Она прижала лоб к холодному стеклу, будто хотела вдавить так, чтобы окно треснуло, разрезало лицо и обожгло болью. Эта боль хоть на миг стала бы сильнее той, что внутри.
Стыд. Разочарование. Злость на саму себя.
Стекло не поддавалось. Надо же. Крепкое. Она прижала к нему ладони, надавила изо всех сил – ничего. Интересно, если бы она умерла, он пожалел бы о том, что наговорил?
Она улыбалась собственным мыслям, пока слезы катились по щекам. Детские, наивные мечты – вот я умру, и они будут плакать обо мне! Им будет стыдно, и тогда они пожалеют! Глупые. Глупые дети. Они, наивные, не знают, что Смерть всегда приходит не вовремя. Смерть никогда никому ничего не доказывает.
Немного стыдно, что боль сегодняшняя для нее сопоставима с той… Разве это одно и то же? Нет, конечно.
Так почему же так больно? Так же, как тогда…
Майское солнце, под ногами – надтреснутые плоды шоколадных деревьев, что прятались под толстым слоем опавших лепестков цвета мороженого «лям-боль». Любимое время в году. Она подходила к дому на Цветочной улице…
До сих пор память хранит каждую мелочь. Сладкий запах шоколадных деревьев. С тех пор она его не переносит – тошнит. И как только раньше не замечала, что на самом деле плоды шоколадного дерева пахнут кровью? Сладковато. Тепло. Приторно…
Она помнит. Помнит, будто это было вчера. Полицейских. Оранжево-грязную ленту оцепления. Толпу любопытных. Шепотки… И тело на булыжниках мостовой. Умом понимала – надо уходить, ее схватят. Но так и не смогла пошевелиться, всматриваясь до боли в глазах.
Ее прислали в Оклер связной к этому человеку. Тогда она не знала ни кто он, ни какой он. Это было задание. Смертельно опасное, но необходимое. Слишком ценный агент.
Агент… Ее предупреждали. Никаких эмоций. Никаких чувств и прочих женских штучек! Только работа. Задание! Долг! Долг – прежде всего!
Да разве ж она во все это не верила? Не чувствовала себя роботом, машиной возмездия? Разве не была предана до последней капли крови? Крови, пахнущей шоколадными деревьями, крови, тающей мороженым «лям-боль», стучащей в висках каждый раз, когда он к ней прикасался? Нежный, умеющий слушать, любимый ее агент.
Неестественная поза трупа. Кровь. Запах…
Она тогда пришла в себя от голосов:
– Зачем шум подняли? Вся операция насмарку! И вообще – почему не установили слежку, зачем сразу накидываться было?
– Да случайно опознали!
– Какой идиот руководил операцией?
– Может, живой? Высота небольшая.
– Да конечно! Вы что – не заметили? Он капсулу раскусил!
– А выкидываться зачем?
– Что говорят соседи? С кем он жил?
Эвелин сделала шаг назад. Потом еще и еще. Надо уходить. Раз любимый подарил ей такую возможность, его смерть не должна стать напрасной…
Агата отложила черновик и схватилась за голову. Крики фрау Берты за стеной были просто невыносимы!
– Ты! Потаскуха! Вся в отца! И такая же, как эта… Агата. Совсем совесть потеряли – любовников в дом водите!
Визгливому крику еле слышно вторил жалобный голос Виллы.
Все-таки Агата не понимала фрау фон Лингер. Она же мать. За что она так с Людвигом? Виллой? И почему Ульриху не достается? Странно все это.
Тяжелые шаги она услышала издалека. Вздохнула, но глаз от текста не оторвала. То, что и ее не миновало счастье пообщаться с госпожой фон Лингер, еще не значит, что надо отрываться от работы!
– Агата! – ворвалась свекровь в кабинет, как всегда, без стука.
– Да, фрау фон Лингер.
– Мне не понятно твое поведение.
– В каком смысле?
– Мы с тобой заключили договор. Почему ты еще не отправилась в Орн и не забрала заявление?
Честно сказать, после всех приключений Агата забыла о том, что надо куда-то ехать. Да и после нападения было страшно выходить из дома. Все это, конечно, можно было просто сказать фрау Берте. Но что-то надломилось у нее внутри с некоторых пор.
Принципы хорошего воспитания барышни, которая никогда не будет впрямую говорить о столь низменной субстанции, как деньги, вдруг перестали быть незыблемыми.
– Прежде всего потому, что я не видела чека, подписанного вами.
Агата оторвалась от текста, посмотрела на свекровь и очень искренне улыбнулась.
– Ах…
Фрау фон Лингер схватилась за сердце, словно туда попал заряд от огнестрела, безошибочно опустилась на стул, оказавшийся ровно позади нее, и закрыла глаза. Голова безжизненно повисла, рука безвольно упала. Труп. Розовощекое, пышущее отменным здоровьем бездыханное тело…
Агата пожала плечами, и стала вставлять в печатную машинку лист бумаги. Дело это было нелегким, потому что прокручивались старые валики, которые то и дело норовили зажевать лист. Машинка издавала возмущенные звуки, намекая, что тревожить ее покой не стоило уже последние лет пять как.
– Агата… – К свекрови между тем вернулся дар речи.
– Ххххрг, – ответила машинка.
– Как ты можешь? Ты что, намекаешь на то, что я тебе денег не отдам?
– Нет. Я ни на что не намекаю. – Агата полюбовалась на вставший в каретку лист. И напечатала пока что рабочее название: «Последнее задание». – Просто мне надо выплачивать жалованье нанятым работникам. И заехать оплатить долг ресторану, который этот месяц поставлял в поместье еду.
– Я отдам чек Людвигу.
– Тогда Людвиг, когда появится, и будет разбираться с полицией и младшим братом.
– Ты мне мстишь. Это подло.
– Возможно. – Агата задумалась – куда запропастились листы с главами, которые она писала в поместье барона? – Но… фрау Берта, неужели вас это удивляет?
– Что ты имеешь в виду?
– А чего вы ожидали от меня? Воровки, цинично использующей дар вашего мальчика в собственных интересах? Потаскухи, что на ваших глазах водит в поместье любовника, будучи замужем? Змеи, что поставила перед собой цель извести вас и всю вашу семью? Я ничего не перепутала?
– У тебя жестокое сердце.
– С нас довольно и того, что у вас оно доброе.
Фрау Берта выбежала из кабинета, а Агата нашла то, что искала. Листы рукописи лежали на столе, за пачкой чистой бумаги.
Левая сторона клавиш привычно западала. Но сегодня Агату это не огорчало. Настроение после разговора с фрау Бертой неожиданно поднялось, и работать захотелось еще сильнее!
Стук в дверь заставил зарычать – почти как Эльзу. Ей дадут сегодня работать или нет?
– Да! – стиснув зубы, заставила себя отвлечься писательница.
Агата размяла пальцы и повернулась к двери – там стоял Эрик. Странно, но она видела его настоящее лицо через личину. Или он забыл ее надеть?
– У вас машинка грохочет. Как будто стреляет, – проворчал господин барон.
Он ведь шел в кабинет к Агате совершенно за другим. Но, увидев ее за столом… Серьезную, поджавшую губки, с забавным локоном над упрямой морщинкой, совершенно растерялся.
Неяркое зимнее солнце, подглядывая из-за светлой занавески, откровенно смеялось над самим бароном фон Гиндельбергом, бывшим канцлером, правой рукой его величества, артефактором и прочая, и прочая, и прочая…
– Понимаете, тут надо клавиши сильно нажимать. Иначе она капризничает, – смутилась Агата.
Эрик перевел взгляд на тонкие пальчики. Подумал, что будет, если он их поцелует. Или хотя бы согреет – они же наверняка холодные.
Агата поймала его взгляд. Покраснела. Засуетилась, стала заправлять машинку. Резкое, нервное движение – и лист все-таки смялся.
– Давайте помогу, – предложил Эрик.
– Вы умеете?
– Увы, нет. У меня были секретари. К тому же таких раритетов я и не припомню уже. Министерство давно перешло на машинки последней модели. Артефакторы специально изобрели печатное устройство, работающее на магических кристаллах: «ЗНАК-4». Не слышали о таком?
– Слышала. – Еще бы она не слышала, да она видит это чудо во сне практически каждый день!
– Вы зря так недоверчиво. Их хвалили. И усилия прикладывать не надо, когда печатаешь. И исправить ошибку можно. Там как-то хитро сделано – на панели можно увидеть, что получилось, до того, как текст проявится на бумаге.
Агата грустно улыбнулась. Покупка-мечта, на которую не было денег. Стоила, кстати, такая машинка в половину мобиля не самой старой модели.
– Надо было в Лаутгарде купить, – пробормотал барон, вспомнив, как Агата покупала там гранатовый сок.
– Эрик, – нахмурилась Агата, – вы опять ставите меня в неловкое положение. Мы это уже обсуждали, кажется.
Барон фон Гиндельберг опомнился. И замолчал. Не то чтобы он собирался позволить Агате и дальше убивать пальцы об этого монстра. Но спорить с дамой – зачем? Он просто распорядится, и машинку доставят.
Однако напоминание о том, что он не имеет никакого официального права на заботу об этой женщине, неприятно его резануло. Любая забота со стороны будет выглядеть не более чем покровительство, бросающее тень на репутацию госпожи фон Лингер.
Говорила ли она тогда о разводе серьезно? Или так, сгоряча, в обиде? Может статься, вернется Людвиг, выставят его сумасшедшую мамашу – и все образуется?
– Я категорически против того, чтобы мы с вами ехали в город, – вспомнил он наконец, зачем пришел.
– Да я и сама не хочу, – призналась Агата, воюя со следующим листом.
Эрик подошел, отстранил женщину. Подумал. И следующий лист встал в каретку. Сразу, без капризов. Как по волшебству.
– Хочу просто писать книгу, – призналась Агата, как будто в этом было что-то преступное.
– Я попрошу следователя Майнца захватить документы. Вы все подпишете в поместье. Если вам, конечно, так уж необходимо освободить несчастного Ульриха.
Агата посмотрела на господина барона. И поняла, что он такой поворот весьма и весьма не одобряет.
– Фрау Берта обещала покрыть убытки.
– Вы думаете, Ульрих фон Лингер на этом остановится?
– Не знаю. Но пусть с этим разбирается Людвиг.
– Да поймите же, Агата! Вы сами поощряете…
Стук в дверь перебил пламенную речь Эрика.
– Да! – ответили они хором.
– Я… – Конрад был явно напуган их совместной раздражительно-недовольной реакцией, – Простите… Не вовремя, да?
– Ты встал зачем? – Агата поспешила к мальчику, усадила на диван. – Что-то случилось?
Конрад помолчал. Потом зажмурился и выпалил:
– Я хочу сознаться!
– В чем? – Эрик и Агата снова произнесли это хором.
На этот раз они это наконец заметили и теперь с удивлением смотрели друг на друга. Но недолго, потому что то, что произнес Лингер-младший, заставило забыть обо всем:
– Госпожа Агата. Это я. Я отравил вас!
– Конрад…
Писательница, прижимая ладони к щекам, во все глаза смотрела на побледневшего юношу.
– Простите. – В ярко-голубых глазах стояли слезы. – Простите меня… Вы были… так добры ко мне, а я…
Агата села рядом с Конрадом на диван. Она смотрела на заплаканного мальчика и не могла во все это поверить.
Какие красивые у него глаза – синие, яркие… Надо же. У Виллы глаза – чайного цвета, такие же, как у Берты и Людвига. Только Ульрих был зеленоглазый. А тут… лазурь! Ей вдруг пришло в голову, что мальчик совсем не похож на Лингеров. Может быть, именно поэтому она никогда не воспринимала Конрада как нечто к ним относящееся. Ей приятно было о нем заботиться. Она… действительно его искренне любила. Тем более что своих детей пока не было. Так за что же…
Бывший канцлер молчал. Смотрел на все это… И молчал. Его нервная система, похоже, попросту дала сбой в окружении этого сумасшедшего семейства. Впервые за свои сорок лет жизни, а за это время каких только ситуаций не было, он не знал, как реагировать…
Барон фон Гиндельберг смотрел на женщину и восемнадцатилетнего мальчишку, что рыдали в обнимку, и ждал, пока к нему вернется самообладание.
– Так… – проговорил он, наконец. – Конрад!
Кто бы его еще слышал!
– Агата!
– Мне так стыдно! Я не хотел… – всхлипывал мальчишка.
– Довольно! – рявкнул Эрик, на мгновение вновь став канцлером Отторна. От его голоса, бывало, и у боевых генералов сердечные приступы случались, а тут…
Агата посмотрела на него с осуждением, что еще больше разозлило барона. Ну конечно, бедный мальчик, ему «стыдно»! Давайте жалеть бедняжку.
– Агата, сядьте, пожалуйста, за свой стол!
Получилось резче, чем он планировал. Конечно, лучше было бы вовсе выставить госпожу фон Лингер за дверь на время допроса. Но добровольно она не пойдет. Поэтому…
Хорошо бы просто вызвать следователя Майнца – и пусть тот разбирается с этим отравителем! Химик… Юный гений! Практически «Черную мантию» создал, блестящее будущее обеспечено! И вот зачем было этому мальчишке… Зачем?
– Зачем? – проговорил он вслух.
Барон взял стул и уселся на него верхом. Неприлично в присутствии дамы, но во время допроса подавляет задержанного. Особенно если смотреть в глаза. Но вместо глаз он видел перед собой только вздрагивающую вихрастую макушку, которую – вот парадокс – хотелось погладить.
– Я не хотел, – выдавил из себя Конрад.
– Допустим. Как тогда это получилось?
– Случайно.
Барон вздохнул, пытаясь успокоиться. И проговорил:
– Рассказывай. Подробно. По порядку. Это очень важно, Конрад. Мне нужна каждая мелочь, каждая деталь. Понял?
Мальчишка вздрогнул, поднял голову. И тут вмешалась Агата:
– Погоди! Тебя же в поместье не было!
Эрик посмотрел на нее недовольно. Мальчишка – обреченно. Но подсказкой, как можно выпутаться, не воспользовался и тихо проговорил:
– Я случайно.
– Как можно «случайно» добавить в чай смертельный яд? – Эрик зло выговаривал каждое слово.
– Что вы! Я этого не делал!
– Значит так. Ты рассказываешь мне все по порядку. Госпожа Агата молчит! Или я запру тебя в подвале до приезда следователя Майнца! И запрещу госпоже Агате тебя навещать!
– Эрик! – возмутилась было Агата, но, споткнувшись о взгляд канцлера, кивнула: – Хорошо. Я буду молчать.
– Я не подсыпал яд. Я спрятал в чае реактивы.
– Какие реактивы?
– Те, что стащил у отца.
Значит, все-таки замешан отец Конрада. Военный инженер, преподаватель военной академии. Ему-то что не трудилось спокойно!
– То есть ты разлил реактивы в чайном сборе? – уточнил Эрик.
– Нет. Я сунул две целые колбы в банки с чаем. И… все. Должно быть, они разбились, когда…
– Стой, – у Эрика заломило висок, – что за реактивы?
– Усиление роста кристаллов. Это один. И трансформатор плетения кристаллической решетки. Они не такие редкие, но…
– Запрещенные. Особенно всяким неучам! – рыкнул Эрик. – И неспроста, как мне кажется! А ты точно знаешь, что было в колбах? Может, ты думал, что там реактивы, а там…
Мальчишка бросил на господина барона снисходительный взгляд:
– Я не мог перепутать. Или взять что-то не то. Я у отца в лаборатории пасусь с десяти лет. И все там знаю! К тому же мне нужны были именно эти реактивы. Я все лето опыты с ними проводил. А потом – мне уезжать было надо. И… надо было их просто вылить! А я пожалел.
– Ну, хорошо. Допустим! А в чай-то зачем?
– Спрятать вовремя не успел. Вошла бабушка. Я и сунул Агате в шкаф. В зеленую такую баночку. Думал, перепрячу потом, и забыл! А тут… вспомнил. Колбы, наверное, треснули, и…
– Еще один вопрос. – Эрик понял, что мальчишка тут ни при чем. Да и отец его, похоже, тоже. – Вещество в колбе было каким?
– Жидким. Эти реактивы сохраняют свои свойства только так.
– Ага. Ну, что я могу тебе сказать. Молодец, что сознался. Больше так не нарушай правила техники безопасности. Но Агату ты не травил.
Долгое молчание. Тихий шепот Агаты:
– Всеблагие…
Неожиданно Конрад вскочил и закричал:
– Как это – не травил?!
– Расстроен? – усмехнулся барон.
– Нет! Конечно, нет. Но… Я подумал…
– Колбы, несомненно, разбились, когда слуги, или кто там в этом еще участвовал, громили кухню. Но… Мы знаем, какое отравляющее вещество было использовано при покушении на госпожу Агату. И это – не твои реактивы.
– Кстати, в зеленой банке – лимонная цедра. И я к ней не прикасалась за все это время, – проговорила Агата.
– А какое это было вещество? И… кто же тогда мог вас отравить? – Конрад уже порозовел и теперь с любопытством вертел головой, заглядывая в глаза то Эрику, то Агате.
Было видно, что он просто счастлив!
Агата рассмеялась. От огромного облегчения. От того, что у нее есть гениальный племянник, который не замешан в покушении и похищении «Водяной Смерти», а значит, можно жить дальше…
Эрик же смотрел на мальчишку – и узнавал в нем себя. Восемнадцать… Возраст, когда кажется, что все возможно. Стоит лишь захотеть.
– Я отправлю тебя обратно в университет, – сообщил он Конраду. – Как только доктор Фульд разрешит – поедешь в столицу. Обратно на химический факультет.
– Но там культурология! Это скучно. А я тоже хочу участвовать в расследовании!
– Это тебе будет наказание, – безжалостно отвечал господин барон. – За нарушение правил техники безопасности, реактивы в пищевых продуктах и взрыв.
Конрад поник, низко опустив голову, но возразить на справедливые доводы Эрика ему было нечем.
– Я дам тебе рекомендательное письмо к моему учителю. Профессору артефакторики.
– Вы артефактор? – У Конрада загорелись глаза.
– Ну… почти.
– А с «Черной мантией» у меня что не так?
– Думаю, у тебя с ней все так. Взрыв произошел как раз потому, что у тебя получилось.
– Я… не понимаю.
– Ты порезал палец. Твоя кровь попала на кристалл, и решетка взорвалась.
– Почему?
– Потому что ты – артефактор.
– Что? Этого не может быть! В нашем роду не было артефакторов!
– Профессор Вольф Аппель возьмет тебя в ученики.
– Вы шутите?! Он же легенда! Говорят, он лично учил самого канцлера его величества, барона фон Гиндельберга!
– А ты откуда знаешь?
– Да это все знают! Канцлер – сильнейший артефактор. Это он создал…
– Ладно, потом расскажешь, – усмехнулся барон фон Гиндельберг.
– Конрад, – Агата подошла к мальчику и обняла его, – спасибо, что все рассказал. А теперь – иди, отдыхай. Тебе нужно восстановиться. Выпей гранатовый сок и приляг. Обещаешь?
– Конечно! Спасибо, госпожа Агата! И вам спасибо. Большое. Вот только… Можно еще вопрос?
– Последний. – Барон постарался сделать очень строгое лицо.
– Вы уверены, что у меня способности артефактора? Ошибки быть не может? И… как же все-таки это может быть, если…
– Я уверен, Конрад. Иди. Хотя… Стой.
– Да?
Синие глаза с любопытством смотрели на мужчину, а тот, слегка покраснев и бросив выразительный взгляд в сторону Агаты, вдруг спросил:
– Скажи… Вот ты пообещал госпоже Агате выпить гранатовый сок.
– Да, я выпью.
– Но… он же кислый?!
– Что вы, господин Эрик! Как можно не любить гранатовый сок? Это вкусно!
– Кувшин стоит в твоей комнате, Майер отнес его туда. Один стакан сейчас, один – перед сном. Хорошо? – Женщина с трудом сдерживала смех.
– Да, госпожа Агата! Спасибо вам.
Августовские вечера коротки. Не успеешь оглянуться, как за жарким огненным закатом приходит ночь. Прохладная, в недалеком будущем обещающая холода, шторма и дожди…
Мама смеется. Эрик знает, что все это ему лишь снится, но… Становится легче. Хотя бы во сне.
– Какие же вы все-таки мальчишки!
Король и его канцлер переглядываются. Смешно и очень похоже надувают губы. То ли сказываются родственные связи – восьмиюродные братья все-таки; то ли за без малого десяток лет бок о бок успели перенять многое друг от друга.
Только сейчас, во сне, Эрик понимает, насколько Карл в тот момент был потерян. Как хотел услышать слова поддержки от него. Своего верного канцлера.
Как же так случилось, что тогда, в тот августовский вечер, он этого не заметил?
Жаль…
Они сидят на террасе, пьют ароматный чай, собственноручно заваренный канцлером. Подсвечивающие кристаллы дарят теплый, мягкий свет. Мама ставит на стол вазочку с ореховым вареньем. Баронесса фон Гиндельберг всегда доставала его, когда приходил Карл. Любимое лакомство короля. На ней темно-изумрудное платье. Как оно ей шло!
В этот вечер никому не хочется говорить о делах. Тревогой и сомнениями портить его неповторимое очарование.
Хочется забыть обо всем и просто наслаждаться. Теплым ветерком, ароматом отцветающих лаций, улыбкой баронессы и близкими, любимыми людьми рядом.
Очень хочется. Но не получается.
– Тетушка, а вы? Вы тоже считаете, что я не прав? – горячится король Карл. – Что мой брак – вопрос здравого смысла и расчета? А если я заикаюсь о любви – или хотя бы нежной, искренней сердечной привязанности, то это лишь глупость и ребячество?!
– Карл! Я так не говорил, – возмущается Эрик.
Баронесса фон Гиндельберг грустно улыбнулась. Ложечка в ее руках застыла над ажурной вазочкой валльского фарфора. Она перекладывала орехи в прозрачно-карамельном сиропе, и свет, отражаясь, делал их похожими на драгоценные камни.
Долгое молчание. Никто из них не смеет мешать, если мама задумалась. Наконец, наполнив вазочку для Карла, она говорит тихим, но уверенным голосом, как всегда четко выговаривая каждое слово:
– Каждый, конечно, решает сам. Мы знаем немало примеров счастливых браков по расчету, как и несчастных по любви. Но… любовь – это самое ценное, что есть на свете.
Эрик возмущен. Еще мгновение – и он сорвется на баронессу, как на какого-нибудь нерадивого министра. Но… ловит на себе ее насмешливый взгляд и молчит.
А мама уже смеется. Треплет его по голове, как мальчишку. Переводит взгляд на Карла, в глазах которого тоска.
Обнимает и его. Что-то шепчет на ухо, и его величество светлеет. Склоняется над руками баронессы, но не целует, как положено, а лишь прижимает к щекам.
– Спасибо, тетушка…
Грохот, похожий на взрыв. Ваза с вареньем разбилась на тысячи осколков, терраса исчезла… Эрик просыпается.
«Напали!» – бьется в голове мысль.
Быстро обувается. В эту ночь он спит одетым, как и все солдаты в доме. Ждут нападения. Берет огнестрел. Выходит в коридор.
Тишина.
Странно. Неужели… ему приснилось? Или это Агата грохочет на своем печатном монстре?
Заглянуть к ней в спальню. Неловко, конечно, но безопасность прежде всего. Скорее бы Эльза поправилась! Хотя… увидеть женщину, разметавшуюся по постели, позволить себе представить, что… Он вдруг понял, что ожидает возвращения Людвига фон Лингера с нетерпением.
Глупца, что не сберег такое сокровище. Посмотреть, как она примет явление блудного супруга. И наконец, понять, может ли он надеяться… хоть на что-то. Хотя бы на заботу, не унижающую достоинство госпожи фон Лингер.
А если придется уйти, чтобы не нарушать ее покой? Сможет ли он? Отступить, признавая, что Агата выбрала не его…
«Любовь – самое ценное, что есть на свете…»
Только сейчас он понял, насколько матушка была права…
Сама возможность коснуться любимой. Обнять. Погладить по щеке, пробежаться кончиками пальцев по волосам, догоняя скользящий по локону лучик солнца…
Сколько мыслей, оказывается, можно передумать, пока бежишь по коридору, стараясь ступать как можно тише.
– Что с вами? – Агата застыла, когда он рывком распахнул дверь ее комнаты.
Запыхавшийся. Небритый. И даже без галстука. Женщина кинула взгляд на часы – четверть пятого.
Зато в руках господин барон сжимал огнестрел.
– Мне почудилось, будто что-то загрохотало, – признался Эрик.
– Нет… Все тихо. Разве что… У меня упала тут… Вот… Папка… – Стараясь не делать резких движений (барон с перепугу направил на нее огнестрел да так и застыл на месте), Агата подняла папку с пола.
– Я подумал, что взрыв, – смутился мужчина и опустил огнестрел. – А вы… печатали?
Агата посмотрела обиженно. Что же она – совсем из ума выжила: ночью грохотать!
– Понятно, – кивнул барон, признавая, что так сильно его напугала всего лишь папка с бумагами. – Вам не спится?
– Книга идет. – Она кивнула на стопки бумаг, которыми был завален весь стол.
– Вы и вовсе не собирались спать этой ночью?
Писательница упрямо задрала подбородок. Эрик рассмеялся:
– Слукавлю, если скажу, что не понимаю вас, Агата. Я и сам не одну ночь провел без сна над созданием артефакта. Бывало… И все же. Вы устали. Вам необходимо поспать!
Агата повела затекшими плечами. Откинулась на спинку кресла и виновато улыбнулась. Улыбнулась… ему одному!
Нестерпимо захотелось подойти, стащить с нее шаль, расстегнуть блузку, гладить затекшие мышцы шеи и спины, пока она не расслабится под его руками. А потом…
– Я, пожалуй, заварю вам чаю, – сказал он. – Чайных церемоний не получится, но что-нибудь поддерживающее я сделать сумею.
Господин барон вышел. Агата грустно усмехнулась. Надо же… На мгновение ей показалось, что он хочет подойти. Обнять. И…
Женщина замотала головой, прогоняя дурные мысли. Что она такое о себе возомнила? Совсем разум потеряла?
Он – барон, бывший канцлер. Красив. Надежен. Заботлив. Холост. С ним будет хорошо любой женщине. Любой, на которую падет его взор! Еще бы… Такая завидная партия! Наверняка это будет перспективная невеста. Знатная. Хорошо воспитанная. А вдруг будущая баронесса не полюбит собак?
Эльза и Грон… Она ведь слышит их мысли, понимает их взгляды, она… Знает, что они любят яблоки! Кто будет таскать низерцвейгам лакомство в кармане? Делать барону лекарство?
Да что ж это, в самом деле? Какое-то наваждение. Она замужем. Собирается разводиться. Разорена. И… пишет книги. Разве такая женщина может быть рядом с бароном фон Гиндельбергом? Артефактором? Бывшим канцлером его величества? Конечно, нет.
А жаль…
– Что-то вы загрустили, – улыбнулся Эрик, заходя в комнату с подносом в руках.
– Сцена печальная, – хрипло ответила Агата.
– Удивительно, как вы умеете переживать за придуманных вами же людей. Может, не стоит? Ведь их судьбы в ваших руках?
Агата посмотрела на Эрика с подозрением: не смеется ли он над ней? Но барон был серьезен.
– Вы позволите? – Он кивнул на пачку исписанных листов бумаги.
Агата смутилась:
– Там… Эвелин – главная героиня…
– Разведчица, я помню…
– Она услышала разговор, который ее огорчил.
– Какой разговор?
– О роли женщин на войне. Речь шла о том, что все, что они могли, – предавать мужчин. Пусть и врагов. Пользоваться их слабостями, чтобы добыть информацию.
– И это делать приходилось, – кивнул Эрик. – Потому что главное – победа.
Агата кивнула:
– Но Эвелин вспоминает тех, кого она знала. Девушек, с которыми она обучалась в школе разведчиц. Она одна осталась в живых. Из всего выпуска.
Эрик медленно кивнул. Удивительно. Молодая женщина. На войне не была. Но так… правдиво писать об этом. Интуиция? Работа с архивами? Боль от потери собственных родителей? Наверное, все вместе, но то, что он успел прочесть (какой у нее красивый, аккуратный почерк!), по-настоящему тронуло.
– Понимаете, Эвелин… – продолжала Агата. – Ей горько. Обидно. Потому что они все… Шли добровольцами. Откликнулись. Отдали жизни. А их называют падшими женщинами. Соблазнительницами, что искали приключений!
– Главный герой? Как его – Курт? Это он высказался?
– Нет. Ее попросили помочь разобраться в одном деле. В академии происходят непонятные смерти. Курт – ректор. А это был разговор коллег.
– Слушайте, Агата… А можно вас попросить? – прищурился Эрик.
– О чем?
– Сделайте преподавателя, который это говорит, таким… – господин барон изобразил руками что-то явно склизкое и мерзкое, – эстетом, который и не служил толком.
Агата кивнула:
– Вы читаете мои мысли! Эвелин вызовет его на дуэль!
– Не получится, – тут же откликнулся Эрик.
Улыбку сдержать не удалось. Столько романтического огня и задора было в ее идее! Тоже мне… Дама с огнестрелом. Хотя стреляет она, надо признать, действительно неплохо. Это при том, что ее никто не учил. Удивительная женщина…
– Почему? – нахмурилась писательница. – Потому что она – женщина?
– И поэтому тоже. Во-первых, этот слизняк просто откажется с ней стреляться. Во-вторых… Она же бывшая разведчица. И сейчас на задании. Следовательно, не будет светиться. Ее задача – слиться с коллективом. Стать незаметной.
– По этой же самой причине и Курт не вступится?
– Увы.
Агата задумалась. И, похоже, потерялась в своих мыслях.
Эрик пил чай и смотрел на нее. Под веками залегли тени. Бледная. Усталая. Надо вытащить ее на прогулку, дышать свежим воздухом. И просить пить вместе с ним гранатовый сок, раз уж он такой вкусный, ароматный и совсем-совсем не кислый!
После долгих уговоров она все-таки разрешила ему почитать неоконченный роман. А сама ушла за стол. Писать.
Камин почти потух, когда ему на плечо опустилась ладонь.
– Светает… Вы… Вам надо выпить лекарство и лечь в постель!
– Хорошо. Во-первых, я уже закончил. А во-вторых, вы пообещаете мне, что после завтрака тоже пойдете в постель!
– Хорошо. Но вы мне дадите оценку прочитанного.
– Мне понравилось.
– Правда? – Она бросилась к креслу, что стояло у стола, и придвинула его к камину быстрее, чем он успел ей помочь.
Усевшись напротив, писательница вцепилась в подлокотники и подалась вперед, всем своим видом показывая, что готова слушать дальше.
– У вас настоящий талант, Агата. Вы так описываете природу. Звуки, запахи. Перед глазами возникают картины. Ассоциации. Например, тот майский трагический вечер. Знаете, я вспомнил:
– Жемчужина Чи-джо-ида. Красная Книга Духов. Авторство собранных в ней более тысячи онки так и не установлено до сих пор. – Агата проговорила это, не отрывая удивленного взгляда от бывшего канцлера.
– Да. По одной из версий авторство приписывают жене Второго императора Ри-Хунна.
– Эпоха «Цветущих гор», еще до Великой войны.
– Я не сомневался, что вы знаете литературу. Но ваши знания истории приятно удивляют.
– Скорее, я должна удивляться, господин фон Гиндельберг!
– Эрик! Агата, мы же договорились. Даже наедине! Не разочаровывайте меня. Вы же доказываете, что женщины – разведчицы не хуже. Стреляют из огнестрела. Хладнокровны и не любопытны.
Агата прищурилась, но сделала вид, что пропустила насмешку мимо ушей.
– А какую еще поэзию вы любите, Эрик? Эпоха перемен? Райрих Берр? Может быть, Вестники? Йоханн Зифф? Или онки Чи-джо-ида – единственная ваша страсть?
– Я вспомнил Книгу Духов… случайно. Увы, я не знаток поэзии. Так, в общих чертах, не более. Боюсь, что касается литературы, вы – единственная писательница, к которой я проявил интерес.
– А я люблю стихи. Но сама, увы, бесталанна совершенно. Знаете, что удивительно. Я ведь действительно вспомнила любимое стихотворение, когда описывала ту сцену! Вы же прочли онки… Интересно, правда?
– Какое? Прочтите мне его.
– Ну… я не очень хорошо читаю… – Она покраснела, смутилась и стала еще более очаровательной.
– Пожалуйста! Я же прочел вам онки!
– И прекрасно прочли.
– Перестаньте. – Он засмеялся, прикрыв глаза рукой.
– Между прочим, я знаю, о чем говорю! Нас, студентов, профессора зазывали в «Синий след бродячей кошки», если считали, что там будут выступать стоящие авторы. И среди наших сокурсников были начинающие поэты. Мы их поддерживали. Так что я не голословна.
– «Синий след бродячей кошки»?
– Поэтический клуб. Он и сейчас существует, насколько я знаю.
– Не заговаривайте мне зубы, Агата! Я жду…
– Ну, хорошо, хорошо. Я прочту. Это поэт второй волны Вестников, Генри Островитянин, один из моих самых любимых:
В дверь постучали.
– Да?
– Госпожа Агата, вам зав… трак…? – Ульрих стоял навытяжку, переводя взгляд то на барона, который снял личину, то на хозяйку…
Агата не выдержала и расхохоталась. Эрик, бросив на женщину осуждающий взгляд, медленно принял личину охранника и, повернувшись к солдату, очень серьезно произнес:
– Ульрих, будьте так добры, распорядитесь насчет завтрака прямо сейчас. Подавать сюда. Завтрак должен быть плотным. Госпоже Агате – ягоды и творог. Гранатовый сок. Кофе не нужно. И, пожалуйста, проследите за тем, чтобы до обеда госпожу Агату никто не беспокоил! Она всю ночь писала книгу и читала стихи…
Как только за солдатом закрылась дверь, они рассмеялись уже вместе.