Ракка, населенная христианами и захваченная арабами в 639 г., была выведена из оцепенения Мансуром, который приказал построить в непосредственной близости от нее новый город, получивший название ал-Рафика. Два поселения быстро объединились. Город имел форму конской подковы, плоская сторона которой омывалась Евфратом, а сегодня отделена от него расстоянием в километр. Ворота, две концентрических стены, расположение улиц, напоминающее план Круглого города в миниатюре (1500 метров с севера на юг и с запада на восток). На зубчатой городской стене, толщина которой варьировалась от 4 до 5 метров, размещались двадцать восемь башен, служивших оборонительными постами. Для строительства этих башен был использован обожженный кирпич, а для стен — высушенный кирпич-сырец. Для снабжения города водой были прорыты каналы. В центре нового города была построена большая прямоугольная мечеть (93 на 108 метров).
К юго-востоку от мечети, внутри городских стен, возвышался дворец Харуна, Каср ас-Салам, «Дворец мира». Это величественное здание[49] огромных размеров включало постройки, разделенные двориками и садами, разбросанными на обширной территории. Наружная отделка была сдержанной, и видны были лишь сплошные стены из сырого кирпича (цоколь был сложен из обожженного кирпича). Вся роскошь скрывалась внутри: штукатурка под мрамор, гобелены, позолота, росписи, ковры. В этом пышном обрамлении жили сотни людей, еще более, чем в Багдаде, изолированных от местного населения, снабжавшего громадный двор рабочей силой и продуктами.
Во всех областях все больше ощущалось влияние Сасанидской Персии, которое в следующем веке проявилось еще сильнее. В подражание царю царей, халиф заперся в своем дворце, окружая себя все более сложным церемониалом. Он был самым могущественным правителем своего времени и одновременно религиозным вождем, имамом правоверных, а вскоре «Тенью Бога на земле». Его дворец напоминал святая святых, и выходил он оттуда лишь с огромной помпой, призванной ослеплять народ. Груды развалин, которые сегодня усеивают равнину к востоку от Евфрата, позволяют представить себе халифа в окружении двора в этом огромном дворце, опоясанном разбитыми по его приказу «райскими садами», этими парками с дичью[50], вроде тех, которые Омейяды устроили для себя в пустыне, чтобы охотиться и развлекаться. Будучи большим любителем спорта на открытом воздухе и прекрасным наездником, Харун приказал построить в Ракке ипподром, где состязались в беге лошади его конюшни. Летописец Джашияри оставил описание того, с какой радостью халиф встречал победу лошадей, принадлежавших ему или его сыновьям. На ипподроме также играли в чауган — что-то вроде современного поло[51]. Очень вероятно, что именно Харун ввел в оборот эту игру иранского происхождения, пока жил в Ракке. Однако халиф отдавал предпочтение одной из разновидностей этой игры, табтабу. Он также внедрил забаву под названием бирджас, состоявшую в стрельбе из лука верхом на лошади или пробивании копьем цилиндрической мишени. Харун принимал участие в подобных развлечениях наравне со своими товарищами. Он также участвовал в состязаниях по стрельбе из лука. Он стал одним из первых халифов, у кого на постоянной службе состоял отряд лучников.
Праведный халиф провел в Ракке тринадцать последних лет своего правления и жизни. В Багдаде он бывал лишь краткими наездами. Со временем они становились все более редкими. Дошло до того, что, отправившись на юг, он огибал бывшую столицу, не заезжая в нее. Центральная администрация оказалась поделена между двумя городами, что затрудняло управление государством. Интерес халифа был обращен прежде всего на приграничную зону, а подготовка к военным действиям по ту сторону Тавра требовала больше его внимания, чем управление империей. Возможно, именно в этом следует видеть одну из причин упадка халифата в период, последовавший за уходом его главы из Багдада.
У империй, как у людей, есть своя жизнь и существование, которое им свойственно. Они растут, достигают возраста зрелости, а потом начинают увядать.
Годы, которые протекли с момента восшествия Харуна на трон, не были свободны ни от волнений, ни от кризисов. Ничего слишком серьезного, ничего такого, что могло бы поставить империю под угрозу. Однако, когда халиф оставил Багдад, чтобы перебраться в Ракку, все указывало на то, что царству благодати пришел конец. Намеревался ли он отделаться от Бармакидов? Наверное, еще нет, хотя усталость от их присутствия, которую он выказывал, поражала многих в его окружении, тем более на фоне восходящей звезды их злейшего врага Фадла ибн Раби.
Помимо приготовлений к войне с Византией (его отношения с Карлом Великим были частью его планов против василевса) Харун озаботился вопросом престолонаследия. Он постоянно думал об этом, советуясь со своими доверенными лицами. В конце концов, он оставил эту проблему, ничего по-настоящему не решив.
Таким образом, период Ракки, самый долгий за правление Праведного, стал также и самым активным, потому что именно теперь, после своеобразной разминки, продолжавшейся первые десять лет, все проблемы предстали в своем истинном, несколько трагическом свете. В этот период разложение империи, признаки которого были уже давно заметны то тут, то там, усилилось. В итоге этот процесс привел некоторые провинции к фактической независимости.
В конце VIII в. аббасидская империя достигла своей вершины. Экономическое процветание, какого эта часть света никогда не знала, сильнейшая армия своего времени, утонченная цивилизация: все содействовало тому, чтобы повелитель правоверных стал самым могущественным монархом своей эпохи. Его владения простирались от Атлантики до Тянь-Шаня и устья Инда, от Тавра до Баб-эль-Мандеба и голубого Нила. Его враги были ослаблены внутренними раздорами. Византийская империя мучительно преодолевала свои кризисы, последний из которых, связанный с иконоборчеством и еще не закончившийся, серьезно подорвал ее силы. Что касается Карла Великого, которому предстояло отправиться в Рим за имперской короной, то соперничать, а тем более враждовать с халифом ему было далеко не по силам. К тому же он был так далеко! Никто в тогдашнем мире не мог сравниться с повелителем миллионов верующих — арабов, африканцев, египтян, тюрков и берберов, — которые пять раз в день произносили одни и те же молитвы, кланялись в землю в направлении одного и того же святилища и, к тому же, были объединены общим для всех языком Корана, арабским, быстро превратившимся в язык администрации и культуры на всем пространстве империи.
Халиф, хозяин централизованного государства, образцом которому послужила империя Сасанидов, поддерживал порядок на всех этих, хотя и очень разных, территориях. Борьба против партикуляризма и феодалов разного калибра, еретиков всех мастей, движений, спровоцированных нищетой и разочарованием — не было почти ни одного года без восстаний (одного или нескольких), подавление которых требовало вмешательства наместников и военачальников.
Омейяды установили господство арабов в этих провинциях, подчинив огромные массы власти меньшинства; им на смену пришли Аббасиды, чья администрация в основном находилась в руках обращенных в ислам неарабов, стоявших ближе к местному населению — не слишком ли поздно, чтобы перебороть ненависть побежденных народов? И было ли неизбежным, что некоторые из них стремились сбросить иго при первой же возможности? Еще до конца столетия социальные и религиозные движения, которые, как мы видели, зародились уже в первые десятилетия правления аббасидской династии, пробили бреши, которые так и не удалось залатать. К этому следует присовокупить то, что из-за огромной протяженности империи и ее избыточной централизации контролировать отдаленные провинции было очень трудно. Разве могли наместники преодолеть искушение становиться все менее и менее зависимыми от центральной власти?
Северная Африка, завоеванная в конце VII в., по большей части, приняла ислам в форме хариджизма, одной из самых распространенных в то время ересей. Зародилась она, как мы видели, в результате отказа одной из групп верующих признать решение третейского суда, призванного разрешить соперничество между Али и Муавией, а сельское население Магриба охотно ее приняло благодаря эгалитаристскому характеру ее учения. Ее проповедники объявились в берберских племенах, вероятно, вследствие гонений со стороны Омейядов, которым они подверглись в Ираке. Эта «освободительная ересь» очень быстро распространилась среди жителей равнин и гор, на которых авторитет арабов не производил большого впечатления, а надменность разочаровала. В 757 г., при Мансуре, группа хариджитов завладела Триполи, сделав его своей столицей. Год спустя их собратья по вере заняли Кайруан и оставались его хозяевами в течение трех лет, пока наместник халифа не отбил город. Несмотря на последовавшую бойню, власть представителя Багдада оставалась шаткой, и в Тлемсене появился самозваный халиф. Наместник ал-Аглаб отказался от попыток выбить его оттуда. В конце правления Мансура ситуация стала угрожающей. Территория снова превратилась в арену священной войны, и аббасидский наместник Омар ибн Хафс погиб в Кайруане. Чтобы подавить восстание, было прислано значительное подкрепление под командованием Язида ибн Хатима: из Ирака и Сирии — 60 000, а из Хорасана — 30 000 человек, хорошо экипированных и вооруженных. Власти укрепляли слабые места и устраивали там рибаты[52]. Были отремонтированы старые византийские цитадели, в которых были расквартированы элитные войска. Эти меры принесли свои плоды. В 772 г. хариджиты в Триполитании были разгромлены, а их вожди погибли. Язид вернул Кайруан. В течение пятнадцати лет новый наместник правил, успешно применяя силу. Его сменил сын, а затем брат. Таким образом, начали складываться династии наместников, и хотя эта система отличалась результативностью, с ней также были связаны многочисленные неудобства.
Однако в данном случае семье Язида не удалось сохранить власть. Бармакиды, не желавшие мириться с переходом поста наместника провинции от отца к сыну, смещали всех тех, кто был способен причинить им беспокойство. После долгой борьбы за влияние двух партий при Харуне ар-Рашиде Бармакиды сумели добиться назначения на этот пост знаменитого военачальника Харсамы ибн Айяна, который был им ближе остальных. Благодаря поддержке аббасийи, армии, набранной Фадлом ал-Бармаки в Хорасане, Харсама продолжил урегулирование ситуации в стране. Он также выстроил в Монастире рибат, который можно видеть еще и сегодня, один из самых величественных и лучше всего сохранившихся в Северной Африке. Харун отдал личный приказ о его строительстве, чтобы преградить путь из Испании.
Однако над регионом нависли новые тучи, и Харсама был отозван по его собственной просьбе. Последовало смутное время: наместник Мухаммед ал-Мукатил, ставленник Бармакидов, был изгнан армией (джунд) и народом, затем с помощью наместника Заба[53] Ибрагима ибн ал-Аглаба сумел вернуть себе свой пост, но его подданные снова прогнали его. После этого жители стали убеждать Аглаба потребовать управления областью для себя самого. Харун после некоторых колебаний согласился, и в июле 800 г. будущий эмир Ифрикии Ибрагим I был назначен наместником огромной провинции на западе империи.
Для Ифрикии[54] началась новая эра, и, безусловно, для империи тоже. Впервые между халифом ислама и наместником провинции было заключено соглашение, по условиям которого последний не только отказался от пособия в 1 000 000 динаров, которое поступало из Египта на содержание оккупационных войск, но и взял на себя обязательство ежегодно выплачивать халифу 40 000 динаров. Отныне Ифрикия получила финансовую автономию (возможный предвестник просто автономии), хотя это и не подразумевало независимости. Эмир Ифрикии, переставший быть отзываемым чиновником, управлял провинцией без всякого контроля со стороны Багдада. Он оставался вассалом халифа, подтверждавшего его права при восшествии на трон. Однако халиф уже не вмешивался в порядок наследования, и род Аглаба сохранял за собой власть на протяжении ста лет.
Удаленность от столицы, невозможность для центральной власти эффективно вмешиваться в дела этой провинции, достаточно богатой, чтобы обходиться без посторонней помощи, мало-помалу ослабила связи между Багдадом и Кайруаном. Впрочем, Ибрагим очень скоро стал действовать как практически независимый правитель. Он сформировал «черную гвардию» из 5000 человек, полностью преданных лично ему, что гарантировало его от любых неожиданностей со стороны джунда. Мудрое управление, установленный им внутренний мир, а также экономическое развитие страны обеспечили ему верность населения.
Чтобы отчетливее показать, что он не временный наместник, а практически независимый правитель, пользующийся престижем, практически равным престижу самого халифа, Ибрагим приказал построить в окрестностях Кайруана величественную резиденцию Каср ал-Ка-дим[55], которую он навал Аббассийя, в знак уважения к правящей династии. Он поселился там вместе со своими черными воинами, самыми верными арабскими отрядами, двором и слугами. Именно там он принимал послов от Карла Великого, прибывших, чтобы просить у него мощи святого Киприана. Один из его преемников, Ибрагим И, выстроил недалеко оттуда внушительный замок ал-Раккаба, окруженный обширными садами, от которого сохранились кое-какие остатки.
Подобно халифам, Аглабиды использовали свои ресурсы для строительства религиозных и утилитарных сооружений. Они расширили мечеть Сиди Окба в Кайруане, одну из самых древних и почитаемых в мусульманском мире, Большую мечеть в Тунисе, главные мечети в Суссе и Сфаксе, а также крепости и гидротехнические сооружения. Эти изменения в стране, являвшиеся отражением ее экономического благополучия, сопровождались насыщенной религиозной жизнью. При Аглабидах Кайруан превратился в крупный центр образования и коранической литературы, где приверженцы различных восточных школ вызвали интеллектуальное оживление, сопоставимое с аналогичным явлением в Багдаде, Фустате и Басре.
К концу правления Ибрагима I, практически одновременно с концом правления Харуна, Ифрикия фактически оказалась вне рамок империи. Халиф ограничивался тем, что напоминал о своем существовании пожертвованиями в адрес пострадавших от природных бедствий и участием в строительстве религиозных памятников. Оставшись обычным монархом и религиозным лидером, Харун ар-Рашид предвосхитил в этой стране ту сильно редуцированную роль, которую предстояло играть аббасидскому халифу в следующем веке.
Искорененная в Ифрикие хариджитская ересь больше здесь не проявлялась. Не так обстояло в регионе к западу от нее, в центральной части современного Алжира. Эта область, населенная берберами, была завоевана в середине VII в. и также исламизирована хариджитами в течение первой половины VIII в.; это религиозное течение сохранилось там и поныне, особенно в районе Мзаба. При повторном завоевании халифской армии не удалось продвинуться западнее Ифрикии, и ей пришлось жить и процветать бок о бок с княжествами, население которых исповедовало почти исключительно неортодоксальный ислам.
Главный из этих эмиратов был основан в 761 г. в Тахарте (Тиарете) Абдаррахманом ибн Рустамом, персом, изгнанным из Кайруана в разгар столкновений, приведших к восстановлению ортодоксальной веры в этом городе и по всей Ифрикии. Местные хариджиты нарекли его имамом, а впоследствии избирали ему наследников среди членов его рода. Таким образом, верховная власть стала наследственной, и власть Рустамидов быстро распространилась на значительную часть Северной Африки. Этот теократический режим, важную роль при котором играли берберы, не был свободен от экономических забот. Политика династии Рустамидов, продолжавшей поставлять имамов до начала X в., заключалась прежде всего в поощрении обмена между побережьем и внутренними районами, включая даже территории по ту сторону Сахары, в частности Судан. Эта «наследственная республика» купцов, в которой персы традиционно пользовались большим влиянием, установила отношения с кочевниками и земледельцами удаленных от моря районов, обеспечила безопасность караванов и, в результате, распространила свое влияние, а заодно и авторитет хариджизма, до самой Испании и Ирака. Почти отовсюду в Тахарт устремились потоки иммигрантов, привлеченных его процветанием, в то время как Рустамиды занимали должности при дворе эмиров Испании.
Как и во всем мусульманском мире в Средние века, знание шло рука об руку с экономическим расцветом. Население, охотно принимавшее аскетический образ жизни, и, в любом случае, очень далекое от распущенности аглабидского Кайруана, изучало математику, астрономию[56], литературу, поэзию и, разумеется, религиозную науку. Восточные соседи не имели никакого влияния на Тахарт, откуда на Кайруан взирали как на образец, которому не стоит следовать. Что же касается Багдада, то он был во всех отношениях еще дальше от сознания этих берберов и персов, осуждавших как учение, разделяемое халифом и его окружением, так и разнузданные, с их точки зрения, нравы двора и столицы. Весь регион Центрального Магриба испытывал отчуждение по отношению к центральной власти задолго до того, как Аглабиды от нее отмежевались. Харун больше не имел над этой территорией никакого контроля, и даже его имя исчезло из пятничных молитв.
Дальше к западу, в современном Марокко, жили горцы, которые, приняв ислам в конце VII и в начале VIII вв., быстро придали ему еретическую окраску. И здесь снова злоупотребления при сборе налогов, произвол наместников и слабость администрации скоро отвратили население, зачастую исламизированное лишь поверхностно, от ортодоксального ислама и халифской власти. Народ обращался к учениям хариджитов и мутазилитов в первую очередь потому, что они противостояли официальной власти и восставали против нее при каждом удобном случае. В 740 г. на крайнем западе вспыхнуло восстание, и мятежные племена захватили Танжер, а потом и большую часть страны. Власть Омейядов была в значительной мере подорвана. Аббасидов ожидала не лучшая участь. В племенах царила фактическая анархия. Княжества возникали и распадались. Некоторые росли и превращались в королевства. Одно из них, основанное выходцем из семьи Пророка, подарило исламскому миру Фес — один из величайших центров мусульманской цивилизации и одновременно один из прекраснейших городов.
В 786 г., одновременно с восшествием на престол Харуна ар-Рашида, в Медине разразилось алидское восстание. Хасанид Хусейн ибн Али заперся в главной мечети и провозгласил себя амир ал-муминином. Его силы были невелики — 26 алидов, несколько новообращенных и группа паломников. Его отчаянная попытка не имела никаких шансов на успех. Власти позволили ему удалиться, и он отправился в Мекку. Там бы эта история и закончилась, если бы халифские отряды, сопровождавшие паломников, не перехватили его караван. В последовавшем сражении между его сторонниками и воинами Аббасидов Хусейн погиб, а его люди рассеялись. Алиды, рьяно преследуемые людьми халифа, бежали во всех направлениях. Один из них, Яхья ибн Абдаллах, достиг Ирака, а потом Рейя. Хотя Харун, занявший к этому времени трон, назначил за его голову вознаграждение, он добрался до Хорасана, потом оказался в Мавераннах-ре, добрался до Дейлема и Каспийского моря, откуда бросил призыв к восстанию. В конце концов Фадл уговорил его сдаться. Однако его смерть, последовавшая вскоре, стала одной из причин разрыва между Харуном и Фадлом. Халиф совершенно несправедливо возложил ответственность за нее на Фадла.
Другого представителя рода Али, Идриса, ждала более славная судьба. В сопровождении одного из своих вольноотпущенников по имени Рашид ему удалось добраться до Египта. Поскольку его активно разыскивал Харун, он некоторое время скрывался, а затем отправился в Магриб, где нашел приют у одного из берберских племен в районе Волюбилиса (Улила). Тот факт, что он был потомком Пророка, обеспечил ему уважение. Он основал династию, которая просуществовала более века, и, самое главное, именно он заложил Фес.
У Идриса I очень быстро появилась честолюбивая мечта о столице, способной соперничать с Тахартом и Кайруаном. Фес, расположенный вблизи реки, на пересечении путей сообщения, был выбран совершенно осознанно. Несколько потерявшись в берберской среде, Идрис стремился привлечь к себе арабских эмигрантов. Имея Фез в качестве отправной точки, он мог проводить исламизацию населения внутренних областей, которые еще не вполне отказались от христианства, иудаизма и даже идолопоклонства. В 801 г. его сын начал чеканить монету. Сам же Идрис умер в 791 г., будучи, как говорят, отравлен по приказу Харуна ар-Рашида, чье недоверие и ненависть к Алидам только возросли.
Идрис II, его сын, продолжил дело отца. Он перенес Фес на противоположный берег вади вверх по течению, приказал построить мечеть Шериф и дворец. В 814 г. в Фесе поселились восемь тысяч арабских семей, изгнанных из Испании после подавления восстания против Омейядов. Так появился квартал Андалус, который до сих пор не изменил своего названия.
Государство Идриссидов переживало расцвет еще около тридцати лет. Блеск Феса, являвшегося одновременно центром торговли и транзита, образования и религии, достигал Египта. Чуждые фанатизма Идриссиды[57] принимали все религиозные течения, даже самые неортодоксальные, и не собирались превращать свою столицу в центр шиизма. Влияние халифов на Фес, расположенный так далеко от Багдада, религиозных центров и двора, было самым минимальным: эта часть Магриба так никогда и не вернется в сферу влияния Аббасидов.
Как и Испания. Абдаррахман I, омейядский принц, ускользнувший при избиении своей семьи и провозгласивший себя эмиром Андалусии в 756 г., так и не признал Аббасидов. Он никогда не допускал какого-либо вмешательства Аббасидов в дела на своей территории. Черный цвет в его государстве был под запретом, а сам он, как и его окружение, одевался в белое, поскольку именно белый был цветом Омейядов. Какое-то время пятничные молитвы произносились во имя халифа, но после капитуляции аббасидского наместника с этим было покончено. С этого момента само имя Аббасидов было предано проклятию. Эмиры неоднократно пытались спровоцировать восстания против халифской власти. Абдаррахман I дошел до того, что открыто готовил поход против Сирии с целью свергнуть Аббасидов. При Харуне между этим новым арабским эмиратом и империей повелителя правоверных больше не существовало никаких связей[58].
Ифрикия, Испания и Тихерт находились далеко от Багдада, и их отделение почти не сказалось на судьбах империи, а те движения, которые сотрясали Египет или Сирию, в тот момент не отличались ни размахом, ни глубиной. Восстание в Йемене в 795 г. было подавлено без особого труда, его главари были отправлены в Багдад и задушены по приказу Харуна ар-Рашида, наместника отстранили от должности, и порядок восстановился.
В Хорасане (охватывавшем Восточный Иран, часть Афганистана и Мавераннахра) дела обстояли иначе. Все, что там происходило, немедленно получало отклик в Багдаде и остальной империи, в администрации, поскольку большая часть ее персонала имела персидские корни, и в армии (абна, аббассия). И становилось все очевиднее, что назначение Али ибн Исы на пост наместника провинции оказалось ошибкой. Заботясь лишь об использовании Хорасана в личных интересах, он перебил противостоявших ему диканов и ценой невероятных злодеяний выколачивал у населения деньги, которые отправлял в Багдад. Угнетение достигло такого размаха, что жалобы докатились до самой столицы. Один из наиболее влиятельных аристократов по имени Хишам ибн Фаркусров бежал в Багдад, чтобы просить у халифа защиты. Другой прикинулся парализованным, чтобы избежать гнева Исы. Тогда Яхья выступил посредником, попросив Харуна призвать Ису к порядку. Тщетно. В распоряжении Али ибн Иса находились значительные и верные ему силы, а Харун ни за что не хотел уступать влиянию Бармакида. К тому же наместник присылал ему великолепные дары, которые каждый раз смягчали недовольство халифа.
Харун замечал только ослабление влияния местной знати, в прошлом связанной с Бармакидами, и поток денег и даров, прибывавших в Ракку. Однако ситуация настолько обострилась, что произошло несколько восстаний. Тогда халиф направил в Иран войска, которые дали несколько сражений. Безуспешно. Забеспокоившись, он, наконец, решил изучить ситуацию на месте. Прервав военные действия против Византии и оставив на малоазийской границе значительные силы под командованием своего сына Касима, он отправился в Хорасан.
Впервые правящий халиф оказался так далеко на Востоке. Он остановился в Рейе. До столицы, Мерва, он так и не добрался. Это краткое пребывание в родном городе ничего не изменило. Он заключил договоры с вождями кавказских и прикаспийских племен, но результаты оказались ничтожными. Али ибн Иса прибыл ко двору халифа нагруженный подношениями, обрисовал ему ситуацию в самых радужных красках и вернулся назад, получив подтверждение своих полномочий. Возможно, Харун только и хотел, чтобы его убедили. Он не принял никакого решения по поводу хорасанских дел, вновь проникся доверием к Али и возвратился в Ракку. Несколько лет спустя он снова посетил восточные провинции. Но на этот раз вернуться ему было не суждено.
Правила наследования в мусульманской империи никогда не были кодифицированы или даже четко сформулированы. Избрание Али халифом привело к трагедии, последствия которой не утратили силы до наших дней. Эпоха Омейядов была заполнена нескончаемым противостоянием с Алидами. Когда власть перешла к Аббасидам, Мансур должен был, в свою очередь, выдержать трудную борьбу со своим дядей Абдаллахом. Как мы помним, в «Ночь судьбы» Харун ар-Рашид пришел к власти благодаря насильственной смерти своего брата, убитого их общей матерью, которой самой грозило убийство по приказу последнего. Многочисленность семьи Аббасидов, постоянно разраставшейся благодаря равноправию потомства законных жен и наложниц, способствовала появлению группировок и конфликтов. В результате проблема наследования постоянно выходила на передний план халифских забот, тем более что мужчины и женщины в то время умирали сравнительно молодыми.
У Харуна ар-Рашида было четырнадцать сыновей, но он быстро понял, что для наследования годились только двое старших, Абдаллах, будущий Мамун, и Мухаммед (Амин). Первый, ребенок «Ночи судьбы», был сыном персидской рабыни Мараджил, умершей в ту же самую ночь. Матерью второго, появившегося на свет несколько месяцев спустя, была Зубайда, законная супруга и принцесса крови. Многие рассказы свидетельствуют о том, что Харун питал к ним обоим глубокую привязанность и заботливо следил за их образованием. Он сам выбирал для них наставников, среди которых был знаменитый ученый и его собственный бывший учитель ал-Кисаи. Он оставил нам описание трогательной сцены, в которой приняли участие халиф и его два сына: «Два юных принца предстали подобно двум звездам на небе, очаровательные своей нежностью и серьезностью. Они подошли к порогу зала медленным шагом, потупив глаза. Там они обратились к своему отцу с подобающим приветствием, сопроводив его самыми красноречивыми пожеланиями. Рашид велел им приблизиться, и по его приказу Мухаммед встал справа, а Абдаллах слева от него. Тогда он велел мне, чтобы я сказал им прочитать отрывки из Корана и потом задал им некоторые вопросы. Они ответили самым удовлетворительным образом и прошли проверку с успехом. Рашид был восхищен и не скрывал своей радости». Тогда юные принцы продекламировали поэмы. «Я никогда не видел среди халифских детей, продолжает ал-Кисаи, двух юных принцев, более быстрых на ответ, с более изящным слогом и более способных показать свои знания, чем эти двое сыновей Рашида. И я произнес им тысячу пожеланий благополучия, к которым их отец присоединился, сказав да будет так. Он привлек их к своему сердцу, долго держал их в объятиях, и, когда он их отпустил, я увидел, как слезы текут по его лицу».
Любовь, с которой Харун относился к обоим своим старшим сыновьям, не могла заслонить от его взгляда серьезных недостатков сына его законной и царственной жены и многообещающих качеств ребенка персидской наложницы. «Первый, сказал он однажды, подвластен своим страстям, капризам, которые составляют единственное правило его поведения… он с легкостью растрачивает свое состояние и привлекает женщин и даже рабынь к своим замыслам. Абдаллах же, напротив, заслуживает только похвал. Его суждения основательны, и ему можно доверить самые серьезные дела… Я нахожу в Абдаллахе глубокую мудрость, благочестие Махди, гордость ал-Хади»[59]. «Хвала Богу, сказал также Харун о будущем Мамуне, за то, что он дал мне сына, который очами разума видит еще лучше, чем очами телесными».
Искренне желая обеспечить после своей смерти империи стабильность, а роду Аббасидов — сохранение власти, Харун был как будто одержим идеей, что его наследник не отвечает высоте своей ответственности. В 791 г. он приказал принести байях (присягу) Амину, которому тогда было пять лет, что встретило возражения. Некоторые члены семьи ссылались на крайнюю молодость принца. В действительности они думали о собственных интересах в случае, если трон неожиданно опустеет. Фадл ал-Бармаки, «учитель» Амина, попытался преодолеть эти колебания. Власти Хорасана присягнули, остальные последовали их примеру.
Но чем старше становился Амин, тем отчетливее Харун видел того заурядного человека, в которого ему предстояло превратиться. Он открылся Фадлу ал-Бармаки. «Я хочу передать наследование человеку, чье поведение будет вызывать мое одобрение, а поступки — уважение, человеку, в котором я буду уверен, что он будет править умело, чтобы никто не мог заподозрить его ни в малодушии, ни в слабости. Я хочу говорить об Абдаллахе [Мамуне]». И он добавил: «Но моя семья предпочитает ему Мухаммеда [Амина], и, если я сделаю выбор в пользу Абдаллаха, я обращу ее против себя»[60]. Именно в этом и заключалась проблема. С этого момента можно было предвидеть раздоры, которые разделили Аббасидов и саму империю, как только Харун сошел со сцены. Тогда Харун решил, что корона перейдет к Абдаллаху после Амина. Вскоре Абдаллах получил лакаб (титул) Мамуна и должность наместника Хорасана. Амин, со своей стороны, получил в управление западную часть империи. Церемония байяха имела место сначала в Ракке, а потом в Багдаде.
Однако со временем недостатки одного и достоинства другого вырисовывались все яснее. Возможно, еще важнее было то, что у каждого принца появились свои приверженцы, которые действовали не таясь. На стороне Амина стояла халифская семья, разумеется, во главе с Зубайдой. Она и сама не питала иллюзий по поводу того, какой никчемный халиф должен был получиться из ее сына, ленивого и практически равнодушного к государственным делам. Харун поставил под командование Мамуна крупные военные силы, поскольку Хорасан оставался беспокойной провинцией, и Зубайда решила, что ее сыну угрожает опасность. Однако халиф одернул ее: «Если один из них и должен бояться другого, то, скорее, Мамун твоего сына, а не наоборот». Страхи Зубайды не полностью развеялись: похоже, что в какой-то момент Харун имел намерение сделать Мамуна первым, а не вторым наследником. Наконец, он решил придать более торжественную и обязывающую форму тем распоряжениям, которые он уже успел отдать, очевидно, опасаясь, что даже они останутся мертвой буквой.
Для церемонии, призванной обеспечить будущее рода Аббасидов и его главы, «наследника Пророка», нельзя было найти более подходящего места, чем Мекка. Харун пустился в путь в декабре 802 г. в сопровождении принцев, многочисленных высших сановников и всего двора вместе с Яхьей ал-Бармаки и его сыновьями Фадлом и Джафаром. Присутствовал также и хаджиб Фадл ал-Раби. Дворцовые юристы подготовили текст, уточняющий детали наследования трона и обязанности, которые предстояло принять на себя обоим принцам. Два брата принесли Аллаху клятву, предусматривавшую все возможные кары для того, кто ее нарушит: конфискацию имущества с последующей раздачей бедным, пешее паломничество в Мекку, развод с женами, освобождение всех рабов.
По воле Харуна, совершив ритуалы, связанные с паломничеством, Мамун и Амин в присутствии всех аристократов собственными руками прикрепили одобренный ими текст к священной стене Каабы. Это событие взволновало тех, кто верил в предостережения свыше: документ оторвался от стены и соскользнул на землю, что побудило суеверных предсказывать, что он никогда не будет соблюдаться. Харун не придал этому никакого значения, и во все провинции были отправлены письма, оповещавшие о мерах, предпринятых халифом ради будущего империи. Он приказал зачитать их даже в самых отдаленных городах. Сами документы были переданы хранителям Каабы и помещены в драгоценные рамы, украшенные жемчугом, рубинами и изумрудами.
По своему значению подписанные и обнародованные таким образом документы далеко превосходили разрешение проблемы наследования халифского трона. Амин принимал на себя обязательство уважать права своего брата, но, главное, он должен был признать его сюзеренитет над Хорасаном, то есть всей восточной частью империи, от Хамадана до Трансоксианы, включая Кирман, Фарс, Сиджистан. Полномочия, предоставленные Мамуну на этих территориях, выходили за пределы прерогатив наместника и даже любого принца крови, направленного в какую-либо часть империи, чтобы укрепить там авторитет государства. В его единоличное ведение было передано все — армия, казна, подати, десятина. Собранные налоги надлежало расходовать на месте вместо того, чтобы отсылать в Багдад. Администрация, оборона и барид отныне зависели только от него. Халиф не имел права присылать ни чиновников, ни инспекторов. Он не мог больше требовать никакой дани. Его власть ограничивалась расплывчатой формулой, предусматривавшей повиновение и верность. Таким образом, еще при полном расцвете империи Аббасидов, была предвосхищен чисто духовный характер халифской власти, который в скором времени возобладал на территориях, управляемых Аглабидами, Идриссидами и Тахиридами, а затем и в остальной части империи.
Несмотря на торжественность церемоний в Мекке, немногие поверили в то, что принцы выполнят свои обязательства. Рассказывают, что, уходя от Каабы, Джафар ал-Бармаки подошел к Амину и заставил его трижды повторить формулу: «Пусть Бог оставит меня, если я предам своего брата!» Современники видели, в основном, недостатки придуманного Харуном решения. Зеркалом общественного мнения, как обычно, служили поэты:
А Масуди рассказывает, что слышал, как погонщик верблюдов пел такую песню:
«Это выбор, обещания которого будут нарушены; это война, огонь которой возгорится». На вопрос о смысле этих слов человек ответил: «… Сабли покинут ножны, распри и междоусобица раздерут империю».
Вероятно, подобные истории были придуманы намного позже, но они прекрасно отражают сомнения и страхи, вызванные мекканской клятвой.
Три года спустя Харун решил назначить еще одного из своих сыновей, Касима, третьим в череде наследников. Он дал ему власть над Северной Месопотамией и провинциями на юге Анатолии. В единстве империи была пробита еще одна брешь.
Праведный халиф так никогда и не раскрыл соображений, по которым он разделил наследие Аббасидов, вернувшись тем самым к доисламской концепции коллективного владения имуществом. Помимо заурядности его сына Амина, он, по всей видимости, начал осознавать серьезные неудобства, связанные с чрезмерной централизацией империи, которой наместники пользовались, чтобы пускаться во всевозможные бесчинства. Они нуждались в более пристальном надзоре. Разве не лучше было бы, чтобы представитель правящего рода взял ситуацию в свои руки, особенно в Хорасане, самой беспокойной провинции империи, как это было во времена Мансура, когда он послал своего сына Махди в Рейи, наделив его широкими полномочиями на всех восточных территориях? Не надеялся ли Харун ар-Рашид обуздать центробежные силы, которые, как он видел, набирали обороты на востоке и западе, поставив две половины империи под непосредственное управление своих сыновей?
Однако произошло обратное, и разделение лишь усилило поляризацию и опасность конфликта. Разумеется, возможностей избежать их было немного, поскольку распаду империи способствовало все: колоссальные размеры халифских владений, расходящиеся интересы различных провинций, лишь слегка замаскированные религиозным единством, а также разочарование, последовавшее за приходом к власти Аббасидов. Если присяга у Каабы и не стала непосредственной причиной гражданской войны, которой предстояло разделить род Аббасидов и арабское общество, то она оказалась напрасной.