Распад халифата и низведение халифа до уровня марионетки никак не повлекли за собой упадка в обществе и культуре. В Багдаде снова царило оживление во всех сферах жизни. Буйидские принцы, крупные меценаты, покровительствовали деятелям культуры, они заказывали строительство памятников в столице и на территориях, находившихся под контролем их семьи, особенно в Ширазе и Исфахане. Новые династии в Каире, Алеппо, Нишапуре, Газни обустраивали свои земли и благоприятствовали интеллектуальной жизни. Нельзя было найти ни одного принца или богатого купца, у которого не было бы библиотеки. Правивший Афганистаном Махмуд Газневи, завоеватель Индии, содержал у себя при дворе четыреста поэтов, занятых прославлением его подвигов, а Фирдоуси написал свою прекрасную Книгу Царей, Шахнамэ, в которой воспел великое прошлое Ирана на новоперсидском языке, который складывался в то самое время и впоследствии позволил распространиться иранскому Возрождению. В Алеппо Сайф ад-Даула, отчасти послуживший прототипом Харуна ар-Рашида для составителей «Тысячи и одной ночи», собрал вокруг себя целую плеяду стихотворцев, писателей и ученых. Именно при нем совершил свою работу ал-Фараби, выходец из Мавераннахра, а ал-Мутаннаби написал свои самые прекрасные строки. Центральная Азия и Нишапур, столица Саманидов, переживали свой золотой век, в то время как в недавно основанном Каире — ал-Кахира, «Победоносный», — Фатимиды окружили себя неслыханно пышным двором, великолепие которого можно было сравнить только с блеском Аббасидов.
Таким образом, падение халифской власти не уничтожило тяги к знаниям. Напротив, распространение центров власти привело к умножению очагов культуры и процветания. Каждый принц отдавал своей провинции все силы. Подгоняемая этой конкуренцией, и еще сильнее — ростом населения и новых городов, экономика продолжала развиваться по всему мусульманскому миру.
В 1055 г. в Багдад вступили турки-сельджуки. Они были мусульманами-суннитами, и их прибытие перекроило политическую карту Востока, не изменив направления развития цивилизации. Главным результатом их вторжения стало возвращение некоторого авторитета халифату. В конце XII в. мы даже видим, как ал-Насир, один из самых блестящих халифов, пытается восстановить мир между суннитами и шиитами, опираясь при этом на полурелигиозные полупрофессиональные структуры футува. Монгольское нашествие поставило под угрозу все, начиная с самого халифата.
На этот раз все рухнуло. В первые дни 1258 г. внук Чингисхана Хулагу взял Багдад штурмом. Восемнадцатого февраля халиф ал-Мутасим сдался, и Хулагу приказал казнить его вместе со всей семьей. В течение восемнадцати дней резня следовала за резней. Хронисты рассказывают, что убито было от 800 тысяч до 2 миллионов человек, но эти цифры явно сильно преувеличены. Целые кварталы были разграблены и сожжены, уничтожению подверглась Большая мечеть и одна из главных шиитских святынь, мечеть Хазимен. Это была небывалая катастрофа. Багдаду уже никогда не суждено было стать столицей мусульманского мира. Он выжил, но отныне мог быть только провинциальным центром, которым поочередно владели разные завоеватели. В 1393 г. его захватил Тамерлан.
Однако халифат сохранился, хотя и в чисто номинальном виде. Аббасид ал-Мунтасир нашел приют у каирских мамлюков, и их султан Бейбарс провозгласил его халифом, чтобы узаконить собственную власть. Новый халиф не обладал ни малейшей властью. Ему осталась единственная привилегия предоставлять некоторым чужеземным принцам, в частности делийскому султану, инвеституру, которую те, несмотря ни на что, просили у него, потому что в их глазах он неизменно оставался «наместником Бога на земле». В 1517 г. османский султан Селим I Грозный, вступил в Каир и взял в плен того, кто уже давно был лишь тенью повелителя правоверных. Халифа отправили в Стамбул, где Сулейман Великолепный разрешил ему вернуться в Египет. Он умер в 1543 г. С ним прекратился и род Аббасидов.
Вскоре после смерти Абу Муслима (755 г.) возникли движения, сделавшие его имя своим знаменем, и, в основном среди иранцев и тюркского населения Хорасана и Мавераннахра, появились секты с мессианскими тенденциями. Их учения были почерпнуты из всех известных религий — маздеизма и зороастризма, ислама и даже христианства.
Первое из подобных движений возглавил Сунбад, маздеист из окружения Абу Муслима. Об быстро собрал многочисленных сторонников, согласно Табари, их было 60 000, убедив их, что Абу Муслим не умер, а в образе голубя полетел в медный замок, где и живет в обителях Ахурамазды. Сунбад двинулся на Ирак, но между Реем и Хамаданом был остановлен армией, которую послал ему навстречу ал-Мансур. Должно быть, его убили в Гургане. Вскоре после этого восстал другой сподвижник Абу Муслима Исхак ал-Турки, также заявляя, что Абу Муслим был посланником Зороастра, в настоящее время скрывается в районе Рея, а в будущем вернется.
Около 756 г. в окрестностях Мерва разразилось восстание иранца ал-Муканны (Скрытого вуалью), который прятал лицо под покрывалом (или золотой маской). Он объединил множество сторонников. Он утверждал, что Бог поочередно свидетельствовал о себе через Адама, Сифа, Ноя, Авраама, Моисея, Иисуса, Мухаммеда, Абу Муслима, и, наконец, через него самого. К нему присоединились жители Мавераннахра, которых влекли к себе учения, тяготевшие, скорее, к анархии, нежели к религиозному закону. Будучи осажден в крепости, ал-Муканна покончил с собой.
Впоследствии имя Абу Муслима оказалось причастным к распространившимся в народе среди ремесленников и цеховиков еретическим течениям с мистической окраской. За годы предание превратило его в своеобразного заступника обиженных и защитника угнетенных. Эпическая литература разнесла его имя и рассказы о его чудесах по всему Востоку, особенно среди ремесленных объединений Анатолии, а затем дервишеских братств. Бекташи связывали основателя своего ордена Хаджи Бекташа с Абу Муслимом и его соратниками. Обширная литература, посвященная всевозможным чудесным событиям, донесла до нашего времени роман о похождениях Абу Муслима среди персов и турок, безмерно приукрасив подвиги главного героя.
В 836 г. ал-Мутасим, сменивший на троне Мамуна, решил сделать своей столицей Самарру. Место ее расположения, до сих пор населенное чуть ли не одними христианскими монахами, позволило халифу удовлетворить страсть к гигантизму, характерную для дворцовой архитектуры той эпохи.
Подобно Мансуру, созвавшему ремесленников со всей империи на строительство Круглого города, Мутасим «отдал письменный приказ явиться работникам, каменщикам, мастерам, кузнецам, столярам и прочим ремесленникам, доставить всевозможные сорта дерева, в частности тик и пальмовые стволы из Басры и ее окрестностей, из Багдада и всего района Савада, Анти-охи и всего побережья Сирии. Он также повелел явиться камнерезам и мастерам облицовки мрамором…» (Якуби, Страны).
Примерно за пятьдесят лет аббасидские халифы построили около трех десятков дворцов. Население города, как утверждается, достигало миллиона. Внутри городских стен можно было перемещаться только на коне, так велики были расстояния. Ансамбли построек, разделенные зелеными пространствами, дворами, водоемами, тянулись на сотни метров вдоль берега Тигра.
Первый дворец, Джаусак ал-Хакани, принадлежавший самому Мутасиму, покрывал 175 гектаров. Вход в него открывали ворота (частично сохранившиеся) с тремя арками почти 12 метров в высоту, имевшими форму ивана (дуги) и украшенными штукатуркой. Оттуда путь вел на террасу, возвышавшуюся над Тигром, и через огромные залы посетитель попадал в просторный двор, вокруг которого располагались казна, арсенал, казармы, мечети, склады. Пройдя еще два двора, можно было достичь квадратного тронного зала, увенчанного куполом, куда с каждой стороны открывались арки (ивам) соседних помещений. Дальше находился гарем и, наконец, еще один зал с куполом, украшенным фресками (некоторые из них сохранились), откуда через пять дверей можно было выйти на площадь размером 350 на 180 метров, где находились два фонтана и канал. Под этой эспланадой было устроено подземное помещение, спасавшее от жары и оборудованное бассейнами.
Ансамбль завершался площадкой для игры в поло с павильоном, находившимся на возвышении и предназначавшимся для наблюдения за игрой, банями, конюшнями, и т. д. Дальше на пять километров протянулись охотничьи угодья («рай»).
Основным материалом служило высушенное на солнце дерево, а на те части, которые требовали большей прочности, шел обожженный кирпич. Появились новые архитектурные формы: свод, иван (цилиндрический свод), покрытые куполом залы, предшествуемые иваном.
Остатки Балкувары, еще одного из дворцов Самарры, построенного халифом Мутавакилом (847–861 г.), позволяют нам представить себе великие дворцовые ансамбли той эпохи. Дворец имел в плане прямоугольник 575 на 460 метров. Ансамбль открывался на реку и долину тремя монументальными арками, ведшими к трем проходным дворам, куда можно было попасть через ива-ны парадных залов. Позади находились личные покои. В других крыльях здания находились конторы, гарем, жилища придворных, воинов и др. На востоке находился огромный сад, усеянный беседками, ручьями и каскадами. Еще дальше располагалась площадка для поло со всеми полагающимися постройками и другие сады. На сооружение каждого из этих дворцов уходило несколько месяцев, чем и объясняется их быстрое разрушение.
Штукатурка, имитирующая мрамор, была легкой в изготовлении и применении — ее либо резали ножом, либо употребляли в виде плиток, — и потому она широко использовалась в облицовке стен до половины высоты, дверных косяков и карнизов, которые часто украшали золотыми гвоздями. Потолки часто обшивали деревом, особенно тиком. Использовали также роспись фризами, иногда по всей поверхности стены. Иногда стены покрывали изразцами из блестящего фаянса, резного мрамора или мозаики, образцом для которых служили произведения эллинистического и омейядского искусства. В окна вставляли маленькие витражи, несомненно, похожие на те, которые еще и сегодня можно видеть в старых домах Йемена. Пол часто покрывали мрамором. Парадные залы и халифские покои были украшены драгоценными коврами и шелковыми, парчовыми и златоткаными занавесами, а в нишах, устроенных в стенах, находились самые дорогие предметы — изделия из золота, золотые и хрустальные чаши, блюда из блестящего фаянса.
В Самарре еще не слишком сильно ощущался мусульманский характер арабского искусства. Преобладали иранские влияния. Сюжеты живописных произведений соответствовали задаче прославления халифа. Мужские персонажи представлены его тюркскими воинами. Танцовщицы с по-восточному округлыми лицами, миндалевидными глазами, завитками волос на щеках в платьях с тяжелыми складками, диадемами на голове торжественно проходят перед сидящем на троне властелином. Тот же почти застывший вид и у сцен халифской охоты, включая умерщвление быка, обвитого сасанидскими царскими перевязями, чтобы обозначить его принадлежность к императорской власти, изображения дичи и охотничьих собак среди рогов изобилия и виноградных лоз; при этом интересно, что на этих росписях можно видеть и женщин, всадниц и охотниц.
Фрагменты фресок, отреставрированные в Нишапуре, изображают таких же пышнотелых женщин. Данный стиль приобрел последователей. В тот же период его можно видеть и в Египте, где правила династия Тулуни-дов. В искусстве, как и в литературе, Азия взяла своеобразный реванш над наследием Рима и Афин, но это, однако, не означало полного отказа от него. «Аббасидский» стиль не проник ни в Сирию, ни в Испанию, находившуюся под властью Омейядов, которые поручали сирийским мастерам строительство и отделку своих дворцов и мечетей. Таким образом, в течение нескольких веков наблюдались колебания между этими двумя концепциями искусства, и в результате каждая «провинция» исламского мира — Иран, Месопотамия, Египет и Восточное Средиземноморье — утвердила свою художественную индивидуальность и создала собственное классическое искусство.
В Самарре керамика достигла вершины совершенства. При Харуне ар-Рашиде самым высоким качеством отличалась китайская керамика, которая прибывала в Багдад через Хорасан. Другие керамические изделия, бледно-зеленые селадоны с персиковыми или кремовыми крапинками, вазы из зеленого и коричневого песчаника, прибывали морским путем. Месопотамским горшечникам, наследникам давних традиций, не понадобилось много времени, чтобы научиться воспроизводить эти образцы. Самые уважаемые мастерские Багдада производили, прежде всего, лепные, резные и иногда расписные сосуды, затем глазурованные вазы и блюда, напоминающие китайскую керамику, но с более насыщенным декором.
Месопотамское керамическое искусство достигло высшей точки с появлением керамики с металлическим блеском. Ее получали путем раскисления в печи нанесенного на глазурь оксида металла, и разнообразие цветов этого покрытия (красный, желтый, зеленый, коричневый) свидетельствует о технологии, которая так и осталась непревзойденной с IX в. Багдадские гончары пробовали сочетания металлосодержащих веществ и получали ошеломляющие результаты. Чаще всего их декор опирался на сасанидские или аббасидские образцы и также использовал куфическое письмо. После 860–870 гг. производство подобных изделий прекратилось.
Эти сосуды, блюда, кувшины, чаши и т. д., находили применение в халифском дворце и в домах вельмож. Но, кроме того, их продавали. В Кайруане, в мечети Сиди Окба, на стене михраба можно видеть плитки из этой керамики, присланные из Багдада в 862 г. Раскопки Самарры дали множество фрагментов этой изумительной керамики.
Аббасидские халифы были заядлыми охотниками. Вспомним, что Махди погиб, преследуя газель, а хроники содержат множество рассказов, связанных с охотой. Харун часто предавался этому занятию, особенно, когда поселился в Ракке, где водилась крупная и мелкая дичь, львы, тигры, страусы и дикие быки.
Халифские охоты собирали сотни, а иногда тысячи человек, лошадей, верблюдов, дрессированных зверей и птиц. Когда халиф решал поохотиться, распорядитель императорской охоты отдавал приказ начать подготовку главным конюхам, следопытам, загонщикам, лучникам, сокольничим и смотрителям других животных. Вооруженные воины сопровождали халифа и его семью, которая почти всегда брала с собой лекарей, секретарей, чтецов Корана, астрономов и т. д. Вьючные животные везли огромный груз — шатры, ковры, разнообразную утварь, — так как с точки зрения роскоши халифский лагерь в пустыне ничем не уступал его дворцовым покоям.
Когда высланные вперед следопыты настигали дичь, загонщики и охотники окружали ее, а остальные участники били в барабаны.
Затем выпускали охотничьих птиц — соколов на фазанов, куропаток и водяных кур, ястребов — на зайцев. Спускали с поводков гепардов и собак, а когда дичь изнемогала, в охоту вступали халиф и принцы. По возвращении в лагерь слуги жарили убитую дичь и подавали ее на угощение халифу и его гостям.
Для охоты на льва, особенно любимой Харуном, использовали специально обученных собак. Конный охотник преследовал хищника, и когда тот выбивался из сил, ему наносили удары копьем, мечом или пронзали стрелами.
Это охотничьи забавы обеспечивали работой множество людей — чиновников, работников, дворцовых ремесленников, постоянно занятых уходом за животными и содержанием в порядке инвентаря, торговцев, поставлявших охотничьих животных, всевозможную утварь, следопытов, загонщиков и пр. При Мутавакиле, через полвека после Харуна, только на оплату персонала уходило 500 000 дирхемов в год. Если прибавить к этому закупку животных, инвентаря и компенсации крестьянам за уничтоженный урожай, которые щедро выплачивались во времена Харуна, то получаются десятки тысяч динаров ежегодно.
Покупка и обучение животных, которые использовались для охоты, также обходились в огромные суммы. Некоторые из этих животных являлись подарками от правителей и высокопоставленных сановников: так, Харун получил двенадцать соколов и четырех охотничьих собак от императора Византии. Среди налогов, которые поступали в казну из Армении, значилось тридцать соколов ежегодно. Хищные птицы стоили очень дорого — ястребы, орлы, соколы-сапсаны, лучшим из которых считался баз, — и поступали из Туркестана, Греции и Индии.
Ввозили и других хищных птиц, главным образом с одноцветным оперением.
Собаки также широко использовались, и лучшие, которых ввозили из Йемена, стоили очень дорого. Ласок использовали, чтобы выгнать лисицу из норы. Особое место среди охотничьих животных занимал гепард. Только самые богатые могли позволить себе это животное, которое не размножается в неволе, с трудом поддается дрессировке, которая занимает долгое время, и требует особых забот. Халифы любили, чтобы гепарды на поводках принимали участие в официальных процессиях. Гепардов воспевали придворные поэты, в том числе прославленный Абу Нувас.
Ни один арабский источник, имеющийся сегодня в нашем распоряжении, не упоминает о связях между Хару-ном ар-Рашидом и Карлом Великим. Табари и Масуди, оставившие нам множество подробностей о жизни и правлении халифов, не говорят об этом ни слова, что побудило историков отрицать само существование подобных контактов.
Молчанию восточных авторов есть несколько объяснений: в отношениях между халифом и иностранным правителем не было ничего необычного. Харун и его предшественники поддерживали связи с восточными, в том числе с индийскими, государями. Арабские историки сообщают об этом только в том случае, если со стороны халифа имела место необычайная демонстрация своего богатства (как, например, во время приема византийского императора в 917 г.). Кроме того, не все историки с благосклонностью относились к христианам. Зачем говорить об отношениях между повелителем правоверных и неверным, посольства которого прибывали в Ракку незамеченными, без огласки (ни одна миссия Карла не побывала в Багдаде, к тому времени оставленном Харуном)?
До эпохи Возрождения Карл Великий оставался самым знаменитым паломником в Палестину, а затем пошли разговоры о том, что халиф подарил императору святые места. В ущерб Эйнхарду самым надежным источником стали считать рассказ монаха из Санкт-Галлена. Есть даже упоминание (у мадам Жанли в романе «Les Chevaliers du Cygne», и у одного историка-музыковеда) о том, что Харун подарил Карлу орган… Легенда обрастала новыми подробностями до XIX в. Поквиль в «Memoire historique» сделал вывод о полном отсутствии каких-либо связей между двумя императорами. Еще удивительнее то, что в 1912 г. русский ученый В. В. Бартольд согласился с этим мнением на основании отсутствия арабских источников и того факта, что арабские географы не упоминают о поселении христиан в Иерусалиме. Почти в это же самое время русский византолог А. А. Васильев в значительной мере согласился с рассказом монаха из Санкт-Галлена. В 1919 г. на французском Сирийском конгрессе Л. Брейе заявил, что Харун предоставил Карлу настоящий протекторат над Палестиной: «Своего рода право покровительствовать христианам, каким никогда не обладали византийские императоры, разве что в XI в.». В этот послевоенный период Франция добивалась мандата над Ближним Востоком. Великий ученый, безусловно, поддался тому, что другой византолог, С. Рансимэн, впоследствии назвал «пылом европейского патриотизма». Через несколько лет Л. Брейе отказался своего заявления, заняв более умеренную позицию (Charlemagne et la Palestine, 1928), в то время как Э. Джорансен (The Alleged Frankish Protectorate in Palestine, 1927) частично воспроизвел мнение Бартольда. По мнению американца Ф. У Баклера (Нагun-ul’Rashid and Charles the Great, 1921), Карл Великий был вассалом Харуна в Палестине и его вали (наместником) в Иерусалиме.
Выражение «ось Ахен-Багдад», использованное историком Ж. Калметом, как и заявление Л. Брейе, было связано с политической ситуацией в период между двумя мировыми войнами («ось Рим-Берлин»), По-видимому, Ж. Калмет зашел слишком далеко, утверждая, что эта ось была «одной из важнейших составляющих успеха Каролингов» в событиях на испанских склонах и признании империи Карла Великого Византией. Кленклоз (La Legende du protectorat de Charlemagne sur la terre sainte), безусловно, гораздо ближе к истине, говоря, что дар, полученный Карлом в подтверждения единомыслия между ним и Харуном, представлял собой собственно гробницу Христа. С. Рансимэн принимает это мнение, хотя ограничивает дар Харуна церковью Святой Марии и льготами для паломников.
«У меня есть для тебя пять котлов, полных всевозможными вкусными вещами: фаршированными баклажанами и кабачками, приправленными лимоном, воздушными шариками из молотого зерна и рубленого мяса, рисом с помидорами и маленькими кусочками бараньего филе, рагу с маленькими луковками; вдобавок к этому, у меня есть десять жареных кур и баран на вертеле, а еще десять огромных блюд, одно с кенафой, другое — с пирожками с творогом и медом, с фруктами всех сортов, с огурцами, дынями, яблоками, лимонами и свежими финиками и многими другими… Я приказал принести шкатулку, наполненную амброй, алоэ, нардом, мускусом, ладаном и смолой… Я не забыл и об ароматических маслах и серебряных кропильницах с душистой водой…» (Ночь 29-я).
«Там было четыре огромных фарфоровых сосуда, в первом из которых была махаллабия, пахнувшая апельсином и посыпанная молотыми фисташками с корицей; во втором лежал сушеный виноград, вымоченный, очищенный и имеющий легкий запах розы; в третьем, ах! в третьем была баклава, искусно приготовленная слоями, нарезанная ромбами и бесконечно соблазнительная; в четвертом — катаифы в сиропе, хорошо обвязанные и готовые лопнуть, так щедро они были начинены! Вот что было на половине блюда. Что же касается второй половины, то на ней были просто фрукты, выбранные на мой вкус: инжир, сморщившийся от зрелости, но ничуть не обеспокоенный этим обстоятельством, зная о своей привлекательности, цедраты, лимоны, свежий виноград и бананы. И все это было разделено промежутками, заполненными яркими цветами — розами, жасмином, тюльпанами, лилиями и нарциссами» (Ночь 116-я).
Описание спаржи
(поэма Махмуда по прозвищу Кошаджим)
Мы владеем копьями с загнутыми остриями:
Они кривые и переплетенные как веревка,
Но они прекрасны и свободны от узлов; их головки выступают над стеблем.
Растения растут из земли прямо как колонны, и их нарядно одела рука единого и вечного Творца,
В шелковую ткань, подобную сундусу, которым покрывают плащи. Их цвет — красивый огненно красный.
Их называют подкрашенными красным, подобно щеке, на которой гневная рука оставила свой отпечаток.
Они переплетаются как кольца кольчуги, сделанной из прекрасной золотой сетки.
Можно подумать, что видишь расстеленный кем-то шелковый митраф (шелковая ткань с цветной каймой). Ах! Если бы они обладали его долговечностью!
Они могли бы служить оправой для жемчужного перстня. Они истекают аппетитным соком;
Он совершает свои приливы и отливы; масло покрывает их тканью из пены