Суть лучшая зараза, разъедающая человека.
Чтобы избежать зла, с ним нужно порвать.
Когда моя доля времени истечет,
Мне не хватит жалоб и рыданий.
Память обо мне сотрется; моя забытая
Любовь подарит другу друга.
Он также умел упрашивать и умилостивлять халифа правоверных:
Мой эмир так благороден, что люди, если могут,
Расстилают для него на земле ковры из своих щек.
На тебя могли бы посетовать наши верховые животные,
Они несут нас к тебе легко и без бремени;
Но покидают они тебя очень тяжело нагруженными.
Башар ибн Бурд, знакомец Махди и его двора, принадлежал к тому же поколению. Имея персидские корни, этот великий поэт писал на арабском и не скрывал своих симпатий к маздеизму и своим предкам. Хотя он не пользовался большим почетом, в значительной мере благодаря своим выпадам против арабов, его тем не менее терпели, считаясь с его великим талантом и высоким покровительством, которым он пользовался. В 783 г., когда Махди отвернулся от него, он был убит, а его тело сброшено в Тигр. Его чувственность, иногда близкая к непристойности, находила выражение в безупречной форме. Он воспевал любовь:
Да, клянусь Богом,
Я желаю быть околдованным
Волшебством твоих глаз.
Но в его стихах также присутствует мотив разочарования и печали:
Я плачу о тех, кто дал мне отведать вкус своей любви,
Потом, едва успев возбудить во мне желание, заснули […]
Между грустью и мною
Завязались долгие отношения,
Которые никогда не разорвутся,
Если только однажды не истечет вечность.
Список этих поэтов VIII–IX вв., которые смешивали мистику и эротику, страсть к вину и любовь к Богу, влечение к мальчикам и прекрасным рабыням, не забывая ни о разочарованиях жизни, ни о страхе смерти, можно продолжать долго. Наконец, вспомним об Аббасе ибн ал-Ахнафе, который стоял ближе всех к Харуну ар-Рашиду и чьими предками также были персы. Он воспевал куртуазную любовь и пользовался большим влиянием в Испании:
Ты рассказал мне о ней, о Саад, и этим распалил мою страсть.
Не прекращай, о Саад, и этим ты продолжишь свою речь…
Я питаю к ней горячее желание,
И мое сердце не знает никакого другого,
Горячее желание, какого нет ни в прошлом, ни в будущем.
Эта поэзия, которая во времена Харуна ар-Рашида была полна бьющей через край энергии, оставила глубокий след в арабской литературе. Однако она довольно быстро выдохлась и в следующем веке сошла со сцены. И ей на смену снова пришла древняя, более настоящая и близкая истинным человеческим чувствам.
В сфере литературы греческое влияние оставалось очень ограниченным. Однако иначе дело обстояло с литературным наследием Персии. Многие ученые и «секретари» иранского происхождения содействовали переводу этих произведений на свой язык. Наиболее известным примером является перевод индийского сказания «Калила и Димна», сначала на персидский, а затем и на арабский язык, выполненный Ибн ал-Мукаффой. Эта книга, составленная в IV в. брахманом по имени Бидпаи, излагает историю двух братьев-шакалов при дворе у льва. Она получила огромное распространение и стала источником вдохновения для многих других сочинений. Кроме того, Мукаффа перевел на арабский объемистую Историю Ирана, которая долгое время оставалась основным историографическим произведением об этой стране. Арабо-исламскую культуру обогатили и другие произведения иранской литературы, посвященные самым разным темам от истории до оккультных наук, разумеется, включая нравственность.
Можно также отметить реакционное движение проиранских кругов против арабской культуры, получившее названия шуубийя, смысл которого можно передать как «движение неверных» (Claude Cahen). По одну сторону находились подражатели Ирана, гордые своим интеллектуальным превосходством и важным государственными постами, которые они сумели занять, и представлявшие собой рафинированную светскую элиту; по другую — носители арабских традиций, утверждавшие свою верность прошлому, покрывшему их славой. Во времена Харуна ар-Рашида этот раздор между сторонниками древнего и современного, не лишенный социального, если не этнического подтекста, стал особенно заметным во всех сферах жизни.
В самом начале IX в., хотя арабская поэзия начала развиваться в новом направлении, она также получила мощный импульс от Джахиза. Он родился в Басре и вернулся туда перед смертью восемьдесят лет спустя, проведя большую часть своей жизни в Багдаде. Этому полукровке мы обязаны работой, не имевшей равных ни в его время, ни, наверное, в какое-либо другое. Он оставил около двухсот произведений на самые разнообразные темы: наука, история, этнология, богословие, грамматика. В своей Книге о скупцах он обрисовал арабское общество, превознося щедрость арабов, которую он противопоставлял корыстолюбию персов. Его Книга о животных представляет собой трактат по естественной истории, в Байян — по риторике. Он также написал книги, посвященные тюркам, христианам, евреям и др. Обладая энциклопедическим умом, он составил обзор познаний своей эпохи. Этого моралиста, эссеиста можно сравнить с Люцианом, Мольером и Вольтером. Современный ему писатель Ибн Кутайба сказал о нем: «Это вершина богословия, он сильнее всех в построении доказательств и искуснее всех в преувеличении мелкого и приуменьшении крупного. И его могущество таково, что он может обосновать противоположности: он может доказать как превосходство черных над белыми, так и обратное». По мнению Шарля Пела, крупного специалиста по Джахизу, «если говорить о наблюдениях и красках, то параллели с ним можно найти, скорее, у Ла Брюйе и Мольера, нежели у других арабских писателей».
Сочинения Джахиза, значительные как по объему, так и по своей новаторской сути, занимают место в первых рядах арабской литературы. Влияние, которое он оказал на новую культуру соответствует его плодовитости. Именно он, родоначальник адаба, возвел арабо-мусульманскую культуру на вершину совершенства.
Адаб означает «привычку», «обычай», но в первые века ислама это слово получило смысл «хорошее образование», «учтивость», «галантность». Согласно Ф. Габриели, оно знаменует собой «постепенное утончение бедуинской этики и обычаев под воздействием ислама». В широком смысле это слово приобрело интеллектуальное значение «совокупности знаний, делающих человека учтивым и галантным», то есть его можно понимать как аналог принятого в XVII в. термина «приличный человек».
Вскоре после возникновения ислама репутацией воспитанных людей пользовались те, кто понимал учение Мухаммеда и тонкости арабского языка. Поэтому горожанин отправлялся к бедуинам, чтобы усовершенствовать свое владение арабским. По мере развития учения ислама к вышеупомянутым требованиям добавились религиозные науки и познания о культуре завоеванных стран. Первым адабом, в этом расширенном смысле, и стал Ибн Мукаффа, переводчик «Калили и Димны», осуществивший синтез арабской и персидской культуры.
Неожиданным образом значительное расширение познаний, которое имело место в то время, поставило арабскую культуру под угрозу. Фактически существовала опасность, что знание окажется раздробленным, и благодаря влиянию куттабов это будет способствовать персидским и индийским веяниям, а следовательно, торжеству шуубийи. Не разработав учения в собственном смысле этого слова, Джахиз дал определение культуре в целом — поэзия, история, красноречие, география, религиозные науки, — подчеркнув роль размышления, а также необходимость писать на понятном языке без излишней педантичности.
После правления Мамуна эта концепция адаба, или общей культуры, подразумевающей свободу мысли, видоизменилась. В этот период адаб стал обозначать виртуозное красноречие, беспредметный пуризм, и литература свелась к составлению трактатов, рассчитанных исключительно на куттабов, или же развлекательных сочинений, единственная ценность которых заключается в описаниях общества, часто в утонченном стиле макамат. В этом жанре особенно прославились Харир и Хамадхани.
Был и еще один прозаик, Кутайба, также оказавший огромное влияние на эпоху Аббасидов. В числе прочих произведений он оставил Книгу о поэзии и поэтах, а также Книгу о познании, первый по времени написания учебник истории на арабском языке. В своих трудах, хотя и уступавших по качеству произведениям Джахиза, он яростно спорил с шуубийей, используя весь свой полемический дар, чтобы отстоять ценности арабской культуры перед лицом куттабов, приверженцев иноземной науки.
Можно назвать еще ряд работ писателей той же эпохи. Мы располагаем их списком благодаря Фихристу, каталогу, выпущенному багдадским книготорговцем Ибн ал-Надимом, который указывает не только переводы, но и оригинальные произведения на арабском языке. И в этом списке литературные произведения и научные труды занимают одинаково большое место.
Богу принадлежит царственная власть над небесами и землею.
Следы, оставленные в Багдаде гражданской войной, достаточно быстро изгладились. Постепенно город был отремонтирован, и о долгой борьбе между сыновьями Харуна было забыто. Мамун умер в 833 г. К власти пришел его брат Мутасим. Два заговора подряд показали ему, что рассчитывать на абну больше не приходится и необходимо иметь в распоряжении людей, связанных с ним узами личной преданности. Поскольку абна была расквартирована в Багдаде, в 836 г. он решил построить для себя и своих воинов на восточном берегу Тигра в сотне километров вверх по течению от столицы новый город, который назвал Самаррой[141]. От добровольцев, в большинстве своем, тюрок не было отбою. Эти новые воины открыли путь для новой силы.
Им не потребовалось много времени, чтобы осознать, что они представляют собой единственную силу в распоряжении халифа и что без нее он ничто. От этого оставался лишь один шаг до того, чтобы завладеть властью. И вскоре этот шаг был сделан. В 861 г. военачальники убили унаследовавшего Мутасиму халифа Мутавакила, вероятно, по наущению его старшего сына Мунтасира, который был провозглашен халифом. Преторианцы стали хозяевами империи.
В будущем именно армейские командиры выбирали халифов — всегда из рода Аббасидов, исходя, скорее, из их готовности удовлетворять их требования, чем из личных качеств. В сильных личностях недостатка не было, здесь особенно можно отметить Муваффака, брата халифа Мутамида (конец IX в.), но, несмотря на все их старания, халифы так и не сумели вернуть себе рычаги власти над империей. Около 836 г. у власти даже оказалось два халифа, Мутазз в Самарре и Мустаин в Багдаде, и оба пали от руки убийц. В 892 г. Самарра была заброшена, но ничего не изменилось. Войска укрепили господство над государством, подавив несколько бунтов. В 869–883 гг. восстание зинджей[142], которые основали правительство и на некоторое время завладели Басрой, затопило кровью юг Ирака. Восстания карматов[143], которое распространилось чуть позже, но практически в тех же местах, привело к возникновению в Бахрейне маленького карматского государства, демократического и эгалитарного.
Еще одной причиной роста влияния армии стали высокие затраты на ее содержание, на которое уходила приблизительно половина государственного бюджета. Правительство могло противопоставить этому всего два средства — либо предоставить своеобразную финансовую автономию военным вождям разных регионов, которые оплачивали армию за счет сбора налогов и отсылали остатки в Багдад, либо закрепить за военачальниками, в личном порядке, доходы с некоторых земель. Эта система, икта, уже существовала, но до того времени ею пользовались лишь некоторые члены халифской семьи и сановники, оказавшие исключительные услуги. Включение в нее военачальников способствовало ослаблению центральной власти. Очень скоро губернаторы провинций, практиковавшие икта, обрели фактическую независимость. Багдад больше не имел финансового контроля над этими провинциями, и они все больше ускользали из-под его власти. В Египте подлинным владыкой являлся Ахмед ибн Тулун, который реформировал военную и административную систему и присоединил Сирию. Ему унаследовал его сын. Халифу удалось на время восстановить свою власть, но вскоре она оказалась в руках тюркской династии Икшидов, которые сохраняли ее в течение пятидесяти с лишним лет вплоть до воцарения Фатимидов.
Так разрушалась империя. В Азербайджане, Ширване, Курдистане, Дейлеме, Северной Сирии (Хамданиды) место халифских губернаторов занимали местные династии, а на смену аббасидской армии приходили восточные наемники, главным образом тюрки. В Хорасане, который Мамун некогда вверил Тахиру ибн Хусейну, человеку, помогшему ему вступить в Багдад, верховная власть стала наследственной. Впоследствии эта провинция оказалась в руках Саффаридов, а позже Саманидов. В свою очередь Газневиды изгнали их, чтобы создать могучую империю, объединившую территории от Афганистана до самого Пенджаба. Единовластие халифа повсюду трещало по швам. Но никто из новых хозяев не решался править без халифской инвеституры, как будто сам факт его наличия где-то в недрах багдадского дворца был необходим для поддержания мирового порядка, его изображение по-прежнему украшало собой монеты, а его имя звучало в мечетях во время пятничной молитвы.
Ослабление государственной власти повлекло за собой образование аристократии, которая постепенно меняла общество империи. Когда система икта была применена к низшим эшелонам, она привела к тем же последствиям, что и в случае генералов-губернаторов провинций: получив права на доход с земли и даже не будучи ее собственником, офицер сразу же причислял себя к особому общественному классу. И выходцы именно из этой среды, состоявшей, в основном, из иноземцев, пополняли собой армию государственных чиновников. В 924 г. именно из этого сословия вышел амир ал-умара, эмир эмиров, верховный главнокомандующий и глава гражданской администрации. Он был поставлен над визирями и получил все возможные полномочия. Но ради чего? Это возвышение сильного человека было отчаянным шагом, который «не спас империю, потому что империи, которую можно было бы спасти, уже не было» (М. A. Shaban, Islamic History).
Беспорядок еще усугубился. За десять лет сменилось пять амир ал-умара. Халифы сменялись с той же скоростью. Ради, возведенный армией на престол в 932 г., умер спустя восемь лет. На трон взошел его брат. Его свергли, предварительно выколов глаза. Вместо него халифом был провозглашен Мустакси. Настало время для того, чтобы властью завладели те, на чьей стороне были сила и оружие. В 945 г. в Багдаде воцарились Буйиды, выходцы из Дейлема, находившегося на берегу Каспийского моря.
Буйиды были шиитами. Могли ли они сосуществовать с халифом, хранителем сунны, к которой они питали отвращение? Кого могли они поставить на его место, избежав при этом опасности развязать новый конфликт с суннитскими государствами? Государственные соображения возобладали, и халифа оставили на прежнем месте. Полностью лишившись власти, повелитель правоверных и гарант справедливости ни для кого не представлял опасности. По сасанидскому образцу самый влиятельный член династии носил титул царя царей — шахиншаха.