— Ну, нет, так нет.
— Но зачем Вы все-таки это делаете?
— Там все написано.
— Но почему Вы говорите, что у Вас конституционные права нарушены?
— Послушайте, к чему все эти разговоры? Я Вам уже все сказал.
Просто делайте теперь, что положено.
Опер берет мою бумагу, встает и выходит. Я опять остаюсь один.
Минуты через две заходит разводящий. Быстро меня обыскивает, бегло просматривает бумаги и командует: «Выходите!» Выходим. Идем тем же путем по коридору и возвращаемся в камеру. (Опять без всяких пеналов. Ну, и ну! Сервис.)
Я вхожу в камеру, молча подхожу к своей шконке, взбираюсь на нее и ложусь на спину, закинув руки за голову. Вопросов никаких мне никто не задает. (Ну, естественно! Кто же осмелится сам меня о чем-то спросить? Обратиться с вопросом к самому Вельзевулу! Это мне уже знакомо.)
Так проходит примерно полчаса. В камере все занимаются своими делами, разговаривают между собой и старательно меня не замечают. Не беспокоят.
Снова раздается знакомый стук.
— На букву М!
Кто-то подходит к двери.
— Да нет, другой. Который наверху лежит!
(Ого! Быстро же я здесь завоевываю популярность!)
Подхожу к двери.
— На вызов! Прямо сейчас.
— Пошли. Я готов.
Выходим. Знакомый коридор, знакомый кабинет. Хотя нет, кажется, другой. Впрочем, все они здесь одинаковые. Жучками-микрофонами понапичканные.
Из-за стола навстречу мне поднимается какой-то моложавый подполковник.
— Здравствуйте, я начальник следственного изолятора.
(О! Сам хозяин!)
— Так какие у Вас проблемы?
— В заявлении все написано.
— Но зачем Вы это делаете?
— Послушайте, все Вы прекрасно понимаете. И Вы, и я.
— Да, я все понимаю.
— Вот и действуйте по закону!
— Хорошо. Мы Вас сейчас на время голодовки переведем в одноместную камеру…
(О-о! Прекрасно!)
… Но имейте в виду. Если у Вас начнутся проблемы со здоровьем, мы будем вынуждены проводить принудительное кормление. Ну, Вы знаете, наверное, как это делается. Вводится специальная кишка. Через рот или через нос. Умереть мы Вам все равно не дадим.
— Посмотрим.
— И зря Вы все-таки это делаете. Здоровье только гробите. Ничего Вы этим не добьетесь.
— Посмотрим.
На этом мы и расстались. Я возвращаюсь в камеру и начинаю укладываться. Сокамерники переглядываются растерянно некоторое время, потом один нерешительно спрашивает:
— А чего ты?
— Меня с вещами заказали.
— С вещами?
— Да.
Длинная пауза.
— Ну, давай, мы тебе продукты соберем.
— Не надо. Я сухую голодовку объявил.
(Черт! До чего все эти разговоры противны! Как будто хвастаюсь.)
Все ошеломленно молчат.
— Зачем?
— Хочу, чтобы меня назад, на Матроску вернули.
— Возьми меня с собой! — неожиданно просит знакомый мне уже армянского вида парень.
(«Возьми меня с собой, Иван Царевич! Я тебе пригожусь», — мелькает у меня в голове. Впрочем, там, кажется, не «возьми», а «не стреляй» было. Ну, не важно.)
— … Я с тобой куда угодно поеду. Мы вместе таких дел замутим!