке.
Не раздумывая, Грай перелез через фальшборт. Я не отношу себя к числу водоплавающих, поэтому, признаюсь честно, мне вовсе не хотелось идти в штормовой рейс. Но тут же на душе зацарапали кошки: вдруг Грай возьмет Феоктистова за горло, тот поймет, что отступать некуда, да и выкинет моего работодателя за борт. Мол, смыло штормовой волной неопытного сухопутного человека, и доказывай потом, что ты не верблюд. Незаметно для окружающих, я трижды перекрестил свой живот и, переложив та ким образом ответственность за собственную жизнь на Бога, последовал за шефом.
В маленькой рубке едва хватило места двоим — капитану и Граю, я же остался на палубе около открытой двери.
Быстро отдали швартовы, внизу застучал двигатель, задрожала под ногами палуба. Широко расставив для устойчивости ноги, капитан лихо крутил штурвал, сейнер круто развернулся и попер против волны, выскочил из бухточки. Когда вышли на открытую воду, я увидел, что горизонт исчез, небо слилось с водой, нас словно заглатывает гигантская Рыба-Кит, и мы добровольно, как загипнотизированные, идем в глубину ее темного зева. Волны подымались не так уж и велики, но были страшно злы, так и норовили захлестнуть палубу, белая пена срывалась с гребней и неслась над водой, лизала борта сейнера.
— Очень низкая палуба, — вырвалось у меня.
Капитан рассмеялся:
— Чем ниже палуба, тем длиннее руль.
Не думаю, чтобы капитан это сделал специально, но сейнер вдруг ухнул вниз с большой волны, и меня с ног до головы окатило водой. Я не знал, что делать? Тогда он достал из рундука в рубке огромные, на лямках, красные штаны из прорезиненной ткачи и куртку с капюшоном.
— Возьми, одень мой рокон. Если не боишься, помоги ребятам, — поясни;:: — Ветер разгуливается, не выстоять сейнеру, унесет куда или потопит. Больно уж волна у Ладоги короткая, жесткая — судно не успевает выпрямиться, следующая волна бьет в борт и переворачивает. Много кораблей из-за этого на дно пошло. Пока ветер не разгулялся, надо спешить, спасать сети.
Матросы подцепили крайний поплавок багром, вытащили угол сети на палубу и стали лебедкой выбирать, вытягивать из роды, сваливая на палубу вместе с рыбой.
Солнце утонуло в адом закате, стало темно. Над рубкой капитан включил прожектор, осветил палубу. Я спустился Бниз, в крошечный кубрик, переоделся. По крутому трапу с трудом поднялся наверх на палубу, под вой и свист ветра. Стал помогать матросам, с ними тянул сеть, укладывал живую рыбу в ящики. Особенно сильно трепыхались большие рыбины, бились, старались выпрыгнуть на палубу и уйти в воду. Несколько самых крупных пришлось оглушить деревянным молотком. Капитан правильно сделал, что отправил меня работать. Если заняг делом, меньше чувствуешь качку, легче переносить подступающую морскую болезнь.
Я не нахожу этому объяснения, но Грай качку выдержал. Меня же укачало, я трижды склонялся за борт, прощаясь с сытным обедом из бутербродов с сыром. Но рыбаки делали вид, слоено ничего не замечают. Когда-то у них тоже был в жизни первый шторм, и воспоминание об этом удерживает от шуток и подкалываний. Да и не в обычае рыбаков смеяться над новичком, если они видят, что тот работает старательно.
На приличном расстоянии от нас качались и плясали на воде еще два сейнера. Иногда казалась, что они вообще исчезали под водой, с трудом выкарабкивались на волну и снова с нее летели вниз. Но вот они разом повернули к берегу. Кирилл высунулся из рубки:
— Последняя сеть, ребята и — домой.
Ветер в снастях уже завывал, волны одна за другой обдавали нас пеной и брызгами. Рокон выдерживал натиск воды, но ботинки мои размокли и не принимали больше воды, чавкали при каждом шаге.
Вот выбрана последняя сеть, сейнер развернулся и, подгоняемый ватной, которая теперь хлестала в корму, резво понесся к невидимому берегу, означенному несколькими огоньками на горизонте.
Б рубке было темно, лишь маленькая лампочка освещала компас. Прожектор светил вперед, волны, разбившись о железо, взлетали вверх и вспыхивали множеством искр. Откуда-то снизу, из темноты, Кирилл достал бутылку, протянул мне:
— Прими лекарство, а то до берега не доживешь, замерзнешь.
Я без всякого удовольствия сделал несколько больших глотков, в желудке сразу же включилась и заработала небольшая обогревательная батарея. Сам капитан пить не стал и повернул голову к Граю:
— Ну, детектив, спрашивай меня, пока есть еще время, как я ухаживал за Ольгой, как она мне отказала, как ходил к ней с дружками, грозил убрать со света любого, кто к ней подойдет.
— И ей грозил?
— А как же? Предупреждал, не отрицаю. Моряку надежная жена нужна, чтобы никто не проверял резинку ее трусиков, рока я здесь уродуюсь.
— Оставим эмоции, перейдем к фактам. Где вы были сегодня до семнадцати часов?
— Поганый вопрос. Поганый. Но врать не стану, в лесу я был. Знал, что она сегодня с татарином уехать должна. Хотел пойти, остановить, да постеснялся. Так по лесу и бродил, никого видеть не хотел.
— Знакомых в лесу не встретили?
— Встретил лося знакомого, да и тог не признал меня.
— Скажите честно, вы убили Ольгу? Ведь все сходится на вас.
— Понимаешь, детектив, мне защищаться сложно. Я не убивал, а доказать не смогу. Бродил я около тех мест, бродил в лесу, но выйти к ее дому так и не решился. Деревенские мужики, они только кажутся наглыми, а на самом деле они застенчивые. Дали тебе от ворот поворот, так чего уж там, сиди в своей берлоге, грызи локоть. А татарву эту я, точно, хотел по затылку угостить «и башку с поганых плеч у татарина отсечь», да ребята отговорили.
— Вы с председателем Поповым были знакомы?
— Кто ж его не знает? Он человек заметный.
— Вам приходилось встречаться, иметь с ним дело?
— Рядом с Поповым живет дед Вася. Перекупщик. Наши ребята ему «левую» рыбу отправляют, а он уже ее садоводам продает. Так вот у этого деда Васи несколько раз я и встречался с Поповым — он большой любитель свежего судака, запеченного в тесте, огромного, чтобы сразу на целый противень. Попов мне индивидуальный заказ дал, а я его выполнил, поймал судака на четыре килограмма.
— Капитан, трудные вопросы вас ждут на берегу, — посочувствовал Грай. — Уголовный розыск, может, уже к пристани подкатил, сидит там инспектор Шестиглазов, почесывает нос блокнотиком, а позади него сержант Григорьев позванивает браслетами.
Кирилл быстро понял:
— Думаете, оба убийства на меня захотят повесить?
Грай промолчал, а рыбак явно занервничал:
— Может, мне лучше развернуть сейнер и к другому берегу Ладоги податься? А там ищи-свищи! Бы лучше меня знаете уголовный розыск, как посоветуете?
— Объявят всероссийский розыск. Скажут: сбежал, значит точно — виновен. Убегать честному человеку бесполезно. Это профессионального убийцу трудно разыскать, он со своей жертвой ничем не связан. А у вас здесь дом, хозяйство, родители. Рано или поздно вы обязательно вернетесь. Тут вас сразу и арестуют, даже в баньке помыться не успеете.
Когда подходили к берегу, судовой прожектор выхватил из темноты милицейскую машину, людей в форме, стоявших около нее.
— Защити меня, Господи, — прошептал Кирилл задрожавшим голосом.
Ловко пришвартовал сейнер, дал короткие указания, как распорядиться сетями да рыбой, спрыгнул на берег. Его встретил инспектор Шестиглазов:
— Кирилл Феоктистов, вы задержаны по подозрению в убийстве Ольги Ангеловой. Не хотите ли что-нибудь сказать?
— А что мне говорить? Вы все равно не поверите.
— Тогда садитесь в машину. После свежего ветра Ладоги неплохо будет познакомиться с ароматом тюремной параши. Некоторых это быстро вразумляет.
Шестиглазов был зол от усталости и сердито зарычал на Грая:
— Ну, зачем вы пошли в Ладогу? Зачем? Случись что, кормили бы рыб, а я разбирай ваши убийства с автографом… — в сердцах махнул рукой, сел в машину и увез рыбака.
Через день, в понедельник, в десять часов утра в Кировске у начальника отдела уголовного розыска Степана Куликова, это на его «земле» совершены оба преступления, проходила оперативка, на которую пригласили нас с Граем.
Куликов представил капитана Томишина, оперативника, прибывшего из Петербурга, из Главного управления, стройного и строгого, черноволосого, с многозначительным взглядом. Он вежливо улыбался, одними губами, предупредил:
— Я не инспектировать приехал, а узнать, какие шаги предприняты на сегодняшний день, какие версии разрабатываются, что получается, а что нет, не нужна ли какая помощь.
— Начните вы, Шестиглазов, — приказал Куликов.
Шестиглазов покашлял в кулак, полистал блокнот, словно хотел найти там ответ на волнующий всех вопрос, и отодвинул от себя бумаги.
— Такого на моей памяти в Кировском районе не было. Все убийства мы раскрывали — неделя, максимум две, и новый наш друг начинал обживать Кировский ДПЗ. А эти два дела никак не идут. Я убежден — мы столкнулись с маньяком-убийцей. В общем, мы стараемся взять ситуацию под контроль. Наша цель — предвидеть развитие событий и не допустить следующее возможное убийство.
— Вы ждете еще одно убийство?! — удивленно и негодующе воскликнул Томишпн. — Мало вам двух? Попрошу вас доложить, что сделано, чтобы выявить преступника?
Видно было, что Куликов, как и его подчиненные, отработал оба выходных и сильно устал, голос его звучал несколько монотонно.
— Весь личный состав поднят на ноги. Люди дежурят в Садах по двенадцать часов без выходных. На помощь им послана группа спецназа, в местах происшедших трагедий и соседних кварталах идет круглосуточное патрулирование. Опрошены все бомжи, подозрительные лица задержаны и удалены из Садов. При въезде с шоссе садоводы оборудовали шлагбаумы и поставили своих дежурных. По дороге в Сады теперь можно попасть только, имея на руках членскую книжку садовода. Активизированы действия ответственных по улицам, им дано указание фиксировать появление неизвестных машин и номера сообщать нам для проверки в ГАИ. 3 первом деле по подозрению в убийстве своего отца, председателя садоводства Попова, задержан его сын Слег. Но так как в его отсутствие совершено второе убийство с автографом, так мы называем эти дела, он оказывается невиновным. По второму делу нами взят под стражу рыбак из деревни Назия Кирилл Феоктистов, который практически мог совершить эти два убийства.
— Что мы имеем? Конкретно, какие факты? — перебил его Томишин.
— Листки для писем вырваны из одной и той же тетради. Экспертиза показала — писал стихи один и тот же человек. Письма написаны одной шариковой ручкой на деревянном столе, покрытом газетой. Огромные, похожие на штык, гвозди выпущены двадцать лет назад в одной партии и скорее всего хранились вместе в картонной коробке. Отпечатков пальцев на письмах и гвоздях нет.
— Что показал на допросе жених? Этот Рахим Маматкулов из-под Казани, не мог ли он оказаться таким прытким?
— У него реакция бурная, ведет себя как обезумевший от горя человек, несет несуразицу, отвечает невпопад.
— Может, он большой хитрец и водит вас за нос?
— Теоретически он мог совершить оба преступления, в день пропажи Попова он присутствовал в Садах и алиби не имеет. Но у него нет мотива преступления.
Томишин вальяжен, голос его раскатист, видно, что оперативник из управления большого о себе мнения. Сидя за своим столом, инспектор Шестиглазов нервничает, но держится независимо.
— Что дает проработка второй версии — капитана рыболовецкого ceйнepa Кирилла Феоктистова? — спрашивает Томишин.
Шестиглазов крутит в руках блокнотик и неторопливо отвечает:
— Кирилл Феоктистов считал Ольгу Ангелову своей невестой. Сначала Ольга давала ему авансы, петом решила отыграть назад, когда познакомилась с Рахимом. Кирилл чувствовал себя жестоко оскорбленным и клялся отомстить.
Во время преступления он находился поблизости, в лесу. У него нет алиби и по делу Попова. Они, вроде, прежде были знакомы, встречались несколько раз, капитан выполнял личные заказы Попова на поставку рыбы. По этому поводу у них могли возникнуть финансовые разногласия.
— Что скажет врач-психолог? — спросил Томишин.
Пожилой с седыми висками врач говорил непререкаемо:
— Я уверен — действует маньяк. Если говорить просто, без медицинских терминов, никакой мотивировки у маньяка быть не может. Он что-то ввдел, это его взбудоражило, побудило к действию, и у него появилась дикая активность. Он выбирает первого попавшегося человека и убивает. Мотивов, понятных нам, у него может не быть.
— Кто этот человек? Обрисуйте нам его хотя бы примерно. Попробуйте, для примера, вспомнить подобную ситуацию, — попросил Куликов.
— Кто угодно может оказаться человеком, которого мы ищем. Вспомните Чикатило, — оживился доктор. — Он высматривал свою жертву. Спокойно, тихо, деликатно с ней говорил, и у людей не появлялось сомнений, что он может быть иным, жертвы полагали, что он очень добрый, шли с ним. А в портфеле Чикатило уже лежали презервативы, вазелин, бечевка. И уже потом он становился иным — насиловал, убивал и даже, иногда, поедал тут же свою жертву.
— Кого же нам искать? — настаивал Куликов.
— Трудно сказать. Встретив маньяка в обычной ситуации, мы его не узнаем.
— Теперь предлагаю послушать нашего гостя, — повернулся к нам Куликов, — частного детектива Ярослава Грая, который пришел со своим помощником Виктором Крыловым. Вообще, здесь все люди с погонами, и частных сыщиков мы никогда не приглашали на наши совещания и оперативки. Но тут сделали исключение. Ведь Грай тоже прежде служил в милиции, наш человек, да и письма в стихах ему адресованы. Нам очень хотелось бы узнать, Грай, кто этот ваш корреспондент, зловещий НАГ?
Грай взглянул в лицо Куликову и легко начал разговор.
— Можно расшифровать подпись, например, как Никитин Анатолий Григорьевич и попытаться найти такого человека в Садах. Но вариантов имен получится великое множество, и, в принципе, эта работа трудновыполнима и не нужна.
— Не скрывайте, Грай, у вас наготове другая версия, — заметил Томишин.
— Есть другая версия, я полагаю, что НАГ — это имя из сказки Ридьярда Киплинга «Рикки-Тикки-Тави». Если помните, это имя двухметровой змеи, очковой кобры, главы семьи. Наг поставил себе цель — убить всех людей в доме, чтобы они не ходили в сад и чтобы весь сад принадлежал ему одному.
— Вы нам сказки не рассказывайте, — рассмеялся Томишин. — Эдак мы заберемся прямиком в джунгли и оттуда уже никогда не выберемся.
Но Грая неожиданно поддержал доктор.
— Для сумасшедшего сказка может быть реальней жизни. Прочитал книжку или прослушал пластинку, выбрал себе подходящую рель и начал действовать.
— В таком случае роль Рикки-Тикки-Тави вы берете себе, Грай? — захохотал Томишин. — Ведь сказка кончается, насколько я помню, тем, что мангуст вцепляется в горло змее я душит ее?
— Ни в коем случае, — отмахнулся от него мой шеф. — На роль победителя в рукопашной схватке претендует мой помощник, чемпион по боксу Виктор Крылов.
Все дружно повернули головы ко мне. Я с достоинством выдержал разглядывание моих скул, грудной клетки и производящих должное впечатление кулаков. Язык так и чесался вставить в разговор несколько крылатых фраз. Но вовремя я вспомнил, что слово — серебро, а молчание — золото. Хвастанешь тут, а маньяка схватит Шестиглазов, вот и получится, что Виктор Крылов хвастливый болтун. Нет уж, сначала дело, потом слово. Только так можно добиться у Грая повышения жалования. Об этом нельзя забывать никогда.
— Пока действие идет не так, как в сказке, — продолжал Грай. — НАГ убивает людей и остается недосягаем для нас.
— Ждете ли вы следующее письмо? — спросил устало Куликов. — И если ждете, то когда?
— Хотелось бы вас порадовать, но приходится огорчить. Жду следующее письмо и не позже, чем в будущую субботу.
Начальник уголовного розыска схватился за голову и простонал:
— В мае окончились занятия в школах. Люди берут детей и спешат в Сады — каникулы! В субботу к нам мчатся вереницы автобусов — все сажают огороды, поливают, удобряют…
Голос Томишина зазвучал резко и грубо:
— Это ваша «земля», Куликов. Лично вы несете персональную ответственность за все, что здесь происходит!
— Грай, как вы думаете, кто может оказаться следующей жертвой в Садах? Что вы думаете по этому поводу? — измученным голосом спросил Куликов.
— Несколько лет назад я расследовал дело о таинственном исчезновении директора продуктового магазина в Тосно, — начал рассказывать Грай. — И по ходу расследования мне пришлось посетить нашу Межобластную больницу, где производилась психиатрическая экспертиза преступников, где, как вы знаете, психически неполноценные преступники проходят курс лечения, чтобы предстать перед судом. И там я встретил Криницына, помните, который запугивал Раймонда Паулса?
— Кое-что помним, расскажите поподробнее, если это к делу относится, — попросил Куликов.
— Думаю, относится. Криницын, отец двоих детей, прекрасный семьянин, инженер по профессии, однажды сидел у своего приятеля, который жил напротив дома Паулса. Приятель выглянул в окно и сказал: «Вот приехал самый богатый человек Латвии». Криницын выглянул в окно посмотреть, кто это? Увидел Паулса, и в тот же момент у него в голове мелькнула мысль: самый богатый человек — его сосед. Тут же он разработал план, как «пощипать» соседа. Прикинул — ему нужна дача, машина и еще кое-что, высчитал точно, ему необходима сумма в семнадцать с половиной тысяч долларов. Квартира у него уже была. Основательно подготовился Криницын к выполнению своего плана. Выехал за город, вдет по лесной дороге. Там редко, но все же ездят машины. Слышит — вдет легковушка, он в ужасе бежит ей навстречу, машет руками, показывает в лес. Машина остановилась, Криницын с дрожью в голосе кричит: «Там лесник, его деревом придавило. Мне одному никак не поднять. Надо идти скорее, а то не спасем человека!» И так он все реально описывал, такой ужас был на его лице, что водитель машины поверил и побежал за ним по тропе. Криницын пропустил несчастную жертву вперед и выстрелил в спину. Был у него всего-навсего самопал, но стрелял здорово. Убитого погрузил в его собственную машину, отвез к дому Паулса и оставил перед дверью. И так ловко умудрился все проделать, что его никто не увидел. Так он совершил семь убийств и машины с трупами оставлял у дома Паулса. В городе паника. Силовые органы работают сутками, сам министр не спит, руководит оперативной работой, думает — банда в городе объявилась. Принта грибная пэра. Последнюю машину, если не ошибаюсь, он выследил в лесу. Мать с отцом пошли за грибами, а сын в машине спал. Криницин через окошко застрелил мальчика. Опять привез к дому Паулса и позвонил ему: «Давай семнадцать с половиной тысяч». Тот отвечает: «Если ты бальной, то лечись». — «Ну, а как машины с трупами? Еще хочешь?» Паулс тут же сдался. Но попросил сделать отсрочку. «Я сразу таких денег не наберу, у меня найдется треть, тысяч пять». — «Ладно, деньги положи в дипломат, отнеси в соседний сквер, оставишь под второй скамейкой. И сразу уходи, нс оглядывайся, а то следующий труп будет твой. И не вздумай в милицию звонить». Паулс хоть и был основательно запуган, в милицию позвонил. Там быстро сориентировались. Паулс принес дипломат в сквер, положил под вторую скамейку и быстро-быстро, не оглядываясь, ушел. Следом появился Криницын, сел на эту скамейку, достал дипломат. И что, вы думаете, стал делать? Начал взламывать замки. Ключа нет, он замки сбил камнем и открыл дипломат. Оттуда фонтаном вырывается несмываемая краска и обливает его всего. Тут же с деревьев прыгают оперативники, и не успел новоявленный богатей глазом моргнуть, как его схватили. Позвонили министру. Тот закричал в трубку: «Везите ко мне». — «Да он мокрый, в краске». — «Как есть, так и везите. Я из-за него какую ночь не сплю». И вопрос, как психиатры установили, что Криницын бальной? Сумму определил — семнадцать с половиной тысяч. Нормальный человек округлил бы. И сумма смехотворная, не стоила таких жертв, достаточно было избить кого-нибудь и позвонись Паулсу — мол, следующий будешь ты, результат оказался бы тот же. Цель не оправдывала средства. И еще — в сквере сел на скамейку, где положен дипломат, не догадался поднять голову и посмотреть наверх, где на каждом дереве сидел оперативник.
Грай оглядел всех присутствующих и задал вопрос:
— Как можно было предположить, высчитать, кого следующего убьет Криницын? У нас в Садах сейчас, может быть, происходит нечто подобное.
— Откровенно говоря, — признал Куликов, — сейчас мы не можем выйти на след маньяка. И гарантировать отсутствие следующей жертвы тоже не в силах.
Начальственный Томишин рассердился не на шутку:
— У меня такое впечатление, что вы все тут загипнотизированы всемогуществом и неуловимостью маньяка. Очнитесь, вы же цвет милиции, уголовный розыск! Надо сделать все возможное и невозможное. Пришло время выложиться. Мы не можем допустить, чтобы сумасшедший маньяк у нас на глазах убивал людей!
Ожидание — вот на что мы были обречены. Вдвоем с Граем съездили в город, торопливо закончили предыдущие дела. В пятницу утром третьего июня вернулись в Сады. О маньяке новостей не имелось, поэтому я стал помогать Бондарю — спустил насос в колодец, протянул шланг, стал поливать грядки.
Капитану мое усердие пришлось не по душе:
— Ты о чем думаешь? Смотри, грядку с чесноком наполовину размыл. Совсем голову потерял.
Днем Грай присоединился к нам — обрабатывал тяпкой приствольные круги под вишнями. Не выпуская из рук поливочный шланг, я придумал двенадцать способов поимки убийцы, но ни один из них не годился для дела.
Сам не пойму, почему, каким образом работа моего мозга перестроилась на иной лад, переключилась на другой объект. Причем это произошло самопроизвольно. Совершенно неожиданно для себя я вдруг обнаружил, что думаю о своей новой знакомой, Золушке из местного магазина, Зое, думаю об ее маленьких ушках, карих глазках, стреляющих не хуже снайперской винтовки, об ее острых грудках, о тонкой талии, о всем, что удалось увидеть, и о прелестях, которые не позволил разглядеть прилавок. Взяв что-то в голову, я не знаю обычно удержу. Так произошло и в данном случае. Не выпуская из рук поливочный шланг, я продумал двенадцать способов… кх-м… кх-м…
— Где твоя голова?! — заорал на меня Бондарь, перебив размышления на пикантном месте. — Грядку с морковкой напрочь размыл!
Вразумительного ответа я дать не смог. На конец шланга пришлось навинтить насадку, чтобы вода разбрасывалась веером, тонким слоем.
Что интересно, я попытался понять ход собственных размышлений, ведь в подсознании ничего не происходит просто так. В чем причина такого перескока? Как правило, взяв след, да еще кровавый, я иду по нему с упорством бульдога, и никакие силы не способны сбить с него. А тут? Должен честно признаться, наверное, весеннее солнце на меня повлияло, я не стал глубоко копать, нашел простое объяснение, удовлетворился тем, что лежало на поверхности — отнес этот перескок на счет переизбытка внутренней мужской энергии, на данный момент невостребованной. То есть в работе подсознания произошел досадный срыв, или сбой, как хотите. В итоге воображение мое разыгралось во всю ивановскую!..
До шести вечера я сдерживал себя и честно сражался с сорняками, ставшими мне вдруг ненавистными, и многих победил. На криминальном фронте за эго время ничего не произошло, и ровно в восемнадцать ноль-ноль я посчитал, что мой официальный трудовой день окончен, а вечер можно провести по своему усмотрению. Лопату я зашвырнул за куст смородины и решительно заявил Граю:
— Если вы не возражаете, шеф, я пойду прогуляюсь, послушаю соловья, может быть, удастся встретить маньяка, — и сам первым рассмеялся собственной неудачной шутке.
Грай тотчас увидел, что я готов к бунту. Священное право на бунт он признавал за мной. И заметил деликатно:
— При встрече с «маньяком», будь. Виктор, осторожен. Мы еще не знаем, с кем столкнулись на этот раз.
— Разумеется, буду осторожен, — пообещал я. Умылся, облачился в серый, в мелкую клеточку, английский костюм. Заявил Бондарю: — К ужину, может быть, не приду. — И был таков.
Народу в магазине под вечер оказалось достаточно. Но Зоя, стрельнув глазками, сразу увидела меня. На щечках образовались чудесные ямочки.
— Ага, знаменитые сыщики на дежурство прибыли? — приветствовала она меня и усмехнулась. — Председателя Попова на дороге не встретили?
— Встретил. — принял я игру. — Передает вам привет, просил занять очередь, обещал зайти.
— Фи-и-и, — скривила она красивый ротик. — Привет от покойника мне не нужен… Что станете брать?
При входе в магазин, седьмым чувством я уловил сигнал — опасность! Но откуда опасность исходила, от кого? Не могу разобрать. Невзначай оглядел покупателей, даже прошел вдоль очереди, будто товары выбирал. Среди этих людей с авоськами и тощими кошельками в руках не было наших клиентов, это я научился определять довольно точно. Неужели опасна сама Зоя, но чем? Намерена поймать меня в свои амурные сети? Пусть ловит, я сам это страстно желаю. Пора-пора симпатичной девушке меня заарканить, а то я от бездействия могу свою джентльменскую профпригодность потерять.
В голове, в центре, который я называю «сторож», продолжала мигать сигнальная лампочка — опасность! В конце концов я решил, может, это и к лучшему, если маньяк здесь, то я в отличной форме и вполне готов к общению ним. Жаль только, что пистолет не взял с собой.
Зоя с улыбкой смотрела на меня, ожидая, какую я сделаю покупку. Пришлось выбрать первое, что попалось на глаза:
— Селедка в бочке, судя по виду и запаху, неплоха. Две, пожалуйста, пожирнее… Кстати, вы Рублеву сегодня, случайно не видели?
— Извините, бумаги у меня нет, придется селедку в газету завернуть. — Облокотись на прилавок, она придвинулась ко мне, обняла за затылок горячими пальцами, от этого легкого прикосновения я получил сладостный удар током и начал плавиться, превращаясь в кисель. Зоя, горячо дыша мне в щеку, зашептала: — Подозреваете бухгалтера?
Я сделал неопределенное движение руками:
— Да… то есть нет, — что я несу, доказательств нет никаких.
— Понимаю, — еще горячее зашептала Зоя, приблизив свои губы еще ближе к моей щеке. — Держите бухгалтера под колпаком. Необычная женщина, волевая, двигается словно танк. Глазами постоянно зыркает, определенно что-то замышляет. Говорила, что завтра в Шлиссельбург на праздник, день рождения города, поедет. А вы, Виктор, собираетесь туда?
— Непременно, если вы согласитесь, Зоенька, составить мне компанию.
— Кто ж меня отпустит? Кто подменит? В субботу у нас самая торговля, оборот делаем, прибыль получаем.
Зоя нехотя отпустила мою голову, подхватила вилкой пару селедок, ловко завернула в газету и положила на чашку весов. Тут же назвала сумму.
Считаю я не хуже продавца, поэтому, глядя на стрелку весов заметил:
— Недовес — семнадцать граммов селедки.
Зоя искренне возмутилась:
— Я тут с раннего утра кручусь, молодые годы растрачиваю, красоту теряю, неужели я с вас семнадцать граммов не сниму? Кстати, компетентные органы принимают жалобу, только если недовес больше двадцати граммов. Я действую в рамках закона. Опасную черту не переступаю.
— Бы, Зоя, в тюрьму не попадете никогда и бедной не будете, — восхитился я ее откровенностью.
— На этой работе голодной не останешься, но и не разбогатеешь. Семнадцать граммов селедки — мелочь.
— А что не мелочь?
Она ответила сразу, видно, не раз думала об этом:
— Иномарками торговать классно! Или мебелью. Вот уж при том товаре стыдно быть бедной. А в маленьком продуктовом магазинчике трудно вырваться в люди — денег больших не снять. А вот если взять быка за рога, да и… — она оборвала себя на полуслове.
«У девушки приличная внешность и грандиозные планы, — подумал я с восхищением. — Интересно, где она держит маршальский жезл, за прилавком или в холодильнике?»
— Зоя, помоги, — попросила ее напарница. Вдвоем они ловко подхватили в кладовке мешок с сахаром и вынесли к прилавку.
«Ого! — удивился я. — А Золушка моя не слаба в коленках».
Время работы магазина подходило к концу, Зоя принялась помогать напарнице, отпускать товар последним покупателям, а я, держа селедку в руках, вышел на крылечко магазина, где возились двое садоводов, прилаживая к велосипедам сумки с покупками. У металлической сетки, ограды магазина, тоже стояли велосипеды покупателей, и у калитки, спиной ко мне, копошился еще един запоздалый покупатель.
Чувство тревоги нс слабело во мне, а становилось сильнее. Я все еще не мог понять, откуда оно исходит?.. Движение воздуха над своей головой, вот что я уловил и тут же резко бросился в сторону, сбив с ног обоих садоводов с их велосипедами, тяжеленный кирпич рухнул с крыши крылечка как раз на то самое место, где я только что стоял. Стоило мне промедлить секунду, и на память обо мне осталась бы папа селедок, завернутых во вчерашнюю газету с фотографией президента на первой полосе.
— Ий-я… — услышал я злобный шепот из-за проволочной ограды, вывернул голову и глянул — человек уже сел на велосипед. Наклонив голову вниз, он выглянул из-за собственного плеча, я разглядел желтую кожу и узкий разрез глаз — китаец! Неизвестный нажал на педали и помчался по дороге. Неужели ж это он подстроил мне ловушку? Я успел разглядеть только черный берет, закрывавший половину головы, да фигуру, довольно крупную.
Я кое — как выпутался из мешанины из садоводов и велосипедов, вскочил на ноги, одному из них сунул селедку:
— Подержи, приятель, — выбежал на дорогу, схватил первый попавшийся велосипед, прыгнул в седло и помчался следом. Неизвестный оказался шустрее, чем я мог предположить, он свернул на одну из линий и словно сквозь землю провалился. Я проехал до самой лесной дороги, смотря налево и направо, на отходящие линии, ко никого так и не увидел.
К моему возвращению магазин оказался утке заперт, меня ждала раскудахтавшаяся бабка, она решила, что я угонщик велосипедов, садовод с селедкой в руках и улыбающаяся Зоя. Садовод, конечно, уж рассказал в красках историю с кирпичом, а Зоечке хоть бы что, отпихнула туфелькой осколки кирпича и пошла мне навстречу.
Я недоумевал, кто сей злодей, подстроивший мне немудреную, но надежную ловушку? Скорее всего местный Ромео, который заметил, как меня обнимала Зоя, и решил немедля убрать конкурента. Но откуда здесь китаец? Насколько я знал — в Садах вообще нс было ни одного китайца. Это они Подмосковье оккупировали, живут по сорок человек в одной комнате, а до сих мест еще не добрались.
Я вернул велосипед, забрал селедку и пошел провожать Зою. Мы немного погуляли, стало уже темнеть, когда добрались до ее дома. По шаткому мостику перебрались через канаву и вошли в ее дом. В комнатке, где мы очутились, не было стела, и селедку пришлось положить на подоконник, но присутствовала роскошная кровать. Едва Зоя закрыла за собой дверь, как ее сильно затрясло.
Я оторопел, растерялся:
— Ты эпилептик? У тебя падучая?.. Сейчас в обморок грохнешься? Может, тебя связать, воды принести?
— Дурак, сам воду пей, а мне налей водки, бутылка и рюмки в тумбочке. А это у меня девичий трепет. Разве не похоже? Ведь я стараюсь. Должна же юная девушка, оказавшись один на один с опытным соблазнителем, испытывать девичий трепет? Ты поверил?
— Конечно, так это естественно.
— Тогда иди ко мне, сейчас и ты задрожишь.
Не знаю, кто был в этой очаровательной упаковке — чистое создание Золушка, или сама ведьма? Я протянул руки и почувствовал ее… ауру. Английский в мелкую клеточку пиджак сам слетел с меня. За ним в угол комнаты полетели другие детали одежды. Зоя расстегнула и стоптала о себя юбку. Под юбкой другой одежды не было. Я схватил девушку в объятия, поднял, прижал к стене. Медленно-медленно сна съезжала по стене, напарываясь на мою возбужденную плоть. Я глубоко вошел в нее и содрогнулся всем телом. Колени мои подогнулись, и мы упали на кровать. Причем Зоя оказалась сверху. Сидя надо мной на корточках, она исполняла танец любви. Голова моя лежала на подушке, так что я мог видеть все ее сокровенные места, руками придерживал упругую попку и плыл, плыл куда-то в бездну, плыл, словно в невесомости… Зоя застонала, села на меня верхом, плотно прижавшись, руки мои уползли к ней под белую блузку и смяли ее острую грудь.
— Мой детектив, мой чемпион, — шептала Зоя и стонала в сладкой истоме.
Так мы кувыркались и плавали в невесомости, пока, как говорят поэты, наши свечи не догорели.
Потом, обессиленные, почти час мы лежали нагишом на кровати и приходили в себя. Зоя прижималась ко мне и говорила, как она спасается маньяка, из-за него она теперь боится показаться на улице. Я ее успокаивал и хвастался, какие мы с Граем крутые и как лихо ведется следствие. Ну, никак не мог я в такую минуту признаться, что мы в тупике.
Среди ночи, обессиленный, пошатываясь, я вышел из дома Зои. Посмотрел на луну, которая вздумала спрятаться за тучку, добрался до мостика. Мне показалось, что он стал уже, стал такой узкий, что мне по нему не пройти, обязательно свалишься в канаву, наполовину наполненную жидкой грязью. Пришлось задуматься, а не лучше ли сделать разбег и совершить прыжок?
Пока я в раздумье покачивался около злополучной канавы, луна выглянула из-за тучки и… мороз прошелся у меня по спине — я увидел, как из глубины канавы торчат острием вверх три металлических штыря., Я топнул ногой по мостику, и он тут же рухнул вниз. Стоило мне сделать шаг по мостику и я, как экспонат для коллекции, был бы наколот на эти штыри.
Я тут же собрал свою волю в кулак и взбодрился. До дому добрался без всяких приключений, но оглядывался на каждый шорох, старался обходить даже тень от кустов. По себе знаю — нет никого хуже на свете, чем деревенский упорный ревнивец. Ему ничего не стоит вынуть длинный ножик из-за голенища и пырнуть соперника. И он станет гордиться этим и хвастать своим приятелям. И ничего с этим не поделаешь, значит ревность в Садах вполне сравнима с деревенской ревностью. Лет восемь назад я сам был вполне способен на такое действо и, что интересно, при этом не чувствовал бы никаких угрызений совести. Такая уж она есть, наша деревенская любовь.
Утром я встал невыспавшимся, но на аппетит это не повлияло, разом смел завтрак и два раза просил добавки. Граю рассказал о встрече с Зоей и во всех подробностях о неведомом китайце, кирпиче, упавшем с крыши, и стальных штырях, выросших на дне канавы. К моим любовным похождениям Грай относился терпимо, если они не мешали делу, и никогда не комментировал, а тут произнес заинтересованно:
— Ревнивый китаец? Это интересно. А что сказала о нем Зоя?
— Ровным счетом ничего. Сделала большие глаза и заявила, мол, среди ее почитателей нет ни одного китайца и среди покупателей магазина тоже.
— А кирпич сам упал?
Наш разговор прервал Шестиглазов, подъехавший к нашему дому со своим верным сержантом. Верный телохранитель остался за рулем, а сам инспектор ввалился в дом, и Бондарь налил ему чашку горячего чаю с вишневым вареньем. Инспектор спешил, но и, обжигаясь, не переставал ругаться:
— Дел в Кировске невпроворот, а тут висит над душой сумасшедший садовод, держит в напряжении и уголовный розыск, и ОМОН. Из-за него ребята забыли, когда последний раз выходной был.
Шестиглазов пожаловался, что почти все наработки по убийствам оказались пустыми. Опрошены все, кто пас в тот день в лесу своих коз. Найдены два браконьера, которые в тот день срубили столетний дуб и оштрафованы на большую сумму. Оба эти убийства мог совершить Рахим Маматкулов — неудавшийся жених. Но зачем? Мог это сделать и рыбак из Назии Кирилл Феоктистов. Но тоже непонятно — для чего? Под подозрением осталась и бухгалтер Рублева.
Грай слушал невозмутимо, но я чувствовал, он напряжен, нервничает.
— Сегодня в Шлиссельбурге праздник, — хвастался и жаловался одновременно Шестиглазов. — 62 года нашей крепости Орешек. Народу приедет уйма, будут шведы и финны, как на семисотлетием юбилее Выборга.
— В Выборге праздновали три дня, — поддел я гостя. — У нас всего день, потому что дата не круглая.
— Маньяку это безразлично, — заметил Грай. — Воспользуется случаем и угрохает какого-нибудь шведа, например. А записку оставит на имя шведского посла, в стихах, разумеется.
Шестиглазов, по-моему, перестал понимать шутки. Аж зубами заскрипел.
— Я к вам заехал потому, что предыдущие «поэмы» адресованы лично знаменитому сыщику. По мнению уголовного розыска, вы скрываете от нас информацию в целях получения гонорара.
— Уверяю вас, никаких улик или достойных вашего внимания фактов мы не скрываем. Я сам хочу не менее вашего разобраться с сумасшедшим НАГом.
— А что вы делали последние сутки? Не появилось ли зацепки?
Я спустил глаза вниз, о своих похождениях и ревнивом китайце говорить не хотелось. Да и к расследованию это отношения не имело.
— Все свои наличные силы бросаем в Шлиссельбург, — поставил нас в известность Шестиглазов. — В Садах останутся дежурить несколько человек.
— Мы так поступим, — прикинул Грай, — Виктор поедет с вами, я останусь в Садах.
Сын сторожихи Нины Федоровны Никита Зеленов заранее все тщательно обдумал. В этот день, субботу 4 июля, встал пораньше и со своей тележкой на дутиках успел сделать три ездки на болото, где тянули новую автомагистраль, параллельно старому Мурманскому шоссе. Никита набирал торф в полиэтиленовые мешки и возил, как удобрения, хозяевам, с которыми договорился заранее. Этим он добывал себе ка пропитание.
К двенадцати уже закончил работу. Закатил тележку за дровяной сарай, зачерпнул воды из ведра, умылся. Наскоро перекусил на кухне.
— Куда это ты собрался? — спросила его Нина Федоровна.
— Так, прогуляюсь, проветриться решил, — отмахнулся он.
У себя в комнатке еще раз все прикинул, решил, что все предусмотрено и должно получиться, можно начинать действовать. Надел чистую рубашку, сверху брезентовую робу защитного цвета, сна немаркая и в глаза не бросается. Положил в рюкзак заранее приготовленный сверток. И тихонько, чтобы никто не увидел, выбрался в окно.
В четырех метрах от дома, за огромными вишнями стоял сарай соседа. Никита огляделся, убедился, что его никто не видит. Отодвинул в стене чужого сарая две доски, оторванные заранее. Забрался внутрь. Там стояло сокровище соседского парнишки Юрки — красный мопед «Верховина-3». Никита взял мопед за ручки, покачал из стороны в сторону. В бензобаке чуть слышно плеснуло, бензина мало. Из канистры, стоявшей тут же, налил бак доверху, дорога предстояла неблизкая.
Непросто вытащить мопед сквозь дыру в сарае, проволочь по своему участку между грядок, чтобы особо не наследить. Никиту едва не выдала собственная собака, негромко гавкнула, мол, возьми с собой, хозяин. Никита зло цыкнул, и овчарка села, ревниво провожая его взглядом.
Никита провел мопед сквозь лесозащитную полосу, примыкавшую к их дому, вышел на дорогу. Крутнул педаль, усевшись в седло. Хорошо отлаженный мотор ровно заработал, и вот Зеленов уже на ходу, лихо понесся по дороге. Мопедовский мотор при езде тарахтит так, что кажется — вот-вот взлетим! Вот скорость уже за тридцать, можно еще прибавить, и так приятно, легко на душе!
Никита выехал к Староладожскому каналу, с ходу взлетел на высокую насыпь и по булыжному шоссе, сработанному еще крепостными крестьянами, помчался к древнему городку Шлиссельбургу.
А почему бы ему не ехать, почему не спешить, почему не иметь на лице том стельной улыбки? Один из садоводов, правда, незнакомый, бородач, подошел к нему вчера, остановил на дороге, посмотрел, какой возит Никита торф, и сделал большой заказ. Правда, адреса своего не назвал еще, зато вручил небольшой аванс. Они разговорились, и бородач рассказал: он живет в Шлиссельбурге, и если Никита появится на празднике и подойдет к церкви в пять часов, то получит в виде аванса самую настоящую американскую кожаную куртку.
Так почему же ему не спешить, почему не радоваться? А что мопед взял без спроса — соседи переживут. А может, даже и не узнают. Он едет аккуратно, ничего машине не станет. Ока и так не новая, левой педали нет, и приходится ногу держать на весу или ставить на мотор. Конечно, можно было поехать и на автобусе, но личный транспорт куда лучше. Прокатиться с ветерком — настоящий праздник, будет что вспомнить зимой.
За полчаса до назначенного времени Никита прикатил в Шлиссельбург. Остановился у церкви. Рядом находилась остановка автобуса, постоянно толпились люди, приезжали и уезжали. Небольшая площадь перед ним оказалась заполнена людьми. Они торопились на остров, в крепость. Оттуда слушалась музыка, на крепостных башнях развивались наши и иностранные флаги. Никита подобрал оброненную кем-то газету «Кировский соловей» и узнал, что «Орешек» — одна из самых древних новгородских крепостей.
В крепости раздалась пальба из пушек, потом праздник переместился на берег, и мимо Никиты в старинных доспехах протопал отряд шведских солдат, прошли ровным шагом финны и что есть силы врезал строевым шагом взвод солдат Преображенского полка вс главе с царем Петром I и Меншиковым.
Никита стоял у церкви долго, терпеливо. Наконец он понял — либо его обманули, либо вышла накладка и бородач не смог сдержать слова. Но денежный аванс здесь, в кармане, его уж он не вернет. И все же настроение оказалось испорчено. Никита стал мрачно смотреть сквозь людей, словно не замечая их, разминая, поиграл мышцами огромных ручищ и, сжав зубы, решил — пришла пора заняться своими делами.
В тот же день, в субботу 4 июня в десять утра вместе с инспектором Шестиглазовым я приехал в Шлиссельбург, двухэтажный городок, по архитектуре напоминающий Петербург. Определенного задания не имел. Какой уж тут план, как можно предугадать действия сумасшедшего? Решил действовать согласно окружающей обстановке, личного опыта и интуиции.
У милиции, как я успел заметить, существовал строгий план. Город разбит на кварталы, их патрулировали тройные пешие наряды и лихо объезжали крепкие ребята в бронежилетах автоматами Калашникова в руках.
Интуиция подсказала мне, что поиск следует начать с острова в истоке Невы, где высилась крепость, гремела музыка и куда все стремились. Хорошо умели наши предки выбирать места для своих укреплений!
Посреди широкой, пугающе стремительной, свинцово-темной страшной глубины Невы — каменистый остров, вытянутый как жирный восклицательный знак. По самому краю его, усыпанному камнями, вздымаются к небу выложенные из кирпича толстые стены, изъязвленные старинными чугунными ядрами и тяжелыми снарядами штурмовой артиллерии последней войны. Несокрушимые стены так и давят тебя своей мощью. Над ломаными стенами высится колокольня собора, изрешеченная снарядами, она похожа на ситечко для чая. Настоящая, боевая, много пережившая крепость. Глядишь на нее, и передается тебе, переливается сила от наших бойцов, дравшихся здесь на смерть, входит в тебя крепость и мощь от самой земли Российской, так что плечи расправляются и походка делается тверже, а взгляд смелее. Крепко предки ставили и охраняли державу, это и нам завещали. А мы? Неохота в праздник вспоминать о политике, настроение портится от этого…
На краешке пристани сидел в инвалидной коляске старый, безногий, никому не нужный солдат. По случаю праздника, который справедливо почитал как военный, он надел застиранную, каким-то чудом сохранившуюся с войны гимнастерку, надраил бляху солдатского ремня. Две медали и орден тихонько позвякивали на впалой груди. Солдат оказался никому не нужен, не вписывался в энергичную, празднично настроенную толпу.
Сгоряча я тоже пробежал мимо ветерана, поднялся на борт двухэтажного, старательно пыхтящего парома. Но тут словно ангел пролетел надо мной, я вспомнил: там, в Тверской области, в деревне Всесвятское, стоит с заколоченными окнами оставленный мною родительский дом. К нему в свое время школьники прибили красную деревянную звезду, потому что дед мой Василий был на фронте, прошел всю войну.
В груди что-то защемило, не выдержал, сбежал вниз мимо удивившегося вахтенного матроса, вернулся к старому солдату.
— Отец, на остров поедешь?
Он шевельнул сухонькими ручками.
— Понимаешь, история какая, за проезд заплатить нечем.
— Тебе, отец, сегодня место в президиуме.
Я лихо подкатил коляску к сходням парома.
— Ну-ка, вахтенный, помоги поднять на борт ветерана обороны Орешка, он старый артиллерист, там выступать станет, по приказу мэра, да скорее же, какой неловкий, не урони коляску в воду, в крепости митинг, люди собрались, без него начать не могут.
Старик что-то забормотал, но я его не стал слушать. Люди расступились, несколько сильных мужчин подхватили коляску и по сходням внесли на палубу. Я провез деда на лучшее место, на нос парома, чтобы полюбоваться открывшейся панорамой.
Когда пришвартовались к Орешку, я выкатил ветерана на пристань:
— Ну, отец, дальше сам ориентируйся. Назад сумеешь выбраться?
— Сумею, — глаза старика блестели. — И не из таких передряг выходил живым, а тут я каждый камешек знаю, все исползал в войну.
Я удивился, как быстро старикан вошел в роль ветерана Орешка, подмигнул ему и вместе с праздничной толпой заспешил на каменистую землю островка. Где-нибудь здесь мог затаиться маньяк, выбирая очередную субботнюю жертву. Я вглядывался в веселые лица, пытался представить себе, как они могут измениться в минуту страха и ярости. Вполне могло оказаться, что я уже встречал его да не сумел распознать.
Громко звенело радио, встречая новую волну туристов, приятный женский голос рассказывал:
— Орешек, Орехов, Ореховец, Нотебург, Шлиссельбург — город на левом берегу Невы, у соединения ее с Приладожскими каналами, пристань у истока реки из Ладожского озера. Город основан новгородским князем Юрием Даниловичем в 1323 году, заложившем на острове Орешек (здесь росло много лещины — лесного ореха), у самого истока Невы, деревянную крепость. В 1353 году новгородцы заложили каменную крепость, возвели крепостные стены и башни…
Слушая радио, я уставился на Неву, по ней ходила на веслах новгородская шнява с гребцами, одетыми по-старинному. На корме рядом с рулевым поднята хоругвь, а что нарисовано и что написано на ней — не понят». До чего же мы плохо собственную историю знаем. В школе больше говорят про Древние Грецию и Рим, а по собственной истории как на паровозе мчишься. Об язычестве остается одно смутное представление, про христианство узнаем немногим больше. Мой прадед наверняка по-старославянски читал, э я гляжу на хоругвь, с которой ходили в бой мои предки, и не могу разобрать, чей образ на ней начертан, какие слова написаны.
Наперегонки со шнявой неслась петровская галера, на веслах сидели солдаты Семеновского полка. Слаженная команда — длиннющие весла дружно пенили невскую воду. На таких галерах Петр ходил воевать шведский флот при Гангуге.
А вот и дорогие гости, настоящее иноземное чудо — высоченный старинный шведский парусник пришвартован к краю пристани. Флаг развевается на ветру, матросы стоят вдоль борта, квадратные люки в деревянном борту открыты и сияющие на солнце бронзовые пушки из них смотрят — хоть сейчас стреляй!
На шведский парусник я не пошел — парни там рослые, решительные, сумеют за себя постоять. Интуиция подсказала мне, что маньяк хоть и может оказаться человеком недюжинным и неробкого десятка, но в незнакомой обстановке вряд ли отважится продемонстрировать свои способности.
Новгородская шнява обошла петровскую галеру, лихо развернулась и, подняв весла, подошла к пристани. Взмокшие гребцы довольно улыбались. Рулевой пригласил желающих прокатиться. С берега мигом сыпанули желающие, и я совершенно случайно оказался в их числе. Поместилось нас в шняву человек пятнадцать.
— Осторожнее, черти, перевернемся! — орал на нас усатый рулевой. — А ну, садись все посередине, к никому не вставать, а кто начнет скакать — получит веслом по башке.
Мы кое-как расселись. Отдохнувшие гребцы оттолкнулись веслами, выгребли на середину, и течение нас понесло с большой скоростью. Большеротый малый на носу шнявы завел протяжную старинную песню. «Интересно, — подумал я, — поют по-русски, а я половины слов не понимаю». И все же песня понравилась, мне как-то ближе и понятнее стали новгородские мужики, которые почти семьсот лет назад рубили здесь первые избы и вбивали для их защиты высокий тын из заостренных на конце бревен. Шнява развернулась и вдоль берега, где течение медленнее, пошла обратно к крепости.
Далеко по воде разносились звуки радио, диктор продолжала рассказывать:
— В 102 году во время Северной войны войска Петра десять суток бомбардировали крепость, 12 октября шведы капитулировали, и крепость была возвращена России. Петр писал: «Зело жесток сей орех был, однако, слава Богу, счастливо разгрызен…» Нотебург переименовали в Шлиссельбург, то есть Ключ-город…
Если и был маньяк среди пассажиров шнявы, то он из-за верткости старинной посудины свои злодейские качества проявить не осмелился. После катания на шняве я до такой степени оморячился, такой во мне проснулся интерес к морскому делу, что пренебрег служебными обязанностями и поднялся на борт шведского корабля. Матрос с повязкой на руке, здоровенный малый, ничуть, наверное, не слабее меня, отдал честь, я ему тоже козырнул, мысленно произведя салют наций. Ладный, крепко сделанный корабль слегка покачивался на невской воде. Рядом с пушками горкой ядра, калибр — миллиметров сто пятьдесят, не меньше. И пушкари крепкие ребята, такие не оробеют при абордаже. Как же против эдаких громадин наши предки выходили на галерах — низкобортных, весельных, жиденьких? Но выходили же! Сила силу ломит. И древний новгородский Орешек снова у нас. Но что это? В крепости оркестр заиграл — это сам Петр Первый, а с ним неутомимый Меншиков; построен взвод Семеновского полка. С другой стороны выстроился экипаж шведского корабля во главе с капитаном. Представители дружественных держав приветствуют друг друга. Всегда бы так.
А мне пора уходить из крепости, интуиция подсказывает, что если маньяк и побывал здесь, то долго не задержался, для своих гнусных дел он выбирает тихие, незаметные местечки.
Когда я двинулся назад, то у ворот крепости снова увидел своего ветерана в коляске. Он был уже навеселе, видно, поднесли рюмку старику, вокруг столпились люди, а он уверенным сиплым голосом рассказывал:
— В сентябре сорок первого года гитлеровцы захватили Шлиссельбург, город на берегу Невы, а мы, небольшой гарнизон, переплыли на лодках этот узенький рукав, отделяющий остров от берега, укрылись в крепости. Как они нас безжалостно бомбили, из каких страшных орудий обстреливали, сколько раз бросались на штурм и по воде, и по льду! А накось, выкуси, взять не могли! А мы им большой урон наносили, особенно я со своим пулеметом «Максим». Мы удерживали важную ключевую позицию у выхода в Ладожское озеро 500 дней. И ведь удержали!.. Нет, целую мне больше не наливайте, а то до дома не доберусь, и колбасы потолще на хлеб положите…
На пароме я перебрался обратно в город и стал бродить по окраинам, а из крепости весь день доносилась музыка. Вечером из корабельных пушек шведы произвели салют. Хорошие залпы получились. Грохот ничуть не слабее, чем у современных пушек. До вечера я обошел Шлиссельбург по окраине, устал, проголодался. Перекусил в столовой, что располагалась на маленькой площади напротив церкви. И тут мне пришла в голову идея — раз мы находимся у большой воды, то надо маньяка искать иначе. И решительно направился на берег Невы, где стояли катера водной милиции. Там их было два, Ы один катер собирался отвалить. Недалеко стояла машина Шестиглазова, на травке у годы сидел совершенно измученный водитель сержант Антон Григорьев.
Я его спросил:
— Можно мне на катере с патрулем пойти? Может, наш маньяк водные процедуры принимает, и я его как раз схвачу голеньким.
Сержант открыл красные от усталости глаза и ткнул рукой в сторону лодки:
— Валяй, поработай немного на нас… — окликнул ефрейтора, ковырявшегося с мотором: — Миша, возьми с собой Виктора Крылова. Он боксер-полутяж. Если встретите маньяка, последи, чтобы они дрались по правилам, — И снова закрыл глаза, прилег на травку.
Молодой ефрейтор Миша посмотрел на меня неласково:
— Залезай, частник. Плавать умеешь?.. Если начнется стрельба, сразу ложись на дно, и вообще, веди себя тихо, не мешай. Полезай на нос.
Ветерок изрядно задувал, и катер занырял по волнам, как утка. С воды крепость смотрелась еще лучше, чем с берега — высокими и неприступными казались се стены.
— Такую цитадель штурмовать — штаны лопнут, — сказал я Мише.
Он остался доволен моим ответом.
— Между берегом и островом пролив всего метров десять. А немцы — упорные и умелые солдаты, и без малого за два года они не смогли перейти через эту протоку.
Катер вышел из устья Невы, повернул направо, двинул по Ладоге вдоль берега. Дневные краски стали гаснуть, темная дымка заволакивала берег.
— Пора домой? — спросил меня Миша. — Нигде не видно твоего маньяка. Обманул он нас. Суббота уже кончилась, а рация молчит, ничего нигде нс произошло. Увидел, что ты вышел на дежурство, наклал в штаны и забился в нору. Не с кем тебе боксировать, подвел злодей, — развернул катер и, подойдя ближе к берегу, повернул обратно.
Не хотелось с Мишей спорить, его крошечная головка держалась на цыплячьей шее, а гонору в голосе — на генерала хватит. Маньяк, к несчастью, до сих пор слов на ветер не бросал.
В жилых домах на берегу зажглись огни. Потом стало совсем темно — мы пошли мимо мрачных строений, похоже, складов, где не виднелось ни единой лампочки. Тут я взглянул на воду, вниз, и мне захотелось поджать ноги, холодные иголки закололи в спину, волосы на голове зашевелились.
— Гляди, Миша, что это?
Миша так резко вскочил на ноги, что катер едва не перевернулся:
— Я ни… ни… никогда такого нс видел. Туда шли — не было. Ничего не было. Клянусь, я все здесь осмотрел.
Холодный пот выступил у меня на лбу — из глубины Ладоги прямо на нас двумя желтыми глазищами смотрело небывалое чудище, мутным светом заливая пучину так, что на поверхности образовалось значительное желтее пятно. Мотор катера странно чихнул, словно на него положили мягкую лапу, катер, покачиваясь, остановился.
У Миши громко залязгали зубы:
— Оно х-хочет нас з-заглотить! Смотри — ше-ше-ше-ве льнул ось!
— Может, это светящийся планктон? — сделал я робкое предположение.
— Какой, к черту, планктон?! — взвизгнул Миша. — Вчера мне рыбаки говорили, что в этом месте летающая тарелка упала, да я не поверил. А теперь, видишь, хак обернулось. Сейчас загипнотизируют светом из своих иллюминаторов, внутрь утащат и начнут эксперименты свои делать…
Миша зашмыгал носом.
— Ребята говорили, баб наших пришельцы из космоса натрахают и отпускают, а мужики из этих кораблей не возвращаются, что с ними там делают, неизвестно.
— Летающих тарелок не бывает, — пытался я успокоить себя и Мишу. Но тот упорствовал.
— Я сам две тарелки видел во время дежурства, они в Ладогу падали и в глубине исчезали.
Желтый свет завораживал, притягивал к себе. Я чувствовал себя как лягушка, загипнотизированная удавом и готовая скакнуть в раскрытую его пасть. Но без борьбы все же сдаваться не хотелось.
— Заведи мотор, — велел я растерянному Мише.
Ефрейтор повозился с мотором и всхлипнул:
— Черта с два — не заводится. Ребята говорили, что, когда прилетает НЛО, все моторы разом глохнут.
— Тогда включи рацию, вызови дежурного.
Миша посопел, нажимая кнопки, и перешел на шепот:
— И рацию перекрыли, сволочи. Нас никто не слышит, и я никого не моту поймать. Кранты нам с тобой, Виктор, придется в веду прыгать.
Я представил себе, какая холодная вода на глубине, и аж зубы заныли от холода.
— Нет уж, сам ни за что не прыгну, пусть за мной лифт присылают.
Желтые глазища все так же притягивающе смотрели на нас, световое пятно держало в центре, никуда не выпуская. Но леденящий потный flfppx уже начал отпускать, я созревал для бунта.
— Миша, — на всякий случай шепотом спросил я, — у тебя весла есть?
Соображалка у Миши работала неплохо.
— Есть весла, и уключины я недавно смазал, не скрипнут. Думаешь, у нас получится, вырвемся, а?
Шепоту ефрейтора стат иной, быстрый, деловитый. Я перебрался на середину катера, сел на сиденье. Отчаянно махнул рукой:
— Давай весла!
Миша зашустрил, завозился, вытащил из-под брезента, растянутого вдоль борта, весла. Плюхнулся рядом со мной. Мы вставили весла в уключины, поплевали на руки, посмотрели друг на друга:
— Ну, с Богом! — и налегли на уключины. Несмотря на цыплячью шею, Миша в гребле мне ничуть не уступал, сказывалась ладожская сноровка. Не обращая внимания на волны, которые все сильнее раскачивали катер, мы резво выскочили из светового пятна и, отойдя на безопасное место, опустили весла.
Рукавом я вытер взмокший лоб:
— Все, третий раунд за нами.
Миша привстал, глядя назад:
— Оно за нами не гонится, похоже — вырвались. В гробу я видел ихние эксперименты над мужиками. Баб пусть ловят сколько угодно и трахают у себя на корабле, не жалко. Им это в диковинку, может, даже нравится. Домой вернутся, будет хоть с чем сравнить. А шкурой своей рисковать ради космического братства я не согласен. Накось, выкуси, гуманоид поганый! — и он, зло ос калясь, показал световому пятну, все так же безмолвно лежащему среди пляшущих волн, сразу две фиги.
Я тоже хотел погрозить подводным гуманоидам кулаком, но голова уже остывала, страх перед неведомым истаял, возвращалась способность здраво мыслить и соображать. Если бы мы наблюдали пятно с берега или со стороны, то, возможно, сообразили бы быстрее, а въехав в эпицентр, ничего не поняли, растерялись.
— Попробуй еще раз включить рацию, — заторопил я ефрейтора.
Миша повозился с кнопками, обрадовался:
— Есть связь, работает.
— Докладывай быстро, что видишь.
Миша торопливо закричал в приемопередатчик:
— Третий, я семнадцатый… Нахожусь на воде в четвертом квартале, недалеко от технических складов в виду запасной пристани. Наблюдаю под водой непонятное свечение.
Дежурный удивленно спросил:
— Ты там плавучий ресторан организовал по случаю праздника, так я тебя быстро приведу в норму. Не успеешь прийти к берегу, как станешь рядовым.
Наверное, Миша очень дорожил званием ефрейтора, голос его стал строг и официален.
— Третий, третий, никакого плавучего бара на вверенном мне плавсредстве не наблюдаю. Недалеко от берега вижу световое пятно желтоватого оттенка. Источник света не определен.
Дежурный посопел в микрофон:
— На что это похоже?
— На неопознанный летающий объект… Или на подводную лодку, если бы она прожектора включила.
— Ты мне про твое НЛО не заливай… И про подводную лодку тоже, какая, к черту, подлодка у самого берега? — возмутился дежурный.
— Не знаю, что там есть, но я сам видел два иллюминатора или прожектора, на расстоянии метра друг от друга. Свет испускают золотистый или желтоватый. В общем — жуткий. Мотор сразу заглох, пришлось уходить на веслах. Передатчик в районе светового пятна тоже перестал работать.
— Подойди ближе и посмотри внимательно, — приказал дежурный. — Если почувствуешь, что эта штуковина хочет взорваться, не трогай ее, уходи в сторону и докладывай мне.
— Ясно, третий, — четко ответил Миша. Повозился с мотором, и тот вдруг ожил.
На малой скорости мы снова вошли в пятно, обошли вокруг желтых устрашающих глаз. Все так же мрачно они светили снизу, теперь уже вызывали лсдсншпие кровь представления о нечистой силе и утопленниках.
Мой дед Вася бывал в этих краях на Ладоге во время войны, довелось ему проехать по Дороге жизни, и он вспоминал о машинах с горящими фарами, уходящих под воду. Может, и под нами сейчас машина?.. О!..
Миша включил передатчик и доложил наши новые соображения.
Дежурный снова заругался:
— Какая вам, к черту, ледовая дорога летом?
— Прожектора-иллюминаторы начали гаснуть! — воскликнул Миша. — Что-то внизу произошло. Световое пятно резко уменьшается. Что мне делать?
— Брось буек с фонарем, чтобы не потерять место. Мы сейчас попробуем отыскать специалиста и пришлем к вам. Синоптики обещают плохую погоду. Если что — выкидывайтесь на берег.
Миша бросил в воду буек с якорем, зажег лампу, и мы зацепились за него, как за плавучий якорь. Тросик якоря натянулся, стало слышно, как плещут волны и журчит вода за кормой.
Свет в прожекторах-иллюминаторах уже еле теплился, они уже не вызывали страха. Осталось любопытство — что там, на дне?
— Хочешь, нырну, посмотрю, что там? — предложил я Мише.
Миша замахал руками:
— Здесь никто из местных не купается. В устье Невы течение сумасшедшее, водовороты — закрутит, засосет тебя и километров через десяток-другой где-нибудь в Финском заливе выбросит, если захочет. А если не захочет, то и не выбросит, так и сгинешь на дне. Съедят тебя рыбы да морские звери, а что останется, море по дну разбросает.
Купаться расхотелось. Но сидеть без дела — не по мне.
— Тогда высаживай на берег. Надо делом заниматься, своего маньяка ловить.
Миша сразу согласился.
— Давай и я на бережку посижу, там веселее. А то волны бросать начинают неласково.
Оставив на воде буек с лампочкой, Миша подвел катер к берегу. Стоя на носу, я зацепил багром за опору пристани и цепью привязал к ней катер. Кое-как вскарабкался по крутому склону наверх, отряхнул, привел в порядок потерявший свежесть английский костюм в мелкую клеточку.
Мише надоело сидеть на воде. Он полез по моим следам, попросил:
— А ну, подай руку.
Я зацепился рукой за бревно, что сбоку окантовывало пристань, и, вдруг наткнулся рукой на торчащий из него огромный гвоздь. Сердце сразу екнуло — неужели послание от маньяка?! Провел, по гвоздю рукой — бумажка! Я сразу стал энергичным, деятельным, достал из кармана фонарик, включил: точно, гвсздь-штык, а на нем наколота бумажка — листок из школьной тетрадки в клеточку.
— Миша! — заорал я. — Давай руку, — и разом выдернул его на пристань.
— Что такое, детектив, тебя убивают?
— Уже убили, лежит где-то здесь холодненький. Вызывай срочно Шестиглазова с бригадой! И пусть Граю немедленно сообщит.
— Да что случилось, скажи толком?
— Маньяк снова след оставил. Где-то здесь, недалеко от нас, покойник лежит.
— Третий, третий… — заторопился юный ефрейтор. — Детектив Крылов нашел на пристани огромный гвоздь, вбитый в бревно, и на нем записка от НАГа. Что мне делать?
У дежурного разом изменился голос. Только что это был измученный человек, а теперь с нами говорил молодой энергичный руководитель:
— Миша, мальчик мой, теперь ты у нас центровой. Высылаю бригаду. Пока она не подъедет, все работаем на тебя. Обнажи ствол, ляг, займи оборону. Убийца может оказаться рядом. Если заметишь кого — клади на землю. Не послушает — бей на поражение. Он очень опасен, близко к себе никого не подпускай. Сейчас включаю операцию «Перехват», перекрываю город.
С фонариком мы осмотрели ближайшие закоулки, заглянули под пристань, но никого не нашли. У меня так и чесались руки — схватиться с маньяком, но, похоже, он опять остался неуловим.
Через двенадцать минут заскрипела тормозами около нас милицейская машина, из нее выскочил взъерошенный Шестиглазов с платочком в руке, вытирающий свою любимую плешинку;
— Труп нашли?.. Где записка?
Я показал торчащий из бревна гвоздь. Шестиглазов раскачал его и вырвал. Гвоздь вместе с запиской отнес в машину. Я не отставал. Инспектор покосился, но ничего не сказал. Мы забрались на заднее сиденье, я стал светить фонариком. Шестиглазсв за уголки стащил записку с гвоздя, осторожно развернул. Мы увидели уже знакомые по прежним запискам следы работы синей шариковой ручки:
«Где твои таланты, Грай?
Я в тебе разочарован.
Ты по правилам играй,
Найди меня, и все готово.
Дам тебе еще задачку,
Но попроще, ты — слабак.
Пожелай себе удачи,
Все, пока. И подпись:
— Тетрадный лист такой же, почерк идентичен, и гвоздь, как близнец, — констатировал с отчаянием В голосе Шестиглазов. — Та же самая сволочь действует… Так где вы с Мишей НЛО наблюдали?
Я показал на буек с лампой, спросил:
— Граю сообщили?
— Да, позвонили в правление садоводства. Дежурный сержант сейчас сходит за ним, и они приедут.
— Как же он машину поведет без меня, у него рука нездорова?
— Вы, Виктор, плохо о нас думаете, у сержанта права водителя имеются.
— Что сейчас станем делать? — пытался я торопить события.
— Придется вызывать подмогу, водолаз нужен. — Включил передатчик: — Третий, я пятый.
— Слушаю вас, — глухо ответил дежурный. — Доложите обстановку.
— Здесь действовал маньяк, оц оставил свою визитную карточку в стихах. Труп не найден. Скорее всего он в машине, которая сброшена с пристани. На краю деревянной пристани свежие сколы, царапины, следы упавшей с нее машины. Срочно нужен водолаз. Я понимаю, поздно, и тревожить людей неудобно. Но без водолаза нам не справиться. Если судить по буйку, машина стоит на фарватере Старого Ладожского канала, где вода из него вливается в Неву. Течение там сильное, машину может утащить и…
— Вас понял, пятый, — вздохнул дежурный, — Сейчас начну подымать людей.
Шестиглазов прогнал меня и Мишу с пристани, начал ползать по ней с фонариком, следы искать, А я без дела сидеть не привык, мне невтерпеж:
— Можно, я попробую нырнуть, посмотреть, что там на дне?
— Миша, доброволец хочет на тот свет посмотреть, — хмыкнул Шестиглазов. — Это может оказаться полезным. Обвяжи его покрепче, чтобы с конца не сорвался, веревку крепко держи, пусть поплавает.
Мы сползли с обрыва, на милицейском катере снова подошли к буйку, зацепились, как за якорь. Я аккуратно сложил свой английский костюм, засунул под брезент, чтобы не обрызгать водой, остался в одних трусах. Потом и их снял, ведь ночь, кругом одни мужики, зачем зря одежду мочить. Миша схватил меня шершавым тросом.
— Беседочным узлом тебя, никуда не денешься…
Страшно прыгать в черную, кипящую за бортом воду. Но я все же прыгнул. Пошел вниз солдатиком. До дна не достал, от холода дух зашелся — в Ладоге и среди летз вода ледяная. Отнесло меня здорово, пришлось Мише за тpoc тянуть. Подержался за борт катера, отдышался, снова нырнул, теперь уже греб изо всех сил руками и ногами, от воды отталкивался. В темноте нащупал на дне скользкое железо. Течение утащило меня в сторону, не успел низ обтрогагь.
Миша тянул конец изо всех сил и втащил меня в катер дрожмя дрожащего.
— Б-больше не м-могу, — лязгал я зубами, — с-судоро-га с-сведет.
— Нашел что? — поинтересовался ефрейтор.
— М-машина с-стоит л-легковая, — и торопливо начал одеваться.
Дежурный, видно, расстарался — светя огнями, из-за поворота вышел водолазный бет. Встав недалеко от буйка, он бросил якорь, включил наружное освещение, прожектора и лампы — вокруг него стало светло. Наш милицейский катерок прижался к боту, как детеныш к киту. Шестиглазов, а за ним и мы с Мишей поднялись на борт. Бот оказался приземистым, остойчивым судном с окованной медью палубой и леерами из цепей.
Шестиглазов поздоровался за руку с толстым капитаном, одетым в шерстяной свитер.
— Привет, Завьялыч… Внизу, на дне, легковая машина, если мы не ошибаемся. Ее надо найти и поднять.
— Найти — я ее найду. А поднять — не мой вопрос.
— Не хочешь нам помочь?
— А чем я ее подниму? Боцманом?
— У тебя грузовая лебедка на корме.
— У тебя мозги набок, как у всей милиции — выстрел у стрелы короткий, мне машину из воды не вытащить.
— Как хочешь, Завьялыч, другой возможности у нас нет.
— Мы ее зацепим тросом, и пусть ее с берега тягач возьмет.
— Берег обрывист и застроен, на него машину не втащить.
— Тогда пусть на берегу кран поставят и подымут ее.
— Тоже не получится — пригонишь огромный кран, он деревянную пристань раздавить может. А маленькому крану, пожалуй, не справиться. Другой возможности, видишь, у нас нет, вся надежда на тебя.
— Не положено мне машины подымать. — уперся капитан. — Авария произойдет. К тому же ветер усиливается, ишь, как бросает. Я скоро прятаться ст волн побегу, а то бот может опрокинуть.
— Людей убивать тоже не положено, — разозлился Шестиглазов, — а этот маньяк убивает и еще записки издевательские пишет.
— Это твои проблемы, Шестиглазов, ты инспектор, ты и хватай убийцу. Тебе для этого мундир дан с медными пуговицами, пистолет и широкий лоб.
— Мои проблемы? А не твои? У нас в районе идет серия немотивированных убийств. Сам-то ты, старый хрен, никому не нужен, но у тебя в городе живут жена, дочь и сын. Любой из них может оказаться следующим в этой серии. Ну, кого из них отдашь?! — уже кричал, обозлясь, Шестиглазов.
Завьялыч тяжело засопел:
— Тьфу, тьфу, тьфу, — трижды сплюнул через левое плечо. — Чго ты несешь, инспектор? Ты же знаешь, моряки — народ суеверный. Вот накаркай мне…
— А то и говорю, что там под водой сидит в машине покойник, а на берегу прячется убийца, мне надо его по горячим следам ловить, а ты следствие задерживаешь, потакаешь убийце. Вот если он твоего сына…
— Боцман! — взревел капитан.
— Слушаю, — вышел из-за рубки черноусый великан.
— Инспектора уголовного розыска за борт! Немедленно!!!
— Меня?! Официальное лицо? При исполнении?.. Да я… — он стал судорожно хватать кобуру.
Боцман схватил Шесгиглазова сзади так, чго прижал к телу руки и не давал шевельнуться. Так и отнес к борту.
— Ответишь за это, Завьялыч…
— Ничего, спишем на шторм, на несчастный случай… Боцман, кидай, тебе говорят!
Я не знал, как реагировать, хотел кинуться на помощь, но ефрейтор Миша схватил меня за руку:
— Не лезь, сами меж собой разберутся, они — родня, в одном доме живут.
Боцман легко перебросил Шестиглазова через леера, и тот, отчаянно ругаясь, полетел вниз, исчез за бортом. Но вместо всплеска воды я услышат сухой стук, неслыханные милицейские выражения. Шестиглазов, вдруг, поднялся за бортом, словно был бог и умел ходить по воде. Снял фуражку, вытер проплешину:
— Сам ты, Завьялыч, дурак, и шутки твои дурацкие, — взялся за леера и запрыгнул опять на палубу.
Оказалось, за бортом находилась небольшая лодочка.
Бессменный помощник и телохранитель инспектора сержант Григорьев как дрессированная обезьянка прыгал по берегу, срывая с себя одежду. Увидев, что с Шестиглазовым ничего не случилось, крикнул на бот:
— Завьялыч!
— Что тебе, сынок? — откликнулся капитан.
— Дыхни в мою сторону.
— Ху… — рассмеялся толстяк.
— Как появитесь на берегу, получите пятнадцать суток за появление в нетрезвом виде в общественном месте и мелкое хулиганство. — И показал наручники.
С Ладоги вдруг ударил шквал, бот сильно качнуло. Я не удержался на ногах, сел на обитую медью палубу и словно с горки покатил к борту. Лишь в последний момент удалось схватиться за леера. К счастью, палуба оказалась до блеска надраена, и мои английские брюки не были повреждены.
Водитель милицейского катера ефрейтор Миша быстро сориентировался:
— Инспектор, буек с лампой я оставлю под вашу ответственность, а сам тикаю, а то катеру кранты. Ему такая погода противопоказана, — спрыгнул с бота, дал полный газ и, пеня воду, ушел за мыс в Неву.
По горизонту ползли тучи, которые толстому капитану явно не нравились:
— Мы продержимся полчаса, не больше. Боцман, Снегирева под воду, живо!
Я показал водолазу, где нащупал кузов машины — от буйка два метра в сторону берега. Его быстро засунули в резиновый костюм, навинтили сверху медный шлем со стеклянным окошечком. По металлической лесенке он спустился вниз, скрылся под водой, пуская пузыри. Боцман, глядя на россыпи пузырьков, подсказывал по телефону:
— Возьми левее, иди прямо…
Ветер усилился, бот стал изрядно клевать носом и переваливаться с борта на борт. С Шестиглазовым что-то произошло. Он посмотрел на волны, на которых начинали завихляться пенистые барашки, на небо, по которому быстро ползли зловещие тучи, вслушался в завывание ветра в снастях и как бы ненароком спросил капитана:
— Сколько баллов, как ты думаешь?
— Для тебя уже достаточно! — отрезал толстяк. — Ишь, позеленел весь.
— А не можем мы с тобой сэкономить время?
— Это еще как?
— Спуститься вниз прямо на боте и осмотреть место происшествия.
— Если ты спешишь, можно сделать еще проще.
— Это как?
— Привяжи к ногам колосники и прыгай. Через четыре секунды все увидишь своими глазами. Веревку дать?
Высокая волна резко ударила в скулу бота, окатила собеседников. Я успел юркнуть за рубку, и мой костюм не пострадал.
Инспектор решил резко переложить руль:
— Может, нам у берега непогоду переждать? Черт с ним, с маньяком, еще утопим тна самом деле.
— Здесь глубина большая и течение быстрое. Шторм машину раскачает, и она может уйти. Намучаешься искать, а то и вовсе не отыщешь, — объяснил капитан, — Если нащупаем — надо тащить.
— Но ведь ты все равно не подымешь ее, зачем мучиться?
— Коньяк ставишь?
Снова волна окатала борт, казалось — еще немного, и мы черпнем воду бортом.
— Ставлю, ставлю, — пролепетал инспекгор.
Мне тоже было страшно. Бот плясал на волнах, а они шли одна за другой, разогнавшись на бескрайнем просторе Ладоги, короткие, злые волны… Не успевал бот вскарабкаться на очередную, как следующая с силой била, и они уже начинали захлестывать на палубу. А черная вода совсем рядом, у самых ног…
Завьялыч взял радиотелефон:
— Кварц, ответьте Глубокому… Михайлов Серега, это ты? — и начался негромкий разговор, в конце которого Завьялыч отчетливо сказал: — Качает, но терпимо. От тебя это совсем недалеко, коньяк он обещал, не обманет.
— С кем ты говорил? — спросил Шестиглазов. Он теперь уже побледнел от морской болезни, стал выглядеть не лучше покойника.
— На Судостроительном заводе помощи просил. Они там вышки собирают морские для нефтяников, у них много разной техники. Буксир притащит плавучий кран, и подымем твоего покойника.
Вместо ответа Шестиглазов сунул голову за борт. Потом застонал:
— К… матери и маньяка, и машину эту, вези меня на берег, толстяк…
У меня тоже начинал подсасывать желудок, но я еще держался, видно, на пользу пошла тренировка с рыбаками.
— На воде я командую! — отрезал капитан. — Наденьте спасательные жилеты и не мешайте.
В это время усатый боцман спрашивал в телефон водолаза:
— Снегирев, ты что кряхтишь? Что с тобой случилось? Под машину затащило?.. Сам выберешься?.. Выкарабкался?.. Линь завяжи за задний бампер машины и возвращайся на бэт.
Водолаз выбрался из воды по лесенке. Отвинтили шлем, Снегирев тяжело дышал:
— Течение жуткое, сносит. По дну пришлось ползти на четвереньках.
Из-за поворота, зарываясь в волны носом, вышел небольшой портовый буксирчик. Упираясь из всех сил так, что сзади вздымался белый бурун, он тащил плавучий подъемный кран. Понтон тоже изрядно швыряло, решетчатую вышку-стрелу так раскачивало, что крюк на тросе касался воды.
Тут взбунтовался и мой желудок, тоже пришлось стать к борту рядом с инспектором. Глаза залило слезами и брызгами. Смутно помню, как подошел кран, водолаз снова ушел под воду. На берегу появилась новая машина, трижды мигнула левой фарой, это приехал Грай.
— Подцепил? — кричал в телефон усатый боцман. — Отходи, мы тебя за линь вытащим. — И показал рукой крановщику, раскачивающемуся в кабинке на понтоне: «Вира помалу!»
Вот, словно спина огромной рыбины, показалась из волн крыша автомобиля, блеснула в свете прожектора, снова исчезла. Снова вышла и закачалась в воздухе. Вода из нее лилась ручьями.
Буксир подтолкнул понтон к берегу, стрела развернулась, и кран плюхнул машину на пристань. Там засуетились милиционеры, отцепили троса.
Буксир потащил понтон с краном обратно. Наш капитан подхватил буек, выбрал якорь, и мы спрятались в Ладожский канал, прижались к берегу. Дыхание злых волн доносилось и сюда, но здесь мы были в безопасности.
— Все, слава Богу, в канал заскочил! — крикнул Завьялыч по радио капитану буксира. — На мне аухой нитки нет.
— У меня крановщик в штаны наложил, — в ответ рассмеялся тот нервным смехом. — Да и я, если честно, изрядно перетрухал. Кстати, где обещанный коньяк?
Как ни странно, при слове «коньяк» Шестиглазов пришел в себя, сиганул за борт и по обрывистому берегу начал резво карабкаться наверх. Я еще плохо соображал, но, боясь потерять из вида инспектора, последовал за ним. Шестиглазов провел меня через рощицу, по мостику через старый канал и по каким-то закоулкам мы вышли к пристани. По дороге я пришел в себя, да и Шестиглазов, похоже, оправился — выпрямился, шаг его стал тверже и шире. В конце пути мы были уже б полном порядке.
Темно-коричневая мокрая «вольво» блестела, освещенная фарами милицейской машины. Сержант Григорьев осторожно открыл правую дверцу мапчшы. На руле, упершись в него грудью, лежал мужчина лет тридцати. Коротенькая, мастерски подстриженная бородка, на волевом лице застыла маска боли и удивления. Явно импортный темный костюм сохранил приличный вид даже после сурового испытания. Коричневый галстук, как змея, охватывал жилистую шею. Часы, похоже швейцарские, на руке мертвеца продолжали спокойно отсчитывать время. Было уже двадцать минут второго.
— Может, отпечатки найдем? — спросил сержант.
— Все смыло к черту, — мрачно ответил Шестиглазов и полез в машину на хлюпающее от воды сиденье. Как смог, ощупал голову и тело пострадавшего, оглядел машину. Выбрался с мокрыми пятнами на одежде и решительно выдал версию:
— Маньяк убил его на улице одним сильным страшным ударом. Набросил тело на руль, включил скорость, и машина съехала с пристани в воду.
— Можно, я загляну? — попросил Грай и, подсвечивая себе сильным немецким фонариком, осмотрел машину и тело сначала с переднего сиденья, потом забрался на заднее.
Когда Грай вылез из «вольво», Шестиглазов поинтересовался:
— Вы со мной согласны?
— Маньяку сильно везет, — с досадой заметил Грай, — никаких следов. Похоже, тот, кто его ударил, ехал с ним в машине, тут дорога неровная, они двигались медленно. Когда приблизились к пристани, убийца стукнул его чем-то, похожим на трубу, и выпрыгнул на ходу — задняя дверца оказалась прикрыта неплотно. Человек потерял сознание, но машина продолжала идти и скатилась вниз. Когда она упала в воду, человек очнулся, попытался спастись, даже сломал ноготь на среднем пальце о дверцу машины. Но он был слаб и, очутившись под водой, захлебнулся.
— Потом посмотрим, чья версия правильнее, — пробормотал Шестиглазов. — Ну, а что вы скажете об убийце?
— Он среднего роста, примерно тридцати лет, не больше тридцати пяти. Крепкий, ловкий человек, левша или хорошо владеет обеими руками.
Набычившись. Шестиглазов выслушал мнение Грая, проворчал:
— Интересно бывает послушать частного детектива. Но что толку с фантазии? Мне нужны факты. Виктор, в какое время вы увидели свет погрузившейся машины?
— В одиннадцать часов шесть минут. Но само убийство произошло несколько раньше.
Защелкал вспышкой эксперт-фотограф, убитого вытащили из машины и положили на доски пристани. За него взялся доктор и вскоре доложил:
— Пробит череп, других повреждений на теле нет, кроме сломанного ногтя. Умер ли он от удара или захлебнулся, я скажу после вскрытия.
Из пиджачного кармана убитого Шестиглазов извлек кошелек.
— Деньги, довольно большие, доллары… Версия об ограблении отпадает… Паспорт… Странички слиплись..» Осторожно откроем, прочитать можно — Исаев Геннадий Петрович, прописан в Санкт-Петербурге, адрес в наличии.
— Имеет ли он какое-нибудь отношение к Садам? — засомневался сержант Григорьев, — Эдакий холеный тин; при валюте, богато одет, машина шикарная, новенькая.
Шестиглазов в изнеможении махнул рукой:
— Это постараемся узнать завтра, то есть утром — дадим запрос в город, узнаем, кто он, чем занимался. Выявим связи в Шлиссельбурге — к кому приезжал, с кем общался.
Сержант посмотрел на часы и зевнул так, что чуть не вывернул челюсть:
— Ого, уже три часа, сутки на ногах…
— И мне пора отдохнуть, — признался я Граю. — Глаза жжет, словно в них песку насыпали.
Шестигпазов осмотрел свое измученное войско:
— Я тоже не в лучшей форме… Давайте на сегодня заканчивать. У машины остается постовой, остальные по домам, отдыхать. Собираемся в девять утра в райотделе. Грая и Крылова, как привлеченных нами частных детективов, приглашаю к себе домой. У меня в наличии свободный диван и раскладушка.
Из всех нас, кое-как суетившихся на берегу, только Грай сохранил бодрость, словно он вообще не знал никогда усталости. Глаза сверкали, он шел по горячему следу, внутри лихорадочно работал мощный мотор.
— Спасибо, не стоит беспокоиться, — поблагодарил Грай. — Я сумею довести машину до дома и одной рукой, а Виктор поспит по дороге. С утра, если потребуется, мы в вашем распоряжении.
Тело убитого санитары положили в труповозку и увезли в морг. Оставленный на ночь постовой стал обносить место происшествия длинной веревкой.
Я расположился на переднем сиденье нашей «Нивы», чтобы в случае необходимости помочь Граю справиться с управлением машины. Но как только закрыл дверцу, тут же заснул, Неожиданный дождь застучал по крыше автомобиля, и так хорошо спалось под его ровный рокот. Сквозь сон я слышал, как Грай останавливался, выходил, как кто-то, тяжело дыша, сел в машину позади меня и, показывая дорогу, говорил: «Налево, еще налево…» Потом дождь кончился, машина остановилась, и Грай потряс меня за плечо:
— Я понимаю, три часа сна мало для молодого мужчины, но придется подняться.
С трудом я заставил себя открыть глаза. Посмотрел на часы — шесть утра. Еще труднее оказалось заставить себя шевелиться, и чуть не выпал из машины. Уже совсем рассвело. Пахло влажной землей и свежестью, пели птицы. Мы находились в Садах, но в месте, мне незнакомом. Перед машиной стояла бухгалтер Рублева.
Дом, у которого мы остановились, стандартный, хорошо выкрашенный, под новой, сверкающей на солнце металлической крышей. Высокие ворота с автоматическим замком, крепкий забор, металлический гараж, удлиненный, на две машины.
— Дела у хозяина дачи идут неплохо. Кто он? — спросил я, стараясь побыстрее проснуться.
— Здесь живет Гена Исаев, — шепотом ответила Рублева. — Еще его старший брат Слава, теперь он называет себя Стивом. Их мать Мария Михайловна.
Ворота оказались заперты. Как будить хозяев? А может, здесь никого и нет?
— Хозяйка живет здесь все лето, — рассказывала Рублева, — Старший Слава часто приезжает, а младший, говорят, высоко взлетел, он здесь редкий гость.
— Что значит — высоко взлетел?
— Сплетни вам не стану пересказывать, сами спросите у матери. А соседи видят — на новенькой «вольво» приезжает, машина — ахнешь! Ну, и делают выводы, пошли разговоры.
— Придется тебе, Виктор, — попросил Грай, — нарушить закон о неприкосновенности частной собственности и разбудить хозяев.
Я намочил ладони о траву и мокрыми руками протер лицо, чтобы совсем проснуться. Забор мне по грудь, рейки остро отточены, как бы не поскользнуться да не оставить кусок вполне приличного костюма в мелкую клеточку. Как учили в армии, несколько шагов разбег, прыгнул, как на штурмовой полосе, и я уже на той стороне, в чужом саду.
Можно подумать, хозяйка именно этого и ждала. Тотчас открылась дверь, и немолодая женщина в длинном платье и шерстяной кофте, накинутой на плечи, вышла на крыльцо.
— Вы ко мне, молодой человек?
— К вам, Мария Михайловна… Мы… хотели бы поговорить.
— Я сначала подумала, спять хотят что-то продать. Вчера свежую рыбу предлагали, торф на тележке привозили, картошку на мотоцикле, кур ворованных — назойливой становится торговля. Опять, думаю, доморощенные купцы ни свет, ни заря на участок ломятся.
Хозяйка подошла к воротам, небольшим ключиком огкрыла замок. Внимательно посмотрела в лило мне, Граю, Рублевой.
— Вижу, у вас плохие новости.
— С чего вы взяли, Мария Михайловна? — спросила Рублева.
— У сердца матери нервы оголены… Всю ночь не сплю. Большую беду чувствую.
Я никогда не видел эту женщину, но был уверен, она за ночь постарела, у нее изменилась походка, движения стали неуверенными. Она разговаривала с нами и в то же время находилась далеке отсюда, даже в другом измерении.
— Проходите в дом, — пригласила хозяйка. — Зачем нам разговаривать на улице.
Комната, в которую она нас ввела, была чистой, уютной гостиной. Ничего особенного в обстановке, кроме висящего на стене японского телевизора, плоского, как доска.
— Всю ночь кипячу и пью кофе, — сказала Мария Михайловна, достала из буфета маленькие чашечки и налила нам из кофейника дымящийся напиток.
Женщина держалась сурово, отстраненно, казалось — ничто земное ее сейчас коснуться не может, она стояла на пороге вечности. У меня в груди стало холодно — ведь нам надо ее спешно «потрошить», выспрашивать, выведывать… Язык не поворачивался начать разговор, и Грай, по видимому, чувствовал то же самое. Наконец, она не выдержала:
— Вы — вестники беды. Чувствую, что-то с моими детьми. Говорите, кто из них? — и посмотрела прямо в глаза Граю.
— Геннадий ваш младший сын? — спросил Грай осторожно.
Она сжала руки на груди:
— А старший, Славик, Стив живой?
— У нас нет никаких сведений о старшем.
— Значит все-таки Гена… Боже мой, что с ним? Не тяните, говорите сразу. Я готова ко всему.
— Его нашли в Шлиссельбурге, на дне Ладожского озера, сидящим в машине.
Мать не шевельнулась, и Грай продолжил:
— Его ударили сзади по голове и, наверное, еще живого сбросили в воду. Мы ищем убийцу.
Шеф умолк. Женщина должна была бы спросить, кто это сделал, кто убил ее сына? Но она не задала ни одного вопроса. Посидела молча, глядя сквозь стену, поднялась и помертвевшим голосом произнесла:
— Теперь мне незачем жить. — Пошла в соседнюю комнату, легла на неразобранную кровать, лицом к пестрому туркменскому ковру.
Мария Михайловна перестала отвечать на вопросы, словно не слышала нас. Ес на земле больше ничего не интересовало. Мы провели в доме еще час, видя бесплодность усилий, хотели уйти. Но в это время в ворота въехала красная девятка «Жигули», и молодой мужчина лет тридцати трех, лицом напоминающий Марию Михайловну, вышел из нее.
— Стив, старший сын, — шепнула нам Рублева.
Дверь резко открылась. У порога Стив плюхнул на пол большую сумку, скользнул по жцам вс просительным взглядом и вошел в комнату.
— Гляжу, что за черт, незнакомая машина у ворот, значит у нас ранние гости? — спросил он и доброжелательно улыбнулся.
Нет, я не увидел тревоги в его глазах, на лице ясно читалось, что сегодня воскресенье, после ударной работы следует прилично отдохнуть.
— Вижу бухгалтера из Садов и двух мужчин явно силового типа. Вы, наверное, пришли недоимки собирать? Тогда скажите, в чем мы провинились — мы за электричество или за дороги не заплатили? — скалил он зубы, глядя на Рублеву.
Вдруг Стив замолк на полуслове. В дверях стояла мать и молча, глазами, полными боли, смотрела на сына. Глаза ее ярко полыхали, таким взглядом можно было прожечь рельс.
Сын выдержал взгляд, подошел, участливо спросил:
— Мама, что с тобой?.. Ты заболела?
Глаза у матери потухли, плечи опустились. Ни слова не говоря, она снова легла на неразобранную кровать и повернулась лицом к пестрому ковру.
Сын заботливо укрыл ее клетчатым шотландским пледом, беззвучно закрыл дверь и обеспокоенно спросил у нас:
— Что произошло? Вы сидите словно вареные, и мать не в себе.
Во мне крепло нормальное человеческое желание — встать и уйти, по-моему, единственно правильный ход в подобной ситуации. Но Грай взглядом приковал меня к стулу, мол, работа продолжается.
Бухгалтер Рублева предположила, что мы в замешательстве, и начала сама:
— Эти люди, Слава, частные детективы, ищут убийцу-маньяка, который переполошил наши не знавшие горя Сады.
Мы представились.
— Понятно, — пробормотал он. — А к нам зачем пришли?
— Вы, я вижу, — начал Грай, — человек бывалый, крепкий, наверное, немало повидали в жизни.
— Я Афган прошел, не надо меня готовить, братишки, говорите прямо.
— Этой ночью убит ваш брат.
— Убили-таки, — помертвевшими губами прошептал он. — Ему давно мафия грозила… Как убили?.. Кто, вы узнали?
Руки его предательски задрожали, он рывком открыл буфет, выхватил бутылку шотландского виски, со звоном поставил перед нами стаканы, плюхнул в них понемногу, а себе сразу целый, и в несколько глотков выпил. Потом подошел к окну и неподвижно стоял минуты две. Вернулся к нам уже с помутневшими глазами:
— Раз вы пришли, значит хотите задать вопросы. Я готов на них ответить, спрашивайте.
С жадностью посмотрел на бутылку, сделал прямо из горла несколько глотков.
— Извините, я к вашим услугам.
— Расскажите, как приехали сюда жить, как строили дом, о себе, о брате, — попросил Грай.
Стив взглянул на свои руки, увидел — дрожат, спрятал под стол. Стал вспоминать, как двадцать два года назад мать взяла тут участок. Отец их бросил, и они, мальчишки, сами вырубали кусты, валили деревья, заманивали тракториста, чтобы выкорчевал пни. Жили во времянке, кое-как сбитой ими из горбыля под руководством соседа. Подрабатывали, где могли, купили этот стандартный дом. Были голодны и веселы.
Силенок у него, у Стива, было маловато, соседские ребята обижали, чтобы постоять за себя и младшего брата, он начал заниматься карате. А потом его «шлифанул» Афган.
Геннадий с детства хотел учиться, просил: «Мама, достань денег, займи, я отработаю, хочу поступить на подготовительные курсы». И действительно, еще студентом, успевал работать сразу в четырех местах — дворником, ночным сторожем, сантехником и еще кем-то. Началась перестройка — сразу подался в ларек. Потом в магазин товароведом, вот тогда уж поработал — уходил с рассветом, возвращался поздно ночью, падал в кровать и тут же засыпал.
Придумал мощный ход — взял у города в аренду Садовую улицу, поставил на ней пятьдесят ларьков и резко пошел в гору. Открыл свой банк, планировал открыть второй. Отпуск проводил уже не в Садах, а в Швейцарии.
— И вот… В большом бизнесе жестокая конкуренция. Если его конкуренты наняли профессионалов, допустим, пригласили киллера из соседнего города, вы их никогда не найдете, и исполнителя тоже. Профессионалы чисто работают, никаких следов, никаких свидетелей.
— Скажите, а чем вы зарабатываете себе на жизнь?
— Моя жизнь менее интересна. Работал тренером по плаванию в бассейне. Сократили. Брат меня пожалел. Втиснул на Садовую пятьдесят первый ларек, дал денег на обзаведение. Предупредил: «Все, на меня больше не рассчитывай. Дальше действуй на общих основаниях, как другие».
— Получается?
— Сильно крутиться приходится. Покупаю шмотки на окраине подешевле, продаю в центре, где все дороже. Тем и кормлюсь. Коммерсантом, финансистом надо родиться. Вот к Геннадию деньги сами шли. А я, увы, до таких высот никогда не подымусь. Дела у меня не хуже, чем у хозяев других ларьков, но и не лучше. Поймите меня правильно. Я не жалуюсь и не завидую брату. У каждого своя судьба, своя жизнь. Моя вот такова, я честен перед вами, братки.
— У Геннадия дети есть?
— Нет, он не успел жениться.
— Наследуете его состояние вы?
— Не знаю, никогда не думал об этом… Почему я? У нас глава семьи мать. Она крепкая женщина, в здравом уме и твердой памяти. Мать, думаю, и распорядится деньгами Геннадия. Как она решит, так и будет.
Еще мы выяснили, что новый русский Геннадий уже купил участок в престижном месте Карелии, начал строить особняк. Зимой ездил в Египет, весной в Италию. Отдыхал и дела обделывал. Сюда, в Сады, заезжал редко, проведать мать. Обычно катил через Шлиссельбург. Там живет его первая любовь, девушка Галя. Еще в Шлиссельбурге налаживал связи, прощупывал возможности, хотел там открыть филиал своего банка.
— Часто вы здесь бываете?
— Раз в неделю на один день.
— Почему так?
— Вы еще живете при социализме, имеете два выходных, а я уже при капитализме — не имею ни одного. Чтобы уехать сюда, сажаю вместо себя человека и плачу ему.
— А как же отпуск?
— Чтобы не потерять своих постоянных покупателей, сдаю ларек на месяц. Место престижное, уже сейчас есть желающие, просят сдать.
Стив поднялся, заглянул в комнату матери — она все так же неподвижно лежала, глядя в стену. Он вынул из дорожной сумки большую бутылку «хОраижз», налил всем в фужеры прохладительный напиток, поставил на стол вазу с печеньем. Извинился, что не может угостить нас кофе. Хмель почти не брал его, только глаза лихорадочно блестели, да в разговоре проявился маленький дефект, иногда проглатывал окончания слов.
«Оранж» приятно освежал, пощипывал язык. Стив вначале мне казался подозрительным, затем понемногу начал нравиться — бывалый, битый жизнью, не очень удачливый, откровенный человек. Он вызывал у меня сочувствие.
Наверное, и Граю собеседник пришелся по душе, шеф рассказал, как нашли тело, про гвоздь-штык, записку с автографом, про поиски маньяка. Стив заметался по комнате, вскрикивая:
— Ну, почему именно мой брат? И какой смысл в этих убийствах?
— Я тоже думаю над этими вопросами, — откликнулся Грай. — Позднее постараюсь ответить. Молю Бога, чтобы здесь не появился новый изверг, какой-нибудь питерский Чикатило.
— Так все садоводство разбежится, семь чертей, и все безногие! — ахнул Стив. — Нет, нельзя допустить этою. Мы в Афгане знали, как поступать в таких случаях. Знаете, у меня опыт настоящей войны, здесь он может пригодиться. Разрешите, я помогу вам?.. В Садах вы люди новые, со стороны, а я вырос тут, многих в лицо знаю. Там, где вас могут обмануть, меня не проведешь. Я брата сильно любил, боготворил, можно сказать, он ведь нашу семью из бедности вытащил, меня на ноги поставил, и того, что с ним сотворили, я оставить без ответа не могу. Возьму отпуск на неделю, две, на сколько потребуется. Соберу местных ребят, и мы быстро схватим вашего сумасшедшего НАГа.
Грай, похоже, заинтересовался подобной возможностью, но решил предостеречь от торопливости и горячности:
— Вы не представляете все сложности подобного следствия. Человек незаметен, он словно по воздуху летает, сделав свое черное дело, исчезает, не оставляя ни отпечатков, ни следов… Кстати, когда вы виделись с братом в последний раз?
Стив остановился, нахмурил брови, собрался:
— Как бы вас не ввести в заблуждение… В субботу утром — значит вчера. Мы завтракали вместе.
— Он был встревожен? Может, вы слышали странные звонки, видели телеграммы, письма?
— Геннадий был спокоен, собирался заехать в свой банк, затем отправиться в Шлиссельбург, на праздник, и еще рассчитывал на обратной дороге проведать мать. Хотя… один междугородный звонок имел место.
— Кто подходил к телефону?
— Я подходил.
— Не можете сказать, кто звонил?
— Брат был скрытен, никому не позволял вмешиваться в его дела. Но я узнал голос — звонила из Шлиссельбурга его первая любовь Галя. Они договорились о встрече.
Грай достал записную книжку:
— Адрес ее знаете?
— Адреса нет, но у меня записан ее телефон. Могу поискать.
— Не сочтите за труд, поищите. Еще мне хотелось бы знать его привычки — может, он любил по вечерам ездить к Финскому заливу, к Неве, на Ладогу, любоваться вечерней зарей?
— Он уже привык любоваться красотами озера Балатон. На другие пейзажи у него недоставало времени. Он делал деньги.
— Геннадий по вечерам выходил на прогулки?
— Да, перед сном позволял себе подышать свежим воздухом, побыть в одиночестве, подумать. Он сильно устал за эти перестроечные годы.
— Кто мог знать о его привычках?
— Из своей жизни он не делал тайн. Сумел так устроить свои дела, что не имел явных врагов и телохранители ему не требовались. Этим, наверное, и воспользовался хладнокровный киллер. Или, как вы предполагаете, маньяк из Садов.
Стив поднял бутылку, взглянул, сколько еще осталось, плеснул немного виски себе в стакан, заглотил разом и на закуску спросил сам себя:
— Кого же братишка мог встретить в Шлиссельбурге?
— На праздник прибыло много народа, — стал рассуждать Грай. — Без остановки курсировал паром с правого берега, валом валили туристы на автобусах, да еще нахлынули местные из Садов. Людный оказался праздник. Встреча могла состояться самая удивительная.
Хмель понемногу овладевал Стивом, но он все еще держался молодцом, хотя уже порой начинал беседовать сам с собой:
— Интересно, как может выглядеть современный маньяк?
— Совершенно безобидно, — ответил Грай. — если мог подойти, не скрываясь, и Геннадий его подпустил. Или был знакомым, и ваш брат даже посадил его в машину.
— Как же убийца мог скрыться из города? — не унимался Стив.
— Это произошло около одиннадцати вечера, предположительно. Из Шлиссельбурга спешили уйти последние автобусы, паром еще курсировал на другую сторону Невы, подвозил людей к электричке. Спокойно можно было скрыться на своей машине, велосипеде, мотоцикле, — ответил Грай и поинтересовался: — Кстати, как вы провели субботний вечер?
— Законный вопрос, — согласился Стив. — До семи вечера просидел в ларьке, без четверти восемь явился домой, поужинал вдвоем с телевизором. Полистал журнал и лег спать.
— В квартиру, может быть, заходили соседи? Кто-нибудь может подтвердить ваше алиби?
— Тоже естественный вопрос. Было два звонка около десяти, точное время не могу сказать. Если потребуется, ребята подтвердят.
За окном протренькал велосипедный звонок.
Мы все посмотрели в окно. На велосипеде с металлической авоськой на багажнике, набитой всяческой снедью, в ворота въехала белокурая девушка. И на улице, и в доме словно светлее стало — это появилась Зоя — юная продавщица из нашего магазина, девушка, которую я про себя называл Золушкой.
Губы Стива тронула пьяноватая улыбка:
— Это знакомая Геннадия Зоя. Он ей заплатил, чтобы присматривала за нашей матерью, опекала, снабжала свежими продуктами. Ей не много труда, и нам не надо везти сюда продукты из города.
Зоя сняла с багажника металлическую авоську. Стив бросился ее встречать и внес в комнату продукты. Девушка оказалась сильно расстроена.
— Неужели это правда, про Геннадия? В магазине только об этом и говорят. Многие уже бежать собрались из Садов, так напуганы маньяком. Говорят, что он собирается убивать все лето, каждую субботу по одному человеку.
— Не пугайтесь раньше времени, Зоя, — попытался успокоить ее Грай и вытащил из кармана двухсотмиллиметровый гвоздь. — В вашем магазине продавались подобные великаны?
— Пугаться я особо и не пугаюсь, — стрельнула в него быстрым взглядом Зоя. — А вот без покупателей остаться нежелательно. Они мне делают план, поэтому я всем старательно улыбаюсь G утра до вечера, как принято в лучших магазинах Америки. А таких огромных гвоздей я вообще не видела. У нас продуктовый магазин — молоко, сметана, хлеб, яйца А за скобянкой надо в Кировск ехать, на склад. Да и там ничего подобного не найдете. Это в доперестроечной России мы могли позволить себе подобный ассортимент. А теперь гвоздильные заводы гвоздят только мелочь — ширпотреб.
Я никак не мог понять — сколько Зое лет? Улыбнется, появятся ямочки на щеках — едва стукнуло восемнадцать. Невинная Золушка, да и только. А то пырнет взглядом, оскалит острые зубки, личико посуровеет — можно дать все двадцать шесть. Обычного выражения ее лица никак не мог уловить — она показывала только маски, как на сцене И это, как ни странно, притягивало к ней, хотелось узнать — кем она обернется в следующую минуту? Я твердо решил жениться на ней, как только мы поймаем маньяка.
— Зоя, вы можете в рабочее время уйти из магазина? — мягким голосом спросил Грай. — Если захотите.
Зоя сделалась совсем ребенком.
— Вы и меня подозреваете?
— Я подозреваю всех, пока не поймаю настоящего убийцу.
— Тогда скажу честно, могу уйти в любое время. Но в дни убийств не отлучалась ни на минуту. Можете спросить напарницу, да и покупатели могут подтвердить.
— А сюда вы часто приходите с продуктами?
— Мы с Геннадием договорились, что стану приходить два раза в неделю и наполнять холодильник. Но если потребуется, могу и третий раз заехать. Мне хорошо заплатили за это.
— Вам не приходилось видеть здесь, у Геннадия, писем, написанных на листках из школьной тетради, стихов, подписанных словом «НАГ»?
— В этом году я Геннадия видела всего однажды, никакой корреспонденции он мне не показывал.
— Вы случайно не знаете, к кому он заезжал в Шлиссельбурге?
Зоя взглянула на хозяина дома:
— Мне Стив однажды говорил, мол, у Геннадия там девушка, любовь неудачная, безответная. Но не может же девушка так сурово поступить со сзоям ухажером?.. Скажите, а здесь, в Садах, этот неуловимый НАГ может еще бед натворить?
Грай погладил скатерть ладонью руки, жест, мне ранее незнакомый.
— Он ловко прячется. Но я до него все равно доберусь. Или инспектор Шестиглазов его схватит.
Зоя понизила голос:
— Знаете, ходят слухи, что Шестиглазов куплен мафией. Об этом шепчутся иногда в магазине, я сама слышала. Мол, он не столько ищет этого НАГа, сколько прячет его. Как вы думаете?
— На чужой роток не накинешь платок, — усмехнулся Грай. — У меня против инспектора никаких данных нет.
Стив, который все это время нервно ходил по комнате, наконец остановился и, махая правой рукой, словно рубил кирпичи, торопливо заговорил:
— Я все продумал, господа детективы. Мы здесь, в помощь вам и инспектору, организуем бригаду содействия милиции. Я слышал, прежде бывали такие, назывались БСМ. Вам, людям со стороны, никогда не найти этого НАГа без нашей помощи. А у нас здесь все люди на глазах. Я бригаду финансирую, не пожалею средств. Прежде всего включим в БСМ заинтересованных людей — Олега Попова, Рахима Маматкулова, капитана рыболовецкого траулера из Назии Кирилла Феоктистова. Он тоже рвется расправиться со злодеем.
— Меня возьми, Стив, — попросила Зоя.
— И я включаюсь в вашу бригаду, — хриплым басом неожиданно произнесла до сих пор молчавшая бухгалтер.
Стив подозрительно покосился на нее, но та осталась невозмутима:
— Без меня у вас не станет порядка, только денежки на ветер бросите. А я-то уж за всеми прослежу и ни рубля не позволю даром потратить, — припечатала Рублева.
— Стив, ты энергичный, сильный, воевал в своем Афгане. Придумай военную хитрость, чтобы маньяк сразу попался, а?
— Сумасшедший НАГ, семь чертей тебе под хвост, берегись! — яростно воскликнул Стив.
У моей маленькой Зои был несомненный талант — активизировать, вдохновлять людей. Стоило ей произнести несколько слов, и Стив тут же сгреб со стола посуду, начал энергично рисовать пальцем на скатерти, составляя хитроумный план поимки маньяка, оживилась молчаливая бухгалтер Рублева, и даже я решил в свободное время по-сотрудничать с белокурым членом новоявленной бригады содействия милиции.
В десять часов двенадцать минут мы с Граем выезжали с восемнадцатой линии, где жили Исаевы. Навстречу нам с воем неслась милицейская машина с мигалкой на крыше. Я едва успел прижаться к канаве, как мимо, обдав нас пылью и служебным усердием, едва не поцарапав заднее крыло, решительно пронеслись Шестиглазов и сержант Григорьев.
— Держись, Стив, — посочувствовал я, — сейчас тебе столько вопросов зададут — до вечера не отвертишься. А если твои ответы не понравятся, то придется в славный город Кировск на казенной машине в казенный дом прокатиться.
Узнав о третьем убийстве с автографом, петербургские газеты подняли страшный шум. Все материалы были критические, ругательные, больше всех доставалось Граю, особенно за адресованные ему стихи. Я даже подумал, что Шестиглазов напустил на нас всю свору криминальных журналистов, но потом увидел — и ему изрядно достается.
Даже наша любимая газета «Вечерняя Нева» вынуждена была, подыгрывая разозленным читателям, напечатать карикатуру — кобра жалила людей в саду, на ее хвосте нанизаны четыре письма Граю, великий сыщик читает их и не может шевельнуться, загипнотизированный страшным взглядом гигантской змеи.
У нас в Садах, в доме капитана Бондаря, побывали корреспонденты криминальных отделов почти всех районных газет области.
Позже всех приехали из той газеты, что находилась ближе всех, из Кировска — главный редактор «Кировского соловья» Наташа Шведова. Грай беседовал с ней, сидя на скамейке перед домом, а Наташа записывала ответы на маленький, с пол-ладошки, миниатюрный японский магнитофон.
— Почему НАГ пишет стихи на ваше имя?
Грай отвечал коротко:
— Пока не знаю.
— Может быть, убийца кто-то из тех, с кем вы встречались прежде, расследуя предыдущие дела?
— Полгода назад на Синявинской птицефабрике, это рядом с Садами, я вел «Дело розовых бройлеров, которые улетели на север». Об этом много писали и говорили, в том числе и здесь, в Садах. Может быть, тогда убийца и узнал мое имя.
— Какая цель этих писем в стихах?
— Раздуть шумиху вокруг его убийств.
— Своей цели он достиг?
— Полностью. Своими выступлениями газеты страшно раздули дело, так что милицейское начальство в истерике, жители Садов в панике. И сейчас, разговаривая со мной, вы содействуете тайным замыслам убийцы.
Надо отдать журналистке должное, она несколько смутилась:
— Что ж, теперь вообще не писать об этой серии жутких убийств? Умалчивать от читателей вопиющие факты?
— Жители Садов находятся в постоянном стрессе. Но если вы считаете нужным подлить масла в огонь, задавайте свои вопросы.
— Мои читатели хотят знать правду об этом деле. Скажите, Грай кого вы подозреваете?
— Всех, пока не найду настоящего убийцу и не прижму его фактами.
— Мы со страхом ожидаем субботу. Как вы считаете, еще убийства возможны?
— Действия маньяка непредсказуемы. Вспомните сексуального убийцу-маньяка Чикатило. Он изнасиловал и убил двадцать одного мальчика, четырнадцать девочек, восемнадцать девушек и женщин, всего пятьдесят три человека. Его ловили двенадцать лет по областям России, Украины и Узбекистана. Для поимки пришлось провести широкомасштабную операцию «Лесополоса», и только тогда удалось его схватить…
Шведова ушла от Грая, глубоко задумавшись. А через день ее газета «Кировский соловей» вышла под шапкой «Детектив Грай предсказывает пять десятков трупов».
«Петербургские ведомости» отозвались короткой злой заметкой. Милицейская газета «Криминальный вестник» дала информацию: «Дело взято под контроль». «Полицейская газета» расписала самые страшные подробности убийств. Заголовки в других газетах гласили: «Новый Джек-потрошитель?», «Фанатик разгуливает среди яблоневых садов», «Куда смотрит инспектор Шестиглазов?», «Три гвоздя, три трупа», «На кого следующий гвоздь?».
Что меня больше всего удивляло, журналисты, поговорив с Граем, старательно записав его слова в блокнот или на магнитофон, в дальнейшем писали все, что им вздумается. Мне даже хотелось побить одного-двух за наглое вранье. Но Грай с философским спокойствием заметил:
— Газетчиков не переделаешь, они будут строчить до тех пор, пока преступник не найден. А когда его схватят, забудут о нас сразу.
Местные садоводческие власти тоже старались что-то сделать. Теперь у каждого въезда при шлагбауме стояли уже по три сторожа с дубинками. Толку от этого, полагаю, никакого не было.
На улицах садоводства стали появляться перепуганные патрули, три-четыре человека. Вечером они разгоняли подростков по домам и сами торопились разойтись. В магазине у Зои расхватали все замки. Сколько бы она их ни привозила, все разбирали. Причем спрашивали самые дорогие, самые совершенные замки и задвижки.
Во вторник Грай уехал на автобусе в Петербург. Самостоятельно со своей больной, прострелянной рукой в дальнюю дорогу ехать еще не решался. Причем цель его поездки осталась для меня загадкой. Эго меня изрядно обидело, но пришлось стерпеть — он шеф, работодатель, ему виднее, как вести следствие. Терпеть от него обиды тоже входило в мои обязанности.
В четверг, как и договаривались, на обратном пути я встретил Грая на остановке «Штаны». В тот же день вечером к нам заехал Шестиглазов — осунувшийся, сердитый. Инспектор рассказал, что маршрут движения машины Геннадия Исаева прослежен. Нашли девушку Галину, к которой он заезжал. У нее на вечернее время алиби. Проверены ее связи — тоже ничего не дало. Нашли деловых людей, с которыми он встречался. Предприниматели имели на Геннадия большие виды, и явных мотивов для его убийства ни у кого не найдено. Последняя встреча у Исаева произошла в двадцать один сорок. Дальнейшие его действия не расшифрованы. Собирался он ехать в Сады, а оказался на дне Ладожского озера.
Опрошены жители по маршруту движения машины Исаева. Старый безногий солдат, ездивший по городу на инвалидной коляске, заявил, что видел подозрительного парня, одетого в брезентовую куртку и похожего на садовода. На вопросы парень не отвечал. Сидел со своим мопедом у церкви и зыркал по площади глазами. Солдат-инвалид крепко отпраздновал и поэтому подробного описания дать не может. Откуда мопедист появился и куда исчез — неизвестно. Есть предположение, что он из Садов. Эта версия разрабатывается.
— Но все-таки хоть какое-то описание имеется, не таите, говорите все.
— Неточное — личность без примет, лет двадцать пять, мрачный, кого-то ждал или искал, старательно крутил головой, словно охранник президента.
— А не его ли я встретил, когда торопился в Шлиссельбург по вашему вызову к утопленнику? — спросил Грай. — Мне попались навстречу два мопедиста.
Шестиглазов рассмеялся:
— Вы встретили убийцу и не узнали его? Как они выглядели?
— Один — совсем мальчишка. Другой — здоровенный парень. Горбатый, или мешок дорожный за спиной, я не успел разглядеть. Мопед красный, и красный шлем на голове. Лицо под стеклом было плохо видно.
— Сейчас этот мопед в Садах ищут. Особая примета — нет левой педали.
— И мой парень левую ногу держал согнуто, нс то инвалид, не то педали не было. Наверное, это все же он.
— Но он ли убийца?
— Придется разыскать и спросить. Может, и не он, но интуиция подсказывает, какое-то отношение ко всей этой истории он имеет. У него в руках может сказаться кончик той самой ниточки, что мы так долго ищем, и она выведет нас на верный след.
Вечером, когда солнце склонилось к закату, спала жара и удлинились тени, Бондарь осторожно намекнул нам, что неплохо бы прополоть и полить иссохший от жары огород.
Мы начали с вишен и вырвали под ними сорняки. Надо сказать, что низкорослые вишни хорошо отзываются на полив и удобрения — ягод на них больше, чем листьев. Вспоминая блинчики с вишневым вареньем, я с удовольствием помогал Граю. Затем начали пропалывать и поливать сливы. Мне нравится запах земли, по работе на ней соскучился. Но дело с автографом, поиск убийцы меня полностью захватили. И я не выдержал, упрекнул Грая:
— Почему мы время теряем? Давайте же действовать!
— Понимаю тебя, — согласился Грай. Ты готов бежать, хватать, драться, скрутить его в бараний рог… Но, к сожалению, я не знаю, кто он. У нас мало фактов. Что-то ускользает.
— Но уже столько времени потратили на него, неужели все впустую?
— Понемножку он вырисовывается…
— Парень с мопедом? — тороплюсь я.
— По крайней мере ясно — он может ездить и на машине, и на мопеде. Моторизированный убийца. Но я не могу представить — как он думает? Пытаюсь составить представление об убийце по почерку преступления. Но картина не складывается. Гвоздь не хочет соединяться со стихотворением. Тут что-то не то.
— Давайте искать мопедиста, — не выдерживаю я.
— Шестиглазов это сделает гораздо лучше и быстрее нас.
— Если на следующей неделе мы не начнем действовать, я подаю на увольнение и перехожу в уголовный розыск к Шестиглазову, — в сердцах бросаю я шефу. А подошедшему Бондарю докладываю: И Ботва у морковки стала завиваться, кто-то напал на нее. Что станем делать, ядохимикатами польем?
Бондарь предпочитает народные средства:
— Ни в коем случае! Чтобы не пришлось этот яд самим же зимой в супе есть. Возьмем известь, воду, табачную пыль и обсыпем. Всю нечисть как рукой снимет. Есть средство еще надежнее — помочиться в ведро, разбавить десятикратно водой и полить из лейки. Что выберем?
— Капитан! — окликнул нашего хозяина от ворог худенький мужчина в застиранной рубашке.
— Слушаю! — откликнулся Бондарь.
— У вас мопед есть?
— Да, я на нем в магазин иногда езжу.
— Какого цвета?
— Синий.
— Не тот. Мы красный ищем, «Верховину-3», без левой педали, — и мужчина удалился, направился к нашему соседу.
— Кто это? — спросил я у Бондаря.
— Старший по улице. Видно, такую команду ему дали.
— Эгей, сыщики! — окликнули нас от ворот.
Я повернулся и увидел Рахима Маматкулова.
— Иди сюда.
Его круглое лицо покраснело, смущался парень, но голос оставался твердым.
— Я мусульманин, а невеста моя была православная христианка. Оба мы не сильно верующие, но смерть есть смерть. В общем, я привез деньги и хочу справить поминки. И еще — позвать Поповых и Исаевых, собрать родственников всех трех убитых. Теперь мы как родные. Несчастье нас породнило. Все согласились, кроме мамы Гены Исаева. Мария Михайловна лежит, вставать не хочет, ничего не ест. Чай один пьет, думаю — умирать собралась. И вас, Ярослав Грай с Виктором Крыловым, приглашаю. Придете?
— Обязательно придем, — оживился Грай. — Стив организовал добровольную бригаду в помощь милиции, старается изо всех сил, но ничего у него не получается. Это только англичане что-нибудь решат и на самом деле сделают. А мы в России только говорим о деле.
— Стив здесь живет, каждую ночь в засаду садится, маньяка хочет поймать. Тело его здесь, а душа в Петербурге, в ларьке, деньги считает, — усмехнулся Рахим.
— Я попрошу, — предупредил Грай, — каждого еще раз рассказать, вспомнить все подробности, что он видел в день убийства. И, может быть, всплывет то неуловимое, что не дает мне покоя, и никак я не могу нащупать.
Одиннадцатого июня, в субботу вечером, Сады наполнились патрулями добровольцев. Каждая линия выделила трех мужчин. Люди, надев самодельные повязки, прогуливались около своих садов, подозрительно и грозно глядя на прохожих. Но я знал — пороху у патрулей надолго не хватит. Люди приехали на день-два, огород за неделю зарос, высох — надо скорее пропалывать, поливать, иначе урожай погибнет. Ну, и мысли у людей о своих грядках. И действительно — недолго проходили люди с повязками по улицам, растаяли патрули.
Когда мы шли на поминки, Грай думал вслух:
— Что мы о нем знаем? Он должен быть на самом видном месте, четкий, активный, энергичный. Должен про себя радоваться, что так все гладко идет. Считать — я самый умный, всех одурачил.
— Это Рахим, — подсказываю я. — Или Рублева?
— Порой мне кажется, что это мужчина с жутким гвоздем и грубыми ударами. А порой — женщина со стихами, насмешками и простенькой, но непонятной нам хитростью. Данных мало, я не могу его понять, и поэтому мы не можем начать действовать.
— Придется ждать следующего убийства? — с содроганием спросил я.
— Это ужасно, я понимаю, но, наверное, на самом деле так и произойдет.
— Зачем же мы тогда идем на поминки? Нас спросят, что ответим? Мол, придется ждать до следующего покойника?
— Мы идем, чтобы внимательно выслушать людей. Пусть они говорят, в их рассказах может выплыть какая-нибудь мелочь, фактик, словечко. И все разрозненное свяжется воедино, в одну цепочку.
— Вы бывали на поминках в деревне? Все напьются и понесут околесицу, слушать станет невозможно.
— Л вот об этом я позаботился. При нас поминки будут необычные, деловые. Когда уйдем, пусть люди пьют сколько душа попросит.
На участке Ангеловых наведен относительный порядок — дорожка подметена, козы накормлены и заперты в сарай, накрепко привязан волкодав Серый. Обшарпанный дом Ангеловых изнутри чище, чем снаружи. В большой половине, где зимой держали коз, пол чисто вымыт. На стене прикреплены три фотографии с черной каемкой, хвойные ветки с траурными лентами. Длинный стел с бутылками и закусками, самодельные скамьи из табуреток и положенных на них толстых досок. Посередине стола три блюдца, в каждом стопка с водкой, накрытая куском хлеба. Считается, что когда водка высохнет, на это уходит сорок дней, душа покойного прощается с землей, заканчивает здесь свои последние дела и улетает на небо. Лично я в это верю с детства. Мне мать так говорила.
Отец Ольги, старик Ангелов, сник, широкие плечи опустились.
— Живу по инерции, — пожаловался он Граю. — Ну, не ложиться же живому в могилу? А уж жить-то зачем? Была у нас дочка — понятно для чего жили. Внука Оленька не оставила. Не успела. Рыбак наш, Кирилл Феоктистов, растерялся. И Рахим не успел пособить. Вот и остались мы со своими козами. Похоронили Оленьку на кладбище в Назии. Место ей хорошее досталось, красивое — песочек там и сосновый лес рядом. Часто ее навещаем. И жизнь у нас теперь со старухой кладбищенская.
Народу собралось изрядно — родня, члены нашей бригады содействия милиции во главе со С швом Исаевым явились прямо с патрулирования улицы с повязками на руках. Пришла Рублева, которая добавила денег на поминки из кассы Садов. Пришли некоторые соседи, и среди них докер Валерия. Вряд ли ее приглашали, нс она явилась и сосредоточенно следила за Граем.
Мы сели на доски, обернутые белой бумагой. Стаоик Ангелов налил пришедшим по стопке. Не чокаясь, выпили, помянули погибших, закусили холодцом из молодого козлика.
Затем Ангелов, как хозяин дома и самый старший среди собравшихся, обратился к Граю:
— Расскажи нам, огоревавшим родственникам, как милиция ловит преступников. Что уда лось сделать тебе с помощником?
Грай ответил, мол, может показаться, что милиция ничего не делает, но это не так. Со дня первого преступления уголовный розыск Кировска и сам опытнейший инспектор Шестиглазов не знают ни сна, ни отдыха. Мелким гребнем прочесаны лес вокруг Садов, сами Сады и город Шлиссельбург с окрестностями. Опрошены сотни людей, проверены десятки заявлений. Все мало-мальски подозрительные личности задержаны и находились под стражей, пока не смогли дать сносного объяснения — где находились во время преступления. В поисках принимают участие большое количество добровольцев и даже самодеятельная бригада содействия милиции во главе со Стивом Исаевым, который ее финансирует и поклялся во что бы то ни стало отыскать преступника.
— Говори, как на духу, — снова обратился старик Ангелов к Граю. — Сумасшедший маньяк тебя знает, корреспонденцию шлет, а ты его опознать не способен? Наверное, у тебя уже есть свое мнение — что происходит в Садах? Может, ты уже видишь в деле просвет? Не таи от нас известий. Мы хотим знать правду.
— Скажу честно, отец, — признался Грай, — я его не только поймать, я его пока и понять до конца не могу. Не знаю, мужчина это — или женщина. Никак маньяка не найти. И уж какую ночь не сплю, размышляю. И пришел сюда просить у вас помощи. Вот три портрета в траурной рамке — глава семейства украден из собственного дома, невеста сражена на пороге свадьбы, молодой коммерсант утоплен в Ладожском озере…
Замерли люди, тихо стало на поминках. Я следил — Рублева сидела с каменным лицом, смотрела в одну точку. Олег Попов раскачивался на скамье со страдальческой миной на лице. Рыбак Кирилл Феоктистов, вытаращив глазищи, в которых плавала тоска, не отводил взгляда от лица Грая. Белокурая Золушка — Зоя, концом вилки чертила невидимые знаки на чистом блюдце. Стив Исаев нервно сжимал в кулаке повязку дружинника. Вдруг раздался хруст, все вздрогнули, это в ручищах докера Валерии хрустнул костяной черенок вилки.
Чувствительный Рахим вытер глаза ладонью:
— Раны только начали подживать, а вы их бередите.
— Простите меня за это. Но убийца где-то рядом. Он хитер, ловко прячется. Я ощущаю его дыхание. Может быть, сейчас он выбирает следующего человека, подкрадывается, оставаясь невидимым, высматривает удобное место для нападения. Еще один дьявольский удар, и в Садах появится новая жертва, к этим печальным портретам прибавится еще один в траурной рамке.
Грай сделал паузу в несколько секунд и заговорил мягче.
— Чтобы предотвратить это, мы должны напрячься, сжать зубы, забыть про личную боль и снова все вспомнить, снова прожить эти страшные дни. Я уверен — кто-нибудь из вас его видел, но не может догадаться. Это сумасшедший, но проявляется его мания только в особых случаях, а по облику и поведению об этом невозможно узнать. Он хитер, как дьявол! Олег, — попросил Грай. — Напрягитесь, вспомните последний день, когда бы видели отца.
Лицо Олега вспыхнуло, он не смог ни на кого смотреть, повернул голову к окну, стал глядеть на кроны сосен, заговорил чуть слышно.
— Вы знаете, я много выпил в тот вечер, но смутно помню — приходил электрик, ему что-то надо было, старуха какая-то жаловалась, мол, насос туго работает, просила прислать слесаря, еще какой-то невзрачный тип приходил, что ему нужно было, не помню. Потом я оказался в своей комнате. Я теперь днем закрою глаза, вспоминаю отца, и мне кажется, мы снова начинаем ссориться, а зачем — не пойму. Ночью мне снится, как я его толкаю, он падает и ударяется головой о дверь. В ужасе просыпаюсь и спрашиваю сам себя — может, это я схватил топор и ударил отца, убил его? А после швырнул топор под яблоню и пошел спать?
— Куда же в таком случае делось тело?
— Не знаю. Даже предположить не могу.
Грай медленно перевел глаза на Стива.
— Вспомните, прошу вас, как бы провели субботу?
Стив положил перед собой на стол повязку с надписью «БСМ», разгладил ее рукой.
— Могу повторить слово в слово — ларек, поездка домой, ужин, телевизор, кровать, семь чертей без задних копыт, и крепкий сон. Никакие загадочные личности, к сожалению, меня не посещали, лишь два приятеля звонили около десяти вечера.
— Как здоровье вашей матери, ей стало лучше?
— Плохо ей. Лежит, слова сказать нс может. Я привез знаменитого профессора. Тот осмотрел, сказал — здорова, но в сильной депрессии. Она даже есть перестала.
Грай продолжил рассказ:
— Инспектор Шестиглазов поделился со мной информацией, он побывал в банке вашего брата и опросил служащих. Четыре человека знали, что Геннадий поедет в Шлиссельбург, и рассказали об этом еще двенадцати. Все они допрошены и отпущены, потому что сумели объяснить, где были во время совершения убийства.
— У них, у банковских, никогда телком ничего не узнаешь, — покачал головой Стив. — Все у них тайна, что ни спроси. Верить им нельзя.
Отец Ольги старик Ангелов на людях держался молодцом.
— Не приходил ли к вам на участок кто-нибудь посторонний в день убийства? — спросил его Грай.
— Нет, никого не было из посторонних. С утра я с козами в лесу ходил, вернулся, пообедали. А уж дочка предупредила, что ее воровать приедут. Ну, мы ждали, интересно, какое такое воровство невесты на казанский манер. Рахим прикатил со своим приятелем, весело так получилось похищение, и укатили они на «КамАЗах». Никто из посторонних не приходил. Точно вам говорю.
Мать Ольги вытерта слезы:
— Запамятовал ты, отец, был же посторонний. Ты с ним разговаривал.
— Я с посторонним разговаривал? Когда, с кем?
— Утром коз выгонял и у мосточка с кем беседовал?
— А! — удивился старик. — Вот что ты вспомнила! Да он к нам не заходил и разговора практически не было.
— Ну-ка поподробнее, — впился в него глазами Грай. — Перескажите разговор дословно.
— Да и рассказывать-то нечего, — махнул рукой Ангелов.
— Кто это был?
— Парень какой-то проходил мимо, спросил, торф нужен для удобрения грядок? Мол, могу привезти со строительства дороги. Оттуда сейчас все возят, кто хочет.
— А вы что ответили?
— Я показал рукой на участок, мол, видишь сам — грядок у нас раз, два и обчелся. Он попробовал навязаться, недорого спрошу, возьмите впрок. Но я заторопился: «Некогда мне, у нас сегодня свадьба готовится, невесту воровать станут, не до тебя». Ну, тот тип и ушел. Жалкий парень, скажу я вам, сейчас такие появились в Садах, бездомные, готовы на любую работу, а зазеваешься, и упрут, что под руки попадет. Не стоит о нем говорить.
Грай вскочил, видно хотелось ему походить, как всегда он делал в минуту волнения, чтобы привести мысли в порядок. Но в комнате не было места для хождения, и он сел, охватив голову руками, даже потряс ее, чтобы уложилось в ней все как следует. Все молча в ожидании смотрели на него.
— Торф, черт возьми, торф — вот ниточка, которая связывает все три преступления.
От резкого движения раненая рука его, видимо, снова заболела, подхватил ее, как ребенка, но глаза блестели.
— Виктор, помнишь — мы осматривали участок председателя Попова, топор лежал на сыром, привезенном торфе. Земля рядом сухая, а торф еще влажный, недавно вынутый из болота. На колесах и в кузове тележки Поповых следов торфа не было, значит торф ему кто-то привез именно в тот день.
Сверкающими глазами Грай оглядел собравшихся:
— Вам еще не понятно? Таких совпадений быть не может — три убийства и три раза появляется разведчик. Виктор, вспомни, какими словами нас встретила мать Геннадия Исаева: «Я подумала, опять хотят что-то продать. Вчера торговца торфом выставила…» Теперь я услышал слово «торф» и насторожился. У Попова-старшего тоже побывал торговец торфом, как ты думаешь, Олег?
— Наверное, привез кто-то. Удобрение каждому садоводу нужно. Отец говорил, что мог бы и сам привезти его со строительства дороги, да неудобно ему казалось через все Сады с тележкой топать, что люди скажут?
— Неверно вы рассуждаете, — не выдержал рыбак Феоктистов. — А если бы я три раза появился на участках со своей рыбой, то оказался бы виновен?
— Если бы по вашим следам трижды явилась смерть, то, безусловно, подозрение в первую очередь пало на вас. Продажа рыбы тоже неплохое прикрытие для разведки. Но с торфом естественнее в Садах. Рыбак — колоритная фигура, его каждый запомнит, а унылые, зачуханные тележечники всем надоели, глаза намылили, на них внимания не обращают. Даже если хозяин торф не купит, то хоть цену спросит и с ним можно перекинуться парой фраз.
Грай снова обратился к Ангелову:
— Итак, вы единственный, кто видел предполагаемого убийцу. Как он выглядел?
Старик озадаченно почесал в затылке.
— Попробуй описать замызганного, одетого в старье садовода. Все выглядят на один манер — что поизносилось, привозят сюда из города и щеголяют в обносках.
— Так не пойдет. Нам нужны детали, подробности. Начните с возраста, сколько ему лет?
— Молодой, для меня бее молодые, кому меньше сорока.
— Во что одет?
— На голове замусоленный блин, бывший берет. На плечах затасканная летняя куртешка выгоревшая, неопределенного цвета, просторная, под такой фигуру не разглядишь. Блестящие от истертости и грязи брюки. Этих замусоленных садоводов я встречаю на каждом шагу.
— Вот что позволяет ему оставаться неуязвимым — он проходит как тень, не задевая нашего взгляда, — заметил Грай. — Теперь вы все знаете, как выглядит убийца.
Я нащупал слабое место в рассуждении шефа:
— Может, он и в банк со своей тележкой заявлялся?
— Нет, что нужно, он узнал от матери Геннадия. Потом поехал на удачу в Шлиссельбург, и ему повезло.
— Сел на мопед и поехал? — улыбнулся я.
— Почему бы и нет? — согласился Грай. — Тогда продавец торфа и владелец мопеда — одно и то же лицо. Его мы и станем искать.
— Вот, слышали, девятнадцать чертей и злая собака? — Стив Исаев гордо поднял голову и оглядел собравшихся. — Наконец-то найдено главное звено в расследовании, теперь у нас появилась надежда. Скоро мы схватим маньяка Сегодня, братишки, я съезжу в Петербург, потому что касса моя истощилась, а завтра снова ринемся в бой. Может быть, бригада содействия милиции, составленная из любителей, окажется удачливее профессионалов.
Старик Ангелов вновь начал разливать поминальное питье, а я повернул голову к Зое. Во время поминок она ни разу на меня не взглянула. Я не мог понять, почему впал в немилость? Несколько дней назад вечером я вновь нанес ей визит в магазин перед самым закрытием. Меня ждал сюрприз. Во-первых, Зоя покрасилась, и теперь у нее на голове полыхали тициановские рыжие волосы, их пучок, охваченный на макушке, падал вниз, как конский хвост. Она по-прежнему была обворожительна, хотя рот был несколько великоват, а губы тонковаты. Природа одарила ее чувственностью, которая привлекает каждого мужчину, и я не стал исключением. Ее лицо, покрытое ровным загаром, имело цвет старой слоновой кости, на нем выделялись холодные зеленые глаза. Брюки из грубоватой белой материи казались несколько тесноваты для нее. Она повернулась к полкам, и я увидел очертания ее тяжелых бедер. Походка у нее тоже была чувственная. Тут я увидел, что под брюками на ней ничего надето не было.
Меня охватила волна желания. Это было чисто физическое желание, от которого меня бросило в жар. Я с трудом подавил в себе желание подойти, сграбастать ее.
Ревнивый китаец больше не появлялся со своими штучками, видно, получил отставку или затаился. Но и мне, похоже, счастье больше не улыбалось. Зоя упорно меня не замечала.
— Ничего денек удался, — сказала она напарнице, — прикидываю, сегодня заработали не меньше трехсот шестидесяти баксов.
Молча выставив меня на крыльцо, она заперла двери магазина на два замка и направилась домой, даже не взглянув в мою сторону, словно меня туг и не было. Значит она решила дуться, понял я, идя следом на некотором расстоянии. Хорошо, мы еще посмотрим, кому первому это надоест.
Подойдя к ее дому, я остановился. В ее спальне горела лампа на тумбочке. Занавески она не задергивала, я ее видел. Она стояла перед самой лампой. Пока я смотрел, она сбросила блузку, сдернула лифчик и стянула брюки.
Я стоял, не в силах оторвать от нее глаз, сердце барабанило по ребрам. Я видел ее нагой, словно находился рядом. Она повернулась и ушла в ванную. Когда дверь закрылась, мне пришлось сделать над собой большое усилие, чтобы прийти в себя, я четыре раза подряд дал себе команду: «Кругом, шагом марш!» И лишь после этого сдвинулся с места и направился домой.
Я не хотел соглашаться с Граем, что мы бессильны предпринять что-либо, пока маньяк не сделает следующего хода, пока не будет еще одной жертвы и пока, наконец, убийца не совершит какую-либо ошибку. А вдруг ни разу и не ошибется?
— Нет, обязательно в чем-нибудь промахнется, — уверял меня Грай. — Он тоже перенапряжен, как и мы, чувствует, что мы приближаемся, спешит, и удача наверняка от него отвернется.
Рано утром, едва мы успели позавтракать, Шестиглазов заехал нас проведать. Он явно замаялся, похудел. Но я заметил в нем изменения и в лучшую сторону — он уважительнее стал относиться к Граю, да и ко мне. Шестиглазов отставил в сторону стакан чая, предложенный Бондарем, и расстелил на столе карту Кировского района.
— География действий убийцы велика — гигантские Сады, в которых живут сотни тысяч людей, к ним примыкают леса, болота, тут два Ладожских канала, старый и новый, сама Ладога. Маньяк не ограничивает себя пространством.
— Но все же, — заметил Грай, — он не выходит за границу одного Кировского района, и обитает он явно в Садах.
— И у меня такое впечатление, что он садовод, короед, как называют их местные жители. Может, он даже крутится у нас перед глазами, а мы его не можем разглядеть.
— Кировский район отдан для поселения российским немцам, в Назии скоро начнут отводить земли первым фермерам. Что, если сейчас он заляжет на дно, а потом выберет себе в жертву первого немецкого фермера и с жестокостью с ним расправится?
— Ужас! — волком завыл Шестиглазов. — Я не могу вас слушать. Уже сейчас Куликов дерет с меня три шкуры, обвиняет в том, что я выращиваю маньяка, создаю ему тепличные условия, удобряю и поливаю. Меня крепко предупредили, спросили, какая помощь нужна? А чем поможешь? Мозгов они все равно мне прибавить не могут, а у каждого дачника не поставишь ОМОН.
Больше всего меня раздражало чувство беспомощности, вынужденного бездействия. У меня кулаки чесались — маньяк ходит где-то рядом, а мы ждем, когда он убьет еще кого-нибудь.
— Убийца — игрок, — рассуждал Грай. — Азартный, сильный. Он ставит на кон свою жизнь. Выиграл раз, другой, третий и полагает, что и дальше будет ему везти. Придет время, и удача от него отвернется, везение кончится. Как ни бросай монетку, все время «орел» выпадать не будет, выпадет и «решка». Как долго он сможет удержать везение? Мы же догадались насчет его тачки с землей. Теперь у нас пойдут удачи, а от него успех отвернется.
— Вы полагаете, мы его быстро схватим? — с сомнением в голосе спросил Шестиглазов.
Грай ободряюще похлопал сто по плечу:
— Думаю, да.
Инспектор утомленно вздохнул:
— Мне до пенсии осталось двенадцать лет. Столько ловили страшилище Чикатило. А наши Сады — большое яблоневое государство. Если он заляжет на дно — замучаемся его искать.
Шестиглазов протер слипающиеся глаза:
— Сегодня с шести утра берем для проверки всех, кто с тачками приезжает за торфом, и выясняем их алиби на время убийства. Народу задействовано много. Но будет ли толк — неизвестно.
Шестиглазов добрел до своей машины, рухнул в открытую дверцу на заднее сиденье и укатил.
Удивительно умеет преображаться Ярослав Грай. Только что с Шестиглазовым разговаривал задумчивый, философски настроенный гражданин, а через минуту на меня глянул энергичный, жесткий командир.
— Виктор, ты готов?
Я взбодрился, вскочил на ноги:
— Готов.
— Начинаем действовать.
Из дипломата вынул привезенный из города цейсовский с восьмикратным увеличением бинокль, покрутил настройку, проверил и повесил себе на шею.
На всякий случай я спросил:
— Оружие брать?
— Тесак возьми, которым Бондарь лучину колет.
Тяжелая полусабля, при помощи которой капитан расправлялся с сосновыми чурбаками, была страшным оружием. Настоящей портупеи у нас не было, я сделал из куска кожи петлю, прицепил к брючному ремню и сунул в нее полусаблю.
Куда идти, Грай не сказал. Вышел в сад, задрал вверх голову:
— Припекает знатно. Это то, что нужно, — и зашагал по дороге к лесу. Я не отставал ни на шаг, совершенно не представляя, кого можем встретить. Быстро дошли до леса, перебрались через канаву, на дне которой иссыхал ручей. Нс раздумывая, Грай направился по тропинке, что вела к поселку Назия. На всякий случай я держал правую руку на рукоятке полусабли, хватит с меня китайских шуток и других приключений.
Не останавливаясь и не глядя по сторонам, Грай пересек лес, вывел меня на опушку. Тут начиналось ржаное поле. Я замер, как завороженный. Два года службы в полковой разведке и жизнь в городе ничуть не уменьшили моей любви к хлебному полю. Разогретый воздух в поле звенел, становился виден, волны расплавленного воздуха дрожали над рожью, поднимались и уплывали вверх к раскаленно-синему небу. Вокруг громко жужжали шмели, пчелы носились над головами, тренькали кузнечики. Голубые васильки живые глаза живой земли, разомлев на солнце, смотрели на нас.
Грай мои восторги не разделял, но и не сделал иронического замечания, что было свойственно его скептической натуре. Он расчехлил цейса и деловито стал обшаривать опушку леса, рожь, небо над полем.
Я не мог понять шефа, разные бывают заморочки у городского человека, терпеливо ждал, наконец не выдержал:
— Что мы ищем, скажите, может, я сразу вам покажу это место?
— Мы ищем следы.
Я решил, чго от жары крыша у Грая поехала.
— Какие следы мы можем при помощи бинокля найти на небе? Если вам не дают спать воспоминания о Попове, вернемся в лес, и я схожу за лопатой.
— Стандартное мышление губительно для детектива, Виктор, — остановил меня шеф.
Разглядывая в бинокль поле, Грай чертыхнулся:
— Хорошо бы на вышку забраться, или на одинокое дерево среди поля.
Но ни вышки, ни подходящего дерева не нашлось. Мы двинулись вдоль поля. Дошли до его конца, пока не уперлись в перелесок, повернули обратно. Грай начал двигаться еще медленнее, так что, сделав от нетерпения хороший шаг, я сразу натыкался на его спину. Наконец шеф остановился и начал вглядываться в густо колосящуюся рожь. Что он там углядел? Ход его мыслей мне был неясен.
— Ну-ка, Виктор, посмотри вон на то местечко, где встретились четыре василька, своим восторженным взглядом. Что ты там увидишь?
Сквозь густую стену ржи, метрах в десяти-одиннадцати от края поля я разглядел небольшую проплешинку и резвившихся на ней трех мухоловок.
— Что делают там эти милые птички? — спросил Грай.
— Если не ошибаюсь, мух ловят. Разрешите ваш бинокль, — и разглядел даже мух, собравшихся на проплешинке.
— Все правильно, — произнес Грай удовлетворенно. — А вот и след дикой собаки.
Тут я позволит себе внутренне усмехнуться.
— Весьма похоже, но разрешите заметить, это пробегала лисичка. У нее след помельче, и строчка ровнее.
— Приятно иметь дело с человеком, выросшим в деревне и понимающттм мать-природу, — с откровенным восхищением произнес Грай. — Теперь тесак к бою.
Я выхватил полусаблю и оглянулся. Но вокруг никого: ни человека, ни зверя.
— Иди и выруби березовый кол, — велел шеф.
Я срубил березку и притащил к ногам шефа.
— Не поленись сходить к проплешинке и воткнуть в нее кол. Да не наследи там сильно.
На сердце у меня стало нехорошо.
— Это зачем?
— Там находятся бренные останки председателя садоводческого товарищества господина Попова. Бывшего инженера, главы семейства и прочая…
Стыдно признаться, как я иногда медленно соображаю. Я же должен был догадаться! Вероятно, жара так подействовала на мою голову. К проплешине ноги отказались идти.
— К чему мертвеца беспокоить… И кол не нужен. Я это место теперь ночью найду, оно мне сниться станет. Но как вы догадались, что здесь его надо искать? Не колдун же вы?
— Виктор, если я стану все объяснять, жить тебе будет неинтересно. Ты ведь сам видел, старательный Шестиглазов с целой бригадой землекопов перерыл весь лес, сам сунул нос в каждую подозрительную ямку. Лес был проверен, следовало сделать следующий шаг. В хлебном поле мухи нашли закопанный труп, мух нашли птицы, а мы заметили их.
На следующее утро я привел к этому месту Шестиглазова и рабочих с лопатами. То, что осталось от бывшего председателя Попова, описывать не стану, чтобы не шокировать читателей физиологическими подробностями. По трупным червям и личинкам, поселившемся в теле покойного, эксперт должны были подтвердить срок его смерти. Медицинская экспертиза подтвердила, что Попов убит в день исчезновения, убит ударом топора в затылок, удар нанес сильный человек среднего роста.
Грай воспринял эту информацию внешне спокойно. Но я видел — он напряжен, и внутри его в полной готовности туго сжатая пружина/Подходило время решительной схватки с убийцей.
После раскопок в ржаном поле я пошел к старому Ладожскому каналу, искупался, тщательно вымылся и вычистил одежду, чтобы ни одна частичка принадлежащего теперь судебным экспертам тела не осталась на мне.
Прямо с канала прошел к магазину. Остановился на крыльце, носовым платком вытер лицо, Зоя не должна видеть пота на мне. Войдя внутрь, увидел — моя Золушка раскладывала по полкам новые товары и прикрепляла бумажные ценники. Я провел взглядом по ее тяжелым бедрам, узкой талии, нежной шее и замер, почувствовав, как кровь бросилась в голову. Она наверняка почувствовала, что я стою за ее спиной и гляжу на нее, но не захотела даже повернуться.
Я ей сказал в спину:
— Вчера мы нашли Попова, завтра разыщем НАГа.
Зоя замерла на секунду и стала разворачиваться ко мне. Но в ту же секунду я повернулся и ушел.
В субботу утром восемнадцатого июня сын сторожихи Никита Зеленов валялся в своей комнатушке, похожей на шкаф с небольшой дверцей. У него сильно разболелась голова, он опасался, что сегодня может случиться припадок. От легкого стука в окно Никита вздрогнул. Любопытные глаза, черный хохолок на затылке — сосед Юрка махал ему рукой.
Никита нехотя открыл окно. Юрка протянул ему районную газету «Кировский соловей».
— Всё, в магазине купил. Смотри, самый крупный заголовок про убийцу. Садоводов предупреждают — он убивает по субботам. Будьте осторожны. До сих пор схватить не могут, у нашего правления милицейская машина дежурит, с сержантом Григорьевым я уже познакомился. Дружинники на каждой улице, а маньяку хоть бы что. Народ дрожмя дрожит.
— И ты дрожишь, Юрка?
— Я — нет. Но мать в страхе, хочет меня в город отправить.
— Ты не бойся и матери скажи, пусть с ума не сходит, он вас не тронет.
— А ты откуда знаешь?
Никита не ответил. Он читал газету, руки его подрагивали.
В комнату вошла мать, Нина Федоровна.
— Что, Володя, опять разболеваешься?
— Полежу, отдохну, пройдет голова.
— Тогда весь день дома сиди, а то свалишься где-нибудь на дороге.
— Я сегодня подрядился три тележки торфа привезти на двадцатый участок.
— Не ходи, — предупредил Юрка. — Сегодня всех, кто торф возит, милиция хватает и на допрос. Торфа им жалко стало…
— Хорошо, что предупредил, не пойду. Не с руки мне в милицию попадать. У меня сейчас начинается, чувствую, полоса неудач.
— Что с гобой?
— Предчувствие, Юрка, страшное предчувствие, живу как во сне, сам не понимаю, что со мной творится.
— Что-то произошло? — насторожился парнишка.
— Влюбился… Без ответа…
— Ну, это неинтересно, — сплюнут Юрка, — А ты в Шлиссельбурге на празднике был?
Володя слегка покраснел, промямлил смущенно:
— Да, съездил, посмотрел.
— Вот здорово! Ты там мог убийцу увидеть, мог узнать и схватить. Тебе бы премию дали и портрет в газету. А Геннадия Исаева видел?
— Видел, он беседовал с какими-то шишками.
У Юрки перехватило дыхание.
— А потом?
Никита поморщился и сплюнул.
— Значит ты видел, как его по голове этот маньяк?..
Никита не ответил, у него все сильнее разбаливалась голова.
Юрка понял, что о Шлиссельбурге больше ничего не узнает, и переменил тему разговора.
— Тебе эта длинноногая Ленка Островская нравится, да?.. Да не замахивайся, я никому…
Tак уж случилось, Елена Островская и Зоя давно и хорошо знакомы, в городе они жили в одном доме и учились в одном классе. Дружбы между ними никогда не было, скорее наоборот. Елена знала — когда ей хорошо, то Зое плохо, а если ей хуже некуда, то Зоя на седьмом небе от счастья.
Елена посмотрела на себя в зеркало — красивые ноги, гибкая талия, небольшая грудь — Бог наградил ее хорошей фигурой. Кожа покрыта ровным загаром. Загар следовало закрепить, пусть станет несколько темнее, чтобы подольше хватило. Из школы она перешла работать в небольшой оркестр, поменяла физику на трубу. Их костюмы в оркестре, предельно откровенные, как того требовали жадные до зрелища зрители, помогали успеху.
— Нужно переплыть на ту сторону канала и на берегу Ладоги позагорать без одежды, — сказала сама себе. — К воде, и скорее!
Елена натянула тугое розовое бикини, сверху легкое платье. Подхватила сумку с одеялом и полотенцем.
— Я на канал, — сказала матери, — позагораю. — Вышла на улицу и лоб в лоб столкнулась со своим антиподом Зоей Львовой. Елену передернуло. Антипод Зоя, мягко говоря, ее недолюбливала. Она была противоположной по характеру, взглядам и отношению к жизни. Если Елена говорила одно, Зоя утверждала другое. Елена шла направо, Зоя поворачивала налево. И как-то так получалось, что они всегда рядом.
Каждая со своим антиподом соединена уже двадцать лет, одноклассницы, виделись почти ежедневно. И вот на тебе, здесь, в Садах, их дома на одной улице. С первых лет Зоя ревниво следила за каждым шагом Елены, выделяя ее из подруг как самую сильную, одаренную. Ее успех вызывал у Зои раздражение, неудачи подымали настроение. Если Елена падала на скользкой дороге, да еще ушибалась, тут как тут появлялась Зоя и хохотала, не собираясь даже подать руку, чтобы помочь подняться.
Как-то на школьных соревнованиях Елена потянула спину. Идти по улице было трудно. Случайно или нет, но сзади увязалась Зоя, шла поблизости и пристально следила.
Елена не выдержала, пожаловалась:
— Не дойти до дома, сейчас упаду.
— Это было бы здорово, — бросила Зоя.
В старших классах их интересы четко определились — Елене нравился Андрей Болконский, Зое — бретер Долохов.
Этой весной в Садах один серьезный парень стал симпатизировать Елене. Узнав об этом, Зоя потеряла покой, изо всех сил старалась влюбить его в себя. Заодно стала помогать сыну сторожихи Нины Федоровны эпилептику Никите, безответно влюбленному в Елену. Стала его доверенным курьером, письмоносцем, и передавала Елене его стихи, которые той жаль было выбрасывать и она складывала их в коробку из-под туфель.
Елена старалась не замечать Никиту. Бог простит убогого! На Зою не сердилась, жалела ее. Но не понимала, почему Зое так необходимо утверждаться за счет ее, радоваться, когда ей плохо, и огорчаться, когда ей хорошо. Может, у Зои сердце иное поставлено? Здесь была какая-то загадка.
С дороги бросили камешек в окошко Никите. Парень глянул на улицу и обомлел — вдоль канавы по дороге, ритмично покачивая бедрами, в легком просвечивающем платьице шла Елена. В руке сумка с одеялом и полотенцем, явно купаться.
Никита тут же забыл о головной боли, с треском натянул выходную рубашку, бросил в сумку старое одеяльце, плавки и выбежал из комнаты.
— Ты куда? — крикнула из кухни мать.
— Искупаюсь.
— Ты же хотел торф возить!
— Завтра!
Пробежался по улице, ага, вон Елена, впереди вышагивает. Сейчас по дороге все вдут в одну сторону — на канал купаться. Кто же кинул камешек? Неужели сама Елена? Не понять Никите. Вслед за Еленой по лесной дороге он дошагал до старого Ладожского канала. По пешеходному, подвешенному на тросах мостику, перешел на другой берег. Затем через болотистую низину с ельником, комарами и черничником, быстро поднялся на песчаную насыпь — и вот он, новый Ладожский канал, широкий, с быстрой водой, как глубоководная река. С другой стороны вертикальный берег и высоченная насыпь, как обрыв. Если отыскать местечко повыше, можно увидеть на той стороне за насыпью полосу камыша, а за ним синее лезвие — Ладога, в безветрие блестящее, словно полированное.
Елена расстелила одеяло, ни на кого не обращая внимания, скинула платье — жарь меня, солнце! Метрах в пяти от нее расположился Никита, так, чтобы видеть девушку и не бросаться ей в глаза. Поодаль, чтобы ее не было видно, потеснив многодетную мамашу, легла Зоя…
Никитин сосед Юрка был заинтригован словом «любовь» и решил из любознательности понаблюдать за «влюбленными». Вернулся к себе на участок, открыл сарай. Налил в бензобак бензил и выехал на улицу. Около правления садоводства его остановил бдительный сержант Григорьев.
— Стой!.. Покажи мопед… «Верховина-З»?.. Где левая педаль?
— Потерял, месяц так езжу, уже приспособился. Зато тормоза как мертвые держат. Хотите, покажу?
Интуиция подсказала сержанту, что он вышел на верный след. В груди сладко защемило.
— Сам ты еще для подвигов мал, ко вполне мог дать Бармалею покататься, а?
— Нет, никому не даю, берегу машину.
— А без спроса твою «Верхоьину» могли взять?
— Как возьмешь? На сарае замок то какой!
— А ну, кати к дому, покажи мне свой сарай… Живо!
Сержант прыгнул в машину и покатил вслед за резвым Юркой. Сарай он осматривал три минуты, к немалому изумлению Юрки обнаружил две оторванные доски, проследил след мопеда среди грядок по соседнему участку.
Овчарка, почуяв чужого человека, загремела цепью и залилась злобным лаем. На крыльцо вышла Нина Федоровна:
— Кто это лазает по нашему участку? — но увидев милицейскую форму, снизила тон: — Что вам надо, сержант?
— Можно в дом войти? — спросил Григорьев.
— Зачем? — насторожилась Нина Федоровна.
— Посмотреть, как у вас… Как вы выполняете правила противопожарной безопасности, — нашелся Григориев.
Проходя по комнатам-клетушкам, спрашивал:
— Кто здесь живет?.. Кто здесь живет?..
В каморке Никиты заметил на комоде школьную тетрадку. Открыл — стихи! И написаны синей шариковой ручкой! Взять тетрадку он не имел права и не хотел, изъятая с места без понятых, она переставала быть доказательством. А если оставить, хозяева, почуяв неладное, могут спрягать или сжечь. Он полистал тетрадку и в результате половина страничек оказалась у него в кармане.
— Кто здесь живет?
— Мой сын, Никита.
— Стихи он пишет?
— Да, балуется иногда.
— Где сейчас Никита?
— Отправился купаться на канал… А в чем дело, сержант?
— Пожарные правила вы не нарушаете, — скороговоркой на ходу ответил Григорьев, добежал до машины, схватил микрофон, вызвал Шестиглазова.
— Я нашел красный мопед «Верховина-3» без левой педали. На нем ездил в Шлиссельбург Никита Зеленев, сын сторожихи Нины Федоровны. В комнате Никиты лежит школьная тетрадка со стихами. Цвет шариковой ручки совпадает, тот же, что и у НАГа.
— Где он сам?!
— Мать говорит — пошел купаться. Соседский мальчишка Юрка утверждает, что Никита пошел следом за девушкой по имени Елена Островская. Отправился тайком ст нее, на расстоянии, чтобы не заметила. Что будем делать?
— Похоже, это маньяк, — отозвался Шестиглазов. — Наконец-то добрались. Ты его в лицо помнишь?.. Тогда на полной скорости мчись к канату. У пешеходного мостика встретимся. Я с группой захвата поспешу туда же. Будем на месте через десять минут. — И добавил совсем неуставное: — Господи, неужели еще один труп? Успеть бы, жми во всю, сержант! — и уже на ходу Шестиглазов доложил дежурному отделения милиции: — Докладываю — найден красный мопед «Верховина-3» без левой педали. Похоже, мы вышли на убийцу. Это Никита Зеленов, сын сторожихи Нины Федоровны. Помните, в прошлом году мы отдали под суд его младшего брата за угон грузовика? Никита — здоровенный парень, с головой у него не все в порядке, эпилептик. Торф возит на тележке со строительства шоссе, и этим себе на жизнь зарабатывает. У него найдена школьная тетрадка со стихами. Та же шариковая ручка, кто и у НАГа. У соседа-мальчишки он брал в сарае мопед. След от мопеда прослежен через огород до дороги. След свежий. Это Никита сидел у церкви в Шлиссельбурге и высматривал Геннадия Исаева.
В этот день на участке мне не сиделось и я несколько раз выходил на прогулку, размять ноги. В одну из этих прогулок встретил Зою, неторопливо идущую к воде, на пляж. В зеленом лифчике и зеленых шортах, которые гармонировали с ее зелеными глазами, сна выглядела очень привлекательно. Лифчик был ей несколько тесен, формы ее бюста превосходили сегодняшние стандарты. От ее груди я не в силах был оторвать взгляд. «Это та женщина, которую я хотел бы видеть рядом с собой!» — вот какая мысль мелькнула у меня. Вернувшись на участок, я снова взял тяпку и занялся прополкой, но по-прежнему вспоминал Зою в ее зеленых шортах и лифчике. Перед глазами то и дело возникали картины, которые мешали сосредоточиться…
Пенсионер Анохин, еще крепкий старик, легко переплыл широкий Ладожский канал. Хватаясь за ветви кустов, вскарабкался на гребень насыпи. Полюбовался искрящейся далью Ладоги, перевел взгляд ближе и увидел нимфу. Совершенно нагая, она загорала, стоя около камышей, и не замечала пенсионера. Анохин придерживался строгих правил и не позволил себе подглядывать за доверчивой девушкой. Наоборот, как бы взял ее под охрану, зорко огляделся — не крадется ли к ней какой-нибудь злодей с нехорошими намерениями. Внизу по течению канала сидел неподвижно в резиновой лодке сонный рыбак с удочкой. От берега к берегу взад и вперед плавали купальщики. Никакого злодея старик не обнаружил.
Анохин посмотрел на часы и стал вглядываться в изгиб канала. У него здесь было назначено свидание.
Между тем девушка, это была Елена, очнулась, оглянувшись, заметила старика и быстро натянула розовые лепестки бикини, что почти не уменьшило площади тела, открытого для солнца. Елена с трудом спустилась с крутой насыпи, осторожно вошла в воду. Анохин любовался взлетевшими над темной водой загорелыми руками, подметил — красиво плывет, но неуверенно, силенок маловато двигаться наперерез быстрому течению. Но тут легкий гул мотора отвлек его от созерцания купальщицы. Пеня воду, по каналу шел тяжелый танкер с высоченными бортами. Анохин не успел заметить, ринулась ли девушка вперед и пересекла канал, или испугалась несущейся на нее махины и повернула назад.
Совсем другая девушка интересовала пенсионера в тот момент — та, что стояла на борту в форменной куртке с блестящими пуговицами. Это была анохинская дочь, она работала начальником радиостанции на танкере. Увидев ее, старик начал размахивать руками, кричать. Дочь отвечала ему, сложив ладошки рупором. Слов не удавалось разобрать, оба смеялись и снова кричали.
Никита видел, как Елена уплыла на ту сторону канала, и не пошел следом за ней. Терпеливо ждал, когда она решит вернуться. Как только увидел над насыпью золотистую головку Елены, поднялся и, сжав зубы, начал действовать. Не обращая ни на кого внимания, не скрываясь, протиснулся сквозь снующих по берегу раздетых людей, подошел к ее одеяльцу и сунул что-то в белую сумочку.
Елена уже спустилась с обрыва, вошла в воду, двумя руками зачерпнула и брызнула на себя, так что от холода стали вздыматься и опадать ее маленькие груди.
Тут что-то словно ударило Никиту в голову, он застонал, сжав виски ладонями, зашатался.
— Вам плохо? — раздался рядом голос многодетной мамы. — Наверное, солнечный удар. Вот, возьмите шляпу из газеты, оставьте себе мы скоро уходим.
Никита надел треугольную шляпу, постоял, сложив на груди руки, как Наполеон перед Бородинским сражением. Елена уже вошла в воду и поплыла. Ее золотистая головка была хорошо видна на воде. Никита до того был напряжен, что слышал только гулкие удары своего сердца и в общем гаме легко различал слабые всплески плывущей Елены. «Теперь в воду, — приказал сам себе, — Пусть получится так, как задумал». По камням спустился с обрыва и, загребая воду сильными руками, поплыл навстречу девушке.
Огромный танкер, двигаясь почти бесшумно, выплыл из-за поворота и, пеня воду, надвигался на них, закрывая небо и свет. При виде его купальщицы с криком бросались к берегу.
Когда танкер прошел мимо и скрылся в узком для него жерле канала, старик Анохин еще несколько минут глядел ему вслед. Собравшись плыть на другой берег, он вспомнил о девушке в розовом бикини, но ни в воде, ни на берегу ее не увидел. Неужели ее ударил танкер, и она захлебнулась? А может, еще жива, просто потеряла сознание, и вода понесла ее вниз по течению?
Обдирая руки и ноги, старик съехал с обрыва, прыгнул в воду. Если она еще жива, можно попробовать ее догнать и спасти. В молодости Анохин считался неплохим пловцом, он и сейчас еще чувствовал себя в хорошей форме. Сделал несколько глубоких вздохов, наполнил легкие кислородом и нырнул. Под водой раскрыл глаза, начал крутить головой, осматриваясь.
Участливый старик не знал, что несколько минут назад сильные, безжалостные руки, схватив Елену за шею, увлекли в мутный мрак глубины.
Танкер поднял ил и мелкий песок, замутил канал, старик с трудом видел собственные руки. Анохин вынырнул, отдышался и снова вниз в коричневатую глубину. А быстрая вода за несколько минут отнесла его далеко вниз по течению. Уже не видно толпы на берегу, вокруг новые места, да унылый чудак сидит с удочкой в резиновой лодке, отдав себя на волю течения. Холодно стало Анохину, почувствовал — судорога подбирается к ногам, пора выбираться на берег. И вдруг что-то легонькое скользнуло по руке. Нервы на пределе, отпрянул, думал змея, а присмотрелся — розовые флажки. Бог ты мой, да ведь это лифчик от бикини!
Мимо, пеня воду винтами, пронеслись два катера, проскользнула яхта. Анохин махал им руками, требуя остановиться. Да куда там, кому сейчас нужны лишние приключения? Плохо быть утопленником, никому нет до тебя дела.
— Эй, бросай удить, плыви сюда! — крикнул старик парню в резиновой лодке и помахал в воздухе розовыми лоскутками. — Тут девушка утонула.
Когда рыбак подплыл, старик ухватился за веревку, натянутую вдоль борта.
— Я давно в воде, судорога начинает ноги скручивать, ты меня подстрахуй.
Рыбак, сосредоточенный очкарик, крепко взял старика за кисти рук и выдернул из воды в ледку.
— Синий весь, дрожишь, спасатель хренов. На, оботрись портянкой, больше нечем, да накинь куртку. — Сбросил сапоги, сорвал одежду: — Давно утонула?
— Минут шесть-семь назад.
— Теоретически уже покойница. Но вода холодная, мозг в холоде меньше кислорода потребляет. Если сразу найдем, то, может быть, еще останется жива. — И кувырнулся с борта, без всплеска ушел под воду.
Услышав сирену милицейской машины, мы с Граем побросали тяпки, которыми окучивали картошку настырного Бондаря, выбежали на дорогу. Сержант Григорьев притормозил, высунулся из окошка:
— Давайте за мной, едем брать маньяка! — и подняв пыль, машина рванула дальше.
Наша «Нива» на жаре заводится сразу. Ориентируясь по пыли, отчаянно гудя, чтобы не раздавить ребенка или собаку, мы помчались следом по лесной дороге. Вот и старый Ладожский канал, горбатый пешеходный мостик. Около него затормозил сержант, рядом замерла машина Шестиглазова с группой ОМОН.
— Ребята, бегом! — заорал Шестиглазов. — До нового канала чуть больше километра.
Топая тяжелыми ботинками, молодые накачанные омоновцы устремились по болотистой дорожке, перепрыгивая через корни старых елей. Мы с Граем старались не отстать от них. Дыхалка у шефа оказалась отличной, он бежал легко, хотя раненая рука мешала, ее приходилось придерживать, как ребенка.
Эту жарищу и этот день я запомнил хорошо. Потные, запыхавшиеся, мы примчались на канал и остановились, пораженные — вокруг спокойствие, на самодеятельном пляже ленивые, сонные, разморенные зноем, с замедленными движениями люди. Лежат на полотенцах, одеялах, просто на траве, налево и направо обнаженные тела, сколько глаз хватает.
Сам канал, с несущейся бесшумно водой, ласково искрился на солнце и тоже казался сонным. В ольшанике, растущем по берегам, не шелохнется ни один листок. Безветрие, штиль.
Одним движением руки Шестиглазов разделил своих людей пополам, мы с Граем и частью омоновцев пошли влево, вниз по течению, сам он повел людей направо, вверх по течению.
Одно изящное женское тело, лежащее на синей подстилке, я сразу узнал, стянул платочек с лица:
— Зоя?
Она разморенным взглядом посмотрела на меня, села, повернувшись ко мне боком так, чтобы хорошо стали видны ее тяжелые бедра И мягкими, типично женскими движениями стала поправлять прическу. Подняв руки, она заставила приподняться груди. Эта сексуальная провокация заставила меня задохнуться от остро вспыхнувшего желания.
— Привет, любовничек, — усмехнулась Зоя. — Пришел сказать, что о чем-нибудь жалеешь?
— Совсем наоборот.
— Удивляешься тому, что произошло между нами?
— Я сбит с ног, лежу в нокауте.
За эти недели, проведенные в тоске, до меня стало доходить, что я просто влюбился в Зою. Влюбляться с первого взгляда — это неизбежно при том образе жизни, который мы вели с Граем, жизни опасной, когда любой день мог быть последним в жизни, холостяцкой и полукочевой. С первой же минуты, как только увидел ее, Зоя привлекла меня. После того, как мы однажды насладились друг другом, я понял, что мы сможем вести семейную жизнь.
Но говорить еб этом на пляже было смешно.
— Виктор, не утомляйте меня своим вниманием, я не в форме, — негромко простонала Зоя и закрыла лило платочком…
Надо отдать должное Шестиглазову, умеет он организовать людей на поиск и у самого глаз острый. Это он нашел оставленное Еленой одеяло и белую сумку.
— Чьи вещички?
Сидящая поодаль мамаша с четырьмя младенцами подняла голову:
— Тут девушка лежала, такая стройненькая, с золотистой головкой. Купаться ушла.
— Давно?
— Да уж около часа.
— Кто-нибудь к ее вещам подходил, в сумке рылся?
— Подходил здоровенный парень. Не видела, рылся ли он в сумке, но слышала, застонал и сел на землю. Может, солнце напекло. Ему шляпу из газеты подарили. А почему вы спрашиваете? Что случилось? Почему вы чужие вещи трогаете?
— Уголовный розыск, мамаша.
— Ой, — перепугалась женщина, — маньяка ловите?! Дети, быстро ко мне, немедленно идем домой.
— Опишите этого парня, — попросил Шестиглазов.
— У меня от страху все из головы вылетело.
— Он горбатый… с бородой?
— Нет, обычный такой, только руки длинные, сильные. Сел на землю и завыл, негромко так, но страшно, словно хоронил кого или с жизнью прощался. Я подумала, может, солнечный удар хватил парня? Он смотрел на воду и бормотал.
— Что именно говорил?
— Я не прислушивалась, но что-то вроде: «Утонет… Утонет» Или: «Утону… Утону…» Смотрел на воду, как завороженный, затем спустился вниз. А там прошел танкер, и я этого парня больше не видела, не до вето мне, своих четверо, мал мала меньше.
— А потом? Когда танкер прошел, он вернулся? Девушка вернулась?
— Я посмотрела на воду, плывет шляпа из газеты. Утонул он или просто газету бросил, кто его знает? И девушка не возвращалась.
— Если хитрит маньяк, недолго ему осталось меня за нос водить. За хвост мы сю схватили, теперь не отпустит/,— зло заругался Шестиглазов, перевернул белую сумочку и высыпал ее содержимое на одеяло. Я увидел нехитрые пляжные принадлежности — темные очки, крем для загара, шетка для волос… Господи милосердный! Из сумочки вывалился огромный гвоздь-штык с наколотой на него запиской! И еще один листочек в клеточку, тоже вырванный из школьной тетради.
Инспектор едва не заплакал:
— Опоздали, опять опоздали, еще один труп… — И закричал на сержанта: — Грая сюда, бегом за Граем, снова ему стихи с того света!!
Мы с Граем подошли к инспектору. Чертыхаясь, он держал листок за уголки. Выглядывая из-за плеча шефа, я прочитал:
Второе письмо внешне ничем не отличалось от первого. Но, похоже, арсеналы у маньяка истощились, полагающийся к стихотворению гвоздь отсутствовал. Текст, на мой взгляд, писал тот же человек, но настроение его резко изменилось:
Стихотворение почему-то сказалось неподписанным. Хотя если у парня действительно крыша поехала и он решил свести счеты с жизнью, то с высоты неба, где он наверняка присмотрел себе местечко в аду, на правила составления делового письма ему было наплевать.
Грай шепнул мне:
— Послушай, Виктор, плохо дело, маньяк нас еще не обманывал. Сволочь, но твердый орешек, все, что задумал, осуществил. Вряд ли мы найдем девушку в живых. Но сражаться станем до последнего. Ты оставайся с Шестиглазовым, а я пойду вниз по течению какала. Если мы что и найдем, то теперь только там. — И он торопливо зашагал по тропе, которую протоптали купальщики и рыбаки по гребню насыпи.
Шестиглазов развил бурную деятельность, поднял найденное платье и стал показывать всем, кто лежал тут же на берегу.
— Чья это одежда? Кто знает?
— Дайте посмотреть, — откликнулась Зоя. — Если не ошибаюсь, это платье Елены Островской, она живет на нашей улице, зеленый дом буквой $Г», номер сто тридцать восемь.
У Шестиглазова комплексов никаких не было. Он тут же взял Зою под подозрение и устроил экспресс-опрос Зоиным соседям, интересовался — с кем девушка пришла, с кем общалась, ходила ли купаться?
Многодетная мамаша посочувствовала Зое:
— Она пришла сюда на моих глазах, одна, так и скучает в одиночестве, а такая симпатичная… И купаться даже не ходила, не знаю, почему.
Зоя мужественно вытерпела опрос своих соседей, спросила инспектора:
— Я понимаю, маньяк еще не схвачен, вы всех подозреваете, кто вам попадет в поле зрения. Вообще-то я на-загаралась, мне можно идти?
Шестиглазов посмотрел на девушку подозрительно, он теперь на всех так смотрел:
— Я попрошу вас остаться… Если мы обнаружим тело, потребуется его опознать. — И приказал курчавому омоновцу, который при виде Зои продемонстрировал два ряда ровных крепких зубов: — Яснов, позагорай с девушкой.
Шестиглазов решил прочесать берега канала. Двое омоновцев разделись и поплыли на ту сторону канала, двое двинулись вверх по течению, а все остальные вместе с ним направились вниз по течению, по направлению к устью Невы.
— Сильное тут течение, — сказал я на ходу, обращаясь к затылку инспектора, — если тело закрутит, может по дну дотащить до Невы, а там ищи-свищи.
— Не каркай, — огрызнулся Шестиглазов. — И так тошно.
Я обиделся, замолчал и стал думать, где же наша славная речная милиция? Хотя у нас в России рек, озер и каналов до сих пор не считано, немерено — для них никакой милиции не хватит.
Мы догнали Грая, который медленно шел по тропе к смотрел на надувную лодку с двумя голыми рыбаками, дрожащими ст холода. Склонившись с бортов, они старательно глядели в воду.
— Что они высматривают? — Поинтересовался Шестиглазов.
— Говорят, утопленницу видели, — ответил Грай. — Виктор, ты не мог бы подключиться к поиску?
— Наконец-то и для Меня дело нашлось, — быстро скинул одежду, хотел на виду у всех сигануть с крутизны, но шеф резко одернул: — Виктор, остынь!
Я кое-как спустился с обрыва, вошел в воду. Конечно, было бы классно прыгнуть с обрыва ласточкой, следуя по служебным делам. Но вода на самом деле оказалась такой холодной, что сердце могло и не выдержать столь резкого охлаждения. Поплескал на себя водичкой, сделал два шага, и берег ушел из-под ног, круто обрываясь вниз. Я саженками поплыл к лодке. Меня грела мысль, что Шестиглазов не осмелился подать своим ребятам подобной команды. Кишка у них тонка, чтобы мерятся силой с Ладогой. Сейчас начнут по радио спасателей вызывать.
В это время раздался слабый всплеск, очкастый парень с лодки ушел под воду. Когда он вынырнул, мы были уже радом и одновременно ухватились за веревку, натянутую вдоль борта. Лицо у него посинело, покрылось пупырышками, зубы лязгали от холода.
— Тело видел, — пролязгал он. — Идет позади лодки метрах в трех. Но не смог достать — нас ветром подгоняет, задуло по каналу как в трубе. Старик: — скомандовал сидящему в лодке, — веслами табань!
Резвость мою как рукой сняло. «Господи, — подумал я со страхом, — неужели мне под водой прядется с покойником встречаться? Я их и на земле-то до смерти боюсь».
— Тебе пора отдохнуть? — спросил я у очкарика.
Он снова залязгал зубами:
— Еще разок нырну, покажу, куда плыть, радом побуду, а то первый раз к утопленнику на глубине подплывать боязно, так и думаешь, вдруг еще живой, схватит и утащит на глубину.
Старик, дрожавший от холода в лодке, так и не сумевший отогреться на солнце, перекрестил нас и забормотал молитву.
— Что скулишь, дед? — спросил очкарик.
— Читаю для вас заговор от судороги, чтобы вы-то хоть не потопли от стылости жуткой.
— Громче читай, — усмехнулся очкарик, — чтобы на глубине слышно было.
Мы с парнем разом ушли под воду. Он, как опытный ныряльщик, перевернулся головой вниз, а я по-простому, солдатиком. Он двигался упорно, в одном направлении, видно, умел под ведой ориентироваться.
Мне уже хотелось наверх, глотнуть, воздуха, подышать, а ок упрямо, без остановки, греб руками и резко дергал ногами, от чего сильно подавался вперед.
У меня уже кололо в груди, сдавило виски, я собирался рвануть наверх. В этот момент очкарик остановился и показал рукой. Из коричневой мути выплывало нечто белое — покойник!
Я покачал головой и поднес ладонь к горлу, мол, не доплыть! Очкарик схватил меня за ногу и дернул вниз, еще толкнул в спину и в затылок. Я оказался перед утопленницей. На ведьму, вот на кого она была похожа — волосы веером, на лице гримаса боли. Безумно вытаращив остекленевшие, неподвижные глаза, она плыла на меня…
В этот момент со мной что-то произошло, я переступил некую границу и вдруг перестал чувствовать холод, расслабился, руки и ноги безвольно повисли, перестал даже понимать, что я под водой. Мне стало хорошо-хорошо, словно словил кайф или попал в счастливый сон. Я видел, что тело мое стало опускаться на дно, я с удовольствием наблюдал, как где-то наверху играют на воде солнечные блики. Не шевелился, вроде — опьянел. Самое интересное, что не дышал, и не чувствовал, что нужно дышать. Прежде мне приходилось слышать про азотное опьянение, которое наступает у ныряльщиков на глубине, когда им не хватает кислорода. Но и в голову не приходило, что я могу попасть в подобное положение. Ныряльщик, у которого наступило азотное опьянение, обречен, если не получит помощи от друзей. Я так бы и лег на дно канала сонной рыбой, если бы не очкарик. Видимо, он пенял, что со мной — беда. Не знаю, из каких резервов он почерпнул запас сил. Все, что он смог сделать — подплыл ко мне и стукнул по лбу пяткой. Затем стремительно ушел наверх.
Тут я словно очнулся, мгновенно понял, где я и что со мной происходит. Волосы утопленницы гладили мое лицо, одна рука легла на плечи, а ее затвердевшие сосцы чертили по моему телу, словно она собиралась накормить меня грудью.
Не пойму, как мне пришло в голову схватить ее за волосы зубами. На остаточках сил, работая руками и ногами, я стал рваться наверх. Все выше и выше! Легкие рвало на части, в висках стучали молотки, но, не разжимая зубов, я рвался наверх, а утопленница слезно ожила, била меня по рукам своими скользкими ладонями, прижималась грудью, словно хогела задержать и навсегда оставить в коричневой глубине.
Совершенно не помню, как прошел последний метр, наверное, на автомате. Так и не успевший согреться старик прыгнул в воду, подхватил меня и вытолкнул наверх. Очкарик, сам еще находящийся в воде и одной рукой державшийся за веревку, прикрепленную к борту, другой рукой сунул мне весло. Я вцепился — не оторвешь! И дышал, дышал, дышал!.. Дышал, закрыв глаза и захлебываясь воздухом.
Дальше пошла рутинная работа. Подплыли омоновцы, подхватили утопленницу и по всем правилам, чтобы лицо ее нс оказалось погруженным в воду, отбуксировали к берегу.
Вдвоем с очкариком мы затолкали потерявшего силы старика в резиновую лодку, выбрались сами и влажной портянкой начали растирать ветерана, возвращать его к жизни. На это ушло четверть часа. Когда тело старика порозовело, он открыл глаза и послал нас бронебойным окопным выражением. Мы поняли, что он в порядке и вполне годится для десантирования на берег.
Когда я поднялся на берег, то увидел печальную картину — девушка лежала на одеяле и два здоровенных омоновца делали ей искусственнее дыхание, работали по всем правилам, без остановки. Девушка уже не казалась ведьмой. Она лежала перед ними в одних крошечных плавочках, и было видно, какая она изумительно стройная, красивая, способная осчастливить самого взыскательного жениха. Но… на шее девушки явственно виделись следы захвата сильных рук… Откачивали Елену до <ех пор, пока по телу не пошли трупные пятна.
— Все, — принял решение Шестиглазов, — заворачиваем покойницу в одеяло и везем в морг.
Всю обратную дорогу Грай сосредоточенно молчал, лишь велел мне ехать побыстрее. Выехав из леса, я уже предвкушал, как выпью горячего чаю из термоса и крепко поем, но шеф спросил:
— Знаешь, где живет сторожиха Нина Федоровна?
— Около лесозащитной полосы.
— Прямиком к ней и побыстрее, — сказал он таким тоном, что завести речь о стакане чая оказалось неприлично. Про себя я решил, что, отказавшись от чая, совершаю подвиг, за который мне положен, хак минимум, орден. Но Граю лучше об этом не говорить, ехидно рассмеется, и все. Поэтому вместо ордена я сегодня получу насморк, и все.
Домик Нины Федоровны был облеплен со всех сторон пристройками, сляпанными кое-как, на скорую руку, чтобы всем ее подрастающим ребятишкам хватило в нем места. На мостке через канаву нас остановила презлющая овчарка, гремевшая цепью и грозно скалившая острые клыки.
Услышав яростный лай собаки, на крылечко вышла Нина Федоровна, немолодая, но еще крепкая женщина в линялом платье и застиранном переднике, в больших клееных галошах на босу йогу. Прихрамывая, она прошла по участку, остановилась рядом с нами на мосточке. Видно было, что это человек самостоятельный, не пугливый, умеющий принять решение и постоять за себя.
— Нина Федоровна?.. Я частный детектив Ярослав Грай, это мой помощник Виктор Крылов. Можно с вами поговорить?
— О чем вам со мной толковать?
— О вашем старшем сыне Никите.
— О, Господи… — вздохнула хозяйка, затолкала в будку лающую собаку и пропустила нас. — Заходите на участок.
За ворогами мы увидели тележку на резиновом ходу, всю измазанную красноватым торфом. Черноволосая смуглянка лет восемнадцати вышла на крыльцо и воинственно посмотрела на нас.
— Дочка Галя, — представила Нина Федоровна, — единственная помощница. Остальные шестеро — мальчишки, носятся по Садам, что с них толку. А у меня большое хозяйство — в сарае куры и кролики, поросенок растет. Натуральное хозяйство, целый день на них варим и готовим, не удивляйтесь, всюду ведра и горшки, за чистотой следить некогда.
Дом, снаружи чистый и опрятный, внутри оказался грязноват. На плите закипала вода в большой кастрюле, в огромном чугуне варилась картошка, ее запах наполнил весь дом.
— Можно, мы пройдем в комнату Никиты? — спросил Грай.
— Проходите, — разрешила хозяйка, — но там не чище, чем в других комнатах… Утром у нас уже был сержант, встревожил меня, а толком ничего не сказал. В чем дело? Никиты до сих пер нет дома. С ним что-нибудь случилось?
Грай сел на единственную в комнате табуретку, Нина Федоровна на покрытую солдатским одеялом кровать, я остался стоять в дверях.
— Нина Федоровна, ваш сын Никита мог писать мне письма. — спросил Грай.
— С чего бы он вам писал? — с вызовом отвечала хозяйка. — Он в жизни не написал ни одного письма.
— А стихи см сочинял?
— Стихи любил, вот смотрите, его тетрадка. Но никуда не отсылал. Да в чем дело?
— Разрешите мне взять одно с собой, чтобы сравнить с присланными. У меня четыре письма, похоже, написаны Никитой, и на них подпись: «НАГ». Что это может означать?
— Моя девичья фамилия Голубева. Эго могло бы означать Никита Алексеевич Голубев. Но вы городите чепуху, — все больше тревожилась Нина Федоровна. — Я хоть газет не читаю, но про известного убийцу НАГа слышала. Неужели вы думаете, что мой больной, несчастный сын, и маньяк, который держит в cтpaxe Сады — одно и то же лицо?
— Смотрите, вот письмо, оставленное на месте убийства, листок в клеточку, синяя шариковая ручка, печатные, шатающиеся буквы. Рядом кладем стихотворение из тетрадки вашего сына. Различия почти не заметны.
Нина Федоровна хотела ахнуть и тут же захлопнула себе рот ладошкой. Только со страхом переводила взгляд с листка на листок.
— Письма, адресованные мне, все нанизаны на огромные двухсотмиллиметровые гвозди. У вас есть такие? — Грай развернул сверток и показал гвоздь.
Нина Федоровна махнула рукой:
— Такие гвозди я видела в последний раз больше двадцати лет назад. Их можно было купить в первопроходческие времена, когда только здесь начинали рыть первые канавы и не было еще ни одного дома. Весь наш инструмент хранится здесь, в нижнем ящике комода. Смотрите сами, — и она выдвинула ящик.
Грай склонился к ящику, порылся в железках и позвал хозяйку:
— Смотрите, в уголке замусоленная карточная коробка, и в ней точно такие же гвозди, еще осталось шесть штук.
Нина Федеровна бухнулась около ящика на колени:
— Неужели с тех самых времен? Почти четверть века?
— Не трогайте, ничего не трогайте, — попросил ее Грай. — Любая мелочь может погубить или спасти вашего сына… Скажите, вы любили Никиту?
— Я его жалела. Он с пяти лет страдал эпилепсией. И все-таки учился в школе, научился зарабатывать на жизнь. Каких усилий мне эта стоило, если б вы знали? Я ждала, что он женится, какая-нибудь добрая девушка возьмет его, и я умру спокойно. Но не находится такой дурочки, нынешние невесты стыдятся бедности, не хотят жить в нищете. Вот я и кручусь тут одна, кормлю ораву. И спец, и жнец, и на дуде игрец.
— Скажите, а он мог убить человека во время припадка и забыть об этом?
— Два раза в год он обязательно лежит в больнице, лечится. Нервный, часто психует, но желания убить я у него не наблюдала. Правда, я не профессор.
— Никита мог позволить себе шалости?
— Мог стянуть по мелочи, где плохо лежит. У соседа из сарая брал втихаря мопед и катался. Я видела, но не останавливала, ведь ему хотелось покататься, а у нас не на чем.
— Машину он умеет водить?
— Научили шофера три года назад. Прав кет, а завести и поехать может.
Грай взял тетрадку стихов, прочитал вслух наугад:
— Скажите, наконец, где мой сын? — рассердилась Нина Федоровна. — Что с ним?
Грай взглянул в окно, где, скрипя тормозами, остановилась милицейская машина.
— Инспектор Шестиглазов приехал. Он вам, Нина Федоровна, все расскажет.
На следующий день я пришел в магазин пораньше, за полчаса до открытия. Зоя была уже там. В зеленом лифчике и зеленоватых брючках, коротеньких до колен, она протирала прилавок. В таком наряде она смотрелась прекрасно. Ансамбль из рыжих волос, зеленых глаз и загорелой кожи цвета кофе с молоком, плюс ее идеальные формы, которые прорисовывались одеждой, которая была на ней, притягивали мой взгляд.
Она нагнулась к прилавку, чтобы взять щетку, я увидел ложбинку между ее грудями. Зоя подняла голову и враждебно взглянула на меня зелеными глазами:
— Что вылупился? Глаза сейчас выскочат.
Мне вдруг пришла мысль, что я лишь игрушка в Зоиных руках, поэтому следует быть настороже. Однако она соблюдала правила игры — у джентльменов не принято в разговоре задавать много вопросов. Зоя ничего не выспрашивала у меня, и я мечтал погрузиться в те наслаждения, которые она могла мне предоставить. Я даже начал думать, что смогу остаться здесь в Садах жить, устроиться работать на Синявине кую птицефабрику и постепенно забыть о детективной работе.
Французы говорят, что скептика не обманешь. Наверное, Грай видел меня насквозь, понимал, что творится в душе, и даже весьма тактично пытался повлиять, с усмешкой заявил: «Мужчина урывает свой первый поцелуй, умоляет о втором, требует третий, берет четвертый, соглашается на пятый и терпит все остальные». Но я остался глух к его увещеваниям.
Видя, что я решил стать твердым орешком, не хочу поступиться своими интересами, шеф совершенно ко мне переменился — практически отстранил от расследования, стал все держагь в секрете. В город ездить запретил, отдал в распоряжение Шсстиглазову в качестве оперативника и представителя нашего частного агентства с правом решения вопросов сообразно моему опыту и здравому смыслу.
На мне осталось только техническое обслуживание машины. Грай один уезжал на ней в Петербург. Не знаю, как он управлял машиной одной рукой? Так недолго и до аварии.
Я приготовился к бунту и напрямик спросил:
— Вы пришли к выводу, что Виктор Крылов не годен к оперативной работе?
Туманно улыбаясь, он ответил:
— В деле НАГа меня заинтересовала историко-философская мысль, афористично высказанная еще Конфуцием: «В стране, которой правят хорошо, стыдятся бедности. В стране, которой правят плохо, стыдятся богатства». Интересно проследить за поворотом философии и морали на крутом вираже тысячелетней России.
Я сразу понял, что он имел в виду, и согласился:
— Если государство знает, что делает, то за свою работу частный детектив должен иметь приличный гонорар. Это справедливо с древнейших до нынешних времен.
Грай улыбнулся:
— Вольное толкование Конфуция, но в принципе правильное. А Шсстиглазову это неинтересно.
— Так у него оклад, поэтому он чужд философии. Его государство кормит, как цепного пса.
Однако историко-философские рассуждения шефа меня не ввели в заблуждение, и я выжал из него два конкретней факта: в дело включились три оперативника, которых мы привлекали по необходимости: Савелий Сапунов, Олег Стриж, Константин Васин. Конфуций влетал нам в копеечку.
Грай уехал в город, я почувствовал себя одиноким, никому не нужным, когда меня посетила еще одна мысль: а не бросить ли на произвол судьбы историю, философию, самого Конфуция, детективное агентство и Зою вместе с ним и не податься ли в тихое местечко, скажем, на остров Валаам среди Ладожского озера в старинный возрождающийся мужской монастырь? А?
Хотя по-прежнему Зоя не говорила со мной, кроме тех случаев, когда я покупал продукты и вел с ней коммерческие переговоры, я видел, что она стала оттаивать и лучше ко мне относиться. Несмотря на тяжелую работу в душном магазине, Зоя по-прежнему оставалась сексуально привлекательной и по-прежнему волновала меня. Правда, я не мог понять, имеет ли ома на меня виды?
Шестиглазов, которому я был передан как вспомогательная боевая единица, перенес свой кабинет из Кировска в Сады и для допросов вызывал людей в правление садоводства. Тут работа шла сноровистее, сержант Григорьев, цепкий как бульдог, доставлял людей одного за другим.
Ох, не по мне были инспекторские вопросы-расспросы да еще ловушки, ох, не по мне. Людей жалко. Первый же свидетель, перепуганный, что его теперь затаскают по судам из-за несовершенства нашего законодательства, отказался от своих показаний. Шестиглазов наорал на него, пригрозил посадить с маньяком в одну камеру и вытряс показания. А когда увидел мою кислую физиономию, и мне прочитал мораль:
— Жалеть человека — ему же хуже. Ты спроси у хирурга, когда он человек живот вспарывает или ногу отрезает, он что, получает удовольствие, радуется? Надо — и ремой.
Вторым свидетелем была Курочкина, мать четверых малышей-погодков, которая загорала на канале рядом с Еленой. Она явилась страшно взволнованная, и Шестиглазову пришлось ее успокаивать.
— Напрасно вы принимаете все так близко к сердцу, ведь с вами и вашими ребятишками ничего не случилось.
Курочкина перестала всхлипывать, и тут в нее точно бес вселился:
— Он меня успокаивает — ничего не случилось! Оказывается, рядом маньяк сколачивался, жертву выбирал, а у меня на руках четверо, мал-мала меньше. Хорошо, что Никита позарился на бездетную, с хорошей фигурой, у него губа не дура. А если бы он меня угрохал, кто бы мою мелюзгу на ноги поставил?
Курочкина громко высморкалась.
— Налоги я исправно плачу, и муж платит. У нас тут в Садах дополнительно деньги собирали, на милицию, чтобы защита была. А как дошло до дела — господа садоводы, сами защищайтесь.
Инспектор слушал ее, опустив голову и вытирая проплешинку, которая означилась у него на затылке.
Сержант громко кашлянул у двери:
— Гражданка Курочкина, делаю вам замечание за неуважительное отношение к органам дознания. Если вы собираетесь грубить, мы вас отправим на трое суток в следственный изолятор. У вас есть на кого ребят оставить?
— Нет, — испугалась Курочкина. — Соседку попросила минут сорок посидеть.
— Тогда отвечайте на вопросы быстро, полно и откровенно, — припечатал сержант.
— Когда Никита подходит к одежде Елены, — начал Шестиглазов, — у него было что-нибудь в руках, скажем, книжка?
— Я не заметила, может, и было, такое незначительное.
— Он заглядывал ей в сумку?
— Никита сел на землю и загородил сумку, может, и заглядывал.
— А когда встал, держал что-нибудь в руках?
— В это время мой младшенький писать захотел, я на Никиту и не смотрела.
— Вы видели на той стороне канала человека, за которым он наблюдал?
— Он стоял довольно долго и смотрел на ту сторону канала. При этом сильно нервничал. Увидел девушку, около вещей которой сидел, заулыбался так, с оскалом. Девушка стала спускаться вниз, к воде, он совсем распалился и сам бросился в канал.
— Газетную треуголку на берегу оставил?
— Сгоряча забыл про шляпу, так в ней и поплыл.
— У вас цепкий глаз, Курочкина, кроме девушки, вашей соседки по пляжу, вы заметили кого-нибудь на той стороне канала?
— Старик там стоял и махал руками людям на танкере.
— А еще кто-нибудь следил за девушкой? Это очень важно.
— Не могу сказать, у обеих берегов было достаточно купальщиков, на такую красавицу всегда люди смотрят.
— Скажите, пока танкер приближался, потом проходил мимо вас, Никита мог за это время переплыть на ту стерону и убежать, скрыться с глаз?
— Думаю, мог. У него ручищи длинные, как весла, он мог легко переплыть канал. Танкер длинный, на велосипеде надо по такому танкеру ездить. Пока он шел мимо нас, любой ловкий парень мог бы скрыться.
— После того, как танкер прошел, вы Никиту видели?
— Нет. Только шляпа треугольная из газеты плыла, и все. А сам Наполеон исчез.
— Думаете, он утонул?
— Такой здоровый? Нет, такие не тонут. Он незаметно выбрался на тот берег, скрылся в кустах и ушел куда-нибудь… Я так боюсь, теперь он может напасть и на меня, как на свидетельницу, ведь он меня запомнил. Только теперь поняла, как близко была от смерти. Да, точно, за мною кто-то следил, пока сюда шла, сзади шажки слышала осторожные, но тогда не обрагила внимания… У меня сердце разорвется, как пойду обратно?
— Вам дать воды?
— Какая вода?! Пистолет дайте, или гранату. У меня четверо малышей.
— Не переживайте, сержант отвезет вас на машине.
Когда Курочкина ушла, Шестиглазов длинно вздохнул:
— Эту пугливую мамашу и мне жалко, теперь вечером в сад с топором выходить станет, за каждой яблоней ей убийца будет чудиться.
Старик Анохин наверняка служил во флоте. Войдя, он ловко щелкнул каблуками сандалет:
— Пенсионер Анохин по вашему вызову явился, господин инспектор! Ап-чхи! — закашлялся, смутился, вытер нос огромным клетчатым платком. — Простыл я в канале, черт его деря, чихаю беспрестанно.
— Присаживайтесь, мы постараемся вас поскорее отпустить. Неподалеку от того места, где вы стояли, у воды густой кустарник. Мог ли человек, пока проходил танкер, выйти из воды и спрятаться в нем так, чтобы вы не заметили?
— Смог бы! Густые кусты, ивняк, кому придет в голову туда заглядывать?
— А от воды во время движения танкера вы не слышали криков или стонов?
— Я дочке кричал, она у меня молодец, начальник радиостанции на судне, и пытался услышать ответ, но слов не разобрал. Надо было ей рупор взять. А того, что внизу происходило, не видел и не слышал. Ведь дочка в загранрейс уходила, мы надолго с ней прощались.
— Вы видели, как человек в треуголке из газеты переплыл на ваш берег?
— Не углядел, извините. Я наверх смотрел, мачту глазами искал, потом — когда судно из-за поворота покажется. И на палубу, дочку глазами выискивал. Она у меня… Ап-чхи!.. Простите, уж очень холодна ладожская водица, хотя в канале теплее, чем в самом озере… А шляпу треугольную видел потом, она намокла и утонула. Ап-чхи!
— О вашем отважном поступке мы знаем. Очень хорошо наша районная газета «Кировский соловей» написала, как вы пытались девушку спасти. Замечательный редактор у нас Наташа Шведова. Еще раз примите благодарность от уголовного розыска города Кировска.
— Служу… Ап-чхи! — Анохин вышел на улицу, и даже оттуда доносился до нас трубный чих старого моряка.
Шестиглазов почесал свою любимую плешинку и задал риторический вопрос:
— Так утонул Никита, или нет? А может быть, утонула одна газета «Правда», возомнившая себя наполеоновской треуголкой? А этот хитрющий маньяк опять водит* нас, как дурачков, за нос? Я отдал бы месячную зарплату, чтобы знать это наверняка.
Никто дать ответ инспектору не смог, и он вызвал следующего свидетеля, отца Елены.
— Бывший школьный учитель физики Островский, — представился он, сделав легкий поклон головой, и осторожно присел к столу.
— Скажите, — спросил Шестиглазов, — вы знали, что Никита неравнодушен к вашей дочери? Он ведь к вам в дом заходил?
— Заходил несколько раз, пытался ухаживать, но Елена ему вежливо и категорически отказала. Никита такси огромный, страшный и, извините, тупой. Он и семи классов не окончил. А Леночка у меня медалистка, Педагогический университет, окончила, в музыкальной школе училась, в оркестре на трубе играла, всегда впереди других, на виду… — Островский всхлипнул.
Шестиглазов не дал затянуться паузе:
— У вас в доме, в коробке из-под туфель, листки тетрадные со стихами Никиты обнаружены. Как они туда попали? Значит молодые люди встречались?
— Нет. Зоя, бывшая одноклассница Елены, пренеприятная, скажу вам, девица, страшная язва, приносила листки от Никиты, передавала как почтальон. Ну, а моя Елена по глупости хранила. Жалко было выбросить.
— Зоя? Интересно, часто она у вас бывала?
— В городе мы в одном доме живем и тут случайно оказались на одной улице Дружбы у девочек не было, но захаживала иногда.
— Никита угрожал Елене?
— Насколько я знаю — нет. Приходил тихий, грустный, понимал, что ей не пара.
— Как вы думаете, он мог убить вашу дочь?
— Псих он и есть псих, разве его пошлешь? Значит смог, ведь на горле у дочки следы от его здоровенных ручищ, — Островский снова всхлипнул. — Значит так на роду написано. Ничего не сделаешь. Не уберег я дочку. И уголовный розыск не помог. Сколько вы теперь ни старайтесь, дочку мне не вернете, — Островский ушел, вытирая глаза.
Следующим свидетелем была Зоя. Она явилась, как длинноногая королева, в костюмчике нежно-голубого цвета. Он так детально обрисовывал ее женские достоинства, что все мужчины, включая и Шестиглазова, не сводили с нее глаз.
Зоя старательно и подробно отвечала на все вопросы, но после разговора с ней следствие не продвинулось вперед ни на шаг.
— Последний на сегодня свидетель, — Шестиглазов протер любимую проплешину, — мать Никиты Нина Федоровна. Если она в боевой форме, сейчас нам с тобой, Виктор, жарко станет.
Сержант Григорьев вошел в комнату и предупредил:
— Извините, Нина Федоровна не хотела ехать, пришлось сказать некоторое давление.
— Надеюсь, сержант, вы были предельно деликатны? Не пришлось ее связывать?
На сержанта было больно смотреть, такой у неге был потрепанный вид.
— Это не садовод, не женщина, это — конь с яйцами. Чтобы ее связать, потребуются две группы захвата ОМОН. Она напала на меня со сваей вышколенной овчаркой, в результате порваны брюки и потеряны две пуговицы с форменной рубашки. Спасся я тем, что ловко запрыгнул в машину. Я пообещал ей привести мешок комбикормов из магазина для поросенка, после этого она согласилась приехать сюда.
— Вы бежали с поля боя? — не поверил инспектор. — Я не узнаю вас, сержант. Это позор для уголовного розыска.
— Вы перемените свое мнение, когда узнаете ее получше. Неподалеку от Нины Федоровны живет ее подруга, в молодости они вместе работали кассирами в банке. Однажды после работы идут домой, заглянули в магазин, купили макарон и сосисок. Подходят к остановке трамвая, а там толпа — хулиган с ножом в рука куражится, кого-то мордует. Народ в сторонке жмется, и даже военные, а пойти на нож боязно. Нина Федоровна говорит подруге: «Смотреть, как распоясался хулиган, нет сил. Подержи мои макароны». Одна пошла на хулигана, скрутила его и отвела в отделение милиции. Мне ее подруга рассказывала, и я поверил, такое не выдумаешь.
Шестиглазов напружинился:
— Пригласи ее войти.
Нина Федоровна, как была в выцветшем платье с линялым передником, видно, копалась в огороде, так и оказалась доставлена в правление. Грозная женщина бросила пристальный взгляд на меня, на инспектора, заметно прихрамывая, подошла к стулу и села.
— Отдохните, пожалуйста, — как мог приветливее улыбнулся Шестиглазов. — Извините, что пришлось оторвать от домашних дел, но вопрос касается вашего старшего сына и не терпит отлагательств.
Нина Федоровна сердито уставилась на него.
— Это ты, инспектор, приказал тащить сюда старую, больную женщину, инвалида?
Инспектор промакнул носовым платком покрывшегося капельками пота проплешинку.
— Попрошу быть вежливее, речь идет о вашем сыне. Старшем сыне.
— Ну да, среднего вы уже посадили на год, теперь взялись за старшего.
— Не надо говорить о среднем, тот поезд ушел.
— Для вас ушел, а для меня остался. Парни угнали грузовик у фермера и убежали. А мой дурак лег спать в кузове, где и был задержан. И за это давать год? Побойтесь Бога, инспектор!
— Много жалоб накопилось тогда на вашего среднего, вот в совокупности и набралось. Да и не я, суд решал. Теперь речь идет о старшем.
Нина Федоровна повернулась ко мне, словно призывая в свидетели:
— До чего же мне поганая судьба досталась. Все как сговорились претив моей семьи. Один муж убит на границе. Второй долго болел и умер. Осталась я — инвалид, и шестеро ребятишек. Как хочешь, так и подымай их. Средний попал в тюрьму по глупости. Теперь из старшего делают жуткого убийцу. Я одна кормлю и защищаю эту ораву. И все против меня — и милиция, и уголовный розыск, и… судьба.
Мне стала нравиться эта неопрятная, измученная, но не сломленная женщина.
— Может быть, еще не все потеряно? — попытался я поддержать ее.
— Как не все? — развела она руками. — Трое суток парня нет дома, сейчас следователь вывалит кучу улик, и я не знаю, что ему отвечать. После того, как Шестиглазов посадил моего среднего, о нашей семье пошла недобрая слава. Теперь на старшего можно валить что угодно — и люди, и судьи поверят любой гадости.
Шестиглазов стал задавать вопросы, Нина Федоровна отвечала, видно было, что она давно устала — не вчера, не сегодня, усталость в ней копилась годами. А отдохнуть невозможно, некогда, жизнь не дает.
Под конец Шестиглазов осторожно спросил:
— Не знаю, как и вопрос задать, чтобы вас заново не растревожить. Есть некоторое предположение, что Никита мог и не утонуть, а выйти на берег и с перепугу, скажем, спрятаться. Он домой не приходил? Может, осторожно, ночью, чтобы вы не видели. Или в город мог уехать?
— Что вы такое говорите, — обиделась Нина Федоровна. — Утонут, так утонул. Домой не приходил, я его каждую ночь ждала, думала, вот сейчас щеколда звякнет, и он войдет, появится, горе мое. Но увы, не появилось. И укрыться ему негде. Никто калеке припадочному рад не будет.
— Тогда у меня все, — простился Шестиглазов.
— А у меня нет, — угрожающе ответила сторожиха. — Ты правды не узнаешь. Я проведу свое расследование. И посажу тебя в лужу. Вот увидишь. Думаешь, я старая идиотка? Я в молодости с первым мужем десять лет на границе служила, у меня боевой опыт. Ты не можешь понять, что это такое. Я пойду на все.
Вечером я придумал приличный предлог и снова зашел в магазин. Зоя одета так, как будто ждала меня. На ней вареные джинсовые брюки в облипочку и тоненькая водолазка. Причем лифчик отсутствует, и упругие соски весело торчат по бокам небольшого с кружавчиками передника. Ах, как хочется схватить ее грудь и смять… Я с трудом отвожу взгляд, от ее груди и бормочу:
— Четыре пива.
Зоя уже оттаяла, и ее зеленые глаза больше не превращаются в холодные камни, наоборот, испускают призывные лучи, заманивают.
— К вашим услугам, свежее «Невское» пиво.
Она не знает, что я квасной патриот и к пиву почти равнодушен.
— Подойдет. По две бутылочки, мне и капитану Бондарю.
Теперь пришла очередь проверить Зоину выдержку. Беру пиво и, словно не заметил никаких перемен, поворачиваюсь, ухожу. По дороге меня догоняет на велосипеде парень, который стоял сзади в очереди:
— Ты видел, как на тебя продавщица смотрела? Бегом беги назад, падай на колени и целуй ей ноги. Тебя ждет праздник любви! Ты парень не промах, ух, как я тебе завидую. Такая девушка! — он взвыл от восторга и умчался, изо всех сил нажимая на педали…
Разбирая свою холостяцкую кровать, я мечтал о Зое. Тяжело терпеть ее отношение ко мне. Я привык сам решать такие вопросы, не терплю, когда другие решают их за меня. Как же дорого надо платить за все в этой жизни, в том числе и за любовь. Но лучше любить и потерять любовь, чем вообще никогда не любить.
Я решил не жениться на Зое.
Нас с Граем снова пригласили в Кировск, в отдел уголовного розыска на оперативку. Рядом с начальником отдела Куликовым снова восседал капитан Томишин из Большого дома, специалист по расследованию серийных убийств. Он строго смотрел на собравшихся. Под его пронизывающим взглядом каждой начинал ежиться, вспоминая какое-нибудь служебное упущение. Даже я чувствовал себя неуютно. Бывают же такие глаза уличающие. Только на Грая не действовал магнетический взгляд начальственного Томишина, и гостя, похоже, это несколько раздражало.
— Давайте подводить итог, — начал Куликов, — Маньяк сделал свое черное дело, мы имеем четыре трупа. Но он сам попал в капкан. Не буду забегать вперед, вам слово, Шестиглазов.
— Хочу подчеркнуть — все убийства у нас в Кировском районе — раскрыты, — без ложной скромности начал инспектор.
— Не надо делать себе рекламу, — усмехнулся Томи-шин, — Подождите, пока другие похвалят вас.
— Не надо нас хвалить, мы себе цену знаем… Убийство и исчезновение председателя садоводческого товарищества Попова поставило уголовный розыск на уши. Как выяснили, Попов поссорился с сыном и в тот же вечер исчез. В саду под яблоней на торфяной куче я нашел топор, а на обухе частички кожи с головы Попова. Отсутствие тела значительно осложнило поиск преступника. На месте убийства была оставлена записка б стихах с таинственной подписью «НАГ», адресованная нашему коллеге, частному детективу Ярославу Граю. Записка нанизана на двухсотмиллиметровый гвоздь, вбитый в стояк двери. По подозрению в убийстве мы задержали сына Попова. Позднее тело председателя товарищества обнаружил детектив Грай на поле фермера из Назии, где выросла рожь.
Шестиглазов перевернул несколько страничек в блокноте и продолжил:
— В лесу найдена убитой работница птицекомплекса «Синявино» Ольга Ангелова, в прошлом пастушка. И спять убийца оставил на месте преступления стихотворное послание Граю.
— Обратную связь вы не пытались с НАГом установить, Грай? — рассмеялся Томишин.
— Очень хотел потолковать с самозваным поэтом. Но связь у него была запрограммирована односторонняя, и телефона в Садах не было.
Шестиглазов покашлял в кулак и продолжил:
— Мы пришли к выводу, что в Садах действует маньяк-убийца, бросили все силы на его поимку и предотвращение следующего убийства. Но этого не удалось. Третьим сказался предприниматель Геннадий Исаев, также имеющий дачу в Садах. Он убит на празднике в Шлиссельбурге и со своей машиной сброшен в Ладогу. На пирсе мы нашли стихи для Грая, что показывало — действует все тот же маньяк. Все участники печальных событий собрались на поминках в доме Ангеловых, наш коллега Грай их всех выслушал и предположил, что преступником мог оказаться развозчик торфа, который приходил к Попову в день убийства — разведал обстановку, к Ангеловым приходил в день гибели дочери, появлялся и у дома Исаевых — незаметный серый человек. Мы стали разрабатывать эту версию. И еще одна ниточка появилась — среди людей, прибывших на праздник в Шлиссельбург из Садов, был замечен и взят на подозрение крепкий парень на красном мопеде «Верховина-3» без левой педали. В Садах сержант Григорьев разыскал этот мопед, и мы сразу пошли по горячему следу. Он привел нас в дом сторожихи Нины Федоровны Зеленовой. Вы помните дело ее среднего сына Аркадия, он получил год за групповой угон автомашины у фермера из Назии. И вторая хищная птичка оказалась из этого гнезда. Все легло одно к одному — сн психически ненормален, эпилептик, дважды в год лечился в больнице стационарно, у него найдена тетрадка стихов, почерк идентичен, они написаны печатными буквами, в обоих случаях стихи невысокого уровня, подражательные. Подпись «НАГ» означала — Никита Андреевич Голубев, такова девичья фамилия его матери. У него дома также обнаружена книжка сказок Киплинга, где действует ядовитый змей Наг, который жил в саду и собирался всех жителей сада уничтожить, чтобы царить в нем одному.
— Такой посылки вполне достаточно, чтобы психически больной человек начал действовать, — подтвердил доктор.
— Не перебивайте, мы дадим вам слово, — остановил доктора Куликов.
— К сожалению, мы опоздали на час. Маньяк убил еще одного человека, Елену Островскую, которую любил. Оставил записку в ее сумке, адресованную Граю, и еще одно стихотворение — признание в любви. Утопил девушку в канале и сам при этом погиб, то ли от удара танкера, проходившего в тот момент по каналу, то ли в результате припадка. Его мать говорит, что в тот день у Никиты сильно болела голова, что являюсь верным признаком приближающегося припадка. Обычно в таких случаях он оставался дома, заранее чувствуя, что ему станет плохо, а на этот раз не усидел. Не исключен вариант, что его сознание прояснилось, он осознал ужас от содеянного и покончил с собой. В любом случае, считаю убийства раскрытыми, нам можно перейти на нормальный режим работы.
— Что скажет доктор? — спросил Куликов.
— Если коротко, не вдаваясь в детали, простым языком, то я согласен с выводами инспектора Шестиглазова. Толчком к действию Никиты Зеленова-Голубева могла послужить книжка рассказов Киплинга. Могла послужить и какая-нибудь нанесенная ему обида. Идея, возникшая у него в мозгу, нам непонятна, необъяснима. Возникла идея, и он начал действовать.
— Тогда как вы объясните, — с хитрой улыбочкой спросил Томишин, — отсутствие отпечатков на гвоздях и письмах? И наличие отпечатков на письме с признанием любви?
Шестиглазов потер кончик носа блокнотом:
— Сначала он боялся, что его схватят, действовал в перчатках. А в последнем случае решил покончить с собой, и ему стало все равно. Кстати, на бензобаке мопеда найден четкий отпечаток его указательного пальца правой руки, нет сомнения, что он ездил в Шлиссельбург и мог убить там Геннадия Исаева.
— Но каким образом он выбирал очередную жертву? — не успокаивался Томишин.
— В верхнем ящике его комода найдены три игровых кубика, стаканчик и карта с обозначением садовых участков с номерами. Он бросал кубики из стаканчика и получал номер участка. Эту версию подтверждают его письма к Граю. Приходил на выбранный участок со своей тележкой, разведывал обстановку и делал свое черное дело. С Геннадием Исаевым пришлось повозиться, он выследил бизнесмена на празднике.
— Ну, а просто по каким-то причинам счел свою миссию на земле выполненной к наложил на себя руки, — добавил доктор.
— Вы согласны с этими доводами, Грай? — резко спросил Томишин.
— В данный момент я вынужден согласиться с этой версией.
— Почему вынуждены?
— У меня нет на руках фактов, чтобы убедительно выстроить и доказать другую версию.
— У вас есть сомнения? Интересно, мы вас слушаем.
— У меня сомнения по одному пункту — почему он это сделал? Каков мотив? Должно же быть какое-то объяснение?
— Интересно, — возмутился доктор, — какой логики вы ждете ст психически больного человека?
— В этом пункте я с вами согласен, Грай, — сказал Томишин, — Мне тоже не ясны мотивы его действий. Может, он действительно выбирал жертву по номеру участка, кидая игровые кубики с цифрами. Либо ему казалось, что эти люди его когда-то обидели. А может, и мания преследования завела его в такие дебри. Скажем — поселился рядом знаменитый сыщик, следит за ним. И вот вам новый мотив — он, Никита, неуловимый убийца, покончил с человеком и записку написал — ищи меня! Может так быть, доктор?
— Почему бы и нет? Вполне возможный мотив для человека с нарушенной психикой. Будь он здесь, останься он жив, мы бы провели экспертизу и ответили на все ваши вопросы. А в данной ситуации приходится только гадать, делать предположения, вы уж извините меня за это.
— Он был обложен нами со всех сторон, — простонал Шестиглазов, — мы мчались по следу и опоздали всего на час.
Томишин громко захохотал:
— Маньяк поступил подло, утопившись напоследок и лишив вас блестящего окончания операции и заслуженной награды. Но еще есть, хоть и слабенькая; надежда, что он остался жив, тогда вы сможете схватить его и задать свои вопросы, и получить вполне заслуженные награды.
— Утонул он или подался в бега, — с облегчением положил обе руки на стал начальник отдела уголовного розыска Куликов, — считаю деле оконченным. Убийств больше не будет. Как вы считаете, Грай?
— И я полагаю, убийств в Садах больше не будет.
— А вы, Крылов, что скажете? — неожиданно вонзил в меня Томишин свой острый взгляд.
— Никиту жалко, — признался я. — С пяти лет страдает припадками, два раза в год в больнице… Он же ни одного дня по-человечески не прожил. И смерть его бессмысленная.
— Вам, Крылов, — одернул меня Куликов, — следует поменять профессию, пойти в сиделки или в монастырь податься. Если человек поднял на другого человека руку — он убийца, какие бы не были записи у него в больничной карточке. И относиться к нему следует должным образом.
— Кстати, почему никто не говорит об его стихах? — возмутился Томишин. — У Никиты дома две зачитанные до дыр книжки — Тютчева и Лермонтова. Он, наверное, использовал их, как образцы. Вы же читали его стихи в тетрадке? Стихи я вам скажу, бр-р-р… — поморщился Томишин. — Что возьмешь с тронутого.
— А мне стихи понравились, — громко сказал сержант Антон Григорьев, до этого молчавший. — Я их даже себе в книжку переписал. Литературные достоинства их невелики. Но я читаю и вижу — рядом со мной жил человек, больной, несчастный, он любил, страдал, надеялся.
В совещании произошла небольшая заминка. Шестиглазов махнул на сержанта рукой, мол, заткнись. Начальник отдела чуть шевельнул тяжелой челюстью, но ничего не сказал.
Удивленный Томишин, не мигая, посмотрел на сержанта:
— Ну, у вас и кадры… Вы их в Литинституте выискиваете? — откашлялся, снова придал лицу выражение суровой требовательности, глаза стали пронзительными: — Почитайте еще раз, сержант, эти письма-стихи. Они написаны не в горячечном бреду. Маньяк свои убийства заранее задумывал, тщательно готовил. Это не проявление болезни, а хладнокровное преступление.
— Правильно, — согласился доктор — в обычной жизни маньяк не отличим от нормального человека. И стихи способен писать, не хуже поэта. Но вот на чем-то его мозг срывается, и пошл о-поехало… Хотя… — замялся доктор.
— Что вас смущает, объясните, — потребовал Томишин.
— Я побывал в больнице, где лечился Зеленов. Она из государственной переходит в частные руки, врачи все уволены, истории болезни нет. Я нашел медсестру, которая помогала его лечащему врачу. Так вот она считает, что доктор якобы полагал, что агрессивность в его состоянии исключалась.
— А, — махнул блокнотом Шестиглазов, — и врачи сейчас на больных положили с прибором. Наша медицина, сами знаете, если довелось лечиться! — и тут же поправился: — Извините, доктор, я, разумеется, вас в виду нс имею.
— Давайте подведем итог, — деловито сказал Куликов. — Не все мне нравится в этом деле, некоторые ниточки оборваны, то, что есть, не плотно связывается в один узелок. Но итоговое мнение едино — убийств в Садах больше не будет. Я считаю, дела НАГа можно закрывать. Вы что-то хотите уточнить, Грай?
— Я хочу заметить, напрасно убийца думал, что Граю можно безнаказанно писать и водить его за нос. Напрасно, это всегда кончается плохо.
После совещания мы вышли на стоянку машин перед управлением внутренних дел, Грай протянул руку и потребовал:
— Давай ключи от машины.
Сел за руль «Нивы», мне же велел идти на остановку автобуса и возвращаться в Сады:
— Капитан Бондарь купил машину березовых дров. Помоги ему распилить и поколоть. Не ленись, накачивай мускулатуру, скоро твоя сноровка понадобится. — Скептически улыбнулся, хотел еще что-то добавить, наверное, про Зою, но не стал. И укатил в Петербург.
Шеф не прояснил ситуацию, ничего мне не сказал о деле НАГа, но я и так понял, он там с оперативниками Стрижом, Сапуновым и Васиным дорабатывают дело маньяка. В Питере я ему не нужен, а необходим в Садах, как око детектива.
Я сел на рейсовый автобус и через двадцать три минуты вышел на Мурманском шоссе. Пошел, куда глаза глядят. А глядели они в сторону магазина. Как назло, в магазине никого не было, ни одного покупателя. Только Зоя. Я тут же впился в нее взглядом. Белый рабочий халат был обернут вокруг того, вокруг чего ему и положено быть обернутым. Опытный глаз легко проникал сквозь материю и высматривал под ней все, что его интересовало.
Зоя вышла из-за прилавка, мы оказались один против другого, как на ринге. Причем она вела атаку, а я с трудом находил силы для глухой защиты. Она ждала меня и явно обрадовалась встрече. Зеленые глаза искрились и испускали магнетические лучи. Я жаждал ее как никогда раньше и, чтобы скрыть это, сурово хмурил брови. Но она видела меня насквозь. Двигаясь неторопливо, как во сне, что гипнотически действовало на меня, вышла из-за прилавка, и мы оказались друг против друга, как на ринге. Я хотел устоять, не позволить решать за себя. Совершенно явственно я услышал удар гонга, рефери произнес: «Бой!» Поединок начался.
Зоя улыбнулась и протянула ко мне руки. Я собрал все силы в кулак и сделал несколько шагов назад, при этом уткнулся спиной в прилавок. Все, прижат к канатам, дальше отступать некуда. Важно нанести удар первым:
— Я раздумал на тебе жениться, — словно со стороны услышал я свой хриплый от волнения голос.
— Мы говорим о любви, — мягко парировала Зоя. — Разве ты меня больше не любишь?
У меня пересохло горло, и я с трудом выдохнул:
— Не люблю.
Но и этот удар не достиг цели.
— Разве ты меня больше не хочешь? — сделала неслышный шаг вперед Зоя. — Только не ври, — ведь я все вижу, у тебя скоро все пуговицы на штанах отскочат.
Мягко ступая, Зоя приблизилась ко мне, левую руку положила на плечо, правую на лоб и глаза. Как горячи были ее руки, как много обещали блаженства. Ладонью она провела по лицу, чуть касаясь кожи. Ее пальцы обожгли мне щеки и губы, такой жар исходил из них.
Это был хороший удар в голову. Следовало ответить жестко, чтобы она не обнаглела:
— Дело НАГа закрыто. Мы перестаем искать убийцу и уезжаем.
При упоминании о смерти улыбка исчезла с ее лица, и глаза опечалились. Но она осталась спокойна:
— Мертвым покой, живым радость жизни. Только храбрецы достойны красавиц.
Правая рука ее опустилась по шее, распахнула ворот рубашки, остановилась у сердца.
В груди моей бушевал огонь, справиться с которым я был не в силах. Закрыл глаза и прошептал:
— Земные радости больше не для меня. Уезжаю на Валаам, постригусь, стану отшельником.
После долгого воздержания плоть моя взбунтовалась так, что мне даже стало больно, и требовала действий. Это был нокдаун.
— Никому тебя не отдам, ты мой, мой, мой, я хочу тебя выпить, целиком! — жарко шептала Зоя. Рука ее прошла по животу, остановилась на брючном ремне, слегка потеребила его, как бы сдергивая.
Не открывая глаз, я застонал:
— Дай мне топор, я отрублю себе руку…
Шепот Зои проникал мне в душу:
— Если нам суждено расстаться, то нужно сделать это красиво. Я хочу любить тебя. Исполню все твои прихоти и капризы… Да, да, да!.. Милый…
Ее обжигающая рука сорвалась с ремня и спустилась ниже… Это был нокаут. В голове стоял шум, кипела кровь, я не соображал уже, что делаю, и мог натворить глупости. Эта чертовка ударила ниже пояса, у меня не было сил сопротивляться. Пришлось применить военную хитрость:
— Хорошо, я согласен. Завтра. Напарюсь в бане с дубовым веником так, будто заново родился, и приду.
Зоя ослабила хватку:
— Каков характер, такова судьба… Что ж, приходи завтра. Надеюсь, не опоздаешь.
Fla следующий день, это была суббота, двадцать пятое июня, утром, когда я махал колуном, разделывался с очередным сучковатым чурбаком, готовясь к вечернему поединку, на котором рассчитывал показать себя с лучшей стороны, приехал Грай. Он вышел из своей «Нивы» как всегда деловой, сосредоточенный.
Бондарь, складывающий поленницу, при виде шефа замер с дровами в руках.
— Сегодня в двенадцать у нас гости, — сообщил ему Грай. — Виктор, пригласи к нам добровольцев из бригады содействия милиции и наших клиентов. Надо отчитаться. Если клиенты примут отчет, то мы получим гонорар.
При слове «гонорар» Бондарь тотчас ожил:
— Чем станем угощать?
Взгляд Грая остановился на грядках с клубникой.
— Ничего не может украсить стол лучше свежей ягоды.
Я посмотрел на Бондаря с сочувствием — эдакая орава проглотит все наши резервы. Прощай клубничное варенье! Но старик мужественно принял эту информацию, он ничего не жалел для успеха нашего дела. Считал, что Грай всегда прав и любые затраты окупятся, говорил мне: «Лучше дорого работать, чем дешево стоять».
Бревна и чурбаны — все, что оказалось недопилено и недоколото, я подкатил к зеленому нашему забору, проверил, как накачаны шины у велосипеда, и помчался собирать гостей.
Бондарь постарался, как мог — составил вместе три стола, накрыл белыми скатертями. С чердака притащил две длинные толстые доски, обернул их ковровыми дорожками, укрепил на чурбаки. Получились две длинные удобные скамейки. Из недр кухонного шкафа вынул расписное прямоугольное блюдо длинною в метр. Такое блюдо не в каждом музее найдешь. Поставил старинное блюдо на стол и наполнил клубникой.
Чтобы обезопасить дом от неожиданностей, я закрыл все окна на шпингалеты и на первом, и на втором этажах, закрыл даже форточки. Надел наплечную кобуру с пистолетом Макарова, сверху легкую курточку и — готов принимать гостей. С тех пор, как началось это дело с автографом, я потерял доверие к гостям.
Зоя пришла первой. Я был на работе, поэтому на меня не могли подействовать никакие чары. Просто оглядел — нет ли при ней оружия. Но при ее манере одеваться не только пистолет — носовой платок некуда было спрятать. Белый носовой платочек и был засунут за поясок ее зеленого, в облипочку, костюма.
Оглядев комнату. Зоя села у окна.
— У-у! — произнесла она восхищенно, увидев блюдо. — Клубничный бегемот! В Гавани, на ярмарке «Российский фермер», за такое блюдо дадут золотую медаль!.. Я сама не своя от клубники, как увижу ягоду на грядке, так и кидаюсь на нее с открытым ртом. А на это блюдо надо бросаться с лопатой.
Бондарь остался доволен ее отзывом. Но Зоя не взяла ни ягодки. Она смотрела в окно. А там было на что поглядеть. Собрался кое-какой народишко, из тех, кого в гости не зовут, но кто горазд поболтать, послушать сплетни. Среди них Юрка, пацан на мопеде «Верховина-3» е отломанной левой педалью. Носом непрестанно шмыгает, купался, наверное, много, простыл. Заметно выделялись два парня в крепких кожаных куртках, на мощных, сверкающих никелем, американских мотоциклах, настоящих вездеходах с широкими, на шипах, колесами. С парнями прибыли две девчонки, юные, с хорошенькими личиками, в юбчонках таких тесных и коротких, что, когда они приседали от смеха, мелькали их белые трусики. А смеялись они беспрестанно.
Парни на мотоциклах показались мне подозрительными. Я вышел на улицу, посмотреть на них поближе, прикинуть, что можно сделать. Ворота наши наполовину были завалены березовыми чурбаками, машина стояла на улице. Я развернул нашу «Ниву» так, что она загородила всю линию вдоль канавы — протиснуться можешь, а на мотоцикле не проскочишь, обязательно окажешься в канаве.
С другой стороны подъехал инспектор Шестиглазов с любителем поэзии сержантом Григорьевым за рулем. Сержант глянул на мотоциклистов, на меня, с лету все понял и тоже развернул свой милицейский «уазик», с другой стороны перегородил дорогу. Так-то спокойнее будет, если у парней что нехорошее на уме, то они — в ловушке. А молодцам хоть бы что, смеются между собой, веселят своих девчонок, из-под коротеньких юбчонок мелькают белые трусики.
Кю принес эту сплетню, не знаю, но при входе в дом гости шушукались, мол, Никита жив, сегодня ночью домой приходил. И обещал матери на следующую ночь снова прийти.
Я немедленно передал эту «новость» Граю. Он скептически усмехнулся:
— Утонул, значит утонул…
Стив Исаев сел рядом с Зоей. Дальше Слег Попов с матерью, родители Ольги старики Ангеловы, рыбак из Назии Кирилл Феоктистов, жених из Казани Рахим Маматкулов, сторожиха Нина Федоровна с дочкой Галей, отец Елены Островской. Главбух Рублева тоже пришла. Про нее следует сказать особо. Позднее выяснились два весьма интересных факта. Оказывается — на празднике в Шлиссельбурге она провела весь день и дважды встречалась с Геннадием Исаевым. Это ни о чем не говорит, но все же стоит держать в голове. И еще — в день гибели Елены Островской она тоже присутствовала на канале и шесть раз ходила купаться. Почему же ее не захватила мелкая сеть инспектора Шестиглазова, да и мы с Граем не заметили? Оказывается, по состоянию здоровья, ей противопоказано открытое солнце. И сна расположилась за кустиками прилегающего к каналу лесочка. Единственное неудобство такого расположения — то и дело приходится отгонять в сторону желающих справить в лесочке малую нужду. Лично я до сих пор продолжал держать Рублеву на подозрении — лицо у нее каменное, ничего не выражает, узенькие щелки глаз совершенно непроницаемы, а характер и сила у нее мужские.
С другой стороны стола сели Грай, инспектор Шестиглазов и я. Сержант Григорьев остался на стуле у дверей.
Когда все приглашенные вошли в дом, хозяйственный Бондарь закрыл на крючок вторую половинку ворот — две рейки с прибитыми к ним штакетинами, тщательно выкрашенными в это лето. А чтобы не торчать без дела, взял лопату и направился в дальний угол сада, возиться с грядками. Наши с Граем криминальные дела его не касались. Его интересовал только успех, то есть гонорар.
Нина Федоровна пришла в чистом платье, немного осунувшаяся, все в тех же клееных галошах, заметно прихрамывая. Я перегнулся через стол и шепотом спросил ее:
— Правду говорят, что Никита вернулся?
— Врут все. Кому это надо выдумывать, не пойму. Разве покойники возвращаются? — но в глазах ее проблескивали злые искры, я не знал, можно ли верить ей.
— Как ваше собственное расследование?
Она отмахнулась от меня:
— Да запуталась я. И некогда, то одно, то другое.
Грай оглядел всех, поднялся и начал разговор:
— Долгое получилось дело, неожиданно долгое. А сегодня вы должны решить, справились ли мы с Виктором Крыловым, моим помощником, заработали гонорар или нет? Наш клиент, теперь можно сказать открыто, жена бывшего председателя садоводческого товарищества госпожа Попова наняла меня, желая доказать, что ее сын Олег, которого арестовали по подозрению в убийстве собственного отца, ни в чем не виновен. После второго убийства родители Ангеловой Ольги и ее жених Рахим Маметкулов примкнули к ним и стали одним клиентом, потому что расследование затянулось, расширилось и стало весьма дорогим. Брат убитого Геннадия Исаева Стив организовал на свои средства бригаду содействия милиции и производил собственный поиск.
Грай рассказывал, а я внимательно наблюдал за лицами гостей. Галя, сестра Никиты, судорожно вцепилась в руку матери и, не мигая, смотрела на Грая. Рахим сидел красный, как свекла, он мне признавался, что бы ни сделал — краска бросается в лицо и выдает его. Рыбак из Назии Феоктистов сегодня, похоже, как всегда, принял стакан и теперь старался не дышать на соседей. Стив слушал с холодным вниманием, Зоя чертила пальцем по столу замысловатые фигуры. Стирала ладошкой и снова рисовала. Беспрестанно, как компьютер.
— Уголовный розыск принял решение дело НАГа или, как они его назвали, «Дело с автографом» закрыть. Они считают, что судить некого, так как виноеегж этих убийств Никита Зеленев утонул, оставив запуску, что добровольно покидает этот мир.
— А вы полагаете, есть кого судить? — спросил Рахим.
— Я попытался представить себе человека, который решился на четыре убийства, регулярно докладывая мне об этом в стихах, а потом убил себя. Кто он? Какой он? Причем убийца легко мог остаться безнаказанным. По первому делу пошел бы под суд сын председателя Попова. По второму делу судили бы Рахима Маматкулова или Кирилла Феоктистова. По третьему убийству попал бы под подозрение брат Геннадия Исаева Стив. Что еще меня смущало — гвоздь. Металл — это мужское начало. Сатурн — бог войны. Убийца имел железный характер, силу, сноровку. А стихи говорили о романтических наклонностях. Я попросил совета у авторитетного психолога. Мы встретились, проанализировали письма и пришли к выводу, что их писала… женщина.
— Глупости вы говорите, как это можно определить? — не согласилась Зоя.
— Оказывается, можно. И у меня стала подозреваемой номер один бухгалтер Рублева.
Все сразу повернули головы к Рублевой. Лицо се вспыхнуло, прищуренные глазки зло буравили Грая.
— Интересно отметить, — продолжал Грай, — что Рублева имела возможность совершить все четыре убийства. Она всегда оказывалась рядом с трупом, но каждый раз выходила сухой из воды. Может, это необыкновенно везучий человек? Но какую пользу могла иметь Рублева из этих убийств? На этот вопрос я не смог найти ответа и стал присматриваться к Стиву Исаеву. События в Садах наибольшую выгоду давали ему.
— Ну, уж вы совсем в дебри забрались, — улыбнулся Стив. — Уголовный розыск Кировска, где работают опытные и авторитетные инспекторы, определил, что виновником этих событий является психически ненормальный Никита Зеленов. Зачем же теперь наводить тень на плетень?
Но Грай невозмутимо продолжил:
— Смотрите сами — серия потребовалась, чтобы спрятать одно-единственное убийство Геннадия Исаева. Убей вы его в городе, вас бы сразу вычислили, взяли под подозрение. Логично?
— Странные у вас гипотезы, — продолжал улыбаться Стив. — Ну, и какова же причина?
— Вы завидовали брату, всегда завидовали. Вы стыдились своей бедности и много сил положили, чтобы выбиться в хозяина жизни, стать новым русским — не вышло. А брат быстро пошел в гору.
— Вам бы киносценарии писать, а не уголовные дела расследовать, — заявил, подымаясь и выходя из-за стола, Стив.
Сержант Григорьев вскочил на ноги и загородил дверь.
— Струсили? — бросил в спину Стиву Ярослав Грай. — Испугались? Боитесь дослушать меня до конца? А ведь самое интересное я еще не сказал.
Стив медленно повернулся:
— Про меня всегда много чего говорят. Но я еще никому не дал повода обвинить меня в трусости. Я готов вас выслушать до конца, — прошел к своему месту и сел за стол.
Сержант у дверей остался стоять на ногах.
— Я немало потратил времени, чтобы изучить вас, Стив. Вы пробовали сниматься в кино — не получилось. Но гримироваться и подражать чужим голосам вы научились. Стены вашего ларька украшают фотографии Чака Норриса, Ван Дамма. Но ваш идеал — Стивен Сигал, ваш тезка. Недаром дружки называют вас Стивом. Я отыскал секцию карате, где вы занимались — успехи ваше несомненны, и девиз вы взяли от своего любимого героя: «Из грудной клетки любого соперника я сделаю скворечник». Но в чемпионы вам выбраться не удалось — забрали в армию, послали в Афганистан. Оттуда вы вернулись еще более опустошенным, без надежд, без планов. А в это время ваш младший брат, которого вы считали ниже себя, успешно занялся коммерцией. Вы были поражены его успехом, а он ушел в другую жизнь, в другую сферу, ему стало не о чем с вами говорить. Из жалости он посадил вас в один из своих киосков. Это вы ему простить не смогли.
— Ложь, семь чертей и хромая собака! — разозлился Стив.
Но Грай продолжал как ни в чем не бывало:
— В вашей отчаянной голове стал зарождаться план — как прибрать денежки брата к рукам? Встретив здесь, в Садах, умственно неполноценного Никиту и узнав, что его брат сидит в тюрьме, вы приняли окончательное решение. Чужой смерти и чужой крови вы не боялись, привыкли к ней за годы войны и верили в свою звезду, в свой успех. Вам ничего не стоило нарядиться «под Никиту» — с такой же тележкой, под его именем ходить по участкам, развозить торф, собирать информацию. Рост у вас с Никитой примерно одинаков, просторная брезентовая куртка скрывала разницу в телосложении. Большой берет наполовину скрывал лицо. Немного грима, прибавить хрипотцы в голосе, и вас можно спутать с Никитой.
— Хватит эмоций и домыслов! — взорвался Стив. — Если есть факты, выкладывайте.
— Хорошо, давайте рассмотрим факты. Вы возили торф в дом Попова, видели — сын пришел домой пьяный, и знали — скоро качнется ссора. Под вечер ссора перешла в драку, сын ударил отца, это оказалось вам на руку. В сумерках вы проломили череп ударом обуха старому Попову, чтобы не испачкаться в крови, бросили топор под яблоню. Олег, который уже плохо понимал, что делает, направился спать, а вы погрузили бездыханное тело на тележку и увезли через лес в поле, закопали. Первое убийство прошло как нельзя удачнее.
Стив решил парировать обвинение:
— Вы говорите чепуху. Участки земли крошечные, по шесть соток, кругом люди. В Садах невозможно остаться незамеченным!
— Вы рисковали, вам повезло. А если бы кто и увидел, подозрение пало бы на Никиту. Вы на этом и играли. Каждая мелочь была продумана. Так же ловко вы организовали убийство в лесу Ольги Ангеловой. В тот день заходили к ним на участок, предлагали торф, подслушали разговор родителей. Когда вы подбросили «ежа» на дорогу, гвоздь и заранее написанное письмо уже лежали у вас в кармане. Машина остановилась, и девушка оказалась в ваших руках. Вы ее убили одним ударом так, что она даже вскрикнуть не успела.
— На этот день у меня алиби. Это не факт, а досужие домыслы.
— Готовя третье убийство, вы заранее позаботились об алиби, у вас имеются в городе дружки, которые подтвердят, что угодно. Убить брата оказалось непросто. Вы вовремя вернулись домой из киоска, поставили машину у подъезда, у всех на виду. Громко поздоровались со старушками, сидящими у парадного, чтобы они вас запомнили. Дома нацепили себе накладную бороду, переоделись, вышли, у соседнего дома взяли машину, которую на вечер одолжили у приятеля, и приехали в Шлиссельбург. Вы хорошо знали график движения брата и встретили его на улице. Наверное, он удивился, увидев вас, но все же остановился, пригласил вас в машину. Ему и в голову не могло прийти, какое злодейство вы замыслили. Своим излюбленным приемом, я узнал — вы одинаково владеете обеими руками — вы раздробили брату голову. Но он был еще жив и стонал. Тогда вы отвезли его в тихое место среди складов, усадили за руль, дали газ и еще живого человека отправили под воду. Затем снова нацепили бороду и как ни в чем не бывало вернулись домой.
— Это ложь, ложь!
— Два ваших приятеля клянутся, что разговаривали с вами в это время по телефону. Но те же старушки у парадного видели, как из подъезда появился неизвестный им старик, который до этого в дом не входил. Они готовы поклясться в этом. Удивленные старушки заметили, что старик взял машину у чужого дома, подумали, что украл, и на всякий случай записали номер машины.
— Это не доказательство. Мой адвокат легко докажет, что вы говорите чепуху. Ну, а четвертое убийство — тоже моих рук дело?
— Когда я рисовал маршруты ваших движений в дни убийств — видел, концы с концами не всегда сходятся. Иногда ниточки беспричинно обрывались, я не мог понять — почему? И тогда решил — у вас должен быть помощник.
Грай сделал паузу и собравшиеся тревожно переглянусь — кто мог оказаться помощником?
— Или помощница, — продолжал Грай.
Все головы разом повернулись в сторону Рублевой. Лицо ее вспыхнуло, побагровело, женщина невольно втянула голову в плечи, как бы защищаясь от невольно возникшей в комнате общей неприязни. Хотела что-то сказать, открыла рот, но не смогла произнести ни слова. Я вскочил, хотел было уже бежать за водой, но Грай взглядом приковал меня к месту.
Грай невозмутимо продолжал говорить:
— Преступник взял себе псевдоним из сказки Киплинга, дал себе имя ядовитой змеи — НАГ. Но если вы помните, у Нага была помощница, жена Ногайна. Я первым делом подумал про Рублеву, прочертил маршруты ее движения в дни убийств — ниточки крепко связались в один узел. Но четкая, дисциплинированная, властная женщина в моем сознании никак не хотела подчиняться расхристанному кулачному бойцу Стиву Исаеву. Я оказался в тупике. Призвал на помощь троих оперативных сотрудников, которых мы приглашаем для сотрудничества — Олега Стрижа, Константина Васина и Савелия Сапунова. Они проверили городских и местных подружек Стива — все оказалось бесполезно.
Грай сделал паузу и перевел взгляд на меня. Я спокойно встретил взгляд шефа, но под ложечкой появился холодок.
— Мой любвеобильный помощник подружился с местной красавицей, продавщицей из продовольственного магазина Зоей Львовой.
Я не знал, о чем дальше пойдет речь, но приготовился к худшему. Согласно обязательству, которое я дал при приеме на работу в детективное агентство, я вынужден был информировать шефа о всех своих знакомствах, и в случае необходимости дословно передавать все наши разговоры. Я понимал — это необходимое условие нашей с ним безопасности, и выполнял его непременно. Я не информировал о вольностях, которые мы позволяли себе с Зоей, но о всех наших разговорах он знал.
— Почему я заинтересовался Зоей? — задал сам себе вопрос Грай. — Она ни о чем не спрашивала Виктора, что показалось мне неестественным. Просто держала его при себе, на всякий случай.
Думаю, что на службе у Грая я разучился краснеть и сейчас лишь побледнел, да сжал кулаки.
— Лучшего своего сыщика Сапунова я пустил по следу Зои. Надо отдать ей должное, девушка оказалась умная, изобретательная. Она тоже выросла здесь в Садах, с детства знала Никиту и Стива. Знала, что Никита пишет стихи, легко ему подражала и копировала почерк. Именно Зоя писала стихи, адресованные мне, и переписывала печатными буквами. Вы очень старались, Зоя, но экспертиза все же установила разницу между почерком Никиты и вашим.
Зоя перестала рисовать на столе загадочные фигурки и знаки, убрала руки со стола и, опустив глаза, молча стала теребить кончик белого платочка, засунутого за пояс.
— Вы, Зоя, выследили, когда Елена направилась загорать, дали знак Никите в тот трагический день. Скорее всего, кинули камешек в окно. Сосед Юрка слышал похожий звук. Никита тотчас помчался за любимой девушкой. Может быть, он решит, что Елена сама позвала его. Вот Елена пришла на канал, разделась, направилась купаться. Вы, Стив, уже наготове — пристроившись к молодежной компании, прошли мимо и бросили в ее сумку гвоздь с письмом. Чтобы вас б ртом месте никто не запомнил, отошли подальше, спустились с берега к воде. Наверное, вы ловко замаскировались, сумели раствориться среди купальщиков — вас никто не запомнил. Елена еще загорала на той стороне, но была уже обречена. Словно аллигатор, поджидающий добычу, вы притаились в кустах около воды. Стоило Елене сделать два-три гребка, вы длинно нырнули и, не показываясь на поверхности, утащили ее на глубину, задушили и бросили там. Затем снова растворились среди купальщиков, что вам великолепно удается. В это время появился танкер, устроил общий переполох, чем весьма помог вам. В своем рассказе, может быть, я и допустил какую-нибудь неточность, но, в общем, дело происходило именно так.
Нина Федоровна подняла руку, как в школе, и недоуменно спросила:
— Если все четыре убийства совершил Славка Исаев, так скажите фгупой старухе, куда делся ее полоумный сын Никита?
Грай посмотрел в глаза бедной матери и извинился:
— Наше агентство не занималось этим вопросом. Мы не можем ответить — погиб ли он от припадка, который начался в воде, ударил ли его танкер, или нашлась иная причина. Мы имеем свидетелей, которые видели, как он входил в воду. И никто не видел, чтобы он вышел из воды.
— Почему вы не заявите, что Никиту утопил тоже я? — делано захохотал Стив. — Все ваши россказни не имеют смысла, потому что наследницей погибшего брата является мать! Геннадий написал завещание, заверил у нотариуса и хранил у себя в банке. По этому завещанию я не получу ни копейки. Я — лицо незаинтересованное. — Лицо его перекосилось от злости, вместе со словами изо рта стали вылетать слюни, — Что, съел, козел вонючий? А за все, что тут наговорил, я заставлю тебя принести письменное извинение через газету. Я растопчу тебя, ублюдок… Тебе не видать лицензии, как своих ушей…
Я встал во весь рост, чтобы навести в доме порядок. Свой хлеб и масло следует старательно оберегать от нечистот. Но Грай положил мне руку на плечо и ровным голосом продолжил:
— Вы полагали, что я до этого не докопаюсь? А? Признайтесь, Стив? Геннадий, наученный горьким опытом, никому не говорил о своих намерениях. Он собирался жениться и просил руки у своей девушки в Шлиссельбурге. Сделал ей официальное предложение. Она дала согласие. Не представляю, как вы об этом узнали, но испугались страшно — у брата пойдут дети, и денежки навсегда уплывут из семьи. Вам больше не перепадет ни копейки. Коммерческих талантов у вас нет, так и придется до самой старости сидеть в жалком ларьке. Горький хлеб для завистливого человека, который всю жизнь прожил рядом с большими деньгами. Ведь вам так стыдно быть бедным.
— Все это не имеет смысла, потому что по завещанию наследницей брата является одна макъ, — упорствовал Стив, но голос его уже потерял уверенность и напор, а в глазах плавал cтpax.
Грай скосил глаз на меня, мол, будь готов, я тут же вылез из-за самодельной скамейки, чтобы не запутаться в ней, а шеф продолжил:
— Через три дома от вас живет врач, я говорил с ним. Он каждый день навещает вашу мать и считает, что у Марии Михайловны ничего не болит. У нее ранена душа, если выражаться языком военных. Она первая поняла, что произошло между сыновьями — она лучше всех нас знает ваши характеры и устремления. Но она мать, и не хочет стать судьей своим детям. Мария Михайловна решила больше не жить, ни на что не жалуется, ничего не ест, и тихо угасает.
— Мнение сельского коновала ничего не стоит, — пробормотал Стив, но руками уже осторожно шуровал под столом. Я подумал, если у него спрятан пистолет и он его выхватит, то мне придется стрелять ему прямо в лоб, чтобы он никого не успел захватить с собой. Это первый раз трудно убить человека. А когда у него за плечами четверо, ему уже все нипочем, и он, не сомневаясь, начнет палить в людей.
— А как же романтические начала? — прорезался голос у бухгалтера Рублевой. — Я так навсегда и останусь сообщницей маньяка?
— Эта печальная известность достанется не вам, — повернулся к ней Грай. — Наш оперативник Олег Стриж летал в Сочи. Там в прошлом году отдыхал Стив с Зоей. Он выяснил, что во втором городском ЗАГСе они и зарегистрировались. Ногайна стала женой Нага.
Стив сделал резкое движение, я выхватил пистолет и наставил ему прямо в лицо:
— Одно резкое движение, и ты — покойник.
Он не побледнел и не отшатнулся. Видно, для него это был привычный язык. А спросил:
— У меня во внутреннем кармане пиджака паспорт. Чистый. Можно я его достану и покажу?
— Пусть это сделает Зоя, — приказал я.
— Хорошо, — согласился он.
Зоя вынула из кармана Стива паспорт и протянула Граю. Шеф раскрыл его, полистал и согласился:
— Штампа нет. Но я ждал этот вопрос. В наше время можно все купить, даже паспорт. Не так уж и трудно было догадаться, что у вас по два паспорта. И оба настоящие. Захотите — вы вольные птицы, а где надо — законные супруги.
Краем глаза я заметил, как криво улыбнулась Зоя, при этом ямочек на щеках не образовалось, а хищно сверкнули остренькие белые зубки. И выглядеть она стала сразу на двадцать шесть лет. Зоя хотела что-то сказать, но передумала. Думать и считать она умела быстро, как электронная машина. Зоя вытащила из-за пояса платочек и вытерла лоб.
В этот момент, даже не соизволив встать, инспектор Шестиглазов устало произнес давно заготовленную фразу:
— Стив Исаев, по подозрению в убийстве четырех человек вы арестованы.
Сержант Григорьев, стоя у двери, начал отстегивать наручники от пояса, они за что-то зацепились, и тихо чертыхнулся.
Признаюсь, я на долю секунды выпустил Стива из поля зрения, потому что вслед за взмахом Зоиного платочка оба мотоциклиста вскочили в седла и оба американских никелированных скакуна разом взревели импортными моторами. Оба парня, как влитые, сидели в седлах. Скакнув с места, первый легко снес наши замечательные ворота, старательно выкрашенные Бондарем в замечательный зеленый цвет. От досок и реек только щепки полетели в разные стороны. Второй ринулся следом.
Нет, не зря Стив Исаев носил прозвище Железный Кулак. Обе руки он вынул из-под стола уже одетыми в желтые кожаные перчатки. Оружия в руках его не было, и пока я раздумывал, стрелять или нет, Стив сильно ударил по моей руке, и пистолет улетел в угол комнаты.
Мне пришло в голову, что он захочет драться. Я был готов объяснить грубияну, что в гостях следует вести себя прилично. Но он вскочил на скамейку и, выставив вперед оба кулака, прыгнул в окно.
Зазвенело разбитое стекло. Стив сделал хороший кувырок и вскочил на сиденье ко второму мотоциклисту.
Нет, не зря Грай предупреждал, что скоро потребуются моя сноровка и сила. Я решил показать, что такие прыжки мне вполне по плечу. Поднялся на скамью и… наткнулся на Зою. Я подвинулся влево и она подалась влево. Я кинулся вправо и она вправо. Так мы танцевали секунд десять, пока, наконец, сержант Григорьев справился с наручниками и принес их к столу. Я отшвырнул ее, с досады задев за лицо сильнее, чем хотел. Тоже ласточкой прыгнул в окно, перевернулся через голову и вскочил на ноги.
Возвращаться в дом за пистолетом было уже поздно. К этому времени первый мотоциклист с ревом пропахал по рядкам. Передним колесом пробил наш пленочный парник с огуречной рассадой, проехал по нему и выскочил с другой стороны. На пути иностранной техники встал стеклянный парник, тщательно оберегаемый прижимистым Бондарем вот уже полтора десятилетия. Голову смелого ездока защищал прочный импортный шлем с прозрачным забралом, поэтому не остановило и оконное стекло с деревянными рейками. Под звон чисто вымытых стекол и треск хорошо просушенной древесины мотоцикл пропахал и второй парник. По деревянному мосточку переехал канаву и вывернул на соседнюю линию.
Второй мотоцикл с двумя седоками, густо ревя мотором, шел уже по проторенной дороге. Тоже благополучно миновал мосточек, и тут мы увидели, что такое — приличная зарубежная техника…
Сначала я хотел кинуться к машине и броситься в погоню. Но сам же поставил «Ниву» таким образом, что она может поехать только в канаву, а пока начнешь выворачивать, их и след простынет. Я был согласен на любой вид транспорта. Первое, что попалось под руку — красный Юркин мопед «Верховина-3» без левой педали. Юрка уже завел его, намереваясь утереть нос уголовному розыску и частным детективам.
— Вытри, наконец, нос! — велел я ему, сорвал шлем и сам рванул сквозь разбитые в щепу ворота, по грядкам, через парники… Высокая все же проходимость у этого мопеда, хотя, наверное, я и выглядел на нем как Дон Кихот на ослике Санчо Панса.
Наш хозяин участка Бондарь был потрясен безнравственным вторжением незваных гостей в свои владения. Вряд ли он успел понять, что кровожадный убийца совершает дерзкий побег от служителей закона. Но он мгновенно в тысячах, рублях и копейках оценил ущерб, нанесенный его любимым грядкам, пленочному парнику и стеклянной теплице. Сумма эта оказалась так велика, что тотчас вывела из равновесия нашего скуповатого хозяина. Тут он увидел, что вслед за первой машиной движется втооая. Это же разорение! Старый морской волк превратился в отчаянного флибустьера, издал боевой клич, потрясший окрестные участки, взмахнул лопатой, точно секирой, и без страха ринулся на механизированного врага, чтобы грудью стать на защигу родной земли.
К счастью, ноги флибустьера были не те, что раньше, после первых же прыжков он запутался в картофельной ботве и растянулся во весь рост, немного не дотянувшись до второго мотоцикла. Но к тому времени, когда я добыл себе транспорт, Бондарь вырвал ноги из грядки вместе со старой и новой картошкой, подбежал к проложенной трассе и устроил по всем правилам засаду. Стоило мне подъехать к парнику, как в воздухе словно секира сверкнула остро отточенная лопата и страшной силы удар обрушился на мою голову.
Живи мы где-нибудь в Польше или Америке, я бы прямиком попал на тот свет. Падая, я услышал хруст, успел подумать, что или шею сломали или пробили череп. Вдобавок на меня навалился обезумевший от скаредности старик и стал тыкать кулаками, куда попало. Прошумевшие над нашей страной войны, каждая из которых могла стать последней для народа, оставила свой след в нашей промышленности. Остается только удивляться, до чего у нас в России делают крепкие каски и никудышные лопаты. Оказалось, что на каске неглубокая вмятина, а черенок лопаты сломан, разлетевшись на три куска.
Инспектор Шестиглазов и сержант Григорьев выбежали из дома, оголив оружие. Оба сделали по три выстрела в ту сторону, куда с бешеной скоростью уносились американские мотоциклы. Потом выбежали на улицу, сели в машину, немного поразворачивались, чтобы можно было поехать куда-нибудь кроме канавы, и помчались в погоню. Любит устраивать погони наш уголовный розыск, хлебом не корми, а дай погонять с нарушением скорости и со стрельбой!
Я вышел на соседнюю линию, посмотрел вслед мотоциклистам. Увидел только пыль. Бежать, ловить не имело смысла. Они вырвались на асфальтированное шоссе и были таковы.
Соседский Юрка подошел ко мне и пропищал:
— Нос вытри! Смотри как оцарапало, кровь капает. — Забрал мопед, заднее колесо которого все еще вертелось на большой скорости, рыло землю, но никуда не могло уехать.
Народ вывалил из дома и, делая меткие замечания, следил за развитием событий. Моему поцарапанному носу досталось больше всего.
Грай с Зоей стояли радом на крыльце. Причем шеф обнимал ее крепче, чем родную дочь и ни на секунду не снимал руку с ее плеча. Зоя выглядела потерянной, но я уже ей нс верил, она легко меняла маску и в секунду могла нацепить другую.
Вернувшийся ни с чем, раздосадованный, пахнущий порохом Шестиглазов вместе с Граем умело взялись за Зою. Через час она раскололась и со слезами на главах выдала три адреса, куда ночью мог вернуться Стив, чтобы условиться о дальнейшей связи перед тем, как учти в бега. С тем ее и отпустили под честное слово, чтобы использовать как приманку.
Сам Грай вместе с Шестиглазовым взяли себе самое перспективное место около леса. Нам с сержантом Григорьевым досталась самая захудалая «захоронкэ» около магазина. Там и спрятаться негде, кроме как в канаве. В третью засаду назначили двух омоновцев, вызванных Шестиглазовым на помощь. Таким образом занятие на ночь мне было обеспечено. Заклеив пластырем нос, я посчитал, что к сверхурочной работе готов.
К этому времени Бондарь подсчитал на микрокалькуляторе ущерб, нанесенный усадьбе, и заявил Граю, что заработанного нами гонорара на восстановительные работы вполне хватит. Грай, широкая душа, не стал мелочиться и согласился. Потом Бондарь увидел, что никто из гостей ни одну ягодку из его огромного блюда не тронул. Это смягчило сердце старика. Он тут же решил, что клубника дала сок, утащил на веранду, засыпал сахаром и утром пообещал сварит» варенье.
— Варенья получится — три ведра, — радостно шепнул сн мне. — С такой клубникой дворник лопату съест!
Мы с сержантом Григорьевым сходили в разведку, обошли вокруг магазина, прикинули, что к чему. К магазину с разных сторон сходились шесть дорог. Стив мог прийти по любой. Одну из них, со стороны леса, мы выбрали как наиболее перспективную. Присмотрели себе местечко в канаве, надо отметить, совершенно сухой, под расползшимися кустами шиповника.
Когда стемнело, мы осторожно прошли к выбранному месту и сели в засаду. Хоть и лето, а ночью на берегу Ладош прохладно. Я надел взятую из запасов Бондаря меховую безрукавку. Сержант лязгал зубами в своей форменной тужурке, злился, толкал меня в бок, хотел отобрать безрукавку. Я делал вид, что не понимаю, а разговаривать он не решался.
Без шести минут час у себя в тылу услышали шорох. Стали настороженно приглядываться и прислушиваться. Увидеть — никого не увидели, но на той стороне дороги, несколько позади нас, кто-то появился. Может, нас заметили и брали в кольцо? Сразу стало жарко. Я хотел снять безрукавку и отдать сержанту, но он отмахнулся, мол, во время драки она скует движения. Мы решили не выдавать себя, посидеть тихонько и посмотреть, что будет.
Через шестнадцать минут услышали шелест сухой травы и увидели тень человека от луны. — Стив от леса крался по краю дороги вдоль канавы.
Сержант был человеком старой закалки, хорошим, не озверевшим милиционером. Он не стал стрелять из канавы на поражение, как того требовал Шестиглазов, а, используя наше численное преимущество, решил взять на испуг и скрутить. Одним прыжком он выскочил из канавы на дорогу и, наставив пистолет на преступника, заорал:
— Стоять, руки вверх! Стреляю без предупреждения! Ты окружен, не вздумай сопротивляться!
Я не сразу догадался, что произошло, потому что ни разу не видел, как этот пистолетик стреляет ночью, маленькими иголочками с сильным электрозарядом. Примерно так, как ударяет игла электрического ската. Человек, в которого попала такая штука, приходит в себя через сутки и не помнит, что с ним произошло. Я затаился, выжидая, что выйдет из затеи сержанта?
У Стива оказалась отменная реакция. Он мигом определил, кто наиболее опасен, и выстрелил первым сначала в меня, потом в сержанта. Иголочка пробила телогрейку и на излете едва кольнула меня под ребро. Этого вполне хватило, чтобы меня основательно тряхнуло и бросило на другой борт канавы. Пистолет при этом отлетел в сторону и затерялся в траве. А я обнаружил, что не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой, ни даже языком, но глаза мои видят и слышат. Ничего не оставалось, как прикрыть глаза и притвориться недвижимым. Это оказалось совсем нетрудно.
В прежние годы существовал неписанный закон — лежачего не бьют. Кто его нарушил — не мог отмыться всю жизнь. Наверное, Стив не был знаком с историей или решил, что успеет отмыться. Он лениво лягнул распростертого на дороге сержанта и спрыгнул в канаву ко мне:
— Доброй ночи, Дон Жуан, не ожидал встречи с Каменным Гостем?
Поверхностный паралич позволил мне нарушить правила этикета и не ответить на приветствие.
Стив начал лягать меня с упоением, приговаривая:
— Вот тебе за китайца… Вот тебе за кирпич, вот за подпиленный мостик, вот за подглядывание в окно…
На мое счастье, канава была глубокая и тесная, а телогрейка смягчала удары. К тому же бить людей, которые лежат без сознания, неинтересно. Стив быстро выскочил на дорогу. Там его ждал сюрприз. С другой стороны дороги из канавы выскочила здоровенная овчарка, за ней, кряхтя и матерясь, тяжело опираясь на лопату, неуклюже выбралась объемистая женщина.
— Тридцать три черта и бешеный кобель! — поразился Стив, — Сколько же вас тут?.. Только что двух ментов уложил, а тут следом появляешься ты, тетя Нина, со своей псиной, словно из-под земли.
— Я, Славочка, я.
— Черт тебя принес… Не вовремя…
— Другого случая потолковать, думаю, не случится. Вопросик у меня.
— Уходи подобру-поздорову со своими вопросами, — пригрозил Стив.
Сильно хромая, небольшими шажками женщина приближалась к преступнику. Мне показалось, что она заговаривает ему зубы. Но зачем? Ведь он переступил грань, пролил кровь. Рубикон позади, и теперь Стив станет убивать, не задумываясь. Она должна это понимать.
— Ты втравил моего Никиту в смертное дело?
— Это мужские разборки. Уходи, пока сама жива.
— Ах ты, сопляк! — повысила голос Нина Федоровна. — Недавно без штанов бегал, ко мне в огород за горохом лазал, у меня на коленях качался, а теперь грозишь старухе?
— Ладно, ты никого не видела, ничего не слышала, иди отсюда да побыстрее.
— Посмотри мне в глаза, в глаза смотри! Ты моего сына в воде замучил?
Стив ухмыльнулся:
— Недолго он и мучился, дурак твой припадочный.
Голос Нины Федоровны стал низким и хриплым:
— Какой бы ни был сын — все сын. И чем несчастнее ребенок, тем больнее матери. Муж у меня умер, теперь я сама защита своим детям. Видно, милиции ты не по зубам, а я тебя не отпущу. Не бойся, недолго станешь мучиться, — и она подняла лопату.
Сгив легко отпрыгнул назад.
— Ах так, ну, старая, кончен разговор.
Это произошло в одно мгновение. Стив начал подымать пистолет, и умный пес прыгнул, полетел, как тяжелый снаряд. Выдержка у парня оказалась, что надо. Он успел выстрелить в пса, а когда желтые клыки оказались недалеко от горла, то вбил пистолет прямо в раскрытую пасть. Заскрежетали клыки, ломаясь и сминая железо. Пес своей тяжестью сбил Стива, и оба рухнули на землю.
Нина Федоровна шагнула к упавшему, но хромая нога подвела, лопата рубанула камень, выбив искру. Стив из положения лежа прыгнул в сторону и сразу на ноги. В свете луны блеснуло точеное лезвие длинного ножа.
— Бог простит меня, тетя Нина, ты сама сюда пришла и первая напала, — Стив сделал длинный, красивый выпад, держа нож в вытянутой руке словно шпагу. Мысленно я простился со славной женщиной, пришедшей ночью на большую дорогу, чтобы защитить честь сына. Но молодецкий выпад, славный удар пришелся в пустоту. Женщина сделала неожиданный шаг в сторону и снизу остро отточенным штыком лопаты резко ударила в локоть. Раздался проливный хруст, нож покатался по камням, рука обвисла. Я в душе ликовал — одну боевую клешню убийца потерял.
— Стерва старая! — взвыл бандит и сунул окровавленную руку за пазуху. — Тридцать три черта! Затопчу!.. Кий-як. — резко махнул ногой, пытаясь выбить лопату из рук сторожихи.
Я поразился — немолодая женщина ничуть не робела перед грозным соперником, движения ее были быстрые, ловкие, видно, что в молодости прошла хорошую школу армейского рукопашного боя. Мне приходилось слышать о женщинах, мастерицах биться в рукопашной холодным оружием, но видел я это впервые. Нина Федоровна руки убрала, отступила и тут же сделала резкое движение, которое в армии называется «штыком коли»!
Пританцовывая на носках, Стив избежал удара и резким толчком кроссовки прижал лопату к дороге. Стив был в самом расцвете лет, сторожихе же за пятьдесят, ее хватило лишь на несколько минут, и все — выдохлась, силы ее кончились. Как мне хотелось вскочить и помочь ей, как я молил об этом Бога! Но, видно, Бог меня не услышал, я не смог даже пальцем шевельнуть, на сегодня я отвоевался.
Стив понял — противник остался без сил, зарычал, как дикий зверь, в ярости крепкой рукой схватил за горло и стал рвать, рвать… Женщина захрипела, глаза полезли из орбит. Собрав последние силы, она схватила его кисть цепкими пальцами, прижала к себе и, рванувшись в сторону, падая, крутанула ее резко. Опять раздался хруст, я понял — маньяк лишился второй клешни. Бойцы рухнули наземь. Стив попытался подняться, но сторожиха всем своим весом навалилась на покалеченную руку. Убийца выл от боли и бессилия. Сна же, по всем правилам распластав его на дороге и удерживая своим телом, выплевывала кровь, хрипела:
— Мой первый муж — пограничник. Я с ним половину России проехала, на заставах жила, стала инструктором штыкового боя, солдат учила, с настоящими диверсантами дралась. А ты, сопляк… — кровь хлынула у женщины горлом, и она, недвижима, осталась лежать на освещенной луной дороге и, даже потеряв сознание, продолжала удерживать поверженного врага.
Когда закончилась эта жуткая дуэль, силы мои иссякли, душе моей опротивело пребывание на этой грешной земле, она решила перебраться поближе к ангелам, на небо, и закопошилась, собирая монатки, тело стало остывать, превращаясь в безразличный ко всему живому и мертвому труп. У меня не было сил видеть неподвижнее тело сержанта, я не мог заставить себя взглянуть ни на распростертую на камнях овчарку с пистолетом, торчащим из пасти с обломанными клыками, ни на героическую сторожиху. С ноги Нины Федоровны слетела галоша, и стало понятно, почему она хромала — у нее не было половины стопы. Железный Кулак дрался с инвалидом. Стеная и плача, убийца-маньяк все еще извивался на дороге, перебирал ногами, пытался сбросить с себя тяжелое тело, но не мог, не получалось, такая хватка оказалась у жены пограничника.
Я не мог глядеть даже на ясную луну, равнодушно взиравшую на наши страдания, закрыл глаза и сказал сам себе:. «Все, Виктор, остановись, такая жизнь не по тебе, это зрелище больше подходит гладиатору. Если останешься жив и завтра сможешь шевелить руками и ногами, ранним утром, по холодку, бегом беги в Назию, к рыбаку Кириллу Феоктистову. Пусть отвезет тебя на остров Валаам в только что возрожденный старинный мужской монастырь. Станешь заниматься тем, к чему привык с детства — копать землю, сажать яблони…»
Я не успел до конца додумать, что еще сделаю завтра с утра, если переживу сегодняшнюю ночь, в душе родился страх, я почувствовал смертельную опасность.
Не скажу, что услышал шорох, сначала решил даже, что померещилось — вдоль дороги бесшумно скользила легкая тень — словно ангел летел и чуть шелестел крыльями. Я читал в какой-то переводной книжке, что колдун одного африканского племени ночью заходил в дома своих врагов вершить страшные дела, а чтобы стать бесшумным и невидимым, надевал тапочки из птичьих перьев.
Наверное, нечто подобное было и на ногах у Зои. Я ее сразу узнал. Только прежде она меня притягивала к себе, а теперь при ее приближении я чувствовал жуткий страх. Она превратилась в демона ночи. Зоя оглянулась, разом всех увидела и присела около головы Стива. Медленно протянула к нему руку, застыла, видимо, не решаясь сразу сделать то, что задумала. Я услышал злой шепот Зои, она распаляла себя, разговаривая со Стивом. Говорила нараспев, словно сказку читала, сначала медленно, потом все быстрее и все злее. Я даже подумал, что у девушки не все в порядке с головой, пока не догадался, что она собиралась сделать.
— Сады — это те же джунгли, — почти пела Зоя. — Прежде, чем закроются твои глаза, я окажу тебе одну милость, смотри, ты видишь меня последний раз в жизни…
Сначала я решил, что они со Стивом шизанулись на джунглях. Но тогда меня дошло — они видят и воспринимают мир не так, как я. Они в нашем мире охотники, безжалостные стрелки, не признают никаких законов, и каждый за себя.
— Почему в последний раз? — прохрипел Стив. — Разве ты не поможешь, не спасешь меня?
— Скажу тебе правду, муж мой, но боюсь, ты не поймешь. Потому что бедной быть стыдно.
— Кобра, ядовитая змея… — забился Стив, вновь пытаясь вырваться. — Миллиард мой, мой, тридцать семь чертей и чужая собака!
Зоя расхохоталась:
— Я щедрая — все, что ты видишь, дарю тебе до тех пор, пока ты не уйдешь.
— Здесь темно и холодно, — застонал Стив. — Выгляни на дорогу — эти люди пришли, чтобы помешать мне встретиться с тобой… Кто просил меня достать эти деньги?
— Я просила, милый, давно хотела стать богатой.
— О том, чтобы мне умереть, не было разговора.
— Я и не убью тебя, раньше времени…
— Мне не подняться, руками не шевельнуть, менты эти, собака и проклятая старуха, все на меня…
— В джунглях так бывает — охотник сам становится добычей. А Сады — это те же джунгли, ты вышел на охоту и стал добычей.
— Не убивай меня, — заплакал Стив.
— Я не сделаю тебе больно, не заставлю мучиться, ты уснешь тихо, и сам не заметишь, как.
— Наклонись ко мне, я укушу тебя, ведьма!
— Твои ядовитые зубы почернели и выкрошились, ты пережил свой яд, свою злость. Ты больше никому не нужен на этом свете. С чьего позволения ты пришел сюда? Зачем?
— Я пришел повидать тебя, ты — моя жена.
— Ты не должен был приходить сюда. Ты оплошал.
— Не убивай меня.
— Слишком много было разговоров про убийства, я привыкла к ним. Теперь последняя смерть, и я уйду. А деньги уж стали моими.
— Я дрался за них. И банк, и миллиард — мои.
— Это я победила, а ты лежишь на дороге в луже крови.
— Миллиард убьет и тебя, он сам — смерть!
— Если ты лежишь без сил, я не виновата. Дожидайся здесь своих могильщиков, радуйся, что уйдешь тихо, легко… А я поведу врагов по новому следу. Еще заставлю их, нищих, наесться грязи и дерьма.
— Но они убьют и тебя.
— Когда придет мой час, тогда и настанет пора петь песню смерти. Мягкого тебе лежания, мой первый муж. Еще раз прости меня, но так стыдно быть бедной.
Зоя ласково дотронулась до головы Стива. Он вздрогнул, дернулся два раза и затих. Молодая вдова резко подняла голову и оглянулась. Я быстро закрыл глаза и притворился мертвым. Не знаю, что было у нее в руке, но ее ласковое прикосновение приносило мгновенную смерть.
Зоя успела поймать мой взгляд и бесшумно спустилась ко мне в канаву.
— Ты все видел, Виктор?.. Теперь ты один знаешь, какая я сильная. Открой глаза, я хочу видеть твою душу.
Я знал, что такие люди свидетелей не оставляют, просить их бесполезно, слезы на них не действуют. Не хотелось умирать трусом, собрал все силы, какие во мне остались, и смело, твердым взглядом посмотрел на нее.
Зоя усмехнулась одними губами, зеленые глаза остались холодными и твердыми, как камни.
— Я не ошиблась в тебе, Виктор, на твоей силе можно поставить крепость.
«Ну, что же ты тянешь, ведьма?! — мысленно я молил и ругал Зою. — Решила убивать, так действуй, из меня душа уходит, сейчас я плакать начну!»
Взглядом Зоя прицеливалась к моей переносице. Если ударить резко и сильно чуть повыше, то можно отшибить человеку память на время, он не сможет вспомнить, что было перед этим. Видно, я зачем-то еще был нужен Зое — резким ударом в основание лба она отправила меня в небытие…
Когда я начал приходить в себя, но еще не мог шевельнуть рукой и открыть глаза, то потянул носом, хотел узнать, засыпан ли я прямо в канаве землей, как собака, а может, лежу в сосновом гробу, как приличный человек? В таком случае требовалось уточнить, крепко ли прибита крышка или можно вырвать гвозди и, пока есть чем дышать, постараться провести самоспасательные работы.
С третьего раза я понял, что мое тело не брошено, как бесхозное. Рачительный капитан Бондарь подобрал меня, привез к себе на участок и закопал под грядкой с клубникой. Теперь мое большое тело станет хорошим удобрением, и клубника на грядке вырастет невиданной величины. Почему я так решил? Только на самой грядке может так изумительно пахнуть спелая клубника.
— Пришел в себя! — раздался надо мной радостный голос Ярослава Грая — Смотрите, капитан, закрытый глаз задергался! Слава Богу, он жив и пришел в себя.
— Виктор! — услышал я сладкий, как сироп, голос Бондаря. — Не томи, если пришел в себя, открой глаза… Клубничное варенье удалось на славу. Я угощу тебя чаем с вареньем, ешь сколько душа попросит…
Не открывая глаз, я протянул к нему руку, мол давай, угощай. Ом тут же вложил в мс-ю руку тарелку и большую ложку.
— Что это, капитан? — с удивлением открыл я глаза.
— Каша из ржи, пшеницы, овса и ячменя. Варенье еще варится и будет к обед}.
Целые сутки провел я в кровати, как настоящий инвалид. Я вполне мог стать на ноги, но не хотел. Заботливый Бондарь поил меня чаем с мятой, кормил ароматным клубничным вареньем и удивлялся, какой у меня хороший аппетит. Варенье несколько мирило меня с окружающей действительностью. Этих суток мне вполне хватило, чтобы убедиться во мнении — мир настолько грязен и грешен, что жить в нем нормальному деревенскому’ парню противно и совершенно невозможно. Следует немедленно подать в отставку и податься на остров Залаам, где сейчас восстанавливается мужской монастырь. Там я поселюсь в какой-нибудь келье, и после утренней молитвы мне не придется чистить и смазывать пистолет, я стану заниматься мирным трудом — восстанавливать систему самотечных каналов, изрядно поврежденную туристами, которые долгие годы шмыгали там на лодках, веслами выворачивая камни из облицовки берегов. Или начну выращивать дыни. Ведь монахи умели выращивать великолепные дыни, возили их в Париж, на всемирные сельскохозяйственные выставки, и эти дыни получали золотые медали, занимали первые места! Все, решено, это дело как раз по мне.
Через день утром приехал инспектор Шестиглазов. Ему Граю я рассказал, что произошло на дороге ночью. И спросил, где Зоя?
Инспектор заскрипел зубами:
— То, что ты рассказал — слова. Твои слова против ее слов. Она утверждает, что была дома. Ее, стерву, арестовали утром, как соучастницу убийств Стива Исаева. Если она что-то и сделала со своим мужем — это недоказуемо. Эксперты в затруднении, говорят, Стив умер от ударов, нанесенных Ниной Федоровной, мол, сердце не выдержало, остановилось.
— Где сейчас Зоя? — повторил я вопрос.
Блокнота под рукой не оказалось, и Шестиглазов почесал кончик носа пальцем:
— Мой тебе совет — держись от этой красотки подальше. Она способна прихлопнуть тебя, как муху. Под стражей она пробыла недолго. Мать Геннадия при смерти. Из банка приехал адвокат, привез огромную сумму, й Зою, как наследницу, пришлось отпустить под залог. Семь чертей… Тьфу, привязалось!
Грай ласково похлопал инспектора по плечу:
— Берегите нервы… Золото, считал Шекспир, худший из ядов для человеческой души… А вас, я слышал, посылают на стажировку в Америку в награду за успешное раскрытие этого дела? Газеты превозносят вас, называют выдающимся детективом!
Шестиглазов несколько смутился:
— Если бы не вы, я бы никогда…
— Бросьте, инспектор, мы же с вами договаривались — мне скромный гонорар, вам все остальное… Так для чего вас посылают в Америку?
— Хотят узнать, как в Штатах люди делят между собой доллары.
Грай оживился:
— В прошлом американцы часто утверждали, что если все деньги разделить поровну между всеми людьми, то менее, чем на протяжении жизни одного поколения, они вновь окажутся в руках их прежних владельцев. Думаю, это утверждение могло быть верным для того времени, когда живы были первые создатели крупных состояний. Оно вряд ли справедливо сейчас, теперь холеным наследникам пришлось бы состязаться с такими представителями уголовного мира, как Джейн Гузик и Тони Аккардо, Аль Капоне и Джек Макгэрн Пулеметчик.
Собираясь в монастырь, я хотел знать, что люди, которые мне стали дороги, живы:
— Инспектор, как здоровье Нины Федоровны? Ведь мы вместе с ней держали оборону, только мне меньше повезло.
— Не беспокойся, Виктор, она в Кировске, лежит в лучшей палате нашей больницы. Где, кстати, и ты лежал, на самом верху. Пришла в себя, но еще не говорит. Нина Федоровна — герой дня. Даже я поражен ее мужеством, невероятно, да?
Грай уселся поудобнее и оседлал любимого конька:
— Как-то я расследовал Василеостровское дело о краже гоночных автомобилей, в нем оказалась любопытная деталь. Когда первый раз ночью напали на гараж, его охранял старый усатый дядька по фамилии Ильин. Четверо негодяев, пользуясь плохим освещением, подползли и, одновременно, разом кинулись на него. Старик не имел возможности воспользоваться оружием, дрался врукопашную и отбился от жуликов. Я его спросил, где же он эдак выучился, и Ильин рассказал интересную историю. Когда началась Отечественная война, Ильин записался добровольцем. Его взводу выдали винтовки со штыками и привели на уютный зеленый стадион Института физкультуры.
К ним вышла маленькая худенькая девчушка, которой никак было не дать ее двадцать лет. Гимнастка Рая Кузьмина сказала, что станет учить их рукопашному бою. Они были ее первыми учениками. Девушка увидела перед собой лица рабочих, орден на груди командира, и ее охватил страх. Бойцы молча переглядывались, им стало досадно, что обучение, от которого зависела жизнь и смерть, доверено женским рукам, да еще таким маленьким. И Рае, похоже, хотелось удрать со стадиона. Как потом выяснилось, она равнодушно относилась к институтским занятиям штыковому бою и фехтованию, а отличные оценки получала только по добросовестности. «Товарищи, — заговорили Рая самым громким и грубым голосом, на какой была способна, — враг может напасть на бойца, когда у него в руках нет ничего, кроме лопаты, а иногда и на безоружного. Я сейчас покажу вам бой с лопатой и бой безоружного с вооруженным». Три плечистых бойца с правого фланга вышли перед строем. И тут произошло нечто непонятное и неожиданное. У первого винтовка оказалась выбитой из рук большой лопатой, у второго малой лопаткой, у третьего Рая выхватила винтовку голыми руками. Дружный хохот наградил потерпевших поражение. Теперь бойцы смотрели на Раю с интересом и уважением. Не прошло и года, а Рая подготовила уже более семи тысяч человек. «Берегите себя, — писал ей Ильин с фронта, — не кидайтесь так под штык и лопату. Неровен час, проткнет вас какой-нибудь старательный ученик. Ведь смотреть страшно, до чего же вы яростно бросаетесь и как заставляете нападать на себя».
Грай с улыбкой смотрел на инспектора.
— Многие не поверят, что пожилая женщина с лопатой могла одолеть тренированного, вооруженного преступника. Но история дает нам примеры не менее удивительные. Надо нам заехать в больницу и проведать Нину Федоровну.
Вещей моих было здесь, на даче, немного. Даже наплечная кобура и пистолет Макарова принадлежали Граю. Все пожитки уместились в наплечную сумку. Решил ничего не говорить шефу про монастырь — засмеет или отговорит. Решил уйти по-английски, не попрощавшись. Потом из монастыря пришлю телеграмму и попрошу меня извинить. Рука у Грая окрепла, он сам уже может водить машину, так что обойдется и без помощника.
Я вышел в сад. Бондарь с докером Валентиной восстанавливали парники и негромко переругивались по поводу стекол и реек. Не стал отвлекать старика от дела и прошел к воротам. Сержант Григорьев, сидевший в «уазике» с открытой дверцей, пс моему смущенному виду сразу все понял:
— Бросаешь шефа, драпаешь с корабля? Кишка тонка стала?
Грубый человек, неделикатный. А еще стихи в книжечку переписывал. Его надо поставить на место:
— Если бы престарелый инвалид, сторожиха Нина Федоровна не уложила лопатой на дороге каратиста Стива Исаева, он бы выдал тебе орден за тупость в пиковый момент и неумение пользоваться личным оружием. Наверное, ты и стрелять-то не умеешь. — Я засмеялся и зашагал по дороге.
Счастье начало отворачиваться от меня, хотя я об этом еще ничего не знал. Я выбрался на шоссе и отшагал всего метров двести. В машине, которая мчалась навстречу мне, крылось нечто такое, что должно было разнести вдребезги мои мечты о покое и счастье, погасить надо мною солнце в высоком небе.
Чудный подарок изменчивой судьбы.
Темная «вольво», мчавшаяся на полной скорости, вдруг резко затормозила и остановилась. Глянул на номер и отшатнулся — машина Геннадия Исаева, отыскивая которую, я совсем недавно нырял в темную глубину Ладожского озера! А кто в ней? Ну не сам же покойник? Такого не может быть даже в дурном сне! Господи, силы небесные, спаси и поонеси мимо дьявольское наваждение!
В машине темные стекла с односторонним видением, почти ничего не разберешь, но кое-как я разглядел, что на месте шофера сидит некто с усатой рожей, ну, вылитый кот, именно так я себе представлял сатану, если бы он вздумал спуститься на землю для милых забав.
А рядом что-то светлое — голый человек? Утопленник? Бр-р, ну и встреча!
Усатый кот засуетился, выскочил из машины и услужливо открыл соседнюю дверцу. Я успел заметить — под пиджаком у него солидный револьвер. Утопленник зашевелился и из машины явилась мне… Зоя. Она заметно изменилась, стала классом выше — шикарная прическа, длинное белое платье открывало плечи и грудь, так что виднелись соски, только ссадина на щеке, которую я невольно поставил во время погони за Стивом, напоминали мне прежнюю Зою. И даже глаза стали другими, словно богатство прибавило ей ума. Или она перестала его скрывать.
Дама из высшего света сдержанно улыбалась, глядя на меня. Я пожалел, что нс смог избежать этой встречи, и вновь почувствовал безумное желание.
— Вы к Граю? — спросил я недоуменно.
Улыбка стала несколько шире.
— По вашу душу, Виктор.
Усатый кот прыгнул в машину, отъехал назад на пять метров и стал, как каменный, у; герцы, не спуская с меня глаз.
— Чем обязан? — галантно спросил я.
От Зои исходила энергия деятельности. Может быть, это была энергия зла, но, попав в ее энергетическое поле, я невольно стал заряжаться энергией, даже волосы у меня на голове начали негромко потрескивать.
— В связи с вступлением в наследство, мне нужны помощники.
— Вам нужны крючкотворы, законники юристы — не мой профиль.
— Этого добра в банке хватает, — небрежно шевельнула она пальцами. — В сложнейшем деле вы проявили себя с лучшей стороны. Мне нужен именно такой надежный человек, чтобы уверенней чувствовать себя среди акул и волков, с которыми теперь придется жить бок о бок.
Я склонил голову:
— Извините, сегодня у меня прием окончен. Я смогу принять вас завтра на острове Валаам, в стенах мужского монастыря, куда теперь и направляюсь.
— Как вы туда поедете? — Спросила сна удивленно. — У вас же нет крыльев?
— Крыльев нет, но есть винт. — Вынул из внутреннего кармана пачку банкнот и показал. — Этот гонорар я заработал на вашем муже. Сейчас направлюсь в деревню Назию, и известный вам рыбак Кирилл Феоктистов к вечеру доставит меня на желанный остров.
— Вы изобретательны. Плачу вам вдвое, нет, втрое против того, что положил Грай. Кстати, я тоже крещеная.
Мне приходилось слышать о том, что монахам постоянно приходится бороться со всяческими мирскими искушениями. Только я решил ступить на Божью стезю — вот оно, искушение. Передо мной в нежно-белом платье, которое больше показывало, чем скрывало, стояла миллиардерша и ждала ответа.
— Тридцать тысяч чертей! — вскричал я, не узнавая собственного голоса.
Зоя приблизилась, взяла за руку, и словно сладкая молния ожгла меня.
— Виктор, если мы видимся в последний раз, то пойдем простимся по-человечески.
И, закрыв глаза, зашептала:
Подкатила машина, распахнулась дверца, и вместе с Зоей я упал на сиденье, пахнущее духами и водорослями.
Усатый кот быстро довез нас до Зоиного дома. Ухмыляясь в усы, прошел в спальню, на маленький столик бросил скатерть, мягко поставил плоскую бутылку «Амаретто Магиго», рюмки, легкую закуску, заговорщицки подмигнул мне и ушел в свою машину, сел у открытой дверцы, приготовился терпеливо ждать.
В спальне не оказалось стульев, пришлось присесть на низкую спинку кровати. В проеме двери, залитым солнцем, появилась Зоя. Зеленый шелковый халат туго обтягивал ее гибкое тело.
— Если мы уж остались живы в этой мясорубке, — ее пальцы взъерошили мне волосы на затылке, голос перешел в интимный шепот, — нам стоит остаться друзьями, ты согласен?
Я млел и наливался силой, запустив ладонь в копну ее шелковистых волос:
— Мы празднуем свое спасение?
Она склонилась ко мне, и ее губы потянулись к моим: — Привет, любовничек, ты жалеешь, что принял мое приглашение?
— Я таю… Но во мне просыпаются силы былинного богатыря…
Зоя встала, двигаясь с ленивой грацией, чувственной и вызывающей, избавилась от халата. Острая волна желания окатила меня. Она обвила мою шею обеими руками, зеленые глаза испускали призывные искры, она повисла на мне, ее пальцы нетерпеливо теребили мне волосы на затылке. Я вошел в нее трепетно и жадно, мы упали на кровать и растворились в небытие…
Когда мы, усталые, лежали рядом, не открывая глаз, Зоя пробормотала:
— Все, я уже слышу, что происходит кругом.
Мы поднялись, она разлила вино, мы выпили, подхватив халат, Зоя ушла в ванную, а я остался у стола — подкрепиться и восстановить силы.
Когда мы были уже одеты, в комнату ввалился хмурый водитель, шевеля усами, связал скатерть за углы, так что остатки пиршества перемешались вместе с посудой. Хладнокровно бросил узел в багажник. Стал у двери машины, настороженно глядя на меня, причем оружие его переместилось в карман пиджака, куда он сунул руку и был готов стрелять сквозь подкладку.
Все в том же белом платье Зоя подошла к машине. Но походка у нее стала иной, а когда повернулась ко мне, то ее зеленые глаза превратились в камень:
— Ты мне нужен, Виктор.
Я развел руками, пропел, безбожно фальшивя:
Зоя вонзила в меня ненавидящий взгляд:
— Я дала тебе яд, придурок.
Я ей поверил сразу, по спине побежали сотни холодных иголочек, ноги дрогнули.
— Еще поживешь, не падай сразу, — усмехнулась она презрительно. — Но превратишься в развалину. После лечения понадобятся подгузники. В монастыре тебя посадят в клетку, как безумного. Или умрешь, как боярыня Морозова, в яме около церкви.
В голосе Зои звенел металл:
— Но если придешь ко мне работать, после подписания контракта дам тебе противоядие.
Две секунды мне потребовалось, чтобы переварить информацию. За это время усатый успел выхватить револьвер сорок пятого калибра, Зоя впорхнула в машину, и «вольво», подняв пыль, укатило в сторону шоссе.
Крепко сжав кулаки, полный ярости, я провожал глазами бешено мчавшуюся машину.