В этот момент в кабинет входит, а точнее, буквально вбегает, мой адвокат.
— Фу-у!.. Что тут за порядки! Помимо обычного, еще какое-то специальное разрешение нужно. Я тут целый час уж торчу! Никак пройти не мог.
Адвокат быстро окидывает взглядом помещение, на секунду задерживает взгляд на глазке телекамеры, потом со значением смотрит на меня. (Да ладно! Сам все прекрасно понимаю.)
— Ну, как Вы тут?
— Нормально, — нехотя бурчу я. — Давайте начнем.
Следователь быстро зачитывает какие-то очередные постановления и обвинения, задает мне несколько дежурных вопросов («51-ая…
51-ая…») и исчезает.
Охранника, который приходит его вывести, я спрашиваю, указывая на глазок телекамеры:
— Простите, это телекамера?
— Нет.
Мы остаемся с адвокатом вдвоем. Он еще раз оглядывает помещение, на этот раз уже более внимательно.
— Да-а!.. Я, признаться, здесь еще ни разу не бывал.
— Я тоже, — вяло шучу я в ответ. — В общем, так. Я сейчас напишу жене записку, и если они ее у Вас изымут, я объявлю бессрочную сухую голодовку. Как, интересно, они ее смогут найти? Значит, это телекамера! Короче, пусть переводят меня обратно на Матроску! Какая здесь может быть защита, если все прослушивается?!
— Вы что, с ума сошли?!
— Ну, в общем, лучше я здесь умру, но издеваться над собой не позволю! Короче, если записку у Вас изымут — сообщайте в прессу, что я объявил сухую голодовку. Сколько я без воды проживу? Неделю?
— Да нет. Летом дня три, не больше!
— Ну, три, так три.
— Да нет, Вы подождите! Давайте я сначала со следователем поговорю. Может, они Вас и так переведут!
— Никуда они меня не переведут! Следователь сделает невинные глаза и будет все отрицать. Никаких, скажет, микрофонов здесь нет.
Это что, неясно? Переведут они меня только, если поймут, что дело зашло слишком далеко, и я действительно умереть могу. А всякая там логика и аргументы тут ни при чем. Все все прекрасно понимают. И они, и мы. Мы же не можем доказать, что они подслушивают? Поэтому разговоры с ними бесполезны! Нужны действия. И вообще, ни к чему слова, там, где место делам!
На том и расстаемся. Адвокат уходит, а я остаюсь в кабинете и жду охранника. Разводящего. Однако вместо разводящего заходит какой-то довольно пожилой офицер с седыми усами. Вероятно, местный опер.
— Объяснение будете писать?
— Какое объяснение?
— По поводу найденной у адвоката записки.
(Так! Записку все-таки нашли!)
— Дайте мне чистый лист бумаги.
— Зачем, бланк же есть?
— Я хочу сделать заявление.
— Все заявления передаются с утра на утренней проверке.
— Я объявляю бессрочную сухую голодовку.
— Хорошо, передайте с утра рапорт.
С этими словами он уходит. Какой рапорт? Это он должен рапорт начальству сделать. Впрочем, неважно. Пусть делают, что хотят.
Я начинаю шагать по кабинету из угла в угол. В голове какая-то ватная каша. Пустота. Мыслей никаких. Все уже думано-передумано сто раз. Теперь думать нечего. Надо только действовать.
Минут через десять дверь снова открывается. Заходит новый опер.
На вид совсем молодой парень в гражданке. В серых брюках и черной рубашке.
— Напрасно Вы, Сергей Пантелеевич, с самого начала так себя повели. Только к нам заехали и сразу сами себе проблемы создаете.
— Дайте мне, пожалуйста, ручку и бумагу.
— Зачем?
— Я хочу написать заявление.
— Какое?
— Это имеет значение?
Опер молча встает, выходит и через полминуты возвращается с ручкой и листом белой бумаги. (Бумага, кстати, паршивая. Наша, наверное.)
Я беру ручку и пишу: «В связи с нарушением моих конституционных прав на защиту объявляю бессрочную сухую голодовку. Требую перевести меня обратно в тюрьму «Матросская тишина». Потом подвигаю бумагу оперу. Он берет ее в руки и внимательно читает.
— Меня теперь, наверное, в одиночку посадят? — интересуюсь я.
— Почему?
— Ну, если человек объявил голодовку, его же по закону должны в одиночку на время голодовки перевести?
(По закону это действительно так.)
— Ну, Вы понимаете… Тюрьма переполнена… Камер свободных нет…
(Что за бред!? Впрочем, не важно. Пусть делают, что хотят.)