После церемонии инаугурации 19 декабря 1986 года в музее Шамполльон в Фижаке Франсуа Миттеран посетил родной поселок Франсуазы. «Он пообедал и переночевал в “А ля конфьянс”, — говорит она. — На следующий день мы прогулялись по улицам, и он улетел на вертолете». Этот неожиданный визит обратил Кажарк к президенту, раньше местечко было под патронатом Жоржа Помпиду.
Он был родом из деревни Монтбудиф в Кантале, любил эту местность с известняковыми плато, такими же сухими, как его старая земля Оверни. Летнюю резиденцию он устроил неподалеку от дома Жака Куарэ. Он оказался в Ло благодаря жене, которая любила прогулки в Косских горах в обществе торговца картинами Раймона Кордие и Сюзанны, сестры Франсуазы, которая работала одно время в его галерее на улице Генего, где Жорж и Клод Помпиду были неизменными гостями каждого вернисажа. Кордие обустроил мельницу в окрестностях Кажарка, и будущая президентская чета оказалась среди знакомых. Поль Лобард часто принимал их в своих великолепных владениях в Созаке. Они вместе ходили ловить речных раков и вкушали умиротворяющее спокойствие «бесконечных Косских гор, которые вечером из розовых превращаются в сиреневые и затем покрываются синеватой ночной дымкой»[330]. Но когда Жорж Помпиду занял высокий государственный пост, местная жизнь переменилась. Около его резиденции появились жандармы, преграждавшие путь туристам, готовым заплатить любые деньги за кусочек руин.
Знаменитая мадам Клод напрасно пыталась устроиться рядом с четой Помпиду. Ей пришлось довольствоваться отдельным домом, который принадлежал бывшему деголлевскому министру. Каждый уик-энд Жак Куарэ приглашает из Парижа друзей на кутеж, сопровождающийся часто фейерверками и запуском воздушных шаров. Возвращение обратно было не менее увлекательно. Чтобы доехать до вокзала Каор, арендовали автобус. Однажды компания попала на поезд, в котором ехала команда регбистов. Они так расшумелись, что заставили возмущаться других пассажиров.
Франсуаза знала Жоржа Помпиду как человека, достойного доверия, к мнению которого прислушивался барон Ги де Ротшильд, который назначил его директором банка. Она познакомилась с ним благодаря первому мужу, Г и Шеллеру. Шеллеры и Помпиду регулярно встречались, то на улице Юниверсите, то на Бетюнской набережной — Клод и Жорж устроились в очень хорошей четырехкомнатной квартире с окнами на Сену.
«Жорж Помпиду попросил меня познакомить его с моими друзьями, — рассказывает Ги Шеллер. — Я устроил обед на шестнадцать персон и пригласил Жака Шазо, Раймона Гордье, Софи Литвак, Жака и Франсуа Галл, Франсиса Фабра, моего брата Жака». По воскресеньям он часто приезжал в Лувесьен, к Пьеру и Елене Лазаревым. «Теперь, получив доступ в избранные круги, он часто бывал приглашаем в замок Ротшильдов Ферьере и стал членом общества, которое именуют “весь Париж”», — пишет его биограф Эрик Руссель[331]. Летом он отправился в Сен-Тропе, где бывал до войны, и познакомился с новыми друзьями, среди которых Франсуаза Саган олицетворяла «всепроникающее и развращающее солнце славы».
«Когда он стал премьер-министром, мы два или три раза ругались, в частности по поводу Алжира, — говорит Франсуаза Саган. — И потом уже практически не встречались. Не относясь к его приверженцам, я не появлялась в его времена на Енисейских Полях».
По словам близких бывшего президента республики, Жорж Помпиду сам отдалился от этой немного суматошной среды. «С момента его приезда в Матиньон в апреле 1962 года, — утверждают они, — Помпиду из осторожности порвал со средой Франсуазы Саган и отдыхать поехал не в Сен-Тропе, а в Бретань, предпочтя семейный круг южному обществу сплетников».
В окружении романистки был человек, необыкновенную живость которого невозможно было не заметить: это Альбер Дебарж, помощник генерального директора в фармацевтической индустрии, вдохновитель тропезианской дольче виты. Восстав против своей ветреной жены и семьи, Альбер Дебарж оставил разгульную жизнь лишь в возрасте, когда остепеняются плейбои. По случаю его свадьбы с молодой двадцатичетырехлетней женщиной в Сен-Тропе был устроен грандиозный праздник с сотней приглашенных, прибывших на двух специально зафрахтованных «каравеллах» и в добавочном вагоне «Тран блё».
В течение двух дней «весь Париж» праздновал в Сен-Тропе эту свадьбу. Гвардейцы на белых лошадях, девушки в форме барабанщиц, фанфары. В «Епи-пляж», на краю пляжа в Пампелоне, Дебарж устроил шведский стол. «Епи-клуб», который он открыл наряду с заведением на Монпарнасе, соперничал с «Нью джимми’с» Регины и «Клоб принцес» Жана Кастеля. Бывший фармацевтический король короновал себя в эту ночь императорской короной, чтобы избавиться от своих давних психозов и жить воображением. Но, желая таким образом забыть свое прошлое, он ожесточился, и ему понадобились жертвы. Из-за него умерло несколько девушек.
Кроме своей жены Жозианы токсикоман Альбер Дебарж увлек за собой в пропасть несколько юных созданий, которые имели несчастье с ним познакомиться через мадам Клод в Кажарке. «Я очень злилась на него, — говорит она, — за то, что он посадил на иглу одну из моих приятельниц, Франсуазу Жанмэр, которая потом лечилась в Швейцарии».
«Она выглядела очень жалкой, когда я ее в первый раз увидела, — рассказывает Франсуаза Саган. — Я ее привела к себе, и она осталась у меня на восемь лет. Это называется право на убежище. Здоровая красивая девушка в детстве пережила настоящий ад из-за этого человека».
Светская полиция занялась этим делом, когда маленькую подругу Франсуазы нашли умершей от передозировки в туалете «Альказара», кабаре на левом берегу.
«Утром сотрудники полиции обыскали квартиру, а потом ко мне на улицу Гийемэ прибыл комиссар Ле Тайантер, — говорит Франсуаза Саган. — Сначала я была вне себя, но после полудня, часа в три, он приехал меня допрашивать. Я успокоилась, глядя на этого величественного человека, похожего на актера Грегори Пека».
«Мы осушили бутылку виски», — рассказывает бывший шеф отдела светской полиции и отдела по борьбе с бандитизмом.
Сыщик[332] и романистка быстро сошлись во мнениях относительно необходимости борьбы с наркотиками, употребление которых во Франции приобретало масштабы бедствия. «Франсуаза была крайне возмущена Дебаржем, который чувствовал себя абсолютно безнаказанным, — объясняет Роже Ле Тайантер. — Я выслушал ее брата и записал показания Франсуазы Жанмэр, которая в свои двадцать пять лет выглядела ужасно. В конце концов мне удалось его припереть, выяснив у его жены, что он посылал в Амстердам за дозами ЛСД и таблетками медатона, производного от героина».
Дело Дебаржа закончится самым драматическим образом. После трех месяцев, проведенных в тюрьме, 23 ноября 1972 года Альбер Дебарж покончил с собой в своей квартире на бульваре Фландрин. Спустя восемь лет наложила на себя руки с виду казавшаяся выздоровевшей Франсуаза Жанмэр. Во время отдыха в Барбаде молодая женщина вошла в воду и поплыла в открытое море; она плыла, пока силы ее не покинули. «Я была ее соседкой по пляжу, — говорит Айо. — Я занимала дом актрисы Клодетт Кольбэр, и она жила одна на вилле у одного из своих друзей. Я считала, что она спаслась. Я и подумать не могла, что она была на грани самоубийства».
Вернувшись в Париж, она сообщила о происшедшем
Франсуазе Саган. Ее поглотил Атлантический океан, как тетку романистки Мадлен, художницу, которая, быть может, выпрыгнула за борт пакетбота, плывшего во Францию. Андреа, жиголо из «Женщины в гриме»[333] прыгнул за борт «Нарцисса»: «Одиночество уходило, а на его место приходило осознание бесполезности собственной жизни, отсутствие жизненных сил, способности к сопротивлению, реализма оценок, прилив исступленного, ребяческого желания быть любимым, и все вдруг показалось ему слишком трудным, слишком тяжким…»
Но когда он перешагнул борт, «что-то холодное, тонкое стегнуло его, обвилось вокруг туловища, прежде чем сомкнуться на шее. Нечто вроде троса, от которого, как успел подумать Андреа за тысячную долю секунды, он сейчас освободится. И Андреа умер, думая, что спасся». Это значило приписать смерти благосклонность к отчаявшемуся. Горькая констатация романистки, которая пережила самоубийства многих близких людей. В этом траурном списке композитор Мишель Магн, журналист Жан Марвье и фотограф Филипп Шарпентье.
«Писать роман — значит лгать… я люблю лгать. Я всегда лгала». Франсуаза Саган научилась обманывать мир, чтобы избежать чересчур сложных жизненных ситуаций. Она играла комедию, как персонажи, которых она выводила на сцену в своих романах и пьесах. Требовательная, желающая получить все и сразу, она проявляет стремление к власти над людьми и обстоятельствами, свойственное гордым натурам. Для нее ложь — это способ скрыться от реальности, где царит тоска или, того хуже, безысходность. В этих условиях лучше беспардонно лгать, рискуя обидеть собеседника, если трюк слишком груб.
Однажды Франсуаза Саган не раздумывая телеграфировала Мари-Элен де Ротшильд, которая в 1971 году пригласила ее в Ферьер на «Бал Пруста», посвященный столетию писателя: «Затруднения. Двусторонняя пневмония». Мари-Элен позвонила своей подруге: «Ты мне лжешь. С какой стати двусторонняя пневмония?» — «Я не знаю. Мне это показалось наиболее правдоподобным», — сконфуженно пробормотала уличенная в очевидной лжи Франсуаза. Как написал муж[334] Мари-Элен, баронесса Ротшильд «…любит праздник ради праздника, эту паузу, которая возникает во времени как вздох, как улыбка жизни».
В этом она сходится с романисткой, которая придала горячей поспешности своего жизненного ритма фицджеральдовские оттенки. Это может быть костюмированный бал в великолепном венецианском дворце, дружеское застолье («Мы все друг другу близки, — говорит Жак Шазо. — Это значит, что мы знаем, кто с кем идет спать»), отношения в традициях Скотта и Зельды Фицджеральд. Вот как Франсуаза их представляет:
«Примерно 1925 год, около семи утра, бутылка “Дом Периньон” лежит наготове на сиденье фиакра между Скоттом Фицджеральдом, одним из лучших американских писателей своей эпохи, и его женой, красавицей Зельдой, возвращающимися в “Ритц”. Впрочем, это неправдоподобно, ведь в действительности, я думаю, она не любила ни больших отелей, ни марочных вин, ни великой любви. Тем не менее этим прелестным утром они были, конечно, оба молоды, богаты, красивы и веселы»[335].
Это могла быть ночная прогулка в одиночестве.
«Весь Париж во мраке — ваш, — пишет Франсуаза, — все улицы, проспекты, кафе, все облака и все рассветы. Берите машину и езжайте. Париж и ночь будут беззащитны»[336].
Праздник — это также способ выйти из тяжелого периода. После несчастного случая в Боготе Франсуаза захотела пригласить друзей по случаю своего выздоровления. «Празднуется выздоровление», — говорит Зельда, героиня пьесы «Хорошая погода днем и ночью».
Ее зовут Зельда, как Зельду Фицджеральд, которая сошла с ума и погибла, заживо сгорев в психиатрической клинике. Она тоже побывала в заточении и сохранила ужасные воспоминания:
«Эти лечебницы — страшное место, знаешь, даже те, где есть все удобства. Это цвет беж, все бежевое, бежевый давит отовсюду, все время. Этот цвет становится унизительным…»
Это одна из лучших пьес Франсуазы Саган, которую она написала одним махом после смерти отца. Генеральная репетиция в «Комеди дэ Шанз-Элизэ» 18 октября 1978 года обернулась катастрофой. Как только был поднят занавес, стало ясно, что Анну Карину в роли Зельды и ее собратьев по несчастью ждет провал.
Во время премьеры оборвались тросы, державшие лифт, в котором находилась принцесса Каролин де Монако, отделавшаяся сильным испугом. Франсуаза Саган суеверно увидела в этом несчастье предзнаменование обманутых надежд. Это будет самый большой провал в ее жизни, но она не впадет в отчаяние:
«Как и всякий раз в подобных случаях, недели две я весело насвистывала: провал в театре бодрит гораздо больше, нежели успех, — по крайней мере меня»[337].
Мари-Элен де Ротшильд устроила ужин у себя в отеле «Ламберт», на улице Сен-Луи-ан-л’Иль, где приглашенные старались сохранять достойный вид, несмотря на то что находились под тяжелым впечатлением от пьесы, превращенной в нравоучительную историю. Франсуаза пришла с другом, итальянцем Массимо Гаржиа, который сохранил часть рукописи «Хорошая погода днем и ночью». Она подарила ему одну из тетрадей с таким посвящением: «Для Массимо, который красив, добр, весел, умен и нежен, как немногие из друзей Ван ден Бергов».
Зельда, которая происходила из богатой фламандской семьи сталелитейных промышленников, была отправлена в Швейцарию после того, как подожгла свою квартиру. Многие убеждены, что в большей степени, чем слабым нервам, она обязана своим недугом удовольствиям: алкоголю, игре, наркотикам, хулиганству, бессонным ночам, мотовству. Сумасшествие! Она сама подтверждает это, говоря молодой любовнице своего мужа: «Например, я очень любила кокаин, я любила бродяжничать по улицам, я ужасно любила стимуляторы: я имею в виду мужчин и возбуждающие таблетки».
Благодаря ее собственному опыту Франсуазе нетрудно было это представить, текст, казалось, рождался у нее сам по себе.
«Это появлялось, — говорит она, — как будто это было уже написано. Мне оставалось только продиктовать текст моей помощнице Изабель. Что я тут же и делала. Это действительно похоже на чудо. В определенном смысле моя пьеса родилась уже законченной».
Как замечает ее друг, американский романист Уильям Стайрон[338], «это мистическая сторона жизни писателя, которая вызывает пересуды, грязную злобу и в равной мере трогательные чувства, и именно ею Фицджеральд был так долго увлечен»[339]. Для него, как и для Саган, миф и творчество тесно переплетены. Их мечта о счастье и неспособность любить себя приведут их обоих на грань безумия и смерти.
В 1973 году Франсуаза станет Зельдой, угнетенной тяжелой депрессией, чуть ее не поглотившей. Всевозможные излишества пошатнули ее душевное равновесие, и ей пришлось срочно лечь в клинику «Жанны д’Арк» в Сен-Манде. В этот же год она побывала в госпитале «Сальпэтриер», в неврологическом отделении, где наблюдались также Андре Мальро, Жюль Ромен[340] и синдикалист Бенуа Фрашон. «В своей комнате, расположенной напротив отделения службы скорой помощи, она устроила себе рабочий стол, — рассказывает санитарка Мари-Кристин Гэйо. — В два часа ночи она вдруг начинала меня звать, чтобы удостовериться, что я здесь. Мое присутствие ее успокаивало. Потом она извинялась, что напрасно побеспокоила меня».
Вопреки обстоятельствам, Франсуаза всегда пыталась оказать внимание окружающим, кто бы это ни был. Этот принцип хорошего тона был в ней на уровне естественного рефлекса, в подобных обстоятельствах это поражает. Шарлотта Айо была очень удивлена, услышав слова, произнесенные Франсуазой, лежавшей на кровати в «Валь-де-Грас»: «Какой ужас! Вы знаете, я чуть вас не потеряла». Сестра Джульетты Греко расплакалась, войдя в комнату романистки: «Она так хотела меня рассмешить».
Эта ироничная вежливость была свойственна Фицджеральдам. Их дочь Скотти, приехавшая в мае 1985 года в Париж в связи с выходом нового перевода «Ночь нежна», обратила внимание на общность между творчеством Саган и ее отца. В телевизионной программе «Апостроф» Скотти Фицджеральд и Франсуаза, представив роман «И переполнилась чаша», обменялись своими впечатлениями. Интересно, что роман родился в связи с передачей 1977 года, когда Бернар Пиво беседовал с ней, Роланом Бартом[341] и Анной Голон.
Анна создала вместе с мужем знаменитый романный образ маркиза Дэзанж. Во время разговора она выразила удивление по поводу нехватки динамичности в романах Франсуазы Саган. «Представьте, что эсэсовец входит в тот момент, когда Беатрис, ваша героиня, целует Эдуарда. Что будет делать Эдуард?» «Я была в замешательстве, потому что эта история из “Смятой постели” происходила в театральной среде в 1972 году. Но вопрос Анны Голон не давал мне покоя, пока я не написала книжку о войне».
Это была ее первая книга такого рода. Долгое время романистка, которой в 1940 году было пять лет, хотела описать годы, в которые прошло ее детство и отрочество. «Когда родители перестают бояться, дети чувствуют себя в безопасности», — говорит она. Критика постоянно упрекала ее в приверженности среде баловней судьбы, что мешало ей осуществить другой эксперимент:
«Меня так раздражали постоянные упоминания о моем «золотом обществе», что мне уже не хотелось больше ничего делать. К тому же передо мной был целый арсенал: виски, “феррари”, “дольче вита”, которая практически лишала меня возможности взяться за что-то серьезное. А потом я подумала: “Черт, после всего этого я не умру, не сказав о важных вещах, которые меня интересуют”».
Затем она опубликовала роман «Рыбья кровь»[342], где действие происходит во время оккупации. Ее друг Франсуа-Мари Банье восхищается в «Эль»: «Никогда Франсуаза Саган не писала так хорошо. Никогда ее персонажи не обладали такой силой, а сцены такой глубиной. Здесь невозможно говорить о декоре, настолько он виден изнутри. Ясность стиля, чувственность, ум. Ум Саган, которая пристально всматривается в души, позволяет ей проникать в глубины человеческого существа…»
Как Шазо, Банье, писатель, открытый Арагоном, — это тип шевалье Франсуазы.
Они вместе съездили в Нью-Йорк, неожиданно нагрянули к Глории Свансон, звезде немого кино, показавшей им гимнастику, которую она делает каждое утро, чтобы сохранить фигуру. Восхищавшаяся всегда артистами кино и театра[343] Франсуаза Саган испытывала особенную нежность к несравненной в «Федре» Мари Бэль, которая находилась часто во власти жестоких обстоятельств. В Экомовиле в ее честь была названа аллея, что вызывало у нее такую же гордость, как розетка ордена Почетного легиона.
С Мари Франсуазу познакомила экс-манекенщица Беттина у знаменитого парикмахера района Сент-Онорэ. Все старались говорить громко, чтобы перекричать шум сушилок. «Из-под колпака она с видом древней владычицы громовым голосом, саму себя не слыша, провозгласила, что она сама не смогла бы написать пьесу для своего театра “Жимназ”», — рассказывает Франсуаза. Романистка, очарованная этим невероятным существом, «вамп-гаврошем» «Комеди франсэз», как ее удачно назвал Жак Шарон в своих мемуарах, обещала рукопись.
Произведение было названо «Иногда скрипки». Название апеллировало к реплике: «Остерегайся, Шарлотта, скрипки иногда опустошают…» Шарлотта, героиня пьесы, которая любит голую правду, деньги, драгоценности, комфорт, поддастся наивному шарму Леопольда, которого она хотела обобрать, — очевидно, что эта роль очень подходила Мари Бэль. Эльза Триоле[344], которой пьеса очень понравилась, скажет о главной исполнительнице: «Мари Бэль— Шарлотта, женщина с головой, обладающая крепким цинизмом и здоровьем животного; электрические разряды между ней и Леопольдом — Пьером Ванеком пересекают пределы рампы…»[345] В своем «Блокноте» Франсуа Мориак больше пишет об авторе:
«Я понятия не имею, что меня так трогает в этой молодой женщине, даже в не самом лучшем из того, что она написала, даже в худшем, в данном случае не это важно. Я прекрасно понимаю, что это. То, как она показывает зло, знание, которым о нем обладает и о котором она свидетельствует»[346].
Но эти похвалы исключительно редки. В основном критика сурова, и английская пресса после показа пьесы в «Пикадилли» в Лондоне ничем не выбивается из общего ряда. После триумфа «Замка в Швеции» Франсуаза могла позволить себе неудачу, надо было только это преодолеть, пережить. Она делала это каждый раз весело.