В эти века, когда религия наполняла собой сердце и разум человека, было ли неизбежным повсеместное противостояние между христианами и мусульманами, и не могли ли какие-то другие соображения отвлечь их от борьбы друг с другом?
Совсем напротив. Войны теперь все больше и больше становились орудием политики. Установление связей и заключение союзов определялось выгодой. Византийцы были готовы поддерживать испанских Омейядов против Аббасидов, которые и сами не брезговали никакими средствами, чтобы свергнуть режим, установленный в Испании отпрыском ненавистной им династии. А королевство франков, поддержавшее папу в его конфликте с императором Византии, было радо любому поражению, которое удавалось нанести его великому противнику империей Аббасидов, чьи армии, подобно не знающему устали морскому приливу, периодически накатывали на византийские границы. Каролинги и Аббасиды были одинаково заинтересованы в борьбе против испанских Омейядов. Пипин занял сторону папы в конфликте с василевсом из-за иконопочитания и тем самым оказался «союзничком» халифа. Но главное, свежа была память о набеге на Пуатье (732 г.), а изгнать Омейядов из Нарбонна удалось лишь в 751 г. В результате, сотрудничество между франками и Аббасидами выглядело вполне нормальным[74].
Это франко-аббасидское «сотрудничество» впервые проявилось в 765 г. в форме обмена дипломатическими миссиями между двумя монархами, Пипином Коротким и Мансуром. В этом году Каролинг прислал в Багдад послов, которые вернулись в сопровождении посланников халифа, доставивших Пипину «богатые дары». По утверждению хроник, послы Мансура были достойно приняты Пипином в Меце и вернулись морем, также нагруженные подарками: «Так был сформирован союзнический блок, объединивший папу, аббасидского халифа и короля франков против Омейядов и Константинополя»[75]. Союзнический блок? Это несомненное преувеличение. Возможно, справедливее было бы сказать, что, в соответствии с принципом «Враг моего врага — мой друг», у глав трех государств существовали общие интересы в некоторых областях, и в результате в определенных обстоятельствах каждый из них мог оказать поддержку другому. Не тогда ли Мансур признал власть Пипина над Сарагосой и Барселоной? Наместник этого города сделался вассалом Пипина, по-видимому, в 752 г. Каролинги посматривали в сторону Иберийского полуострова еще до появления Омейядов в Испании. По воле обстоятельств, для Аббасидов было вполне логичным использовать интерес франков к территориям по ту сторону Пиренеев против омейядского узурпатора. Возможно, это и все, но для подобного знакомства между двумя столь далекими друг от друга государствами и того было немало.
В 24 сентября 768 г. Пипин умер в Сен-Дени; по его желанию, в этом же аббатстве его и похоронили. Несколькими днями раньше он успел разделить свою империю между своими двумя сыновьями, Карлом и Карломаном. Первый получил север, и запад королевства, а Карломан — юго-восток. Карл был коронован в Нуаоне, а его брат — в Суассоне. Однако согласие между ними продлилось недолго. Провидение все уладило: Карломан умер спустя три с половиной года, а его приверженцы присоединились к будущему Карлу Великому, «живому воплощению решительного успеха, которым увенчалось слиянием римских, галльских и германских элементов в единое целое, которому предстояло стать Европой»[76]. И уже в качестве христианского и европейского императора он через некоторое время возобновил «восточную политику», намеченную его отцом.
Прошло несколько лет, прежде чем далекие горизонты и связанная с ними сложная политика начали привлекать внимание молодого короля. В настоящий момент гораздо большее значение для него имел итальянский вопрос и завоевание Саксонии. Он урегулировал первый, сначала отослав назад свою жену, дочь короля лангобардов Дезидерия, а затем разбив его самого. Воспользовавшись принадлежавшим его отцу титулом «короля римлян», он присвоил себе право вмешиваться в дела папства. Он добился провозглашения своего сына Пипина королем Италии. И это государство, в значительной степени, оказалось в зависимости от франкского королевства.
По отношению к саксам Карл применял силу, иногда жестокость и, гораздо реже, политические методы. Медленно и методично он осуществлял настоящее завоевание. Мир был установлен только в 804 г., но еще в 777 г. в Падеборне большинство старейшин и значительная часть народа изъявили Карлу свою покорность.
Возможно, вследствие совпадения в том же году в Ахен прибыл наместник Сарагосы Сулейман ибн ал-Араби. Состоя в оппозиции к кордовскому эмиру, он приехал, чтобы уговорить короля франков предпринять военный поход на север Испании. Весной 778 г. Карл перешел через Пиренеи во главе двух армий. Не получив обещанной ал-Араби помощи, экспедиция обернулась катастрофой. Карлу не удалось даже овладеть Сарагосой. На обратном пути в Ронсевальском ущелье весь франкский арьергард был истреблен.
Это был тяжелый урок для Карла. Походы за Пиренеи оказались намного труднее, чем он полагал. На местное население, состоявшее из жадных до добычи горцев, полагаться было нельзя. Еще хуже то, что союзы с мусульманскими вождями казались ненадежными и почти всегда зависели от постоянно меняющихся отношений между ними. Население с негодованием отвергало возможность их объединения с королем неверных ради борьбы с другими мусульманами. Карл отказался от замысла расширить свои владения за счет территорий по ту сторону Пиренеев. Но безопасность франкского королевства требовала иного; лучше всего было установить вдоль границы «защитную полосу», создав буферное государство, которое наблюдало бы за поведением арабов и, располагая значительными военными средствами, остановило бы их при попытке двинуться на север. Таковым стало королевство Аквитания, во главе которого Карл поставил своего сына Людовика, будущего Людовика Благочестивого.
Годы шли. Став осторожным, Карл отказался от вмешательства, чтобы вернуть принадлежавшую франкам Жерону, и не ответил на просьбы наместника Барселоны, утверждавшего, что его город сдастся ему без боя. Он ограничился проведением операции в рамках территории к северу от города. Именно в этот момент он принял решение направить посольство в Багдад к повелителю правоверных Харуну ар-Рашиду.
Халиф в то время находился на пике своего могущества. Слава о его блеске и богатстве его империи перевалила через море. Всем было известно, что еще совсем молодым принцем он дошел до Босфора во главе военной экспедиции. Каждый год его армии глубоко вонзались во внутренние территории василевса. Карл это знал. И он также знал, что, несмотря на упадок, придворные распри и грозившие отовсюду опасности, его единственным могущественным соперником остается император Византии. Происки греков в Италии раздражали франкского короля. События в Константинополе, где власть оказалась в руках женщины, приказавшей ослепить собственного сына, чтобы занять его место, приводили его в негодование. А на папском престоле сидел Лев III, слабый человек с запятнанной репутацией, против которого выдвигались постыдные обвинения (Карл написал ему, посоветовав «жить достойно»). В этой смутной ситуации западный император и багдадский халиф оставались двумя «столпами вселенной», и было вполне естественно, что Карл хотел если не стать союзником Харуна, то, по крайней мере, установить с ним контакты и быть в курсе его мнений и намерений.
Получили ли полномочные представители Карла точные инструкции? Возможно, но нам о них ничего не известно, и по большинству вопросов мы в состоянии проследить лишь самые приблизительные очертания общей политики двух монархов.
Разумеется, испанский вопрос значился среди тех проблем, по которым Карл Великий желал получить разъяснения. Мусульманское присутствие на полуострове давно волновало франков. Карл не забыл о постигнувшей его там неудаче, и в последние годы его войска и аквитанская армия начали вести на этих землях боевые действия. Аббасиды, со своей стороны, даже оставив надежду когда-либо свергнуть испанских Омейядов, считали, что находятся в состоянии постоянной войны с эмиром-узурпатором. Багдад наблюдал за всем, что происходило в Кордове, насколько позволяло расстояние. Любой из врагов Абдаррахмана I и его наследников не мог не быть другом халифа, и в Испании у Аббасидов были сторонники среди арабских вождей, которых можно было склонить к сотрудничеству с Карлом против Омейядов.
Отношения Карла с Византией, по всей видимости, были более нюансированными. Оба христианских государства, Ахен и Константинополь, боролись за главенство в имперском масштабе. Вскоре папе предстояло возложить на голову Карла корону императора римлян. В результате между двумя христианскими империями возникли серьезные трения. Франкское посольство отправилась в Багдад всего за три года до этого впечатляющего события, каковым стала коронация, состоявшаяся 25 декабря 800 г. Понятно, что Карлу было очень важно знать, как складываются отношения между василевсом и халифом. А последний — и Карл не мог не знать об этом — имел все основания стремиться к разжиганию противоречий между двумя великими христианскими государствами.
Наконец, был еще Иерусалим, священный город христиан, с храмом Гроба Господня, церковью Святой Марии на Голгофе, базиликой, сооруженной на месте, где Елена, мать императора Константина, обрела подлинный Крест Господень, Маслинной горой и церковью Вознесения, построенной на месте, откуда Христос вознесся на небеса, на ее вершине. Город изобиловал богоугодными заведениями, монастырями и лаврами с многочисленным духовенством, в основном греческим, но также и латинским, во главе которого стоял почитаемый всеми патриарх, самое влиятельное и уважаемое лицо христианского мира после папы и константинопольского патриарха. Христиане стекались в Иерусалим со всей Европы. В этом городе, одинаково священном для мусульман и христиан, они совершали поклонение без всяких помех, если не считать неизбежных инцидентов, которые, как в любом центре паломничества, исходили не от властей, а от отдельных людей — авантюристов и грабителей.
Однако в тот момент, когда Карл решил направить в Багдад своих послов, до Ахена дошли несколько тревожные новости. Бедуины, которым мусульманские власти не оказывали должного сопротивления, совершали набеги на город, грабили христианские общины и убили восемнадцать монахов. Карл, который, несмотря на собственные излишества, был очень благочестивым человеком, пришел в волнение. Он поручил своим посланцам просить халифа, чтобы он положил конец этим злодеяниям. Он также наказал им снискать расположение мусульманских князей и раздавать деньги нуждающимся христианам в Египте, Северной Африке, Сирии и Иерусалиме.
Был также и знаменитый слон, на которого, если так можно сказать, вылито немало чернил. Послы Карла привезли ему слона в подарок от Харуна ар-Рашида. Историки утверждают, что единственная задача посольства заключалась как раз в том, чтобы доставить это сказочное животное, для которого Карл построил императорский зверинец. Это представляется несерьезным: как мы видели, у великого франкского короля было достаточно других причин, чтобы отправить к халифу своих послов. Скорее, Харун сделал этот подарок, повинуясь импульсу, чтобы засвидетельствовать свою дружбу к Карлу и то исключительное уважение, с которым он относился к нему и его государству[77].
Для путешествия на Восток, которое началось примерно в конце 797 г., Карл выбрал двух мирян, Лантфрида и Сигизмунда, и еврея по имени Исаак, несомненно, в качестве переводчика. По какому пути они следовали? Чтобы добраться до Востока, в то время двигались по морю до Египта, а оттуда сушей в Иерусалим и Сирию. Можно также было доплыть до Бейрута или Антиохии, а затем через Алеппо спуститься по Евфрату до Ракки и Багдада. Похоже, что франкские послы выбрали именно этот маршрут.
Через три года Исаак вернулся. Он один пережил это долгое и трудное путешествие. Лантфрид и Сигизмунд умерли, возможно, уже на обратном пути[78]. Таким образом, именно этот еврей доставил великолепный подарок Харуна ар-Рашида — слона по имени Абу-л-Аббас. С побережья Африки, которого он достиг вместе со своим громоздким спутником, он попросил Карла прислать ему корабль для перевозки халифского подарка. Карл отправил к нему нотария Эркибальда (или Эрканбальда), чтобы облегчить ему путешествие до прирейнских земель. Высадившись в Порто Венере в Лигурии в октябре 801 г., Абу-л-Аббас перезимовал в Верчелли и 20 июля 802 г. торжественно вошел в Аахен, где находился император, произведя соответствующее впечатление на толпу. Карл дал Исааку аудиенцию, что было «исключительной честью для еврея той эпохи» (G. Musca). Абу-л-Аббас умер в 810 г.
Между отбытием трех послов Карла и возвращением Исаака произошло несколько событий, представляющих интерес для отношений с Востоком. В конце 799 г. в Аахен прибыл монах, присланный патриархом Иерусалимским Георгием. Чтобы отблагодарить за отправку трех «послов» в святой город и за привезенные ими пожертвования, Георгий предоставил Карлу реликвии из Гроба Господня. Несколько недель спустя Карл отправил этого монаха назад в сопровождении своего дворцового священника по имени Захария с подарками для Святых мест. И 23 декабря следующего года, за два дня до своей коронации, Карл принял в Риме Захарию, вернувшегося вместе с двумя иерусалимскими монахами — греком из монастыря Св. Саввы и латинянином с Масличной горы. Они доставили ему «ключи от Гроба Господня и Голгофы, а также от цитадели и горы [Сион] вместе со знаменем Креста»[79]. Император некоторое время держал этих монахов при себе, а потом, в апреле, отправил их в Иерусалим.
Авторы анналов того времени и историки усмотрели в присылке этих ключей политический жест, придав ему более глубокий смысл, чем он имел в действительности. На протяжении веков передача городских ключей являлась обычным ритуалом. И остается им и сегодня. Папы давно раздавали маленькие ключи от собора Святого Петра тем, кого хотели почтить. Для той же цели использовались ключи Храма Гроба Господня и горы Сион. Знамя Креста, скорее всего, представляло собой произведение из золота и серебра, содержащее в себе частицы истинного креста[80]. Эти дары были знаком благодарности иерусалимского духовенства по отношению к Карлу не только за его денежные пожертвования, но, возможно, еще и за заступничество его послов за христиан Востока в настоящем и в будущем. Таким образом, эти ключи обладали чисто символическим значением. Во всяком случае, они не делали Карла наместником Иерусалима, как это утверждают, и не означали, что он стал «вассалом» халифа, который, безусловно, вообще ничего не знал об их отправке.
Еще важнее, чем приношения иерусалимского духовенства и присылка слона Абу-л-Аббаса, стало прибытие двух мусульманских сановников одновременно с возвращением Исаака. Один из них принадлежал к окружению Харуна ар-Рашида, а другой — эмира Кайруана Ибрагима ибн ал-Аглаба, самого могущественного эмира Северной Африки, с ролью которого в Ифрикии мы уже знакомы. Ибрагим послал своего представителя к великому западному монарху не без умысла: он, естественно, желал вступить в отношения с тем, кто с противоположного берега Средиземного моря выглядел как человек новой эпохи.
Карл принял двух послов в районе Верчелли в Северной Италии, где он тогда находился. Они доставили ему «великолепные дары» от халифа и эмира: несколько обезьян, бальзамы, нард, различные притирания, благовония, разнообразные духи и медикаменты «в таком количестве, что, казалось, они опустошили Восток и Запад», как написал монах из Санкт-Галлена. По всей видимости, миссия Харуна была прислана в ответ на посольство Карла в 797 г. Оно было благосклонно принято, поскольку получило продолжение. Это был один из тех моментов, когда решаются судьбы империй. Папство и восточная империя переживали кризис невероятной тяжести. Коронация Карла посеяла в Византии опасения, что всемогущий император решит двинуться на Константинополь, чтобы наказать Ирину, узурпировавшую трон цезарей. Харун, который, как и все великие мусульманские правители, мечтал завладеть Константинополем, был первым, кого интересовали планы Карла. Женится он на Ирине или двинет против нее свои войска? Что произошло и каково было поручение двух послов? Передали ли они западному императору какие-то предложения от Харуна и Ибрагима? Об этом не упоминает ни один источник.
Тем не менее, с учетом политического контекста, можно полагать, что среди забот халифа, продолжавшего военные приготовления в приграничной зоне, будущее христианской империи Востока занимало одно из первых мест. Ибрагим, также являвшийся соседом Византии со стороны моря, был чрезвычайно озабочен всем, что там происходило. Его стремления уже стали очевидными. Менее трех десятилетий спустя его преемники высадились на Сицилии, принадлежавшей Византии, и в Южной Италии. В то время аглабидский эмир наблюдал, собирал сведения и готовился. И была еще Испания, по поводу которой у Карла, Харуна, а также Ибрагима были свои мысли, информация и планы. Эта двойная миссия заслуживает большего внимания, чем ему обычно уделяют.
Два мусульманских посла провели несколько месяцев при дворе Карла Великого и, как рассказывает Ноткер, монах из Санкт-Галлена, были поражены, обнаружив такое великолепие. На Пасху они присутствовали на божественной службе в соборе, а затем император оказал им из ряда вон выходящую честь, пригласив их за стол, но «восхитительные вещи, которые они видели, лишили их аппетита»[81]. Они отбыли в течение 802 г.
Вероятно, в конце 802 г., то есть спустя несколько месяцев или даже недель, Карл Великий отрядил к Харуну новое посольство. Во главе этой миссии был поставлен некий Радберт, безусловно, придворный сановник. «Анналы королевства франков» ничего не сообщают ни о его пребывании в Ираке, ни о путешествии туда и обратно кроме того, что Радберту и его спутникам удалось незамеченными проскользнуть мимо греческого флота, который как раз в тот момент под командованием патриция Никиты пытался завоевать Далмацию.
Радберт скончался почти сразу по возвращению в Италию и потому не оставил никакого отчетва о своем посольстве. Но одновременно с ним прибыли две другие миссии: одну во главе с неким Абдаллахом прислал Харун ар-Рашид; другая представляла Фому (нового патриарха Иерусалимского, сменившего Георгия) и состояла из монахов Феликса и Георгия, имевшего германские корни и являвшегося настоятелем общины Масличной горы. Они принесли императору письмо об интронизации нового патриарха, а также просьбу о денежных субсидиях на содержание христианских общин на Святой земле. Абдаллах, со своей стороны, доставил великолепные дары Харуна ар-Рашида: шатер редкой красоты с разноцветными занавесами изо льна, шелковую материю, духи, притирания, бальзамы, два огромных подсвечника из золоченой бронзы, а главное, бронзовые часы с позолотой, «которые поразили всех, кто их видел»[82].
Первое посольство было религиозным, и в нем не было ничего необычного. Что же касается посольства Абдаллаха, то, как и предыдущая миссия, направленная Харуном, оно само по себе было событием. Возможно, именно Абдаллах и передал Карлу Великому в дар от Харуна ар-Рашида те земли, которых он добивался и которые были предметом обсуждения в ходе первых двух посольств. Единственный текст, которому мы здесь можем доверять, это <<Анналы королевства франков». Эйнхард в своей «Жизни Карла» отразил эту тему таким образом, что у нас нет возможности определить, какие привилегии халиф предоставил Карлу, или их датировать. Историк Карла Великого кратко написал, что: «узнав о желаниях Карла, халиф не только дал ему все, чего он просил, но еще и даровал ему власть над святым местом, откуда пришло спасение миру», то есть «пресвятой гроб нашего Господа и Спасителя и место Его воскресения». Примерно через шестьдесят лет монах из Санкт-Галлена в своем труде «Деяния Карла» изобразил разговор между Харуном ар-Рашидом и послами Карла Великого, во время которого халиф подтвердил, что отдает обещанные земли в распоряжение Карла, чтобы тот правил ими в качестве его «поверенного». Именно эти короткие отрывки двух авторов побудили современных историков думать, что Харун предоставил Карлу «протекторат» над Палестиной. Чтобы не входить здесь в подробности этого спора[83], скажем, что слово «протекторат», несомненно, отдает анахронизмом. Понятие протектората совершенно чуждо как западному, так и восточному праву IX в., ив данном случае никак не соотносится с реальностью. Где указание о том, что Гроб Господень оказался под властью Карла? Харун, безусловно, предоставил ему «власть» (но какую?) над местом погребения Христа, то есть его гробницей, «местом, длина которого, собственноручно измеренная Аркульфом, составляет семь футов… а общая поверхность достаточна, чтобы человек мог лежать на нем на спине, где и положили Господа, обвитого плащаницей»[84].
Ничто в известных нам западных текстах не позволяет выйти за пределы этой интерпретации. Халиф предоставил западному императору «власть» над самой гробницей, и ни над чем другим. Распространялась ли эта власть на все строение, то есть на Храм Гроба Господня? Каковы бы ни были политические интересы Харуна, когда он удовлетворил пожелания Карла, очень сомнительно, что он мог выйти за пределы ограниченных, даже символических уступок. Как нам известно, Харун был чрезвычайно предан своей религии. Именно она, послужив предлогом для гонений на Омейядов, в какой-то степени оправдывала тот факт, что его династия встала во главе мусульманского государства и общины верующих. Власть религиозного вождя была абсолютной, но подчинялась требованию строгого соблюдения исламских норм, причем в эпоху первых Аббасидов это было заметнее, чем в какое-либо другое время. Следовательно, отдавать правителю неверных здание, в котором находится гробница его Бога, пусть и пустая, было опасно. Помимо всего прочего, это значило дать Алидам возможность воспользоваться этим прегрешением против веры. Харун, чья боязливость и тревожность часто имела под собой веские основания, был не тем человеком, чтобы взять на себя подобный риск. Что касается «протектората» над Палестиной, то это совершенно неправдоподобно, и ни один текст не позволяет подтвердить эту версию.
Таким образом, «дарение» гробницы Христа, которое невозможно оспорить, несмотря на отсутствие каких-либо арабских текстов на эту тему, представляло собой, главным образом, символический жест. Однако в глазах Карла, как и большинства христиан, гробница Спасителя обладала немыслимой ценностью, и тот факт, что она стала «собственностью», пусть и фиктивной, Карла Великого, не мог не зажечь воображение мужчин и женщин, мечтавших поклониться ей в Иерусалиме. Авторитет Карла в результате стал еще выше и пережил века. Его имя окружили легенды. Помимо полностью вымышленных повествований монаха из Санкт-Галлена, мы можем прочитать о путешествии Карла Великого на Восток с торжественным входом в Иерусалим, о том, как Харун подарил ему Вифлеемские ясли и Гроб Господень, и о возвращении императора с мощами Св. Андрея. Поэма XII в. «Путешествие Карла Великого на Восток» повествует о подвигах императора и его армии паломников, изгоняющих язычников из священного города. Его превратили в первого крестоносца, и до конца Средних веков этому верил весь мир.
Помимо символического дарения Гроба Господня мусульманские власти, вероятно, предоставили Карлу Великому право «покровительствовать» религиозным учреждениям Иерусалима, то есть обустраивать, содержать и восстанавливать их, а также привлекать паломников и обслуживать их пребывание в Иерусалиме. В повествованиях того времени мы находим следы присутствия в святом городе семнадцати монахов франкского происхождения. На средства Карла, по-видимому, были построены гостиница, рынок и библиотека для паломников. Император приобрел в долине Иосафата виноградники и сады, а также, как гласит легенда, «Село крови», купленное Иудой на тридцать сребреников, добытых ценой предательства.
Благодаря этим отношениям Карл Великий мог также способствовать облегчению участи христиан, живших под властью мусульман. Харун умер в 809 г., и в империи почти на десять лет воцарился хаос, во время которого христиане переживали испытания, неизбежные для любых меньшинств в смутные времена[85]. Затем жизнь христиан вернулась в прежнее русло, и временами становилась безмятежной, а порой более трудной, в зависимости от местных условий и личности наместников и чиновников, имевших дело с народом. Из пожалований, предоставленных Карлу Харуном, сохранилось, в основном, то, что он построил и отреставрировал на свои средства, и, возможно, временное увеличение численности франкских монахов на Святой земле, а также предания и воспоминания, которые надолго пережили обоих великих императоров.
Харун ар-Рашид умер в Хорасане меньше чем через два года после прибытия Абдаллаха и его спутников ко двору Карла Великого. Успел ли Абдаллах вернуться вовремя, чтобы поставить его в известность о своих отношениях с Карлом Великим, или же к моменту прибытия своего посла халиф уже покинул Ракку? Ни один арабский текст не упоминает об отношениях между Харуном и императором Запада. Смерть халифа с последующей междоусобной войной прервала обмен дипломатическими миссиями, а потрясения, прокатившиеся по империи Аббасидов, создали совершенно новую ситуацию. Наследники Харуна Амин и Мамун не проявляли никаких инициатив во внешней политике[86], войны с Византией прекратилась, несмотря на поход, предпринятый Мамуном незадолго до своей смерти и потому оставшийся без продолжения. Карл Великий умер в 814 г.
Переделывать историю всегда рискованно. Каковы были бы последствия описанных событий, если бы правление Харуна не оборвалось так внезапно и если бы ему удалось успешно осуществить захватнические планы против Византии, которые он так долго вынашивал? Можно предположить, что между двумя императорами были бы заключены официальные договоренности, и в этом случае мы могли бы говорить об «оси Ахен-Багдад». Но, согласившись с подобной версией, мы бы забыли обо всем, что разделяло этих двух людей и их империи как в пространстве, так и в мировоззрении. Нет, их сотрудничество, наверняка, не зашло бы так далеко. Не являясь «соперниками», они питали одинаковую ненависть к Кордовскому эмирату и одинаковое недоверие к Византии, что заставляло их взирать на «международное положение», по крайней мере, в средиземноморском регионе, с близких позиций. И тот, и другой, но особенно Харун, добивались ослабления византийской империи. Желал ли повелитель правоверных заодно исключить возможное, но нежелательное для него сотрудничество между империями франков и греков? Может быть, и так, хотя в тот исторический момент эта опасность вовсе не была очевидной. Точно так же Харун, несмотря на свою географическую удаленность, боялся новой мусульманской Испании, которая бурно и успешно развивалась. В первые годы IX в., когда во многих провинциях единство и сплоченность аббасидской империи оказались под угрозой, Харун знал, что второй великий император не был врагом, а значит, мог стать «другом». На этом, вероятно, и остановился бы процесс сближения этих двух людей и государств, не приведя их ни к дипломатическому союзу, ни к конкретным планам военных действий, но дав обоим уверенность в том, что, благодаря наличию общих интересов и врагов, у них нет оснований для взаимных опасений и что в беде они смогут рассчитывать друг на друга.
Молитвы, паломничество, пост и милостыня, наряду с исповедованием веры, составляют пять столпов мусульманской веры. К ним добавляется шестой, «не личный, а общественный долг» (а для того, кого Бог поставил во главе общины правоверных, — долг императорский) вести джихад, священную войну против неверных, чтобы расширить исламский мир и обратить побежденные народы или покорить их, присвоив им статус дзимми[87]. Аббасиды, пришедшие к власти «на гребне религиозной войны» и, в отличие от Омейядов, ставшие «посланниками Бога», а не «посланниками Пророка Божия», подчинялись этому обязательству.
Однако в конце VIII в. арабы достигли предела своих возможностей. Сасаниды навсегда сошли с исторической сцены. На востоке, несмотря на пропаганду, которая продолжалась несколько десятков лет на берегах Окса (Амударьи), Таласская битва, совпавшая с китайской экспансией в Центральную Азию, положила конец попыткам отделения Мавераннахра. Империи Дальнего Востока находились вне пределов досягаемости. Государство Каролингов было слишком удалено — расстояние от Гибралтара до берегов Луары составляет 1500 километров, — чтобы до него можно было добраться. Битва при Пуатье, которая для мусульманских историков навсегда осталась лишь разгромом «горстки солдат, совершавших набеги далеко за пределы самых дальних границ»[88], не имела продолжения. Завоевывать ни на востоке, ни на западе было нечего, и не осталось народов, которым можно было бы проповедовать ислам.
Оставались империя василевса и страстная мечта завоевать Константинополь. Она веками будоражила умы многих мусульманских императоров, а затем, когда один из них[89], наконец, завладел им, — христианских королей и императоров, которые чуть ли не до наших дней мечтали о его возвращении. Если бы не греческий огонь[90] и Лев III Исавр, которому большую помощь оказали нападения булгар на арабов, поход Масламы, возможно, увенчался бы успехом. Эта экспедиция знаменовала собой высшую точку арабского наступления. Аббасиды находились на вершине своего могущества, и сначала Махди, а потом Харун ар-Рашид и его сын Мамун столкнулись с реорганизованными по территориальному принципу (фемы[91]) сухопутными и морскими силами Византии, которые до какого-то момента неизменно доказывали свою боеспособность.
Для арабов раннего средневековья византийцы были единственными непосредственными соседями. Другие народы обитали на огромных расстояниях, в месяцах пути. Установление контактов с ними практически превращалось разведку; и то, что о них было известно, имело лишь отдаленную связь с реальностью. В соответствии с мусульманским законом, посещение страны неверных является предосудительным поступком, допустимым лишь с целью выкупа пленников. Торговля же не является достаточным основанием для подобного путешествия[92]. К неверным отправлялись лишь отважные путешественники и чаще всего стремительно обогащались. Остальные же пребывали в полном неведении относительно Азии, о Европе имели лишь самое смутное представление, а о ее географических очертаниях — вовсе никакого. Африка для них ограничивалась Магрибом и частью восточного побережья. Остальной мир был достоянием мифов.
Византийцы же имели менее расплывчатое представление о странах Востока и Севера. В частности, они поддерживали отношения, в основном торговые, но также и политические, с Каролингами, а Центральная и Южная Италия входили в состав греческой империи до середины VIII в. Они тоже нечасто решались выйти за собственные границы, а с тех пор, как арабы завладели южным побережьем Средиземного моря и торговля с дальними странами оказалась в их руках, подобные вылазки стали совсем редкими.
Будучи друг для друга единственными соседями, арабы и византийцы были, если так можно выразиться, обречены на взаимоотношения. Их часто прерывали войны, но они существовали, а также имел место разного рода обмен. Соседи проявляли по отношению друг ко другу одинаковое любопытство. Но можно ли утверждать, что они это осознавали? Конечно же, нет. Их религии и обычаи слишком различались. Каждый был убежден в собственном превосходстве, даже если допустить — разумеется, чисто теоретически — мысль о разделе мира между ними. Мусульмане считали себя избранниками Бога, верили, что их религия является единственно истинной и в будущем распространится по всей земле. Главная вина византийцев, с их точки зрения, состояла в том, что они дали Богу товарищей (Троица). Вдобавок у нечестивых греков было множество пороков, они отличались корыстолюбием, не держали слова, их женщины были грязными и бесстыдными, а пища — невкусной. Кроме того, они поставляли мусульманскому миру евнухов и сами практиковали кастрацию[93].
По мнению византийцев, только их царство — царство Божие — воплощало тот религиозный, интеллектуальный и нравственный идеал, которого человек в состоянии желать в нашем земном мире. «Живущий в пределах империи принадлежит к ойкумене, цивилизованному миру, а земли вне ее суть эремос, или пустыня[94]». Мусульмане разрушили эту огромную империю, предвосхищавшую Царство Божие. Они сорвали объединение мира, которое вот-вот должно было осуществиться. И они были безбожниками. Этим все сказано.
Византийцы и мусульмане согласно считали друг друга варварами. У первых чувство собственного превосходства проявлялось еще сильнее, чем у вторых. Но им было некуда деться. У них были общие границы. Торговые отношения между полуостровными арабами и греками христианской империи существовали с доисламских времен. Пророк и халиф Омар знали по опыту, что при входе на византийскую территорию надо платить таможенную пошлину. При Омейядах обмен шел, в основном, морским путем: в Константинополь, помимо многих других товаров, везли египетский папирус. Экономическая экспансия Аббасидов усилила этот поток. Он всегда шел через Константинополь, где для мусульманских купцов существовала мечеть, а также через Трапезунд и Ламос, приграничный город к западу от Тарса. Периодически там устраивали ярмарки, и именно там происходил обмен греческими и арабскими пленными. Некоторые товары были запрещены для вывоза: так, например, иностранные торговцы не могли вывозить с арабской территории экземпляры Корана и бальзамы. Византийцы запрещали вывоз любых масел.
При определенных обстоятельствах арабские и византийские правители обменивались подарками. Муавия преподнес василевсу пятьдесят скаковых лошадей (их вывоз подлежал жесткому контролю), Мамун — куний мех и мускус. Харун ар-Рашид послал императору Никифору благовония, шатер и сушеные фрукты. В ответ он получил двести одеяний из драгоценной ткани, соколов, охотничьих собак. Императрица Ирина подарила ему 30 000 фунтов ткани из козьей шерсти. Обе стороны посылали друг другу золотые кушаки, украшенные бриллиантами, одеяния из редкого шелка, рабов обоих полов. «Тысяча и одна ночь» неоднократно упоминает о подарках повелителю правоверных от византийского императора: «И вот каковы были дары царя Афридония, господина Константинии. Там было пятьдесят юных девственниц, прекраснейших из прекрасных дев греческих. И было пятьдесят юношей, выбранных среди лучших рожденных в стране Рума. И каждый из этих прекрасных юношей был одет в просторное шелковое платье с широкими рукавами с золотыми узорами и разноцветными фигурами и золотой кушак с серебряной чеканкой, к которому крепились две юбки неравной длины из парчи и бархата. У каждого из них в ушах были золотые кольца, к которым были подвешены круглые белые жемчужины, стоившие более тысячи мер золота. А юные девы тоже несли на себе неисчислимые сокровища. Вот каковы были два главных подарка. Но были и другие дары огромной ценности, ни в чем не уступавшие названным» (Ночь 46-я).
Этот обмен подарками, всегда ценными, иногда странными (один император прислал халифу Муавии двух мужчин, один из которых отличался гигантским ростом, а другой невероятной силой), происходил в связи с заключением договора, обменом пленными, восшествием на трон императора или халифа. Дары прибывали в сопровождении послов, которые, в свою очередь, получали подношения вместе с разрешением на вывоз. Они всегда пользовались дипломатической неприкосновенностью. Некоторые, желая больше узнать о стране, в которую приехали, за короткое время, поскольку постоянных представительств не существовало, не упускали случая погостить у людей из окружения халифа и осмотреть страну или хотя бы столицу. Халиф и император приглашали послов к своему столу. Те же, со своей стороны, устраивали роскошные пиры, чтобы поразить воображение приглашенных и продемонстрировать богатство своего повелителя. Багдад и Константинополь соперничали в блеске. Иоанн Синкелларий, посетивший халифа Мамуна в Дамаске в 831 г., раздал значительные суммы чиновникам, придворным и даже народу на улицах. Константинополь выразил ему свое величайшее удовлетворение, поскольку он «показал сарацинам, что такое империя».
Халиф и василевс переписывались. Когда один из них просил об обмене пленными или предлагал перемирие, письма становились любезными, почти дружескими. Когда в послании содержалось объявление войны, тон становился яростным, даже оскорбительным. (Это заметно по письму, которое Харун ар-Рашид отправил императору Никифору.) Они также писали друг другу письма на отличные от политики темы. Император Никифор просил у Харуна прислать ему поэта Абу-л-Атахию, предлагая взамен дать в заложники столько пленных, сколько он пожелает. Поэт отказался, вопреки настоятельным просьбам халифа. Омейядский халиф Валид писал Юстиниану: он хотел, чтобы греческие ремесленники прибыли в Дамаск для строительства мечети, а в случае отказа грозил разрушить церкви. Через некоторое время после смерти Харуна халиф Мутавакил, один из самых сумасбродных строителей аббасидской династии, вызвал из Византии художников, чтобы украсить стены своего дворца в Самарре. Помимо прочего, они включили в эту роспись изображение церкви и монахов.
Многие исторические факты и истории, часто приукрашенные, свидетельствуют о том, что между двумя империями существовали связи на высшем уровне, а также между интеллектуалами, которых как будто притягивал друг к другу взаимный мираж, «мираж, отраженный сверкающим миражом», по выражению Луи Массиньона.
В VIII и IX вв. арабы сохраняли представление о том, что Византия является наследницей древних греков, культуру которых они для себя открывали по мере того, как переводили их труды. Халифы, жаждавшие иметь в своих библиотеках труды античных авторов и стремившиеся популяризовать их, направляли арабских ученых на поиски греческих текстов в Константинополь. И вот мы видим, как византийский монах приносит кордовскому эмиру трактат Диоскорида и толкует его, а Мамун просит императора Феофила прислать ему геометра и астронома Льва.
В своих письмах халиф всегда предлагал императору принять ислам. Последний отвечал, и иногда завязывались настоящие богословские споры: например, между Омаром II и Львом III Исавром, Харуном ар-Рашидом и Константином VI, и т. д… В середине IX в. халиф Ватик с согласия императора Михаила III направил в Эфес научную экспедицию для изучения останков Семи спящих[95]. Тот же халиф организовал экспедицию в Центральную Азию на поиски стены, воздвигнутой Александром, чтобы сдержать народы Гога и Магога.
Таким образом, отношения между главами двух империй нельзя назвать полностью враждебными, несмотря на почти непрерывную войну между ними. Впрочем, Византия отдавала арабам своеобразное преимущество над европейцами, как указывает историк Васильев, который в качестве примера приводит тот факт, что византийский протокол отводит сарацинским «друзьям» более почетное место за императорским столом, чем «франкским друзьям». Послы с Востока имели превосходство над послами с Запада[96].
Существовали и перебежчики, которые переметывались от Византии к арабам и наоборот. Арабов иногда прельщали определенные свободы, которыми можно было пользоваться по ту сторону границы, например, возможность пить вино. Другим приходилось бежать, совершив преступление. Нам известно немало примеров византийцев, ставших перебежчиками по политическим мотивам, причем впоследствии эти люди занимали важные посты в окружении халифа. Некоторые принимали ислам и оставались навсегда, другие пытались вернуться в родную страну. Были еще целые племена, которые пускались в бега, чтобы избавиться от слишком авторитарной власти, и военнопленные, которые предпочитали не возвращаться на родину: они меняли веру и получали земельную собственность. Византия набирала переводчиков из их числа.