Припекает.
В который раз пытаюсь отсесть подальше от окна – вместе с креслом и столом, но дальше просто некуда – проход закончился, сбоку свободная парта. А дальше, через узкий проход (у́же того, по которому я вот уже полчаса перемещаюсь), сидит то самое Совершенство, на которого я стараюсь не смотреть. Всеми силами я очень-очень стараюсь. Не. Смотреть!
Собрав волю в кулак, отворачиваюсь и пробую слушать учительницу. Она что-то рассказывает, шагая туда-сюда, а за ней мигает, меняя отражения-картинки, громадное, на всю стену зеркало в золоченой раме. Парты здесь довольно далеко друг от друга, а я сижу в самом конце класса, так что изображение в зеркале мне видно еле-еле. Да и учительницу через все эти спины никак не рассмотреть – впрочем, я не слишком и стараюсь. Мне скучно, жарко и плохо. Я даже не могу сказать, какой предмет тут изучается. Вроде бы что-то про политику. Какие-то внешние и внутренние факторы. Причины. Следствия. Бред какой-то, я хочу отсюда уйти!
Поворачиваюсь к Габриэлю. Он замер, скрестив руки, у книжного шкафа – конечно же. Отворачиваюсь – бесполезно, этот мне не поможет. И снова взглядом задеваю Совершенство, который через парту и проход. Виола, у тебя совесть есть? А достоинство? Отвернись сейчас же!
И ведь ничего такого безумно необычного в нем нет: просто очень красивый мальчик. Юноша. Парень. Если верить Роз, в этом классе должны быть только мои сверстники. Ну, может, на год старше. Значит, ему или шестнадцать, как мне, или семнадцать. Хм. Когда налево голову повернет и на него солнечный луч падает, выглядит на шестнадцать. А когда, прищурившись, на учительницу с ее зеркалом смотрит, то на семнадцать. Может, даже восемнадцать. Ну очень серьезный парень… Я его внешность за эти полчаса уже до последней веснушки изучила. Они у него светлые такие, на скулах, очень милые. Маленькие – вот что значит «солнечные поцелуи». А еще у него нос очень правильный. Прямо благородный профиль получается… Он точно не принц? Наверное, какой-нибудь герцог или граф? Ну конечно, кто еще будет учиться в этой школе… Ой, он перо кусает!.. Боже, я даже не знала, что так бывает: замираешь, и взгляда не отвести, и дрожь в коленках какая-то… странная… Папа всегда говорил: встретишь того, кто тебе до бабочек в животе понравится, тогда пожалеешь, что никогда нормально не целовалась. Я… я уже целу́ю… в смысле жалею. Можно, я поцелую его прямо сейчас? Я согласна жить с ним долго и счастливо!
Господи, он оборачивается… Он смотрит на меня? Он в ответ на меня смотрит?
А я – жаба…
Утыкаюсь взглядом в какой-то из учебников на столе, а перед глазами все плывет. Может, у меня тепловой удар?
Ха, удар? Поцелуи? Я же зелень уродливая, на меня такой, как он, в жизни без отвращения не посмотрит. Что, Виола, не веришь? Брось-ка на него еще один взгляд. Ну? Убедилась? Да его тошнит от тебя – как и всех вокруг. Вот, даже кресло подвинул – подальше от тебя. А ведь между вами и так целая парта и проход. А ты размечталась – поцелуй, при-и-инц. Губу раскатала. Такие красавцы встречаются с девушками вроде Роз, такими же совершенными и… настоящими принцессами. А потом живут с ними долго и счастливо. А в заколдованных непринцесс они не влюбляются. Ты все это уже проходила. Хочешь на нем лишний раз обжечься? Все ведь уже было – с таким же милым с виду и совершенным. Ну, почти с таким – тот все-таки был не так совершенен… Но все равно. Красота равна тщеславию, а тщеславные люди легко делают больно маленьким бедным лягушечкам вроде тебя, Виола. Так что не будь дурой, отвлекись уже окончательно и сосредоточься…
Очередным волевым усилием я все-таки отворачиваюсь – и встречаюсь глазами, кажется, со всем классом сказочной золотой молодежи. Включая учительницу. И все они очень выжидательно на меня смотрят.
– Что? – квакаю я, от волнения зеленея, наверное, сильнее обычного.
Кто-то немедленно начинает хихикать. Учительница изящно взмахивает рукой с чем-то вроде волшебной палочки – набалдашник в виде звезды мерцает синим.
– Розалинда, может быть, вы все-таки почтите нас своим рассказом о Сиерно-Креманском конфликте?
О чем, о чем?
Я ерзаю в кресле, потому что весь класс с прямо-таки садистским удовольствием меня рассматривает. Надо же было им меня подловить в минуту душевных метаний! Какой там конфликт? Вот у меня в душе – это конфликт! Но я о нем никому не расскажу.
– Нет. Не почту.
– Простите?
– Не. Почту! – повышаю голос я и стискиваю зубы.
В классе наступает мрачная тишина. Улыбка учительницы гаснет, но потом загорается снова, только уже насквозь фальшивая. И с издевательской ноткой.
– Жаль. Что ж, Розалинда, принимая во внимание, что вы еще не до конца освоились и не знаете, что на заданный вам на уроке вопрос полагается отвечать…
– Слушайте, отстаньте от меня, а?! Ставьте двойку, если вам так хочется. Не буду я ничего рассказывать, – совершенно невежливо перебиваю я. Больше всего мне не нравится, что весь класс с удовольствием наблюдает это бесплатное представление. Уже чувствую себя препарированной лягушкой.
– Что, простите, ставить? – в полной тишине спокойно интересуется учительница.
Кажется, я уже знаю, в чей кофе подброшу комаров в этой школе…
– Двойку. Кол. Что у вас тут ставят, когда урок не выучил? – из последних сил сохраняя самообладание, отзываюсь я. Сколько у них тут урок длится? Когда звонок?!
– Урок я вам, Розалинда, еще не задавала, – холодно замечает учительница. – Идите к зеркалу.
Я недоуменно хмурюсь, но потом понимаю, что она имеет в виду то громадное зеркало, на котором, как на экране, сейчас показывается карта. Ясно. «Идите к доске».
– Мадам Мелинда, она же не дойдет, – раздается голос кого-то из девочек в первых рядах.
– Если только допрыгает!
– Или скажите ее духу, пусть понесет. Она же так сюда прибыла.
– Или…
– Тишина! – прерывает учительница. И смотрит на меня. – Розалинда, прошу вас.
Да идите вы все… к чертовой бабушке!
Я улыбаюсь. Напоказ. Эффектно, полагаю, потому что ближайшие ко мне парни тут же морщатся – все как один. Что ж, отлично. Этап первый пройден. Этап второй – я выбрасываю ноги в проход, нагибаюсь, не заботясь о том, что платье скособочилось и подол неприлично задрался. В полной тишине треск сломанного каблука слышится, как звонок с урока, которого все нет и нет. Причем каблук до конца не отрывается – я минуту дергаю его туда-сюда, но он держится, гад! Вспомнив, наверное, все нецензурные выражения (а половину из них прошептав), срываю туфли к чертовой матери и с удовольствием швыряю их в окно. Тихий плеск – внизу, наверное, фонтан или пруд. И снова тишина.
Все, я готова. Не переставая улыбаться, иду к зеркалу, стараясь не обращать внимания на устремленные на меня любопытные, издевательские взгляды.
Мадам Мелинда – высокая красивая женщина неопределенного возраста (папа про таких говорит, что после тридцати у них возраст заканчивается) – цепко на меня смотрит и холодно улыбается. У нее высокие скулы и тонкие алые губы, поэтому улыбка получается хищной. И зеленые глаза при этом так сверкают, что мне становится совсем не по себе. По-моему, эта мадам куда сильнее напоминает злую ведьму, чем даже та настоящая ведьма, которая меня прокляла.
– Отлично, Розалинда, – мадам кивает на карту в зеркале и передает мне «волшебную палочку». – Покажите нам Креманию.
Я беру палочку – и набалдашник на ней гаснет. Одновременно же гаснет зеркало.
Как дура, я в полной тишине стою с палочкой в руках, косясь на учительницу. В классе раздается несмелый смешок, впрочем, быстро утихший. Мадам Мелинда поднимает брови.
– Полагаю, проклятье мешает вам колдовать, Розалинда? Или, – помедлив, интересуется она, – это у вас с рождения?
Я стискиваю в руках палочку и начинаю страдать от сильного желания огреть ею вышеупомянутую мадам.
– Простите, – мой голос звучит тихо, но достаточно твердо, чтобы заполнить тишину класса, – вы думаете, что я родилась лягушкой? А раз моя мама фея, то лягушкой, в которую я пошла, полагаю, вы считаете моего папу?
Тишина в классе теперь такая, что если бы здесь пролетел комар, мы бы все без труда его услышали.
Мадам Мелинда моргает и протягивает руку, чтобы забрать у меня палочку.
– Я ничего не считаю, Розалинда. Просто мне сложно понять, зачем кому-то проклинать такую принцессу, как вы.
Теория «папа решил жениха испытать» тут вряд ли прокатит да и звучать будет нелепо, поэтому я, отдавая палочку, бросаю:
– А мне сложно понять, почему моя внешность вас настолько сильно занимает.
Мадам Мелинда с интересом глядит на меня – тоже в полной тишине – и наконец изящно делает пасс палочкой. Зеркало снова загорается.
– Покажите Креманию, Розалинда.
Я смотрю на россыпь цветных «лоскутов» на карте, пожимаю плечами и наугад тыкаю в фиолетовый. На фоне светящегося зеркала мои перепонки теперь не заметить просто невозможно.
По классу прокатывается слаженный смех.
– Это не Кремания, Розалинда, – улыбаясь, говорит мадам Мелинда.
Я снова пожимаю плечами и с самым невозмутимым видом тычу теперь в зеленый. Тут этих «лоскутков» больше десятка – мы долго так будем Креманию искать?..
– И это не Кремания. Розалинда, вы не знаете, где находится ваше же королевство?
Сомневаюсь, что даже настоящая Розалинда знает, где оно находится. Но не она сейчас мнется у зеркала.
Я напряженно смотрю на карту. Увы, «лоскуты» не подписаны.
Мадам Мелинда улыбается.
– Попробуйте еще раз, Розалинда. Третий раз обычно счастливый.
Я ненавижу ее. Я ненавижу весь этот класс, эту школу, Розалинду, за которую отдуваюсь. Но больше всего я ненавижу чувствовать себя дурой. Уродиной – я привыкла, и с этим ничего не поделаешь. Но вот уже пять лет в моей собственной школе я не мялась у доски, не зная, как ответить на вопрос.
Вдыхаю поглубже, поднимая руку, понимая, что еще пять минут, и класс, включая учительницу, попадает под парты от смеха, потому что лягушка-принцесса не в состоянии показать на карте даже собственную страну…
Отодвигается кресло, и уже знакомый звучный голос у меня за спиной произносит:
– Мадам Мелинда, позвольте мне озвучить причины Сиерно-Креманского конфликта? Меня это, так же, как и принцессу Розалинду, напрямую касается.
Я сцепляю трясущиеся руки за спиной и торопливо отшагиваю-отпрыгиваю от зеркала. Мое место занимает принц Ромион с «волшебной палочкой» в руках. Теперь она не гаснет, а разгорается ярче.
– Кремания, – уверенно говорит принц, показывая в самый центр «лоскутного одеяла», на розовый (ну кто бы сомневался) кусок, – заключила договор с Эльфляндией, – тот самый зеленый лоскуток, который я недавно выбрала, – против Подземной империи, – коричневый лоскут, – потому что правитель гоблинов попросил руки принцессы Розалинды, но получил твердый отказ.
Я стою у двери и хлопаю ресницами, как блондинка, точнее, очень глупая лягушка. Вот Роз, змея, могла хотя бы предысторию рассказать!
Хм, а не тот ли это гоблин, в которого мы на спор горшки с геранью кидали? С балкона, пока он серенады пел?..
– Тогда его величество Майяр Третий украл принцессу Розалинду, – Ромион поворачивается к ошеломленной мне, – в седьмой день весеннего фестиваля. И прислал королю Кремании официальный ультиматум «Будущему тестю», в котором недвусмысленно намекнул, что если король не даст свое благословение, принцессу обвенчают против воли ее отца. Или же отправят в гарем императора старшей наложницей.
«Ви, я хочу стать актрисой…» Актрисой? Да она уже… Большой театр по ней плачет!
– Это послужило официальным поводом для конфликта, – заключает принц. – Причинами же были, конечно, розовая пыльца, нелегально поставляемая Креманией из Зачарованных Садов, а также поднятие гоблинами пошлины на ввозимые товары, что король Кремании назвал грабежом, а самого императора гоблинов – подземным пиратом.
Ну-ну, зная отца Роз, он выразился покрепче. Но масштаб трагедии мне уже понятен. Папочку тебе, Роз, расстраивать не хотелось, да? Договор нельзя расторгать?
Я смотрю на принца Ромиона и сквозь гнев на сестру пополам с замешательством и жалостью – догадываюсь, чем эта история закончилась, – не могу не обратить внимания, что хоть ростом он с меня (а в лягушачьей коже я низенькая) и к тому же худенький, как тростинка (половина меня, а то и четверть), да еще и черты лица у него слишком мягкие и мелкие для юноши (честно, больше двенадцати лет я бы ему не дала). Но как-то при всем этом ему удается не выглядеть ребенком-пусечкой, вышедшим к доске отвечать урок, ах, ты моя радость, ми-ми-ми. Он держит себя и говорит так, что, во-первых, невольно слушаешь, а во-вторых, проникаешься уважением. Даже я проникаюсь, хотя я сторона субъективная, заинтересованная. Уверенный в себе мальчик – сразу видно. И пальцы у него тонкие и длинные, наверняка на чем-нибудь действительно играет, кроме моих нервов…
Но и да, на меня смотрит с плохо скрываемым презрением. Таким, что понятно: в глаза уродиной и жабой не назовет. Но подумает.
…Конец истории Сиерно-Креманского конфликта действительно оказывается предсказуемым. Отец Роз засуетился, стал готовиться к войне и искать союзников. Эльфы его кинули, гномы «отмазались» подачкой в виде пары сундуков с оружием. Согласилась Сиерна, которая тоже имела на гоблинов зуб, а еще хотела под шумок отчекрыжить кусок у Кремании. Кремания хотела, естественно, того же – но у Сиерны. В итоге, подписав мирный договор с гоблинами, эти двое набросились друг на друга, но ситуация получилась патовая (причем еще бы чуть-чуть – и не в пользу Кремании), и отец Роз предложил сделку с брачным контрактом.
Во всей этой истории меня действительно удивила только пара вещей. Первое – как подчеркнуто вежливо Ромион говорил о королеве-правительнице Сиерны. Я ведь правильно понимаю, раз он принц, то королева – его мать? Но то ли так принято, то ли я все-таки ничего не понимаю, но когда Ромион говорил «ее величество королева Изабелла», звучало это слишком официально и не к месту на обычном уроке.
И второе. Гоблины в этом мире имеют репутацию примерно такую же, как сатиры в моем мире. Уродливые, но похотливые. О них даже феи говорят с улыбками, и в этих улыбках – толстый намек. Так что Розалинда, побывав «в гостях» гоблинского императора вряд ли ушла от него невинной и непорочной. Мне-то все равно, но после рассказа Ромиона… Да и до этого, впрочем, тоже… В обществе «честных правил» репутация Розалинды наверняка упала ниже плинтуса. Роз, конечно, посчитала этот незначительный факт не стоящим моего внимания. Зато понятно, что меня тут видят как уродину, дуру и шлюху в одном лице. Вот я влипла!..
Ромион тем временем заканчивает, отдает палочку мадам Мелинде. Учительница благосклонно кивает, осматривает класс.
– Вопросы? Нет? Прекрасно, Ромион, садитесь. Как всегда, отлично…
– А можно мне вопрос? – поднимаю руку я.
Все взгляды снова устремляются на меня, а Ромион замирает у своего кресла. Потом поворачивается и тоже смотрит – так, что нормальная лягушка давно бы упрыгала в свое болото и не смела бы даже квакнуть.
Я сжимаю руки за спиной в кулаки.
– Зачем это тебе? Я понимаю, что не могу отказаться: эта, как… его… гоблинская империя нас растерзает, а наши соседи и не почешутся. Но зачем этот брак Сиерне?
Ромион дергает уголком рта – раздраженно, хотя жест вообще-то нервный.
– Как я уже объяснял, Кремания пообещала уступки…
– Что мой отец пообещал, я поняла, – перебиваю я. – Тебе это зачем? Скажи королеве, что не хочешь жениться на лягушке легкого поведения. Неужели она не найдет тебе другую невесту, посимпатичнее и тоже с хорошим договором под мышкой? – я киваю на девиц в первых рядах. – Так зачем это тебе?
В мертвой тишине мы с Ромионом смотрим друг на друга, и взгляд принца на этот раз какой-то… странный. Кажется, я чего-то еще не знаю. Потому что если до этого он на меня смотрел просто как на дуру-лягушку, то теперь – как если бы эта дура-лягушка попыталась сожрать его вместо комара.
Но проходит пара мгновений, и принц снова возвращается в свою скорлупу уверенного-умного-взрослого мальчика.
– Вам, ваше высочество. Зачем это нужно вам.
– Мне? Как ты хорошо объяснил…
– Вы, – спокойно поправляет принц. – Вы объяснили.
Я сжимаю руки за спиной так, что ногти больно впиваются в кожу. Вы? Правила вежливости здесь насчет «вы» и «ты» такие же, как в моем мире, насколько я знаю. И этот малютка-принц только что очень изящно провел черту между ним и мной. И, судя по всему, между мной и всем классом.
– А может, мне еще на колени каждый раз перед тобой падать? Или ниц сойдет? – выплевываю я. И тоже смотрю на него, как на комара. Невкусного, худого комара. Я тоже умею опускать взглядом ниже плинтуса.
Но тут за окном оглушительно звенит колокол. И сразу после него мадам Мелинда как ни в чем не бывало говорит:
– Конец урока. Домашнее задание вы получили – все свободны. Хорошего вам дня. Розалинда, задержитесь, пожалуйста, на минутку.
– Я хотела бы извиниться, – говорит она мне, когда все уходят. – Я никак не думала, что на этот вопрос вы не сможете ответить. Он ведь, – она запинается, – напрямую вас касается.
Я смотрю в окно. Там действительно большой, идеально круглый пруд с маленьким фонтанчиком посредине: лягушка в короне, подняв голову, изрыгает струи воды. Лягушка очень похожа на меня.
– Мне бы не хотелось, – продолжает мадам Мелинда, – чтобы вы начинали ваше знакомство с классом с такого неприятного эпизода. И раз это моя вина…
– Да ладно вам, – снова невежливо перебиваю я, не глядя на нее. – Как будто это что-то значит. Как будто есть хоть малюсенький шанс, что они меня полюбят.
– Простите, Розалинда, я вас не понимаю. То, как к вам относятся другие, в ваших руках…
– В моих руках? – я все-таки поворачиваюсь к ней. – Вы хотели сказать, лапах? Перепончатых, – я поднимаю руки. – Таких, как я, не любят никогда. Что бы я ни делала.
Какое-то время мадам Мелинда молча смотрит на меня. Потом качает головой.
– Вы не правы, Розалинда. И мне бы хотелось вам помочь.
– О, вы найдете влюбленного в меня принца? – сладенько спрашиваю я. И уже нормальным голосом: – Не нужно. Его не существует. Мадам Мелинда, я могу идти?
Она качает головой, потом достает из воздуха небольшой свиток.
– Возьмите это в библиотеке. У вас были удивительно нерадивые наставники, что грустно, потому что мне кажется, вы можете больше, чем мяться у доски с глупым видом, отвечая на простой вопрос.
Я молча беру свиток и, не прощаясь, иду прочь из класса. Я устала, а еще только полдень…
Габриэль, про которого я уже успела забыть, идет позади – тоже молча. Шлепая босыми ногами по коридору, я бросаю через плечо:
– Отведи меня домой.
– Принцесса, у вас еще один урок.
– Плевать. Я хочу домой.
Мы выходим из коридора во двор, под солнце, и я морщусь – кожу моментально обжигает, и тонкое розовое платье не спасает совсем. Стиснув зубы, я направляюсь к пруду, попутно отшвыривая свиток. Кажется, Габриэль его ловит. Не уверена.
Под любопытными взглядами одноклассников – цветные платья, сверкающие драгоценности и издевательские лица – я шлепаю к мраморному бортику, без труда его перепрыгиваю и, не заботясь о платье, плюхаюсь в воду. Неожиданно с головой – пруд оказывается глубоким. А еще в нем плавают пятнистые рыбки (и мои сломанные туфли).
Делаю пару кругов под водой – настроение немного поднимается. Надо срочно придумать, как показать им всем, что может лягушка… И что я не дура. Серьезно, Роз хотела, чтобы я отсюда вылетела с треском. Но вот я не хочу, чтобы меня запомнили как идиотку. Особенно если все остальные действительно знают больше меня. Нет, это надо исправить…
Выныриваю – платье облепляет грудь. Ну и ладно, днем у меня там все равно мало что есть. Вытираю лицо, отжимаю волосы. И слышу ленивое:
– А я думал, она в воде в настоящую лягушку превращается.
Оборачиваюсь: святая троица (такие, наверное, есть всегда в каждом классе) парней сидит на бортике, глядя на меня с веселым, презрительным любопытством. Один, конечно, главный, два на подхвате. Это ясно видно, те двое ведут себя почти как Габриэль (кстати, где он?): сидят по бокам главного с невозмутимым видом и выглядят помощнее, чем парень посредине – темнокожий брюнет с таким лицом, что на нем явно читается: «Хулиган», хотя букв, конечно, никаких нет. Симпатичный – почему-то мне кажется, в его крови побывали эльфы. Южные – они тоже темноволосые и темнокожие. И глаза у них такие же жгучие.
– Что, Вейл, ее еще в твоей коллекции не было? – бросает одна из проходящих мимо пруда девушек. Кажется, я видела ее около Ромиона.
Вейл с улыбкой поворачивается ко мне.
– Кстати, да, я и не подумал. Слушай, новенькая, что ты делаешь сегодня вечером? Пойдем слушать соловьев в лунную рощу? – он оглядывает меня долгим взглядом, мокрую и изумленную. – Я, конечно, не большой любитель экзотики… Но сама понимаешь, у меня репутация. Ничего личного, ты мне нужна для количества.
Один из его «телохранителей» улыбается, второй тоже глядит на меня так, как иногда смотрят сыновья папиных друзей. Вроде как не хочется, но надо, а раз надо, можно же получить удовольствие?
Я подхожу к бортику, прислоняюсь грудью, тоже смотрю на Вейла изучающе и качаю головой:
– Не-а. Ты не в моем вкусе. К тому же я вроде как невеста. Не твоя.
– А, Ромион не будет против, – спокойно бросает Вейл. – Ты мне только скажи: у тебя бородавок нет? И эта твоя… сыпь не заразная?
Мне хочется сказать, что заразная я вся. И что я, такая вот зараза, сейчас искупаю его в этом милом прудике с пятнистыми рыбками, и пусть он у них тоже спросит, вдруг и они заразные?..
Но я не успеваю. Другой голос твердо произносит:
– Вейл, оставь ее в покое.
И я машинально отступаю от бортика, а Вейл, даже не оборачиваясь, лениво отзывается:
– Не мешайся, бастард. Нам сегодня не до тебя.
Я же смотрю на веснушчатое Совершенство, от которого не могла отвести глаз еще в классе. И ничего не понимаю. Бастард?
Совершенство подходит к бортику и протягивает руку. Мне. Он мне руку протягивает! Что, что делать? А вдруг он тоже считает, что я заразная? Нет, тогда бы он руку не протянул. А вдруг…
В общем, я стою, как… не очень умная лягушка, в воде (почему я резко глупею рядом с ним?!), а Вейл тем временем со смешком заявляет:
– Да брось, Дамиан, не смущай девушку. Она принцесса, хоть и лягушка. А какая принцесса хотя бы глянет в твою сторону?
Дамиан? Его зовут Дамиан?.. А… Что? Глянет? Я, я гляну!
Дамиан тем временем заливается краской, смотрит на Вейла – тот уже снова повернулся ко мне – и резко выбрасывает вперед кулак. Вейл, покачнувшись, падает в воду – совсем не изящно, подняв тучу брызг. Я отшатываюсь к каменной лягушке-фонтану, а у пруда тем временем завязывается драка, потому что оба «телохранителя» набрасываются на одного Дамиана без всякого зазрения совести, и проходящие мимо девицы (кажется, уже другие) не делают ровным счетом ничего, чтобы их остановить (хоть бы позвали кого-нибудь!), а только одна лениво бросает другой: «Похоже, Дами опять не дал этим троллям списать исследование по магспецу», а Габриэля где-то носит, и всплывший Вейл, естественно, напрочь забыв про меня, спешит поучаствовать…
И тут буквально на ультразвуке раздается:
– Прекратить! Немедленно! Прекратить!
К пруду со стороны учебного корпуса несется, подпрыгивая на тонких ножках, и жужжа, как здоровенная муха… Хм, здесь снова нужно небольшое отступление. Дело в том, что все знают про фей-женщин. Но мужчины у них тоже есть. И если феи-женщины прекрасны, сластолюбивы и легкомысленны, то мужчины играют примерно ту же роль, что и трутни в пчелином улье. Хотя нет, трутни вроде не работают. Мужчины-феи работают. Много. За двоих – себя и жену. И, о боже, они уродливы.
Несущийся к нам фей нелеп, нескладен, кричит на ультразвуке, потрясает какой-то тростью в одной из четырех рук… Драка заканчивается моментально. И Вейл, и его телохранители встают по стойке «смирно». Дамиан тоже поднимается, рукавом вытирая кровь. И я на всякий случай залезаю на бортик. Феи-мужчины шутить не умеют.
– Дамиан! – вопит фей. – Снова?!
– Он меня в пруд сбросил, – ябедничает Вейл и напоказ отряхивает руку.
Фей отшатывается от брызг и в немом гневе смотрит на бледного Дамиана.
– Неправда! – разбиваю паузу я. – Это я сбросила, – между прочим, правда хотела. Но не успела. – А он мне гадости всякие говорил, – указываю я на Вейла.
Тот изумляется.
– Кто? Я?!
Фей поворачивается ко мне – словно только сейчас заметил. И всплескивает руками. Всеми четырьмя.
– Принцесса! В каком вы виде?
– А в каком я виде? – повторяю я. – В нормальном я виде. Вам что-то не нравится?
– На территории школы нельзя купаться! – две руки фей прижимает к щекам. Двум из четырех. Они у него еще и висят, как у бульдога.
– Да ладно? – Я наклоняюсь и выжимаю подол платья – прямо на сапоги кому-то из Вейловых телохранителей. – Спасибо, что сказали. А то я бы не догадалась.
Фей краснеет, потом бледнеет – я начинаю бояться, что у него сейчас случится удар.
– Два часа в карцере! И больше никаких… никаких…
– Заплывов? – улыбаюсь я.
– Никаких!
– Хорошо-хорошо. Вы, главное, не волнуйтесь.
Фей закатывает глаза – два из четырех. Потом одной из рук указывает на Дамиана.
– Вы тоже! Тоже два часа в карцере. А вы, – он поворачивается к Вейлу с телохранителями. – На урок! Сейчас же!
Это или волшебство, или всю святую троицу действительно сдувает ветром.
– За мной! – командует фей. И, жужжа да пыхтя, огибает пруд по дорожке к роще.
– Господин хороший! Вы мой поводок забыли! – кричу я вслед и смеюсь, когда фей подпрыгивает и разражается визгливыми криками. Феи-мужчины правда забавные.
Дамиан прижимает руку к носу, и вся моя веселость тут же испаряется. А когда он проходит мимо, я тихо бросаю:
– Спасибо.
Он смотрит на меня всего мгновение. Одно. Зато как – я отшатываюсь и понимаю, что даже если бы повстречалась ему после полуночи, мне бы ничего не светило. Кажется, он меня за что-то ненавидит. За что? Что я ему сделала?
Спросить (и получить новый такой взгляд) как-то не тянет. Поэтому мы идем следом за феем и дружно делаем вид, что одного из нас не существует. У нас обоих это хорошо получается.
В карцер я попадаю чисто случайно: меня, как даму (фей ввернул), пропускают первой, и я просто не успеваю рассмотреть, куда именно захожу. А если бы первым шел Дамиан, я бы затащила фея за собой – и пусть бы он только попробовал оставить меня в этом жутком месте! Я бы ему всех маминых родственников вспомнила! И всех бы пригласила к нему в гости! Вот бы он тогда попрыгал…
Больше всего это напоминает темницу из фильма ужасов: каменный мешок, в котором где-то далеко вверху в сетчатый люк светит солнце, а внизу сумрачно, прохладно, и на полу – солома. А на стене – плесень. И сороконожка, от которой я отпрыгиваю, тут же стукаясь о противоположную стену, и что-то острое впивается мне в спину. Я поворачиваю голову…
Фей визжал тоньше, пока нас сюда вел. Зато у меня получается громче. Сильно. Особенно с учетом эха.
– Он н-неживой? Он же п-правда н-неживой? – всхлипываю я, отшатываясь. А скелет на стене, в который я спиной и уткнулась, поскрипывает в ответ, качаясь в цепях. Череп катится по полу, и мне чудится, что у него в глазницах что-то светится…
Дамиан молча встает с соломы в другом углу. Подходит, подбирает череп и ловко прикрепляет его обратно к позвоночнику.
– А… А м-можно его г-глазами обратно п-повернуть? – Меня колотит от страха. Я вижу, что свет в глазницах мне померещился… Но все равно не имею никакого желания торчать здесь и смотреть, как скелет смотрит на меня!
Дамиан бросает на меня удивленный взгляд, тихо вздыхает и все так же молча поворачивает череп глазницами к стене.
– Сп-пасибо. А он не встанет… ну… в смысле, не оживет?
Дамиан хмурится, но только качает в ответ головой и возвращается в свой угол.
Следующие два часа мы сидим каждый в своем углу. Молча. Дамиан, кажется, спит.
В карцере душно и санитарией, полагаю, не пахнет. Сороконожка, во всяком случае, тут не одна. Ненавижу их и гусениц. Остальных насекомых еще терплю, но этих… Откуда-то тянет сыростью. Я коротаю время, сочиняя жалобу на имя кого-нибудь, в которой объясняю, что людей нельзя держать в таких жутких условиях. Даже в качестве наказания.
Когда два часа спустя дверь открывается, я тоже дико хочу спать. Вся решимость сделать из фея набивного трутня пропадает – я еле ковыляю «на выход». Мне нужна ванна… Мне очень нужно искупаться…
– Запомните, юная принцесса, что за каждую вашу провинность… – наставительно начинает фей.
– Вы сами-то там сидели? – бросаю я вместо того, чтобы дисциплинированно слушать, что со мной сделают за каждую мою провинность.
Дамиан бросает на меня странный взгляд, отряхивает брюки от соломы и уходит. Я грустно смотрю ему вслед. Не понимаю…
– Я? Конечно нет! Юная леди, как вы разговариваете…
Оборачиваюсь.
– Так вот, сядете. Это я вам обещаю. Я вас туда посажу, а ключ выброшу. – Я замечаю в отдалении Габриэля и иду прочь. Фей еще что-то кричит, но они же всегда кричат, эти трутни…
– Где тебя носило?!
– Я два часа ждал вас здесь, – невозмутимо отзывается рыцарь.
– Правда? Меня чуть не побили, меня посадили в какую-то тюрьму, а ты ждал здесь?!
– В карцер с вами мне нельзя, да это и не нужно, ничего дурного там с вами произойти не может, – спокойно отзывается Габриэль.
– Не может? Я там чуть со страха не окочурилась!
– Я слышал, – кивает Габриэль. – А бить вас никто не собирался. Если бы били вас, я бы вмешался.
– Отлично. Значит, когда бьют того, кто за меня действительно вступился, тебя где-то носит. Прекрасно. Я тебя ненавижу! – с этими словами я разворачиваюсь и иду куда глаза глядят. Глаза очень быстро заволакивают слезы, но это ладно, это все равно. После слез всегда легче (я и так не знала, куда идти).
– Вас бы не тронули, ваше высочество, – пристраивается позади Габриэль. И неожиданно тихо добавляет: – Кроме того, какое вам дело до других?
Я оборачиваюсь. Мне не хочется спорить. У меня просто нет сил сейчас спорить.
– Отвези меня домой. Пожалуйста.
– Идемте, ваше высочество.
В карете я отворачиваюсь к окну и старательно жалею себя. Сама себя не пожалеешь – никто не пожалеет. А после слез и правда легче.
Габриэль молчит. Но он всегда молчит.
Дома – в столичном особняке принцессы Розалинды – я долго стою перед зеркалом в спальне. Я очень старательно вспоминаю, кто мне что сегодня сказал, любую мелочь, любую гадость, утрирую ее – чтобы выбросить из головы навсегда. Иначе так и будет возвращаться в мыслях по кругу.
За спиной приоткрывается дверь, и я вижу в зеркале отражение Габриэля. Он привычно встает у стены. Какое-то время мы молчим, потом я не выдерживаю:
– Все это правда, что сегодня на уроке рассказывали про Розалинду и гоблинов?
– Да, ваше высочество.
– Ты был вместе с ней тогда?
– Да, ваше высочество.
– Ей было плохо у гоблинов?
Габриэль медлит с ответом, и это заметно.
– Я не думаю, что вашей сестре может быть где-то плохо.
Киваю.
– Ты прав. Зачем плохо ей, если есть я? Она же меня подставила. С гоблинами фее разобраться несложно. А сидеть в карцере – вот это действительно была бы проблема для бедной Роз. Там ведь даже конфет нет.
– Ваше высочество, я не думаю, что вы правы.
– Неужели?
– Принцессе Розалинде действительно пришлась бы не по душе школьная жизнь. Но вы сильнее ее, и вы справитесь куда лучше вашей сестры. Полагаю, она думала, что вам будет весело.
– Мне весело. Ты видишь, как мне весело? – хмуро говорю я. – Да ладно, Габи. Давай сойдемся в одном: меня все ненавидят. Или презирают. И я действительно вылечу отсюда, как пробка, и Ромион рано или поздно от меня откажется. От меня, а не от Роз. Что? – я ловлю его взгляд в зеркале. – Ты и здесь не согласен?
– Нет, принцесса. Я думаю, что вы справитесь, – он протягивает мне свиток. Тот, что дала мне мадам Мелинда. – Я взял вам книги в библиотеке. И узнал домашнее задание. И уточнил программу. Все лежит в вашей учебной комнате.
Я смотрю на свиток и усмехаюсь. Все, лечебная терапия «пожалей себя, любимую» закончилась. Пора действовать. Что я, правда, разнылась? Не любят? Презирают? Можно подумать, я их люблю! А вот что мне действительно не нравится – так это перспектива выглядеть дурой. Это я могу изменить. Внешность – нет, с репутацией Роз уже поработала… Буду менять что можно. Они еще плакать станут, когда я от них уйду.
– Спасибо, Габриэль.
Солнце гаснет за горизонтом, и спустя мгновение из зеркала на меня смотрит красавица. Я – красавица. И если днем другие этого не видят – значит, они слепые.
На мгновение, когда я оборачиваюсь, мне кажется, что Габриэль улыбается. Не знаю, потому что стоит мне моргнуть, и его лицо уже снова невозмутимо. Но я на всякий случай улыбаюсь в ответ.
– А где здесь учебная комната?
Ночью мне снится Дамиан – в той фантазии, где принц целует меня и говорит, что бросит мир к моим ногам. Я целую его в ответ, и мне хорошо. И когда я просыпаюсь, отдохнувшая, мне тоже хорошо. Пусть это только сон. Все равно – хорошо.
Потому что все будет только хорошо. Я так сделаю.