Мы у стен города Смоленска. И чем дольше мы здесь, тем сильнее ощущение, что моя Удача отправилась в бессрочный отпуск. Мы торчим здесь уже неделю. «Мы» – это Трувор, Рюрик и я. С примкнувшими к нам союзниками.
У нас изрядное войско, даже, я бы сказал, огромное войско, по здешним меркам: почти тысяча бойцов. Две трети из них – Рюриковы. Мой бывший конунг оказался превосходным организатором и политиком: воодушевил на южный поход многих. В том числе и полоцкого князя, которого он зимой так мечтал завоевать.
Полоцк представлял уже знакомый мне княжич Честа. И куда менее симпатичный воевода Андот, полностью соответствующий своему имени[15], если это, конечно, имя, а не прозвище. Обожженная, в грубых шрамах морда, изрисованная красными и синими татухами. Не лицо, а маска ярости.
Увидев его в первый раз, мой братец здорово развеселился и громогласно заявил, что не прочь познакомиться с тем, кто так мастерски поработал с внешностью свея. И тут же уточнил, что говорит не о цветных узорах, а о художественной росписи острым железом.
Воевода от «комплимента» побагровел, став еще уродливее, но тоже углядел кое-какие татухи, в частности, вытатуированные медвежьи лапы на ручищах Свартхёвди… и быстренько сменил вектор настроения: осклабился с показным добродушием, мол, отличная шутка. И этим напряг уже меня, потому что умная и осторожная зверюга намного опасней, чем просто свирепая.
В общем, постарался Рюрик, привел к Смоленску изрядные силы.
Но недостаточно изрядные.
Когда я увидел эти стены, то сразу понял: будет непросто. Собственно, здесь, в Гардарике, я еще не видел ничего подобного. Обычной городской оградой был частокол. Он мог быть весьма высоким. Мог быть двойным с засыпкой между двумя рядами столбов, но с фортификационной точки зрения вполне преодолимым. Нашими силами.
А здесь была именно стена. Пусть тоже деревянная, но очень, очень внушительная. Конечно, я видел стены и покруче. Тот же Йорвик в Англии. Или Тур в стране франков. Или Париж.
Видеть-то я их видел, но прекрасно помнил: мы их так и не взяли. И Париж не взяли бы, если бы Карл Лысый не отдал его сам. А ведь в сравнении с той армией, которую привел во Францию Рагнар Лотброк, наше сборное воинство – детишки, которые топчутся вокруг огороженной бетонным забором песочницы.
В общем, мне как-то сразу стало ясно: взять Смоленск штурмом нам не удастся.
А где-то через недельку стало понятно, что измором его тоже не взять. Июнь – прекрасный месяц в этих краях. Всё цветет и пахнет, жизнь бьёт ключом, трава из земли так и прет, так что в фураже для лошадей нет никакой необходимости.
А вот нам, людям, сложнее. Мы щипать траву не умеем. Нам зерно надо, мясо, фрукты-овощи тоже не помешают.
Зерна в окрестностях не было совсем. Его скушали за зиму. А что не скушали – посеяли. Скот… Скота тоже не было. Скот был либо заныкан в лесах, либо отогнан под защиту тех самых смоленских стен. В общем, из провизии у нас было только то, что привезли с собой.
И так было не только в Смоленском княжестве. Так было везде. Сезон такой. Неудачный для сельскохозяйственных сборов.
Нет, мы с голоду не умирали: охоты и рыболовства никто не отменял, но можно было не сомневаться – за городскими стенами кушают не хуже, чем мы. И взять их измором никак не получится.
Ясно сие было всем, вплоть до самых зеленых отроков. А потому моральный дух нашей разношерстной армии падал, как давление перед грозой. Провести лето в бессмысленном стоянии под Смоленском – не тот тип развлечения, который по вкусу бравым воякам. У некоторых даже возникла идея: пограбить тех, кто движется вверх-вниз по Днепру.
Но рогом уперся Рюрик: не дам!
И правильно. Человеку, который желает взять под контроль торговый путь, не стоит портить себе репутацию.
Время шло. Настроение в лагере, вернее, в лагерях осаждающих портилось…
А между тем приближался главный летний праздник. Солнцестояние. Самая короткая ночь в году. Языческие обряды, пиры, танцы с бубнами, мечами и девками.
Все наше войско пришло в возбуждение уже за неделю. Даже Трувор не преминул напомнить мне, что из-за меня они пропустили прошлогоднее веселье. А это мало того что минус большой праздник, так еще и пренебрежение традициями пред лицом богов.
А я, в свою очередь, напомнил, что устроил им развлечение покруче: хорошую драку и отменную добычу. И вообще, кем они с Ольбардом были прошлым летом? Хольдами при ладожском князе-соправителе. А теперь они сами – князья. И после этого Трувор смеет утверждать, что боги им недовольны?
Крыть моему тестю было нечем. Да он и не собирался. Его бойцы уже подыскали подходящую дубовую рощу и пустили один из дубов под топор, предназначив ему роль деревянного вместилища божественной силы, и порубав еще кучу деревьев на дрова для священных костров, которые зажгутся в великий праздник. А мне было просто объявлено в ультимативном порядке: будешь плясать, когда и где скажут. Точка.
Ладно, если понадобится, – зажжем и спляшем. Не вопрос. Есть проблема поважнее. Пока местные язычники готовились к празднику, а я напряженно размышлял, как нам взять Смоленск.
Осадные машины? Дальше таранов мое воображение не шло. Но, насколько я знал, таранить здешние ворота, коих в городе имелось аж двое, было не то чтобы невозможно, но… бессмысленно. Поскольку ворота были не только низкие и узкие, но выходили не в крепость, а в узенькие коридорчики между двумя высокими стенами, взобраться на которые – никак, вести обстрел снизу – тоже проблематично. А вот скидывать с них тяжелые предметы и лить кипяток со смолой – идеально. Так что, проломив внешние ворота, мы тут же оказывались в ловушке. Это же просто мечта осажденных: собрать всех врагов в тесном тупичке (внутренние ворота еще сломать надо) и оприходовать их всех сразу с помощью гравитации и высокой температуры.
Черт! Что я знаю об осадных орудиях? Много знаю. Названия помню, картинки в исторических книгах. Катапульты, требушеты, онагры. Осадные башни с выдвижными мостиками. Насыпи, траншеи, сапы, те самые, от которых произошло слово «сапёр». Слова знаю. И картинки видел. Слова. И картинки. Но о том, как укреплять подземный ход, я знаю не более чем о том, как собрать баллисту.
Нет, если бы мне дали время и людей, чтобы потренироваться…
А еще лучше – подогнали настоящего специалиста. В этом мире такие есть, я точно знаю. В Византии, к примеру, унаследовавшей знание древнеримской эпохи.
Но это сродни моему знанию о динамите. Или о порохе. Что толку в информации, не подкрепленной опытом и практикой? Я очень много знаю о том, как Бури стреляет из лука. Но это не делает меня суперстрелком. О порохе же я знаю значительно меньше. И это такие же бесполезные знания, как, скажем, устройство атомной бомбы.
И вот я, весь такой информированный, сижу на теплой земле, глажу ладонью зеленую мягкую травку и лелею заветную мысль: может, ну ее на фиг, эту осаду? Взять с собой пяток хирдманов, Зарю, сесть на лошадей, отъехать хотя бы вот туда, под кручу, на которой половчане с дружным хеканьем опускают в яму основание своего собственного идола, пойти да и поплавать вволю в речной теплой водичке?
Мне что, больше всех надо? Праздник же скоро! Весело будет! Вон, варяжский молодняк уже обшаривает частым гребнем окрестности в поисках девок. И эти – найдут. Так что следующей весной в этой местности народится немало маленьких внеплановых варяжат.
Я, прищурясь, смотрю на неприступную крепость. Там тоже наверняка готовятся к празднику. Пусть официально «большого водного перемирия» никто не объявлял, но обе стороны знают друг друга достаточно, чтобы забить на войну и вволю повеселиться.
Рядом присаживается Свартхёвди. От него несет потом. И ему тоже наверняка хочется искупаться…
Но смотрит он не на реку. Сначала на крепость, потом – на меня:
– Ты тоже об этому думаешь? – интересуется он.
Я киваю, потому что полагаю, что речь идет о том, чтобы освежиться.
А вот и нет!
– Они будут праздновать! – говорит Медвежонок. – Говорить со своими духами и богами. Кормить своих альвов. Им будет не до нас! – И он улыбается во все зубы, а я вспоминаю добрую традицию северян: нападать на врагов как раз в такие замечательные дни. Во время свадеб, похорон, рождений первенцев и в годовщины смертей заклятых врагов. В праздники личные и праздники общенародные. Когда воины пьяны и добры, а их оружие сложено вдоль стен.
Братец шумно чешется под рубахой и ухмыляется.
Крепость не в стенах, а в людях. Если люди беспечны, стены – не преграда. Лестницы, крючья, живые пирамиды… Есть множество способов взобраться на стену, если наверху недостаточно бдительны.
Да, такая попытка – немалый риск. Если на стенах не спят, а ждут, то одного ведра правильно вылитого кипятка хватит на пятерых, а умело сброшенное бревно, которого не ждут, уничтожит и лестницу, и всех, кто на ней. И никакие доспехи, никакая даже самая могучая шея не выдержит пудового камня, свалившегося на макушку шлема с четырехметровой высоты.
И я почти собрался сказать Медвежонку, что готов рискнуть, но тут меня осеняет.
– Брат, – говорю я, – а ведь нам не понадобится лезть на стены…
Ночью мне опять снилась какая-то хрень. Непонятная, но до жути реальная. Единственное, что хоть как-то могло сойти за позитив, – что не было ни могучих носатых уродов, ни таких же могучих волосатых баб. Зато всё остальное…
В общем, хрень. Однако я чувствовал: есть в этих кошмарах некий сакральный смысл.
Но от этого они не переставали быть кошмарами.
Эти уроды из сегодняшнего сна были отнюдь не медведеобразными мохначами с бледной кожей и светлыми до прозрачности глазами.
Они были тонкокостные гладкокожие и смуглые. Темные, почти как индусы.
Их коричневая кожа, того оттенка, которого не даст ни солярий, ни тропическое солнце, а только генетика, весьма странно смотрелась на фоне звериных шкурок, сырой пещеры и коптящего костра, гарь от которого органично вписывалась в ароматы давно не чищенного зверинца.
Ах да, и еще снег снаружи. Ну да, в Индии тоже бывает снег. В Гималаях, к примеру. Но эти смугляки точно не заблудившиеся альпинисты.
А еще они были высокими. Тот, что стоял напротив меня, – почти на голову выше. Он потянулся ко мне, и я инстинктивно перехватил его руку. Эта рука не была слабой, но он даже не пробовал вырваться. Мы оба знали, насколько я сильнее, хотя мое предплечье было не намного толще, чем его. Но у него оно было белым. Ну как белым – ничего патологического, обычная кожа, поросшая светлыми волосками, испещренная шрамами и не отличающаяся особой чистотой. Нормальная кожа белого человека зимой.
Я разжал пальцы, и нависший надо мной «индус» тут же сделал шаг назад. И что-то прочирикал.
Несмотря на изрядный рост, голос у него был писклявый и резкий. К моему удивлению, я понял, чего он хочет. Вернее, чего боится.
Он опасался, что его съедят. И его, и остальных. И он предлагал мне немедленно уйти. А в качестве бонуса прихватить с собой пару детишек, таких же смуглых, тощеньких и жутко перепуганных.
«Индус» стоял теперь в паре метров от меня, однако изо рта его воняло так сильно, что вонь эта перебивала общее амбрэ помещения.
Я шагнул вперед и пихнул «индуса» в узкую грудь. Как-то само вышло.
Толчок получился отменный. «Индуса» отшвырнуло метров на пять.
Ему не понравилось. Щербатый оскал был явно угрожающим…
Но я не испугался. Мне было плевать на его злобу, хотя выглядел «индус» достаточно опасно: тощий, да, но жилистый и ловкий. Вон как легко удержал равновесие после моего толчка. Но в общей вони я чуял его особенный запах. Я чуял его страх. Я видел, что ему очень хочется напасть. Расколоть мне голову, вспороть живот и сожрать вырванную печень. Я слышал его мысли почти как свои.
Но знал: он не нападет. Не посмеет.
Так и вышло. Не напал. Снова закричал тем же злобным птичьим голосом.
Я опять не понял слова, но понял их смысл.
«Индус» объявлял меня чужим и требовал, чтобы я убрался. И в качестве бонуса предлагал мне уже трех детишек. Двоих побольше я отдам широколицым, а третьего, поменьше, я могу съесть сам. Этого мне хватит на целых три дня. А взамен я уведу широколицых с собой.
Такой у него план. И он почему-то был уверен, что я приму предложение.
Я смотрел на «индуса» как будто двумя разными взглядами.
Один видел высокого худого мужика средних лет, примерно около сорока, в грязных шкурах, подвязанных ремнем, на котором висели какие-то костяные штуковины. Тощая шея «индуса» была замотана шарфом из еще одной шкурки и обременена бусами из всякой всячины. В черной клочковатой бороде и неопрятной курчавой гриве изрядно седины, туловище немного скособочено, на левой руке на хватает мизинца и половины безымянного…
Жалкое зрелище.
Второй мой взгляд говорил, что «индус» старый. Именно так – старый. Его руки казались мне хилыми, а шея – тонкой. Я знал, что намного сильнее. Что могу убить его ударом кулака. Но всё равно убить его будет непросто. Потому что этот мой второй взгляд видел, что опасность в другом – не в мышцах, не в наборе костяных ножей, что висели на поясе старика. Угроза была в его бусах. В этой неопрятной коллекции всякой дряни, нанизанной на кожаный ремешок. Мой второй взгляд упирался в бусы и только в них видел препятствие, мешавшее выполнить главное желание: убить старика. Этот взгляд буквально осязал тощее горло «индуса» под заячьей шкуркой. Чувствовал, как течет кровь по яремной вене, и ощущал, как эта жаркая кровь уже наполняет рот…
Белый Волк толкнул меня в бедро. Я улыбнулся ему, моему лучшему и единственному другу. И прыгнул.
«Индус» ждал моего прыжка и встретил меня в готовности. Но обточенная кость не смогла разорвать двойной слой медвежьей шкуры на моем животе. Она застряла. А вот мой нож, хороший нож из черного острого камня, враз распорол и заячью шкурку, и то, что под ней.
«Индус» еще трепыхался, но я не обращал внимания. Он опоздал, старый и неловкий, и никак не мог помешать мне прижаться ртом к ране и глотать, глотать жизнь, утекающую из него, слабого, чтобы я, сильный, стал еще сильнее.
Когда я насытился, глаза «индуса» уже помутнели. Никто из остальных не вмешался. Никто не посмел мне помешать и потом, когда я стащил с отдавшего мне силу старика ожерелье духов, надел на себя и оглядел свою добычу: шестерых мужчин, семнадцать женщин и дюжины три детей. Теперь все они принадлежали мне. Я заглянул в глаза каждому. Все были покорны. Я чувствовал, что они рады моей победе, потому что теперь они принадлежат более сильному, а значит, сами тоже стали сильнее.
И они все, даже мелкие детеныши с карими глазами оленят, верили мне. Верили, что я сумею сделать то, с чем не мог справиться мой предшественник.
Я не позволю им стать едой широколицых. Я уберегу их, ведь я унаследовал от отца моей матери не только светлую кожу, но и многое другое. И пусть мне никогда не сравниться с широколицыми силой, но прятаться, охотиться и убивать я умею не хуже, чем они. А еще у меня есть мой Волк…
– Мы его нашли, – радостно сообщил Вильд.
– Он нашел! – уточнил Ануд.
Не зря Заря говорила, что у брата чутье волчье. Мои варяжата отыскали-таки предсказанную мной брешь во вражеской обороне.
– Всё, как ты и говорил. Тропки в одно место сходятся, а по ним шастают эти. Туда с грузом, обратно – налегке. Близко мы не подходили, чтоб не спугнуть, но оно точно там.
– Молодцы! – похвалил я. – При дележке по лишней доле – вам.
– Да мы не для того, ярл… – смутились оба.
– А я – для того. Вильд, к отцу сходи. Ничего не говори, только что я зову и что разговор будет тайным.
Это у меня с конфиденциальностью строго, а у Трувора не личный шатер, а проходной двор какой-то. Опять-таки не знаю, несколько он проникнется моей идеей. Может и отказать. Заявить, что не позволит снова испортить праздник. И это будет нехорошо. Мы, скорее всего, и сами справимся, но крови точно будет больше, а добычи, той, которая, как я надеялся, поможет вскрыть оборону противника, меньше.
– А ты, Ануд, двигай к Руаду. Его тоже ко мне. И тоже не объясняй ничего. Скажи: важное дело.
К моему удивлению, Трувор появился раньше Ольбардова воеводы.
– Зачем звал? – проворчал он вместо «здрасте».
– Сядь, – предложил я, подсовывая ему свернутый в рулон войлок. – Сейчас Руад подойдет, всё расскажу.
И я рассказал.
– Да уж, Волк! Опять ты нам праздник рушишь! – буркнул Трувор, выслушав мое предложение.
– Эй, князь! Ты это о чем сейчас? – удивился Руад. – Сам же всегда говорил, что Перуну бой краше любых игрищ!
– Говорил, – не стал спорить Трувор. – Но если бы всё сразу…
– Не выйдет, – сказал я.
– Не выйдет, – согласился Трувор. – Но праздник…
Достал.
– Ты со мной или нет?
– Ясно, что с тобой. Чтоб я такое веселье пропустил! – Варяг привычным движением огладил подсиненные к празднику усы. – Сам пойду и еще десяток возьму.
– Только десяток? – уточнил я.
– Остальные пусть пляшут, – ответил Трувор. – Не то эти, в крепости, могут нехорошее подумать. И половчанам – ни слова. Они же тоже Сварогу кланяются, пусть Волоха и повыше ставят. И Рюрику – не надо. С ним тоже сварожичей немало. Могут обидеться.
– А так – не обидятся? – уколол я.
– А и пусть! – ухмыльнулся изборский князь. – На ободранного кабана шкуру обратно не натянешь.
Андот (или Андотт) – ужасный.