Пять видов черепах живет на Мадагаскаре, но самая крупная и впечатляющая — ангонока, или мадагаскарская клювогрудая черепаха (Geochelone yniphora). Это громоздкое создание, порою до полуметра в длину и весом до двадцати пяти килограммов, встречается только в районе залива Бали на северо-западе острова. Это самая редкая черепаха на земле (достоинство, прямо скажем, сомнительное). Когда-то ареал и численность этой черепахи были больше, но по ряду причин среда ее обитания сокращается и поголовье падает. Самое опасное для нее — ежегодные пожары в зарослях кустарников, где она обитает. Сами понимаете, передвигаясь с черепашьей скоростью, такие животные не могут убежать от огня и жарятся заживо.
Другая причина — завезенная на остров дикая свинья. Эти алчные и всеядные твари с хрюканьем взрывают почву и, обладая столь же чутким нюхом, что и их домашние собратья, используемые для поисков деликатесных трюфелей, находят черепашьи кладки и поедают яйца и только что вылупившихся детенышей с тем же смаком, как гурман — сочных устриц.
Третий источник угрозы исходит от людей. Парадоксально, но окрестные племена этих черепах не едят. Более того, их приручают и держат в курятниках
— считается, что присутствие этих рептилий оберегает кур от заразы. Так ли это, еще предстоит доказать. В общем, выбор клювогрудой черепахи невелик: либо изжариться в пожаре, либо во младенчестве стать добычей дикой свиньи, либо оказаться в курятнике в качестве профилактического средства.
Теперь этих черепах осталось от двух до четырех сотен, что, быть может, и достаточно для выживания ряда других видов, но вот беда: при столь малом количестве самцу все труднее найти себе пару. А так как брачный период у этих животных сопровождается боями между самцами, то проблема заключается и в том, что чем меньше число особей, тем труднее найти не только самку, но и достаточное количество соперников для борьбы.
В 1985 году Специализированная группа по черепахам при Международном союзе охраны природы и природных ресурсов поинтересовалась, не согласимся ли мы предпринять операцию по спасению клювогрудой черепахи. Мы согласились, и проект был передан на рассмотрение Ли ввиду ее исключительного знания и интереса к Мадагаскару. Первое, что она сделала, — обратилась к Дэвиду Кэрлу, который изучал черепах на Мадагаскаре и написал интересный доклад о текущем положении дел. В этом докладе упоминалось, что Служба вод и лесов Мадагаскара содержит семь черепах в неволе на базе в лесничестве на восточном побережье. Это было весьма неподходящее для них место: помимо всего прочего, здесь не тот климат, и шансы на размножение оставляли желать лучшего. В переговорах с властями было достигнуто соглашение, что животных лучше перевезти в более благоприятную зону и организовать там их разведение. Мы наняли Дэвида для поиска места, подходящего нашим черепахам.
После некоторых раздумий Дэвид рекомендовал лесничество Ампидзуороа недалеко от города Махадзанга. Местность подходила по климату, и главное, там на базе имелось несколько домиков, в которых мы могли проводить нашу работу. Нас здорово выручила авиакомпания «Эйр-Мадагаскар», выдавшая бесплатные билеты на перевозку нашего драгоценного груза, и семь черепах перелетели с восточного побережья в местность, более близкую к их родному дому.
На этом этапе Дэвид выбыл из игры, решив продолжить свои научные занятия. И поскольку на Мадагаскаре больше не было первоклассных специалистов по разведению рептилий, следующей задачей, возложенной на Ли, оказались поиски в Великобритании кого-нибудь обладающего опытом и одержимого желанием окунуться с головой в дикую природу Мадагаскара за символическую плату и на неопределенное время. (Черепахи, как известно, не спешат, в том числе и замуж.) Когда Ли уже впала в отчаяние, будучи не в силах найти желаемого титана черепахологии, в нашу жизнь вошел Дон Рид; прежде всего бросилось в глаза его замечательное внешнее сходство с кинозвездой Мелвином Дугласом, а следом выявился его жизненный интерес ко всем животным, и в особенности земноводным и пресмыкающимся — от черепах до древесных лягушек. Это означало, что, как только Дон включится в работу, за судьбу проекта можно не беспокоиться.
Это был первый проект в жизни Ли, и вскоре она убедилась: одно дело — задумать и совсем другое — запустить. Ее телефон надрывался, как хор тропических лягушек или сверчков, не зная покоя ни днем, ни ночью. Каждый день почта мешками приносила письма, связанные с проектом. Бедные черепахи, тихо ползая по своей все уменьшающейся территории, конечно же и не подозревали, какие предпринимаются титанические усилия по их спасению. Но точно так же они не подозревали обо всех подводных камнях и терниях — узнали бы, так у них случился бы коллективный нервный приступ, и тогда бы они уж точно все до одной околели.
Так или иначе, но средства в конце концов удалось собрать, и Дон отправился прямиком на Мадагаскар. Как выяснилось, черепашки хорошо прижились на новом месте и даже начали размножаться в первый же год пребывания в Ампидзуороа. Если дальше так пойдет, следующим шагом мог бы быть план создания заповедника для мадагаскарской клювогрудой черепахи где-нибудь на территории их естественной среды обитания. Этот проект по спасению черепах был куда сложнее и требовал куда больше средств; конечно, мы горячо обсуждали, где лучше всего устроить заповедник, и разрабатывали многочисленные способы защиты черепах от свиней, собак, скота и людей, но все это выглядело делом будущего. На данном этапе оставалось радоваться первым достижениям.
Когда мы отправились на Мадагаскар на поиски ай-ай, Ли, естественно, загорелась желанием узнать, как идут дела с черепашьим проектом, в который она вложила душу. Убедившись сперва, что наши кроткие лемуры живы и здоровы благодаря заботе Жозефа, мы полетели в Махадангу, где нас встретил Дон и отвез за семьдесят миль в Ампидзуороа, где находилась также администрация заповедника Анкарафанцика, одного из крупнейших на Мадагаскаре. Там мы познакомились с ассистентом Дона по имени Жермен. Это был маленький стройный мальгаш, который отвечал улыбкой и смехом на все, что бы ни сказал ему Дон, кроме случаев, когда дело касалось черепах: тогда его лицо становилось серьезным и он слушал ценные указания с огромным вниманием. Ловя науку на лету, он быстро приучился к ежедневной рутинной работе с рептилиями, и когда попал к нам на Джерси, закончил курс обучения блестяще. Впрочем, кое-чего он еще не умел — например, брать у черепах кровь на анализ или проделывать иные хитроумные манипуляции, необходимые для поддержания вида в должном состоянии, но, видя его сообразительность, можно было не сомневаться. что овладеть всеми этими премудростями для него — вопрос времени.
В тени деревьев на краю заповедника Дон заложил и выстроил жилища своим подопечным. Они были чрезвычайно просты по конструкции — горизонтально положенные бревна, точно поваленные телеграфные столбы, образовывали забор. Он и не должен был быть высоким — ведь черепахи перелезть не могут. У каждой такой площадки имелся участок с крышей из пальмовых листьев, куда черепахи залезали, прячась от солнечных лучей. Кроме того, был сооружен большой навес из пальмовых листьев, где черепахам готовили еду на больших поддонах из нержавеющей стали. Меню включало траву и овощи, иногда сырое яйцо как источник белка.
Каждая площадка достаточно просторна, но при необходимости ее размер увеличивался в три — пять раз путем удаления внутренних перегородок. Например, для брачных игр. У этих черепах под головой имеется необычный выступ, напоминающий клюв (отсюда и название вида), играющий роль боевого оружия. Видимо, самцу необходимо ощутить эмоциональный подъем, перед тем как делать предложение, а для этого нужна победа в поединке. Одинокий же кавалер, окруженный даже самыми соблазнительными и сладострастными (по черепашьим меркам) невестами, только ползает по кругу, не обращая внимания на подружек. И все из-за того, что не с кем помериться силами. Оказаться единственным кавалером в салоне прекрасных дам — мечта любого донжуана, но только не из породы клювогрудых черепах. Здесь путь к семейному счастью лежит через кулачный бой. Но вот соперник объявился — и начинается удивительное по зрелищности сражение.
Оба дуэлянта, круглые, как Твидлдум и Твидлди, сходятся к барьеру торжественным (по черепашьим стандартам) шагом. Затем сцепляются панцири и в дело пускается «клюв», называемый на местном наречии «ампондо». С его помощью каждый старается опрокинуть противника и тем завоевать победу. Соперники шатаются взад-вперед, как борцы сумо, поднимая крошечные облачка пыли, меж тем как дама сердца с восхищением смотрит на схватку, как гурман на пудинг. Наконец одному из дуэлянтов удается правильный прием — и противник повержен. Победитель идет к Прекрасной даме, а соперник, изрядно промаявшись и помахав ногами в воздухе, возвращается-таки в исходное положение и с тоской во взоре уползает прочь. Ни травм, ни крови — только стимул и воля к победе. Как, впрочем, и у других животных.
Наш нынешний приезд не совпал с черепашьим брачным периодом, да мы насмотрелись этого зрелища в прошлые годы. Теперь нас интересовало нечто куда более ценное — конечный результат этих схваток.
Дон повел нас к небольшой площадке, тщательно укрытой от ястребов, змей и собак, не говоря уж о главной хищнице под названием фосса
— огромной мадагаскарской кошке с вытянутым телом.
— Вот, пожалуйте, последний выводок, — сказал Дон, не скрывая триумфа. Он наклонился и тут же посадил на подставленные ладони Ли четырех только что вылупившихся детенышей.
— Вот это да! — восхитилась Ли. — Ну разве не прелесть?
Еще бы! Точно держишь в ладонях четыре согретых солнцем морских камушка, гладко отшлифованных ветром и волнами. Ли склонилась над ними — и залюбовалась светом, излучаемым их нежными глазками, инкрустированными словно кусочки оникса. У черепашат острые коготочки, напоминающие золотые полумесяцы, а крепкие ножки торчат из панцирей с затейливым рисунком, будто окаменевшие листья у ископаемого дерева-пигмея. К чему все бумажные отчеты, когда держишь в руках плод труда своей души! Держишь — и забываешь долгие месяцы раздумий и планирования, выпрашивания денег и пробивания бюрократии. Эти похожие на пирожки с хрустящей корочкой детеныши являли собой будущее своего рода. Мы знали, что, если сейчас оградим их от невзгод, они станут мощными, словно рыцари, закованные в броню, и каждый сезон будут устраивать рыцарские турниры, сражаясь за сердца Прекрасных дам, чтобы, как и в доисторические времена, появлялись на свет столь необычные создания, напоминая и потомкам в грядущие века, с чего начиналась жизнь на Земле, и удивляя их своим редким обликом и привычками. Конечно же, у Ли, Дона и Жермена были все основания гордиться.
— Ну, хватит, — сказал я супруге. — Ты бы еще всплакнула над ними. Перестань, а то избалуешь!
Она неохотно вернула детенышей под защиту надежной крепости, и мы уселись в прохладной тени тиковых деревьев выпить за здоровье этих крошек теплого виски из треснутых стаканов и щербатых кружек.
Позади домиков лесничества Дон разбил огород, на котором пытался выращивать различные растения на корм своим подопечным. Огород был обнесен сделанным на скорую руку заборчиком из веток, на случай, если забредет какой-нибудь не в меру любопытный зебу. Я снова наполнил всем стаканы и произнес тост: «Черепахи всех стран, соединяйтесь! Вам терять нечего, кроме своих панцирей!» И тут же заметил краем глаза что-то белое и до боли знакомое.
Присмотревшись, я обнаружил, к своей радости, что к нам пожаловало стадо особенно любимых мною малагасийских лемуров — замечательных лесных акробатов из рода сифака. У этих животных молочно-белая густая шерсть с шоколадными пятнами на плечах и бедрах, а шкурка на темени напоминает орех, как если бы они носили тюбетейку. Их огромные золотистые глаза сияют, словно у блаженных, но ловкость их движений потрясает. Пожаловавшее к нам стадо состояло из шести взрослых животных; у некоторых самок были крошечные детеныши, похожие на леших. Гости расселись по веткам и по краю забора. Кто тихо чистился, кто просто сидел, откинув голову и раскинув руки, стремясь захватить как можно больше целебных вечерних лучей. Тут самый смелый вызвался добровольцем в разведку — совсем по-человечьи слез с дерева, поскакал к забору и мгновение посидел на нем, высматривая, нет ли опасности. После этого он доскакал, до другого конца забора прыжками на зависть любому кенгуру — футов по шесть каждый — и, сделав финальный прыжок в двадцать футов, оказался в полной безопасности среди деревьев. Остальные члены команды, убедившись, что мы не растерзали их собрата на куски, повторили путь смельчака и, повисев на ветках прямо у нас над головами, разыграли самое фантастическое представление. Они прыгали с дерева на дерево, улетая с каждым прыжком за тридцать футов, а затем сверху бросались на расположенную прямо над нами ветку, не целясь и не отмеряя расстояния, и тем не менее попадали с безупречной точностью. Так они поиграли над нами несколько минут, демонстрируя столь блестящие акробатические номера, что любой директор цирка тут же полез бы в карман за чековой книжкой и бланком для контракта. Но, видимо решив, что надоели своим присутствием, все как один, словно белый шквал, умчались подальше в лес.
Вздохнув от наслаждения, я повернулся к Дону:
— Ну как? Видел ты что-нибудь подобное в балете или акробатике? Тут даже русским танцовщицам и спортсменкам есть чему позавидовать. Спасибо, что устроил все это как раз к выпивке.
— Не стоит благодарности, — скромно сказал Дон. — Мы тут в лесу живем одной жизнью со зверями. Они нас слушаются с полуслова.
— Ну, хватит бахвалиться, — строго сказал я. — Как там насчет обещанного заплыва?
Мы пошли через лес и дошли до берега озера — огромного безмолвного зеркала бурой воды, окаймленного лесом, словно зеленым каракулевым воротником. Вода освежала, хотя была теплая, как парное молоко.
— А как тут обстоят дела с крокодилами? — спросил я, когда мы заплыли далеко от берега.
— Да попадаются, — сказал Дон, — только, как правило, не показываются на глаза.
— Значит, так. Вы с Жерменом поплывете впереди, и когда кто-нибудь из вас исчезнет, это будет нам знаком возвращаться.
— Да они совсем безопасны, — заметил Дон. — По правде говоря, скорее они испугаются нас, чем мы их.
— Не думаю, — возразил я. — Я-то помню, сколь красноречиво писал о крокодилах Реверенд Сибри.
А писал он действительно красноречиво. В эпоху Сибри — конец XIX века — этих рептилий, возможно, было больше, нежели теперь, ибо сколько их пошло на разные сумочки, туфли и чемоданы для европейских леди и джентльменов, — так что он пишет о них в таком вот свете:
«Эти рептилии столь многочисленны, что в иных местах представляют собою подлинно чуму. Они часто утаскивают овец и более крупный скот, а порою женщин и детей, неосторожно зашедших в воду или даже оказавшихся рядом с нею».
Далее в своей превосходной книге он пишет так: «Вскоре мы познакомились с крокодилами: один из них лежал на берегу и грелся на солнце как раз недалеко от места, откуда мы начали свой путь. За день мы повидали их немало
— пусть меньше, чем другие путешественники до нас, но все же десятка два-три, причем некоторых на близком расстоянии, позволявшем рассмотреть их отчетливо. Большинство имело светлосерую окраску, иные синевато-серую, а некоторые были покрыты черными пятнами; в длину достигали от 7-8 до 14-15 футов. Голова маленькая, спина и хвост зубчатые, как пила. Обычно лежат, широко раскрыв челюсти; нам нередко случалось спугнуть их веслами, когда мы проплывали мимо».
Впрочем, наш заплыв прошел спокойно и не был нарушен появлением кровожадных рептилий. Мы лениво разгребали руками воду и болтали о том о сем.
— Представляешь, Жермен считает Шекспира смешным. Вот беда-то с ним! — сказал Дон, показывая пальцем ноги на ухмыляющуюся голову Жермена.
— Кого-кого? — изумился я.
— Шекспира. Каждый раз, когда я начинаю декламировать мои любимые отрывки из «Генриха V» или «Венецианского купца», он так заливается, что чуть не тонет.
— Да неужели он что-нибудь в этом понимает?
— Вообще-то ни слова, — хмуро сказал Дон. — Но нельзя же так: жизнь пройдет, а он и понятия не будет иметь о классике.
— Да, это действительно жутко, — согласился я.
И тут Жермен, послав мне широченную улыбку, погрузился под воду, испустив множество пузырьков.
Чтобы отметить наше прибытие, Дон организовал вечеринку. Весть об этом донеслась до самых отдаленных деревень по всей округе, и каждая самая маленькая община собиралась прибыть всем составом. Для празднества было выбрано широкое пространство подальше от домиков лесничества, освещавшееся свечами и лампами-молниями .
«Как же обходились люди в глуши до появления этого простого, но бесценного изобретения?» — задавался я вопросом. Лампа эта сияет золотым, как крокус, светом, точно маяк, приветствуя возвращающихся в лагерь после трудового дня. Я наблюдал, как при свете лампы-молнии женщины вышивают самые изощренные узоры, а мужчины вырезают самые прекрасные фигуры; как с довольным кваканьем собираются вокруг нее толстые жабы — еще бы, ведь на свет летит столько насекомых! При свете лампы-молнии я наловчился проводить операции, которые сделали бы честь хирургам с Харли-стрит: вскрывал гнойники и вынимал занозы деревенским детишкам; извлекал с ловкостью карманника землю и щепки из ссадины на голове моей прачки, свалившейся головой вниз в реку с тридцатифутовой высоты; накладывал жгуты одному пьянчуге, который, набравшись пальмового вина, оттяпал себе три пальца мачете; при ее дружеском свете я вставал ночью кормить детенышей — то антилопы, то муравьеда, то гамадрила, а то и туземного человеческого детеныша. Безвестному изобретателю этого прибора следовало бы воздвигнуть памятник где-нибудь в таком месте, где электричество известно только в виде молнии, а единственным постоянным источником света являются луна и гнилушки.
Когда все было готово к празднеству, Дон поехал в нанятой машине за гостями из отдаленных деревень. Выбор напитков был богат: виски, местный ром (который облегчает вам желудок и заставляет выписывать ногами вензеля) и неизбежная кока-кола для тех, кто пьет спиртное только в разбавленном виде и кто еще слишком молод, чтобы выдержать электризующее воздействие рома. Мало-помалу стали прибывать местные жители — слышался шорох босых ног по теплой пыли, и из тьмы стали возникать белозубые смуглые лица; потом панорама расцветилась красочными ламба, воздух наполнился тихим шепотом, похожим на жужжанье пчел в улье, — все волновались, как дети, ждущие прихода Деда Мороза. По мере того как Дон ездил туда-сюда, росла толпа, а с ней и шум. Зазвенели стаканы, зазвучали здравицы, а кое-кто принялся наяривать на валиа— инструменте, без которого на Мадагаскаре не обходится ни одно празднество. Этот инструмент, имеющий отдаленное сходство с другими щипковыми — цитрой, балалайкой, банджо, гитарой, — состоит из куска бамбука в три-четыре фута длиной, играющего роль резонатора. Струны сделаны из толстого внешнего покрова бамбука и натянуты на деревянный мостик. Когда по ним пробегаешь пальцами, извлекается мелодичный, но тем не менее скорбный звук, и, однако же, слушаешь с наслаждением. В общем, имея в руках только перочинный нож и нужных размеров бамбук, можно создать нечто способное составить конкуренцию Страдивари.
Итак, обитатели четырех окрестных деревушек были в сборе — и музыка началась. Четыре валиа, один барабан и несколько флейт затянули повторяющуюся, но гармоничную и сладостную мелодию. Припасенный нами ром хорошо пошел, и публика пустилась в пляс. Танцевальная площадка, пестревшая от ламба, которые носили как мужчины, так и женщины, напоминала не то пляшущую клумбу, не то калейдоскоп.
Вечер имел большой успех. По мере того как крепкие напитки разливались по жилам, музыка и пение звучали все громче. В два часа ночи мы с Ли валились с ног, но местные казались даже свежее и бодрее, чем в момент прибытия. Мы не выдержали и отправились спать, слушая счастливое воркование голосов, щемящие звуки оркестра, звон бутылок и топот танцующих ног.
Наутро, завтракая черным кофе с сахаром, печеньем и ароматными бананами длиною в палец, мы заметили, что Дон клюет носом.
— Ты когда же отправился спать? — спросила Ли.
—А я и не ложился, — ответил Дон, отхлебнув кофе и пожав плечами.
— Значит, ты оставался до победного? — удивился я.
— А что было делать? — молвил Дон. — Как бы они иначе возвратились по домам?
— Ах да, ты был у них за извозчика, — сказал я.
— Да если б только это! Знаешь, что я не сразу заметил? Набьются человек пятнадцать, а сходят пять — остальным десяти так понравилось кататься! Слава Богу, я сообразил… когда сделал вдвое больше концов, чем нужно.
— Ничего страшного, — утешил я Дона. — Пойдем-ка лучше на свидание с крокодилами. Мне тут один рассказывал: подерешься с крокодилом — и весь хмель мигом вон.
Мы отправились к озеру и погрузились в прохладу бурых вод. Мокрый от росы лес сиял миллионом оттенков зеленого цвета. В его глубине шпорцевая кукушка возвещала наступление нового дня; ее приятный для уха крик заканчивался булькающими звуками, от которых, казалось, лес звенит. Голос местной кукушки чист, зычен и соблазнителен, как и у нашей родной кукушки.
Вдоволь наплававшись и освежившись, мы вернулись на базу, чтобы оттуда ехать в столицу, и Ли в последний раз взглянула на крошечных, словно пришедших к нам из допотопных времен существ, ползавших по своим площадкам, как заводные игрушки.
— Так у тебя их теперь тридцать одна? — спросил я, нежно держа черепашку между большим и указательным пальцами и ощущая мягкость ее панциря
— точно промокашка. Черепашка шевелила головой и ногами, не желая над собой насилия, и, едва я опустил ее на землю, маленькое создание бросилось под укрытие из листьев во всю черепашью прыть.
— По-моему, мы и так здорово постарались, — сказал Дон, — но при случае сделаем еще лучше.
— Тогда их вам будет некуда девать, — заметила Ли, со счастливой улыбкой целуя черепашонка в нос, к явному удивлению и раздражению Дона.