Глаза старика блестели раздраженно и злобно, губы презрительно кривились, и морщины темного лица вздрагивали.
- Был бы Фомка сын мой родной - я б его вышколил!
Играя веткой акации, Любовь молча слушала речь отца, внимательно и пытливо поглядывая на его возмущенное, дрожащее лицо. Становясь старше, она незаметно для себя изменяла недоверчивое и холодное отношение к старику. Всегда кипевший в делах, бойкий и умный, он одиноко шел по своему пути, а она видела его одиночество, знала, как тяжело оно, и ее отношения к отцу становились теплее, Уже порой она вступала в споры со стариком; он всегда относился к ее возражениям пренебрежительно и насмешливо, но с каждым разом внимательней и мягче.
- Если б покойник Игнат прочитал в газете о безобразной жизни своего сына - убил бы он Фомку! - говорил Маякин, ударяя кулаком по столу. - Ведь как расписали? Срам!
- За дело! - сказала Любовь.
- Я не говорю -зря! Облаяли, как и следовало... И кто это разошелся?
- Не всё ли вам равно? - спросила девушка.
- Любопытно... Бойко, жулик, изобразил Фомкино поведение... Видимо - сам с ним гулял и всему его безобразию свидетелем был...
- Н -ну, он не станет с Фомой гулять! - убежденно сказала Любовь и густо покраснела под пытливым взглядом отца.
- Ишь ты! Ха -арошие знакомства у тебя, Любка! - юмористически ядовито сказал Маякин. - Ну, кто это писал?
Ей не хотелось говорить, но отец настаивал, и голос его становили всё суше и сердитей. Тогда она беспокойно спросила его:
- А вы ему ничего не сделаете?
- Я? Я ему - голову откушу! Ду -реха! Что я могу сделать? Они, эти писаки, неглупый народ... Сила, черти! А я не губернатор... да и тот ни руку вывихнуть, ни языка связать не может... Они, как мыши, - грызут помаленьку... н -да! Ну, так кто же это?
- А помните, когда я училась, гимназист ходил к нам, Ежов? Черненький такой...
- Видал, как же! Так это он? Мышонок!.. И в ту пору видно уже было, что выйдет из него - непутевое... Надо бы мне тогда заняться им... может, человеком стал бы...
Любовь усмехнулась, взглянув на отца, и с задором спросила:
-- А разве тот, кто в газетах пишет, не человек? Старик долго не отвечал дочери, задумчиво барабаня пальцами по столу и рассматривая свое лицо, отраженное в ярко начищенной меди самовара. Потом, подняв голову, он прищурил глаза и внушительно, с азартом сказал:
- Это не люди, а - нарывы! Кровь в людях русских испортилась, и от дурной крови явились в ней все эти книжники-газетчики, лютые фарисеи... Нарвало их везде и всё больше нарывает... Порча крови - отчего? От медленности движения... Комары откуда? От болота... В стоячей воде всякая нечисть заводится... И в неустроенной жизни то же самое...
- Вы не то говорите, папаша! - мягко сказала Любовь.
- Это как же - не то?
- Писатели-люди самые бескорыстные... это- светлые личности! Им ведь ничего не надо -им только справедливости, -только правды! Они не комары...
Любовь волновалась, расхваливая возлюбленных ею людей; ее лицо вспыхнуло румянцем, и глаза смотрели на отца с таким чувством, точно она просила верить ей, будучи не в состоянии убедить.
- Э -эх ты! -со вздохом сказал старик, перебивая ее. -Начиталась! Ты мне скажи -кто они? Неизвестно! Ежов вот - что он такое? Нашему богу - бя! Только правды им надо, -скажете?! Ишь, скромники какие?! А если она, правда-то, самое дорогое и есть?.. Ежели ее, может быть, каждый молча ищет? Ты мне поверь бескорыстным человек не может быть... за чужое он не станет биться... а ежели бьется -дурак ему имя, и толку от него никому не будет! Нужно, чтоб человек за себя встать умел... за свое кровное... тогда он -добьется! Правда! Я почтя сорок лет одну и ту же газету читаю и хорошо вижу... вот пред тобой моя рожа, а предо мной -на самоваре вон -тоже моя, но другая... Вот газеты эти самоварную рожу всему и придают, а настоящей не видят... А ты им веришь... Я знаю - в самоваре моя рожа испорчена.
- Папаша! -тоскливо воскликнула Любовь. - Но ведь в книгах и газетах защищают общие интересы, всех людей.
- А в какой газете написано про то, что тебе жить скучно и давно уж замуж пора? Вот те и не защищают твоего интересу! Да и моего не защищают... Кто знает, чего я хочу? Кто, кроме меня, интересы мои понимает?
- Нет, папаша, это всё - не то, не то! Я не умею возразить вам, но я чувствую - это не так! - говорила Любовь почти с отчаянием.
- То самое! - твердо сказал старик. - Смутилась Россия, и нет в ней ничего стойкого: всё пошатнулось! Все набекрень живут, на один бок ходят, никакой стройности в жизни нет... Орут только все на разные голоса. А кому чего надо -никто не понимает! Туман на всем... туманом все дышат, оттого и кровь протухла у людей... оттого и нарывы... Дана людям большая свобода умствовать, а делать ничего не позволено, - от этого человек не живет, а гниет и воняет...
- Что же надо делать? - спросила Любовь, облокачиваясь на стол и наклоняясь к отцу.
- Всё! -азартно крикнул старик. -Всё делай!.. Валяй, кто во что горазд! А для того -надо дать волю людям, свободу! Уж коли настало такое время, что всякий шибздик полагает про себя, будто он - всё может и сотворен для полного распоряжения жизнью, - дать ему, стервецу, свободу! На, сукин сын, живи! Ну-ка, живи! А-а! Тогда воспоследует такая комедия: почуяв, что узда с него снята, - зарвется человек выше своих ушей и пером полетит - и туда и сюда... Чудотворцем себя возомнит, и начнет он тогда дух свой испущать...
Старик сделал паузу и с ехидной улыбкой, понизив голос, продолжал:
- А духа этого самого строительного со -овсем в нем малая толика! Попыжится он день-другой, потопорщится во все стороны и -вскорости ослабнет, бедненький! Сердцевина-то гнилая в нем... Ту -ут его, голубчика, и поимают настоящие, достойные люди, те настоящие люди, которые могут... действительными штатскими хозяевами жизни быть... которые будут жизнью править не палкой, не пером, а пальцем да умом. Что, скажут, устали, господа? Что, скажут, не терпит селезенка настоящего-то жару? - И, повысив голос, властным тоном старик закончил свою речь: - Ну, как теперь вы, такие -сякие, - молчать и не пищать! А то, как червей с дерева, стряхнем вас с земли! Цыц, голубчики! Вот оно как произойдет, Любавка! Хе -хе-хе!
Старику было весело. Его морщины играли, и, упиваясь своей речью, он весь вздрагивал, закрывал глаза и чмокал губами, как бы смакуя что-то...
- Ну и тогда-то вот те, которые верх в сумятице возьмут, - жизнь на свой лад, по-умному и устроят... Не шаля-валя пойдет дело, а- как по нотам! Не доживешь до этого, жаль!..
На Любовь слова отца падали одно за другим, как петли крепкой сети, падали, опутывая ее, и девушка, не умея освободиться из них, молчала, оглушенная речами отца. Глядя в лицо его напряженным взглядом, она искала опоры для себя в словах его и слышала в них что-то общее с тем, о чем она читала в книгах и что казалось ей настоящей правдой. Но злорадный, торжествующий смех отца царапал ей сердце, и эти морщины, что ползали по лицу его, как маленькие, темные змейки, внушали ей боязнь за себя пред ним. Она чувствовала, что он поворачивает ее куда-то в сторону от того, что в мечтах казалось ей таким простым и светлым.
- Папаша! -вдруг спросила она старика, повинуясь внезапно вспыхнувшей мысли и желанию. - Папаша! А кто, по-вашему, Тарас?
Маякин вздрогнул. Брови у него сердито зашевелились, он пристально уставился острыми глазками в лицо дочери и сухо спросил ее:
- Это что за разговор?
- Разве нельзя говорить про него? - тихо и смущенно сказала Любовь.
- Не хочу я о нем говорить... И тебе не советую! - Старик погрозил дочери пальцем и, сурово нахмурившись, опустил голову.
Но, сказав, что не хочет говорить о сыне, он, должно быть, неверно понял себя, ибо через минуту молчания заговорил хмуро и сердито:
- Тараска -тоже нарыв... Дышит жизнь на вас, молокососов, а вы настоящих ее запахов разобрать не можете, глотаете всякую дрянь, и оттого у вас -муть в башках... Тараска... Лет за тридцать ему теперь... пропал он для меня!.. Тупорылый поросенок...
- Что он сделал? - спросила Любовь, жадно вслушиваясь в речь старика...
- А кто это знает? Он сам, поди, теперь понять себя не может... ежели умен стал... А должно - стал-таки умником... не глупого отца сын... и потерпел немало... Балуют их, нигилистов!.. Мне бы их -я бы им указал дело... В пустыни! В пустынные места -шагом марш!.. Ну-ка вы, умники, устройте-ка здесь жизнь по своему характеру! Ну-ка! А в начальники над ними поставил бы крепких мужичков... Нуте -ка, честные господа, вас поили, кормили, учили - чему вы научились? Пожалуйте должок... Я бы ломаного гроша на них не истратил, а весь сок из них выжал бы -отдай! Человеком пренебрегать нельзя, -в тюрьму его посадить -мало! Ты переступил закон да и барин? Нет, ты мне поработай... От зерна одного колос целый родится, а чтобы человек без пользы пропадал -нельзя этого допускать!.. Расчетливый столяр каждой щепочке место в деле найдет -так человек должен быть израсходован с пользой для дела, весь, до последней своей жилки. Всякая дрянь в жизни место имеет, а человек - никогда не дрянь... Эх! плохо, когда сила живет без ума, да нехорошо, когда и ум без силы... Вот теперь Фомка... Кто это там лезет, взгляни -ка!
Обернувшись, Любовь увидала, что по дорожке сада, почтительно сняв картуз и кланяясь ей, идет Ефим, капитан "Ермака". Лицо у него было безнадежно виноватое, и весь он какой-то пришибленный. Яков Тарасович узнал его и, сразу обеспокоившись, крикнул:
- Что случилось?
- Так что -я к вам! -сказал Ефим, с низким поклоном остановившись у стола.
- Ну, вижу, ко мне... В чем дело? Где пароход?
-Пароход -там! -Ефим сунул рукой куда-то в воздух и тяжело переступил с ноги на ногу.
- Где, чёрт? Говори -что случилось? -гневно закричал старик.