— Нет. Витя писал.
— Мне он тоже писал. А Костя нет. А Витя сверху сидит, прямо над вами.
— Да, я знаю.
— Сергей!
— Да!
— Я тебе напишу сегодня.
— У нас дороги нет. Только через Витю!
— Я через перевал напишу.
— Лучше через Витю!
— Пока!
— Пока.
(Что это за «перевал»? Ладно, сами разберутся).
— Если писать собирается, значит просить что-то будет, — замечает Цыган.
(Ну вот! Этого еще не хватало!)
Днем приходил адвокат. На обратном пути охранник забирает у меня очередной том Щедрина. На этот раз со «Сказками». Тот же самый, кстати, старлей, который месяц назад забрал у меня и «Письма к тетеньке». Судя по всему, какой-то мелкий местный начальник. Старший смены или что-то вроде того.
— Опять та же книга?!
— Это другая.
— Я же вижу! Не слепой.
— Это другой том.
— А откуда это видно?
— А там на корешке цифирька написана. Видите? Это номер тома.
Наступает длинная пауза, в течение которой охранник крутит в руках книгу и внимательно ее с разных сторон изучает. Наконец отрывисто рявкает: «Я ее изымаю!», швыряет мне мой пакет и чуть ли не силой запихивает меня в пенал.
Я так и не понял? Он что, обиделся? (Господи, чем же я его обидел?) Или это просто манера общения у него такая?.. Порывистая! А может, вид книги на него так возбуждающе действует? Как красная тряпка на быка. Или как вид мента на Костю. (Да и то сказать, ну зачем только эти книжки вообще нужны?! Телевизор же есть!)
Вообще-то, говоря по совести, здешние охранники обычно не только мне не претят, но я даже чувствую к ним почти непозволительную слабость. Все в них мне нравится: и неожиданность суждений, и безыскусственная несвязность речей, и простодушная готовность во всякое время совершить какое угодно мероприятие. Например, устроить шмон или что-нибудь там «изъять». Но второй подряд том Щедрина — это уже чересчур! С этим надо срочно что-то делать! Этак я, пожалуй, и совсем без Щедрина останусь! С одними только малявами, сопроводами и этикетками на стаканчиках супов быстрого приготовления.
Я сижу в пенале, думаю обо всем этом и злюсь. На старлея этого, на самого себя (и зачем только я его дразнил!) и на всю эту блядскую тюрьму. Заодно, кстати, слушаю, как два охранника (других) обсуждают между собой последние тюремные новости. «Все хуже и хуже! Опять какая-то комиссия. Ебут во все дыры!» (Так вам, блядь, и надо! Пидорасам!)
Наконец, выводят. Разводящий собирает группу, и мы двигаемся. Вижу в толпе Зубарька.
— Привет!
— Привет!
— Как жизнь?
— Да вот, женюсь.
— На той девушке, что вены тогда себе вскрыла?
— Да. Люблю, говорит. Ты такой красивый.
(«Красивый»? Я с некоторым удивлением разглядываю Зубарька. Ну, дело вкуса… Глаза, правда, голубые.)
— А родители ее как? Знают, что ты сидишь?
— Ну, я наплел ее матери, что за девушку заступился. На нее, мол, хулиганы напали.
За это и пострадал.
Все вокруг хохочут.
— А сама-то она знает?
— Конечно! Она все знает.
— Ну что ж, поздравляю. Счастья тебе!
— Спасибо. Сам понимаешь, кому мы нужны? Если счастье лезет в жопу, не отпихивай ногой!
— Да, лишний хуй жопе не помеха! — замечает кто-то из стоящих рядом.
Все опять хохочут.
Возвращаюсь в камеру и рассказываю про Зубарька.
— Да он же наркоман!
Разговор переходит на наркотики.
— Лучше всего метадон, — разъясняет мне Цыган. — Это самый благородный наркотик. На нем все правительство сидит. Но — дорогой.
Грамм — двести пятьдесят долларов. Кто присел на метадон — это пиздец! Все! Но от него энергия, ясность мысли. Хуй стоит насмерть.
Вечером сунул — утром вынул.