А потом огородами все провожали Фатьянова до самого Петрина.
И одну за другой пели любимые фатьяновские песни.
Было уже темно, гасли окошки с одинаковыми белыми занавесками, с керосиновыми лампами за ними. Любопытные невидящие глаза всматривались в эту темноту из-за стекла, пытаясь распознать компанию, влачащуюся по огородам с нескончаемой песней…
Так Алексей Иванович впервые побывал в доме Ивана Симонова. А потом уже не мог побывать в Вязниках и не погостевать там.
Вот типичная картинка тех лет.
Рабочая улица. Ребятишки возятся в пыли, взбивают ее городошными битами, бабками. У одного парнишки отец — столяр, он сделал отличные городки. Вся улица играет. Но вдруг замирает ребятня, заслышав отдаленный сигнал автомобильного клаксона. Это еще не «Робеспьер», еще не время. Будто едет где-то «легковушка» — большая радость и редкость в этих краях!
И вот — подъезжает «Победа».
Из нее неторопливо выходят Фатьянов, Уварин, Никитин. Они некоторое время смотрят на ребят, как взрослые дяди. И вдруг:
— Ну-ка, ребята, что это у вас?
Дети услужливо показывают городошные фигуры.
— Давайте их сюда! Примете нас? — Становятся они во взбитую уличную пыль, жертвуя и длинными модными пальто, и начищенными ботинками. И тут же начинают играть с ребятней в городки.
Играют мальчишки в кулика — зовут дяденек из-за стола, коли те уже сели. И они поднимаются, идут, прерывают серьезные разговоры о литературе…
Вот идет мальчик Юра по Рабочей улице. Это — будущий журналист и мэр Вязников, который в конце века начнет реставрацию фатьяновского особняка… Штаны его порваны в уличной драке. Он старается их придерживать и не попадаться на глаза отцу — Ивану Симонову. А тут, как на грех, приехали гости из Владимира, а с ними и сам Фатьянов на той же зеленовато-мышиной «победе». Приезжие заметили беду парнишки, переглядываются, смеются, подтрунивают… Юра не знает, куда и деваться со стыда — большой уже, жених. А у Фатьянова нога забинтована — прихрамывает. Подпорой служит Сергей Никитин. Насмеялись, пошли в дом. Долго ли, коротко гостили — выходят за ворота. Но теперь не только у Фатьянова на ноге повязка, а и у Никитина, да только уже на голове. Свалился в подпол, ушибся, костюмчик московский помял. Теперь уже и Юра, и соседи смеются — приехали гостеньки, у одного была только нога больная, а теперь и у другого голова не в порядке! Ну и го-ости-господа!
В 1948 году на Рабочей улице бывали Твардовский, Казакевич.
Эммануил Генрихович проводил лето в соседней деревеньке, и для него выезд в Вязники был все равно что выезд заграницу. А Александр Трифонович с 1947 по 1950 год был депутатом Верховного совета СССР по Вязниковскому избирательному округу. По сей день вязниковцы считают, что им очень повезло. Например, Иван Симонов вышел в литературу благодаря «Новому миру», где были опубликованы его рассказы.
Бывали здесь поэт Виктор Боков, редакторы из Владимира Антонина Атабекова и Леонид Мацкевич, литинститутовец Иван Ганабин — вечно молодой поэт из города Южи. Южа за рекой, близенько, не заблудишься. Так что Иван Ганабин был частым гостем Вязников, он был здесь своим. Они с Фатьяновым бродили по венцу, любовались луговыми окраинами городка. Часто поэты вдвоем выступали перед вязниковцами в городском саду, театре «Авангард».
Редко мы с тобой бываем в Вязниках…
Написал как-то Алексей Иванович стихотворение, сожалея об уходящем времени. И посвятил его Ивану Ганабину.
По утрам Алексей Иванович работал в уютной своей комнатушке. Как Пушкин, он улавливал первые рассветные озарения. Но, бывало, тянуло не к писчему перу, а к рыбьему — охоте на красноперых окуней и подъязков, к серебряному блеску грациозных плотвичек, к ликованию востекающего над речными песками солнца.
Он вставал рано, как всякий прирожденный рыбак.
Вязниковская родня спала за могучими стенами перегородок. Спали младенцы и старики, его Галочка и его дети. На своем месте неприкосновенно лежали его еще детские спиннинги, очень легкие, с ручками из пробкового дерева. Мальчиком он вставлял в алюминиевую трубочку ветку лозы, до зеленоватого сока очищенную перочинным ножом. А нынче Никита с бамбуковыми удилищами нередко сопровождал его на заре. Полусонный, зябнущий, но готовый на любые лишения ради рыбалки.
Отец и сын спускались по тропинке к берегу, добывали там дождевых червей-салазанов. После шли вдоль речки по Петринским ярам до водокачки… А там зеленели молодые дубы, ракиты в воде мыли свои позеленевшие корни, а между ними — стада мальков и невидимые огненные подъязки. Это места молниеносного рыбьего жора, клева тяжелых жерехов и плотоядных щурят. Грузило, брошенное с этого берега, падало на самую стремнину. И в плакучем ивняке не так пекло солнце. Изредка проедет невдалеке перевозчик, но клева не нарушает.
Однажды мужчины рискнули взять с собой и Алену. Девочка, извещенная об этом их решении накануне, засыпала с грезами о завтрашнем утре.
Ее подняли в пять часов. Надо было встать, умыться холодной водой, тихим шагом выйти из дома, взять удочки и узкой тропинкой идти гуськом по высокому берегу Клязьмы до тех пор, пока отец не скажет «стоп». Шли детской командой — Алексей Иванович, племянники Саша, Алексей и Андрюша, Никита и Алена. После Алене рассказывали, что клев был особенный. Пока все сидели с удочками, девочка мирно спала на скамейке. На обратном пути ей доверили нести ведерко с плотвой. А дома охотников встретили, как всегда, с пещерным восторгом.
Любителями рыбной ловли были все вязниковские литераторы.
С ними сговаривался Алексей Иванович с вечера, и они заходили за ним, стучали в окошко. А дальше вместе шли на Петринские яры. Там, сидя под старой ракитой и боясь пошевелиться, Алексей Иванович сочинил однажды песню. А было это так.
Иван Симонов расположился со своей удочкой неподалеку и почти задремал, как услышал девичьи голоса. «Перевозчик, давай лодку!» — кричали девушки с берега. Фатьянов рыбачил в ивовых зарослях совсем близко. Он хорошо мог видеть их и слышать, как шуршит песок под босыми загорелыми ногами; как поторапливают они сонного перевозчика, машут на него косынками. Вдруг ветер подхватил девичью косынку, понес и — бросил на высокий ивовый куст. Девушка прыгала-прыгала, да и схватила ее за уголок. И, подбежав к паромчику, вскочила на него с берега…
Едва отошел паром, выпалил поэт восхищенному картиной Борису Симонову. Как эта легкая косыночка, полетела песня из Малого Петрина по всей России.
В доме, полном гостей — Галина Николаевна и подругу иногда с ее семейством привозила — чистили рыбу, перебирали вишни, балагурили, громко переговаривались.
Тогда «убежищем» для Фатьянова становился домик с казенным названием «бакен № 106». Стоял он на берегу Клязьмы, в полдороге от Мстеры.
Эту крошечную избушку неподалеку от деревни Налескино в простоте именовали будкой, а обитал в ней бакенщик Алексей Ефимович Бударин с дочерью по имени Зинаида. Жили отец да дочь и хозяйствовали в ближайшей деревне Калиты. Но из-за особенностей работы, которая напоминала лошадиное ночное, они коротали здесь время ночи и время дня. Днем — отдыхали…
В человеке любом живет все же отшельник, монах.
Дядя Леня это хорошо понимал — сам таков. Он умел красиво сказать, умел и помолчать. В судке у него всегда копошились стерлядки, а дочь варила гостям уху, пекла блины, хозяйничала. Она была хороша собой, зеленоглазая, с двумя волнистыми косами за плечами. Девушка была лирическим образом этого дикого места, вязниковско-мстерская Олеся. Эти простые красивые люди становились родными для тех, кто с ними знакомился и общался. С какой горечью утраты и сыновней приязнью написан рассказ Сергея Никитина «Снежные поля» — рассказ о похоронах старого бакенщика. Нетрудно догадаться, кто стал его прототипом.
Сейчас в мифологизированных — и не всегда добросовестно — воспоминаниях об Алексее Ивановиче можно прочесть, что у дяди Лени постоянно собирались нешуточные компании и весело коротали недели под гостеприимным кровом… Да, изредка бывало и такое. Но уж никак не неделями. Сами условия крошечного домика не позволили бы разместить в нем много гостей. Фатьянов же сюда приезжал, чтобы никто ему не мешал. Ни одна душа.
Он приезжал сюда работать, а не веселиться.
Вопреки его наивному расчету, все знали, где его искать. Молодой Борис Симонов как-то раз специально в редакции взял командировку во Мстеру, зная, что на бакене сейчас живет Фатьянов. Он туда зашел, принят был приветливо, но сдержанно. И не обиделся — знал, что поэт уехал поработать. Сюда же устремлялся после отъезда поэта Сергей Никитин. Его прекрасная проза словно бы искала и находила здесь единственно нужную интонацию. Так они и жили подолгу на «бакене № 106».
Алексей Иванович работал за плотно закрытой дверью будки.
Иногда к вечеру выходил размяться, посмотреть на Клязьму. Он видел, как в сумерках бакенщик на лодке отплывал от берега — с факелом, как властелин света и тьмы или как охотник на сома. В половодье и межень, в грозу и ведро он зажигал бакены, которые освещались простенькими керосиновыми лампами. Так было до тех пор, пока не иссякли родники, питающие Клязьму. Суда, крупные и малые, лодки рыбарей, любителей ночного лова, береговые путники и небесные самолеты — все определялись на местности по этим бакенам.
С берега было видно, как под звон кузнечиков и щелканье соловьев, лягушачье многогласье и плеск волн, бесшумно зажигаются фонари на водной глади, на мгновенье высвечивая силуэт человека в лодке. С рассветом, в туманной кисее нового дня, в надводную стынь розовеющего воздуха опять отправлялся дядя Леня в своей лодке — гасить огни.
А Фатьянов уже сидел с удочкой, кутаясь в телогрейку, пропахшую дымом костров. Он отдыхал, мечтая, как всякий рыбак, поймать свою царь-рыбу.
«Коль сладка гортани моему словеса Твоя, паче меда устом моим…». Эти слова псалмопевца вспоминаются, когда упиваешься изысканно-простенькой и основательно-истинной звукописью названий русских деревень, рек, хуторов. Слушайте: деревни Калиты, Круглицы, Порзамка, Кобяково, Ставровец, озеро Ревяка и Калач, рукава Меляк и Троицкое, Терхло и Круглицкий исток, Серапионова пустынь, Архидиаконский погост, Сингерь, дорога Аракчеевка… Названия также хороши, как и сами местности. А по пути от Вязников до Мстеры притаилась деревенька Фатьяново. И.М. Долгорукий, «стихоплет великородный» ХVII века, глянув на Архидиаконский погост, возопил, что здесь он «забывал, откуда и куда и где я». Отец Анны Вырубовой, композитор и государев приближенный Танеев здесь работал над «Ористеей», и в письмах Чайковскому рассказывал о здешнем рае. Путешественник Карл Бэр, экономист Безобразов находили здесь приют, здесь их питали радостные минуты созерцания прекрасного.
От этого желания созерцать, быть причастным, быть покоренным и принятым чудом родной природы, Алексей Фатьянов однажды едва не погиб.
…Той холодной весенней порой, когда начинает цвести черемуха и речная вода разливается сколько душеньке угодно, остался он в будке один. Дядя Леня и Зина ушли в деревню. А поэт решил прокатиться на ботике на другой берег за черемухой. Ботик этот — клязьменский ботничок — надо сказать, очень сложен в управлении. Пловец должен после каждого гребка немного повернуть весло. Фатьянов этого не знал и не умел. Когда снесло его ботик по течению, развернуло и стало крутить, он встал, попытался налечь на весла, и упал в холодную талую воду. Случайный ездок услышал плеск воды, выкрики, подбежал. У будки оказалась свободная плоскодонка, и спаситель — некто Ерофеев — направился на ней, не долго думая, к тонущему. Он вытащил его, как и положено, за волосы, и когда признал в нем знаменитого поэта, крайне обрадовался. По такой студеной поре купание могло бы кончится плохо. Однако, икая от холода, под горой наброшенных на него одеял и телогреек, Фатьянов уже делился со своим спасителем своими соображениями:
— Хорошо, что у меня на голове не было парика! — И спрашивал: — А как бы ты меня тянул, если бы я был лысым?
Тот степенно отвечал:
— Я лысых не спасаю: пожили — и будя!
Алексей Иванович все же защитил лысых. Он сказал:
— И среди лысых были люди! Да вот перевелись из-за таких, как мы с тобой! А за тебя — молиться буду, как умею…
Согревшись водкой, Фатьянов уснул.