Этот случай колхозники долго вспоминали. Ведь не приди летчик в деревню и почти наверняка он добрался бы до своих. Значит, надо быть внимательнее и в лесу, и в поле, надо зорче смотреть по сторонам. Кто знает, может быть, и еще кто-то скрывается поблизости. Вскоре в лесу колхозницы и впрямь обнаружили еще одного летчика. И летчик этот вполне мог погибнуть от рук партизан или точно так, как тот, первый, застрелиться. Но это была бы уже беда, потому что скрывался в лесу стрелок-радист из экипажа сгоревшего советского бомбардировщика.
А дело было так.
Поздним вечером 21 июля мы с Казаковым, Степановым, Валенцевым и Цветковым сидели около штабной избы. Когда выдавалась такая возможность, мы всегда собирались перед сном где-нибудь на завалинке и подолгу беседовали, курили, вспоминали прошлое, думали о будущем. Тот вечер я запомнил совершенно точно потому, что, во-первых, исполнялся ровно год и месяц с начала войны и об этом мы тоже говорили, а во-вторых, потому, что мы проводили в Зеленом Клине последние часы - назавтра штабу предстояло перебираться в другую деревню, Подлупленник.
Вечер был теплый и очень темный. С юго-запада надвинулись густые грозовые тучи, и по всему чувствовалось приближение грозы. В небе уже изредка ворчал далекий гром, полыхали зарницы. Мы решили дождаться начала ливня и тогда ложиться спать, а пока тихо разговаривали, поглядывая время от времени на небо и предвкушая облегчающее ощущение того момента, когда тяжелая предгрозовая атмосфера разрядится в грохоте, вспышках, потоках дождя.
Сначала тихо, а потом все более и более мощно где-то за облаками загудели авиационные моторы. Густой гул накатывался на нас волнами и уходил к западу. Судя по всему, это были наши дальние бомбардировщики- из газет мы знали, что советские летчики совершают ночами налеты на объекты в глубоком немецком тылу. Самолеты шли эшелонами; в густой темноте, за тучами их не было видно, но гул моторов свидетельствовал о том, что их много.
Вновь полыхнула молния и ударил близкий уже гром.
- Смотрите! - вскрикнул кто-то.
Но и без того все мы повернули уже головы в одну сторону: из черного брюха грозовой тучи вывалился огненный сгусток, катившийся, как по невидимому горному склону. От него отделялись щупальца пламени, образуя короткий, но широкий светящийся след.
Самолет упал, по нашим предположениям, где-то в районе Гнилиц. Оглушительный взрыв толкнул землю, выбросил в небо рваное облако огня, и все стихло. Слышался только угасавший постепенно звук моторов уходивших на запад машин.
К месту падения самолета поскакал связной. По обломкам машины удалось определить, что это действительно был советский бомбардировщик. Судя по всему, в момент удара о землю на борту оставался только один человек, но установить, кто именно, было невозможно: очень сильный взрыв. Остальные, вероятно, спаслись на парашютах.
А наутро колхозники нашли в поле тело летчика. Купол его парашюта сгорел в воздухе, это было видно по стропам, обуглившимся на концах. Стрелки часов, остановившихся в момент удара о землю, показывали последний час, минуту и секунду жизни погибшего. У него были при себе документы. Мы узнали, что это штурман, а фамилию его я тогда не запомнил и почему-то нигде не записал. Видимо, это сделал комиссар.
Уже все было готово к захоронению останков погибших летчиков, когда из отряда "Храбрый" поступили сведения, заставившие похороны отложить.
Километрах в восьми от Гнилиц колхозницы, собирая ягоду, заметили человека, прятавшегося от них на болоте. Они прошли мимо, будто ничего не видели, но, вернувшись домой, сразу же рассказали о неизвестном командиру все того же партизанского отряда "Храбрый" Алексееву. Надо полагать, что свежесть воспоминаний о недавней встрече с немецким летчиком сыграла тут свою роль, потому что ни Алексеев, ни партизаны из посланной им группы захвата даже не подумали о том, что на болоте может скрываться кто-то из экипажа сгоревшего советского самолета. И шла по лесу цепь партизан, направляя изготовленные к стрельбе автоматы в ту сторону, где за большой кочкой лежал с пистолетом в руке бортстрелок Селезнев, а в нескольких шагах от него - командир экипажа Каинов, уже мертвый. Его пистолет тоже был у Селезнева. Бортстрелок готовился отдать свою жизнь подороже...
...В их самолет ударила молния, машина загорелась и резко пошла к земле. Что-то взорвалось в ней, и потерявшего на секунду сознание Селезнева выбросило из хвостового отсека наружу. Но он сразу пришел в себя, раскрыл парашют и тут же заметил неподалеку другой купол: это опускался кто-то из их экипажа. Подтянув стропы, Селезнев приблизился к товарищу и стал окликать его. Безуспешно. Он узнал своего командира Каинова. Но тот, по-видимому, был без сознания.
Приземлились они в болоте. Селезнев подбежал к командиру и увидел, что тот мертв. Из самолета он выбрасывался, вероятно, тяжело раненным, сумел раскрыть парашют, а потом потерял сознание и еще в воздухе умер. Селезнев собрал парашюты, замаскировал их в кочках, забросав мхом, и стал думать о том, что делать дальше. Незаметно он заснул. А когда открыл глаза, ярко светило солнце и неподалеку раздавались женские голоса. Ему показалось, что никто его не заметил, сам же он выйти к людям побоялся, зная, что самолет потерпел аварию над занятой врагом территорией.
Вскоре женщины ушли. Селезнев решил похоронить командира. Выбрал место для могилы, начал раскидывать мох. И, не успев довести работу до конца, заметил идущую по лесу цепь вооруженных людей.
Он не рассчитывал на встречу с партизанами, а те не предполагали, что перед ними может оказаться советский летчик. Даже услышав русскую речь, бортстрелок не опустил пистолета, полагая, что перед ним полицаи.
К счастью, все закончилось благополучно. Один из партизан сумел незаметно подобраться к Селезневу сзади почти вплотную и неожиданно бросился на него, уже прицелившегося в кого-то из цепи и готового нажать спуск. Огонь не был открыт...
...Погибших летчиков мы похоронили со всеми воинскими почестями 23 июля близ деревеньки Мартыниха. А Селезнев, пока не представилась возможность переправить его в советский тыл, находился при штабе полка. Они очень сдружились с Цветковым - один был бортстрелком, а второй, как я уже говорил, в прошлом техником по авиационному вооружению. Вскоре их стараниями заговорил снятый с погибшего самолета мощный и скорострельный авиационный пулемет. Селезнев с Цветковым привели его в образцовое состояние, научили пользоваться им одного из пулеметчиков отряда "Храбрый", и ожила частичка разбившегося бомбардировщика. А потом Селезнев улетел за линию фронта и снова занял привычное свое место в кабине боевого самолета. Каждый день на войне происходило что-то похожее. Гибли советские самолеты, танки, корабли, но, пока оставалась возможность, стреляли их пушки и пулеметы, а если кто-то из членов экипажей оставался жив, он возвращался в строй и продолжал биться с врагом. Советского солдата можно было убить, но не победить{45}.
* * *
Не только огнем из пушек и автоматов пытались гитлеровцы сломить партизан. Как и на фронте, они применяли против нас идеологическое оружие: продукция геббельсовского министерства пропаганды в виде листовок, брошюр, газет, а иногда и целых книг дождем сыпалась на нас с самолетов.
После войны стал широко известен термин "большая ложь", которым фашистские пропагандисты цинично обозначали саму суть своей работы. Идея "большой лжи" принадлежит Гитлеру и в его формулировке выглядит примерно так:
Большой лжи всегда присуща определенная доля правдоподобия, потому что широкие массы народа... в своем примитивном простодушии скорее готовы пасть жертвами большой лжи, нежели лжи маленькой, поскольку они сами часто врут по мелочам, но устыдились бы прибегнуть к большой лжи. Им никогда не пришло бы в голову фабриковать колоссальные измышления, и они не могут даже подумать, что другие могут иметь наглость искажать истину столь бессовестно. И если даже им ясно доказать это на фактах, они все же будут сомневаться, колебаться и продолжать выискивать какие-то другие объяснения. Ибо от наглейшей лжи всегда что-то остается, даже после того, как она разоблачена,- это факт, известный всем лжецам на земле и всем конспираторам по части лжи{46}.
Сейчас, когда весь мир знает о преступлениях нацизма, о бесчинствах гитлеровских палачей на оккупированных территориях, абсурдом и чудовищной нелепостью, не способной никого ввести в заблуждение, кажутся пропагандистские трюки гитлеровцев. Но ведь сумели же они оболванить почти целый народ - свой! Многие немцы, например, позже свято верили в жестокость советских солдат, миф о которой был рожден в канцеляриях фашистского министерства пропаганды. "...Геббельс открыто заявлял на своих инструктажах, что здесь, допустимы любые преувеличения и фальсификации. Нормой стало появление фальшивых фотографий засеченных немецких женщин и детей, обезображенных трупов и т. п."{47}.
Нам, конечно, гитлеровцы об этом не рассказывали. Они забрасывали на нашу территорию листовки, в которых то угрожали применением против партизан отравляющих газов, то врали о своих блестящих успехах на фронте, то пытались доказать, будто войну развязала не Германия, а Советский Союз.
Лет уже тридцать назад, оказавшись после войны на несколько дней на Псковщине, я увидел в одном из деревенских сараев несколько пачек этой продукции. Хозяйка использовала листовки самым лучшим образом- для растопки печи. Я взял несколько штук и поэтому сейчас имею возможность не просто вспоминать, а цитировать.
Вот одна из них. На лицевой стороне рисунок. В верхней части колосящееся хлебное поле, уютный домик вдали. Цветущий мужчина с ребенком на руках и рядом пышущая здоровьем женщина, его жена. Коса и грабли на плечах - видимо, идут на работу. И все смеются, надо полагать, от счастья и благополучия.
Внизу нищий. Сидит на земле. Протез, костыли, протянутая рука, лохмотья. Крупно: "Стать хозяином или калекой? Что лучше? Выбирай!"
И текст на обороте, полный демагогии и лживых деклараций, которыми уже обманули к тому моменту тысячи людей в Германии, а теперь пытались обмануть нас:
"Бойцы и командиры!
Безысходная тоска и уныние царят в вашем тылу. Изнуренные, отупевшие от голода и усталости рабочие... обречены на гибель, на медленное умирание от голода, от истощения...
...Все думают лишь об одном - когда конец войне? А конца войны не видно...
Трудящимся не нужна война - им нужны мир и жизнь!
Война нужна Сталину, большевикам, английским и американским капиталистам; они полны решимости принести в жертву весь народ. Это поняли уже миллионы людей, находящихся здесь.
Поймите это и вы!
Спасайте себя и свой народ!
Переходите на сторону освободительных отрядов, борющихся против большевиков, за свои народы, за мир и свободу!.."
В конце каждой листовки призыв: "Переходите к нам! Мы хорошо обращаемся с пленными и особенно с перешедшими на нашу сторону добровольно!"
Для вящей убедительности - в рамочке пропуск на русском и немецком языках: "Пропуск действителен для неограниченного числа командиров, бойцов и политработников РККА, переходящих на сторону..." и т. д.
С педантичной предусмотрительностью ниже: "Переходить можно и без пропуска: достаточно поднять обе руки и крикнуть: "Сталин капут" или "Штыки в землю!".
И эмблемка с изображением воткнутой штыком в землю винтовки и с буквами "Ш. В. 3." - штыки в землю.
Нужны ли здесь комментарии! Агрессор, завоеватель печется о мире... Хладнокровный и расчетливый убийца выдавливает слезу над трупами собственных жертв... Чудовищный цинизм!
До конца войны было еще почти три года. И три с лишним года было до начала Нюрнбергского процесса - Международного военного трибунала, судом которого завершилась страшная история гитлеровского фашизма. После войны я читал документы, предъявленные трибуналу обвинением. Читал и вспоминал об этих листовках, призывавших советских солдат сдаваться в плен и обещавших им чуть ли не райские блага.
"Из приказа по 60-й немецкой мотопехотной дивизии за No 166/41:
...Русские солдаты и командиры очень храбры в бою. Даже отдельная маленькая часть всегда принимает атаку. В связи с этим нельзя допускать человеческого отношения к пленным. Уничтожение противника огнем или холодным оружием должно продолжаться до тех пор, пока противник не станет безопасным... Фанатизм и презрение к смерти делают русских противниками, уничтожение которых обязательно..."{48}
"Из приказа по 203-му немецкому пехотному полку от 2 ноября 1941 г. No 109:
...Верховный главнокомандующий армией генерал-фельдмаршал Рунштедт приказал, чтобы вне боевых действий, в целях сохранения германской крови, поиски мин и очистка минных полей производились русскими военнопленными. Это относится также и к германским минам"{49}
"Из указаний главнокомандующего войск группы армий "Юг" генерал-фельдмаршала фон Рейхенау "О поведении войск на востоке":
...Снабжение питанием мирных жителей и военнопленных является ненужной гуманностью..."{50}