– Благодарю, Ульрих. Вы свободны. – Барон кивнул солдату, что по его просьбе привел Людвига фон Лингера в комнату для гостей.
– Остальных выпускать?
– Из подвала? Нет пока. Пусть посидят. Как госпожа фон Лингер?
– Отдыхает. Эльза и Грон с ней.
– Хорошо, Ульрих, спасибо.
Эрик фон Гендельберг смотрел в окно второго этажа дома Лингеров, спиной чувствуя, как его хозяин буравит спину раздраженным взглядом. Огромными хлопьями падал снег. Тихо, величественно. Скоро Ночь Семи Вестников. Праздник. Подарки.
Только бы успели. За новой печатной машинкой он отправил. Кое-что придумал для Конрада, надо только вырваться в столицу.
Артефактор улыбнулся. Надо же… Он думает о подарках для тех, кто стал ему дорог. С тех пор как умерла мама, такого с ним не бывало. Лакомство для собак, бутылка дорогого вина для Фульда. Все. А теперь…
Сзади недовольно кашлянули.
– Присаживайтесь, господин фон Лингер.
Барон даже не обернулся. Еще несколько минут. Как же красиво падает снег, и как не хочется разговаривать с этим… Интересно, что сейчас делает в своей комнате Агата? Наверное, тоже смотрит в окно. Он представил себе, как она улыбается. Гладит собак. Настроение немного поднялось.
– Простите… Как вас там… – Людвиг фон Лингер заметно нервничал.
– Эрик.
– А что, собственно, происходит? Кто дал вам право распоряжаться в моем доме?
– Ни кто, а что. Необходимость обеспечивать безопасность госпожи фон Лингер.
Барон развернулся, взял стул, сел на него верхом и вплотную придвинулся к Лингеру. Писатель попытался отодвинуться, но чуть не упал, чудом удержав равновесие. Руки и ноги будто свело судорогой, и отвести взгляд от этого человека он не мог.
Грубый, беспардонный мужлан, нахально вторгшийся в жизнь семейства Лингеров, будил в писателе какой-то безотчетный страх. Это раздражало. С какой стати? И… кто он такой? Откуда такая уверенность в том, что он обладает полномочиями распоряжаться в его доме?
С другой стороны, опыт подсказывал бывшему военному, что подобное поведение на пустом месте не бывает. И несмотря на то, что внешне этот хам ничем себя не выдавал, Лингер интуитивно чувствовал, что имеет дело с кем-то высокопоставленным. Если бы он писал книгу… Так вел бы себя человек, вынужденный по тем или иным причинам скрывать свое истинное положение. Интересно…
– Смотрите сюда, Лингер! Внимательно смотрите! Видите?
Сказано это было таким тоном, что бывший офицер с медалью за личное мужество испугался.
Но охранник всего лишь показал на печатную машинку.
– И что? – не понял Людвиг.
– Садитесь и печатайте.
– Но…
– Я сказал, сядьте за стол, господин Лингер. Вставьте чистый лист и печатайте!
– А что я должен…
– Изложите ваши личные данные. Имя, звание. Перечислите награды, премии. Что-то вроде краткой биографии.
– А вам зачем? – В голосе писателя чувствовался интерес.
Эрик поморщился. До чего же тщеславен был этот человек.
– Это необходимо, господин фон Лингер, как смягчающие обстоятельства в случае, если вы окажетесь виновны.
– Виновен? Я?!
Лингер испугался. Судорожно стал вставлять бумагу в машинку, но оказалось, что это не так просто. Неисправный механизм безжалостно сжевал чистый лист. Один, второй, третий… Наконец он не выдержал, схватил перо и стал быстро писать от руки…
– Скажите… Над книгами вы работали вместе с женой?
– Ну, – не отрываясь от своего занятия, начал Людвиг, – можно и так сказать. Авторы редко записывают текст самостоятельно, на это уходит слишком много времени, а мысль… Ее так легко потерять! Агата – прекрасная стенографистка и очень грамотный редактор. У нее специальное образование.
– Нам это известно. – Эрик спокойно наблюдал, как Людвиг почему-то вздрогнул от этих слов, и по листу медленно расплылась чернильная клякса.
– Агата работала на этой машинке все это время? – Эрик смотрел на Лингера в упор.
– Ну… да. А в чем, собственно…
– Ни в чем. Просто мне интересно – вам не приходила в голову светлая мысль купить жене новую? На которой можно печатать? Сами вы не смогли даже лист вставить. А если бы смогли и стали печатать, то наверняка бы почувствовали, как сводит пальцы от того, что клавиши слишком тугие. Агата не жаловалась?
– Что-то говорила. Кажется. У нас тогда были финансовые трудности, и… Да в чем, собственно, дело?! – Лингер вышел из себя, смял испорченный лист и вскочил, уронив при этом стул. – Как вы смеете вести со мной беседу в таком тоне? При чем тут какая-то машинка? Я вообще не обязан вам отвечать! Это что – допрос? Я требую присутствия адвоката, я…
– Сядьте, Лингер!
Голос бывшего канцлера отразился от стен, и дом замер. Его хозяин медленно поднял стул и тихо сел, не произнеся ни слова.
– Вот так. Уже лучше. Я постараюсь вам кое-что объяснить. Боюсь, вы плохо понимаете, в какую историю оказались замешаны.
– Не понимаю! И понимать не хочу!
– Придется, господин Лингер. И знаете? Я вам даже сочувствую. В некоторой степени.
– Да что вы? Я не нуждаюсь…
– Боюсь, что нуждаетесь. И если вы будете все время меня перебивать, придется вас просто задержать, без предварительного опроса. Полномочий у меня для этого достаточно. Можете вызывать своего адвоката. Но если вы все же готовы меня выслушать, то…
– Хорошо. Я вас слушаю. – Лингер тяжело дышал, лицо покраснело, нервным движением мужчина рванул шейный платок, стараясь облегчить дыхание.
– Агату пытались отравить «Водяной Смертью». Это…
– Я знаю, что это такое. – Лицо писателя, только что напоминавшее вареную свеклу, вновь пошло белыми пятнами.
– Мы ищем того, кто мог это сделать. Кому это было выгодно.
– Я?! Вы… меня подозреваете?
– Ну, судя по тому, что вы не заботились о своей жене, – Эрик кивнул в сторону машинки, не отрывая от собеседника глаз, – вы ее не любили. У вас любовница, и если вспомнить, что родители Агаты оставили ей приличную сумму, то…
– Нет! Нет, что вы, это не так! Я действительно потратил деньги жены, но… Я верну! Все верну! Поэтому я ушел. Писать книгу! Это огромные деньги!
– Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Аделиндой фон Генгебах?
– В день, когда получил Королевскую премию. Год назад.
– Где это произошло?
– Во дворце.
– То есть? – На этот раз побледнел бывший канцлер.
– Аделинда была во дворце. На приеме.
Эрик даже головой помотал, в надежде, что ослышался. Этого… просто не может быть. Адель-Невидимка на приеме, и в ее видимости король Карл, не считая остальных более-менее значимых персон королевства. Да как она осмелилась! Как пропустила охрана? А он? Он сам? Почему он ее не заметил?! Он лично обеспечивал безопасность Карла в тот день… Немыслимо.
– Как она выглядела? – хрипло выдохнул барон.
– Прекрасно, – мечтательно сказал писатель. – Яркая. Живая. Величественная. Просто королева!
– Какого цвета был на ней наряд? Вы помните?
– Не… ннет… Не помню. Но… она была в нем обворожительна!
– О чем вы говорили?
– Говорили? Мы… Я… Нет… Не помню. Но она умна. При этом с ней так легко! Она понимала меня с полуслова…
– Начальника охраны – расстрелять, – вырвалось у канцлера в отставке.
– Что?
– Продолжайте. Ваша связь длится?
– С того самого времени. Поймите меня правильно, – неизвестно почему попытался объяснить Людвиг. – Агата, конечно, умница. И я ее, конечно, люблю. Но все, что умеет моя жена, – это править книги. А тут – такая женщина! Я писатель! Мне нужно вдохновение. Страсть.
– Зачем же вы вернулись? – Эрик сжал спинку стула с такой силой, что дерево скрипнуло.
– Книга, – со вздохом сказал Людвиг, отодвинувшись подальше от охранника.
– Простите?
– Агата! Она мне нужна, – Людвиг развел руками, – увы, я не могу без нее! Бикк просто влюблен в ее редактуру! Я перепробовал все, что мог. Аделинда не нуждается в деньгах и высоко ценит мой талант. Мы сменили трех редакторов! Последний – неоправданно дорогой, но издатель… Все ноет про то, что рукопись утратила какой-то неповторимый узнаваемый стиль, что был раньше. Он сам посоветовал мне обратиться к жене. Это унизительно! Теперь придется терпеть ее нотации.
– Вы говорили об этом Аделинде?
– Нет! Это невозможно.
– Почему?
– Аделинда… она… Мой талант – вот что подогревает страсть!
– То есть вы боитесь признаться любовнице в том, что без жены ваш успех ничто?
– Нет! Конечно, нет! Что вы несете! Вы забываетесь!
– Как вам будет угодно. – Эрик уже не слушал Лингера, он думал о другом…
– Послушайте! Как вас там…
– Эрик.
– Ну да. Эрик. Вы же понимаете, что ни я, ни Аделинда не могли этого сделать! Мы совершенно ни в чем не виноваты! Я ни в чем не виноват!
– Расследование покажет, господин Лингер. Я попрошу вас не покидать поместье. В интересах следствия. И постарайтесь не причинять беспокойства госпоже Агате.
– Но как же…
– Вы свободны.
Мобиль мчался в столицу, на лету целуясь с крупными снежинками. Как красиво падает снег! Скоро Ночь Семи Вестников. Праздник…
Доктор Фульд нервничал, недовольно поглядывая на Майнца. Да… Артефактор за управлением мобиля и обычный человек – все-таки это колоссальная разница! Но старший следователь не виноват, и врач тактично молчал, подпрыгивая на поворотах. Майнц старался изо всех сил. Видно было, как ему хочется поскорее добраться до столичных архивов.
– Не переживайте вы так, – в который раз повторял Фульд. – Кто ж знал, что сержанта завербовали?
– Я взялся за это дело! Я должен был все проверить. И перепроверить! А еще с такой гордостью говорил господину барону об опыте и допусках секретности!
– Поверьте мне, барон переживет, – отмахнулся патологоанатом. – Разведчица! Надо же… Немудрено, что нас переиграли. Если бы Эрик не опознал ее лично. Не узнал артефакты… Туго бы нам пришлось!
– Откуда ее знает господин барон?
– Барон – единственный, кто может связать эту даму с ее прошлым. Вы понимаете, о чем я? О ее реальной личности никто не знал. Никто, кроме канцлера Эрика фон Гиндельберга. Вы представляете уровень заданий, которые на счету этой женщины?
– И… ее оставили в живых?
– Боюсь, это было ошибкой. Очень большой ошибкой канцлера.
Какое-то время мужчины ехали молча. Майнцу казалось, что даже эти крупные снежинки и те смеются над ним! Как он мог так опозориться? Как красиво падает снег. Скоро праздник. Ночь Семи Вестников…
– Аделинда фон Генгебах. Вдова. А ее муж? – повернулся следователь к Фульду.
– Скорее всего, – обронил тот, выразительно посмотрев Майнцу в глаза.
Мужчины поняли друг друга.
– Похищение «Водяной Смерти». Диверсия? Заговор?
– Вот не уверен. – Доктор потер ноющие виски. – Как правило, разведчики – патриоты. И никогда не пойдут против страны. Опасность заключается не в том, что кто-то из них способен предать свою родину.
– А в чем?
– Степень секретности. Она слишком высока. Это опасно. Плюс неустойчивое психическое состояние. После того, что им пришлось пережить… Что же касается конкретно этого случая, то…
– Что?
– Видите ли, Майнц… Я, к сожалению, тоже. Слишком много знаю. Давайте оставим этот разговор. Нас ждут архивы! Посмотрим, кто умер за эти полгода. Наша задача связать их с «Водяной Смертью».
– Но… как?
– По заключениям судмедэкспертов, конечно! Смерть готова делиться информацией. Нужно только знать ее язык…
У камина, позвякивая кристаллами на медальонах, возились Эльза и Грон. Вздыхали, фыркали, стучали когтями по паркету, с тревогой поглядывая на женщину у окна. Агата стояла к ним спиной и, обхватив себя руками, смотрела на медленно падающий снег. Красиво. Как в сказке. Как в детстве, когда ждешь ночи Семи Вестников. Надо было написать на листочке семь желаний и сжечь. В полночь выйти на улицу и подуть на ладонь, представляя, как пепел летит к самой яркой звезде! Каждый Вестник получит одно желание и обязательно исполнит его.
В государстве было мало по-настоящему религиозных людей. Все благостные жили при Башне и с обычными людьми общались редко. Ритуал вступления в брак, проводы в Последний путь и Седьмая ночь Нового года – три причины посетить Башню Благих.
Тем не менее Светлые Письмена знали все еще со школьной скамьи. В Седьмую ночь Нового года, во время звездопада, Семь Вестников спустились на Землю и принесли с собой Семь Благ: Свет Дня, Тьму Ночи, Любовь, Надежду, Раскаяние, Рождение и Смерть. С тех пор все живущие на Земле владеют этими сокровищами, отмечая Седьмую ночь Нового года как самый светлый праздник. В этот день всюду развешивают изображение Солнца и Луны, фигурки в белых одеждах с крыльями и звездами в волосах, изображающие сошедших с небес Вестников, вырезанные из алой бархатной бумаги сердца как символ любви и венки из веток рамитра и вейры. Рамитр – вечнозеленое небольшое деревце, усыпанное длинными мягкими иголками, а вейра – куст, что цветет крошечными белоснежными цветочками только три дня в году.
Ах, какие пышные венки приносил отец! Они всегда старались встать пораньше, чтобы украсить дом к маминому пробуждению. Она радовалась. Как ребенок. Хлопала в ладоши, кружилась по комнате. А потом пекла традиционный пирог – День-Ночь. Кекс из ванильного и шоколадного бисквита, узор которого никогда не повторялся, но всегда был очень красивым.
Надо будет попросить Касса испечь на праздник такой. И спросить, как это делается. Она столько раз просила маму научить, но все было некогда. Мама говорила – успеем еще… Не успели.
«Как ты думаешь, она знает о том, что хозяин любил Адель?» – Эльза с тревогой посмотрела в глаза Грону.
«Не думаю, что он рассказал ей. Хозяин не дурак. Зачем? Они даже не были близки с той женщиной. Просто… взаимная симпатия. А с Агатой были».
«Откуда ты знаешь?»
«Ты сомневаешься в том, что хозяин и Агата?..»
«Нет… Это я знаю. Я про Адель?»
«Все же женщины лишены способности логически мыслить… Определенно!» – Грон положил голову на вытянутые лапы и прикрыл глаза.
«Грон! Ненавижу, когда ты так делаешь… Говори толком, что ты имеешь в виду?» – Эльза недовольно ходила вокруг пса, с равнодушным видом развалившегося у камина.
«Дурочка… Ты чувствуешь Агату. Я – хозяина… Ну… в этом смысле. Поняла?» – Во взгляде друга было столько снисхождения, что Эльза и правда устыдилась. Могла бы и догадаться… Собака вздохнула, подошла к Агате, уткнулась мордой в колени – не переживай, все будет хорошо. Женщина опустилась рядом, прижалась к теплому боку. Потрепала по голове.
«Грон?» – Эльза повернула голову в сторону камина, но так, чтобы Агате было удобно чесать ее за ушком.
«Ну что еще?»
«А когда ты почувствовал… Хозяин… он… был счастлив?»
«Очень. Ничего подобного раньше с ним не бывало. Мы должны оберегать Агату, потому что… Он не переживет, если что. А она?»
«Тоже. В их чувствах я не сомневаюсь. Но вот какую очередную глупость выкинут они в следующий раз…»
«Да. Люди непредсказуемы. Очень уязвимы. И, к сожалению, не очень умны».
Грон благодушно посматривал на женщин, а сам прислушивался к тому, что происходило в доме. Сосредоточенность солдат. Тревога Эрика. Надежда Виллы и Конрада. Дикая злоба Берты. Растерянность и страх Людвига. Все это вибрировало сквозь стены, и все это чувствовал низерцвейг – удивительная магическая собака с огромным ресурсом невероятных возможностей.
Стук в дверь не застал собак врасплох. Они почуяли Касса еще на первом этаже. И, конечно же, дело было в бдительности, а вовсе не в том, что повар нес в кармане белоснежного фартука лакомство: нарезанные ломтики яблока.
– Госпожа Агата, можно?
– Конечно, Касс. Входи.
– Я принес ужин. Господин Эрик распорядился – сказал, что вы поужинаете вдвоем. Со всеми этими событиями я не успел ничего особенного. Тут тушеные овощи, холодная говядина… Я принес вина. Хлеб свежий, утренний. Госпожа Агата, может, вам бы хотелось чего-нибудь особенного? Я ведь многое умею! Но от обитателей дома, да и от вас, – никаких распоряжений! – Касс обиженно уставился на хозяйку.
Агата улыбнулась. Касс выглядел очень несчастным. Мол, совсем меня забросили. Не дают проявиться таланту… Что же для него такое придумать?
– Касс… А вы умеете печь «День-Ночь»?
– Спрашиваете, госпожа Агата! – Повар только что не подпрыгнул от счастья. – Конечно! Скоро ночь Семи Вестников… Но если вам хочется, я испеку сегодня! Вы только скажите – часа через четыре будет готово, его остудить надо по правилам. Но знаете? Бабушка пекла и всегда давала кусочек на пробу – горячий еще. Так он и горячий вкусный! Бабушка моя по части выпечки большая мастерица была. У меня и рецепт ее остался! Пальчики оближете, госпожа Агата! И барону наверняка понравится…
– Тише, Касс, – Агата поднесла палец к губам, напоминая, что барон в доме инкогнито, мало ли кто услышит, – нет, сегодня ничего печь не нужно. Лучше к празднику. Но у меня к вам будет просьба.
– Все, что вам будет угодно, госпожа Агата!
– Позовите меня. Давайте вместе. Мама пекла… На праздник. Всегда. А научить… не успела.
Солдат кивнул, и было в его добрых глазах столько тепла и света, что, когда он ушел, Агата не выдержала. Заплакала. От воспоминаний. От счастья. От любви. И от страха все это потерять.
Она села в кресло, и сразу две золотистые мордочки пристроились к ней на колени. Касс передал ей салфетку, в которой лежали дольки яблок. Ароматные кусочки исчезли, как по волшебству, за одно мгновение! Собаки очень любили яблоки. Агата улыбнулась, полезла в карман платья – вдруг там есть еще? Она теперь так часто носила с собой нарезанные яблоки для собак, что могло и повезти.
– Нет, – вздохнула Агата, погладив Эльзу по голове, – больше нет…
Яблок в кармане не было. Вместо них на ладони красовалась визитная карточка. Золотые буквы на атласной, шелковой бумаге кремового цвета: «Аделинда фон Генгебах».
Эльза чихнула. Грон зарычал.
Эта женщина… Красивая. А какое на ней было платье! Интересно, ей самой бы пошло? Даже если и так. Она не умеет все это носить. Так… элегантно. Таинственно. Эрик сказал, чтобы она была осторожна. Что Адель опасна. Он сказал: «Адель». Барон, видимо, знал ее раньше. Эта женщина украла ее мужа. Ну и пусть! Пусть забирает! А… Эрик? Он… тоже увлечен этой… Генгебах?
Агата попробовала неприятное имя на языке. Зачем ей понадобилась моя жизнь? Мой муж? Что же произошло? И… когда? Как давно Людвиг изменяет?
От этих мыслей стало холодно и гадко. Она вспомнила ночи с Людвигом. Ей казалось, это были ночи любви. Казалось. А на самом деле он… Всеблагие, как она была глупа! И что теперь?
Захотелось поговорить с Людвигом, вытрясти из него правду. Всю правду! Выпить эту боль до дна, залпом. Выпить, забыть и больше никогда к этому не возвращаться. Развод. Она хочет развод! Никогда! Больше никогда и никому она не поверит.
Да, ей хорошо с Эриком. Так хорошо, что даже дышать в полную силу страшно, ну и что? Пусть будет как будет. Счастье – мотылек. Бабочка. Села на мгновение, раскрыла яркие крылышки и упорхнула. Она будет помнить его всю жизнь. Но она больше не будет надеяться. Хватит! Это… слишком больно. Сейчас она пойдет, поговорит с мужем, а потом найдет Эрика и скажет ему, что…
Госпожа фон Лингер, не обращая внимания на ворчание собак, решительно направилась к двери и столкнулась с бароном.
– Агата. – Мужчина обнял и замер, уткнувшись лицом ей в шею.
Разом растеряв все свои вопросы и боевое настроение, она стала осторожно поглаживать по закаменевшей спине, шептать банальные слова о том, что все будет хорошо.
Эрик… Скоро праздники, и она будет печь с Кассом кекс. Загадает желание. Барона тоже обязательно заставит жечь в камине записку! Будет верить. Надеяться. Любить. И никакое предательство не заставит ее отказаться от счастья. Даже если придется пережить его снова. Ну и пусть! Жаль только… Вот если бы у нее был ребенок. Агата вдруг вспомнила, какое у Виллы было лицо. Тогда, в подвале. Бесстрашное.
– Агата… ты здесь? – прошептал Эрик. – О чем задумалась?
– Я? – Она покраснела.
– Ты. Что случилось?
– Ничего.
– Ну я же вижу… Что?
– Я хочу ребенка. От тебя…
Они целовались так долго, что даже совершенно счастливые от умиления собаки начали беспокоиться…
«Это все, конечно, прекрасно…» – Грон закатил глаза к потолку.
«Ну да. Мило и романтично», – вторила ему Эльза.
Низерцвейги переглянулись, и хором подумали: «Но если так будет продолжаться, мы останемся без ужина!»
– Гав! Гав!
– Гав! Гав! Гав!
– Ты голодный? – спросила Агата, вздрогнув от возмущенного лая.
– Да, – выдохнул барон, нехотя отрываясь от ее губ, – и Эльзу с Гроном надо покормить. Эльза! Грон! Идите, Ульрих вас уже ждет.
Они быстро разделили все, что принес Касс на ужин. Агата пожалела, что ее не пускают на кухню – она бы заварила Эрику бодрящий чай. И сама бы выпила что-нибудь от тревог…
Ели молча. Агате очень хотелось расспросить об этой женщине, о том, что происходит, но от мужчины веяло такой усталостью, что она не решалась.
– Агата, – Эрик налил им вина, – пожалуйста, потерпи. Завтра тяжелый день. Аделинда наверняка придет спасать Людвига. Эта женщина очень, очень опасна. Я не могу допустить, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Обещаю, когда ты будешь в безопасности, мы обо всем поговорим. Я все тебе расскажу.
– И меня пустят в архивы.
– Куда?
– В архивы. Хочу поработать с личными делами разведчиц, чтобы дописать книгу.
– Я сам предоставлю тебе информацию. Эти дела засекречены. В архив тебя никто не пустит.
– Даже с тобой?
– Агата, – он усадил ее к себе на колени, – ну… посмотрим, что можно сделать… За поцелуй!
Эльза и Грон уже поели. Ужин был бесподобен, настроение прекрасным, поэтому собаки не стали мешать. Пусть целуются, сколько хотят. Еще бы! Столько времени зря потеряли исключительно по собственной глупости.
– Ты ее любишь? – вырвалось у Агаты, хотя она собиралась молчать и подобного вопроса не поднимать. Во-первых, это жутко неприлично. А во-вторых, страшно услышать ответ.
– Кого?
– Аделинду фон Генгебах.
Барон фон Гиндельберг посмотрел на ревниво вздернутый носик и невесело, но рассмеялся:
– Я люблю тебя. И мне порой кажется, что Всеблагие нарочно не дали мне возможности испытать это чувство раньше. Чтобы я понял, как это бывает, лишь рядом с тобой… Это, конечно, не значит, что у меня не было женщин. Были. Это не значит, что я не думал, что любил. Это значит, что теперь я знаю точно – никогда раньше я не испытывал ничего подобного. И теперь, зная, что это такое, я не смогу от этого отказаться.
– Эрик…
Лицо Агаты вспыхнуло. Она уткнулась барону в плечо.
– Прости меня, – прошептал барон. – Во всем, что происходит, виноват я…