Везти по морю коллекцию животных было для меня еще одним неизведанным испытанием, и я с ужасом думала о том, что меня ждет. Во-первых, меня сильно укачивает, во-вторых, я не сомневалась, что постоянная тревога за животных сведет на нет все вероятные радости от обратного плавания. Как ни странно, мне просто некогда было не то что почувствовать — даже вспомнить о морской болезни, настолько заняты мы были делом с самого первого дня. Очень быстро был разработан четкий распорядок. На рассвете, подкрепившись чашкой чаю, мы брели вниз на палубу, чтобы чистить клетки и мыть кормушки. Что было не так уж сложно, пока держалась тихая и теплая погода, но по мере приближения к европейским водам, где дуют ледяные ветры, стало удовольствием ниже среднего. Капитан «Звезды Парагвая» и его команда не пожалели сил, чтобы удобно устроить наших зверей, и нам не стоило большого труда разместить маленькую коллекцию в нехитром убежище, которое судовой плотник смастерил из досок и старого брезента. Идя на север вдоль бразильского побережья, мы могли регулярно обливать животных водой (за неимением ванны), не опасаясь простудить. Сара чувствовала себя великолепно, три раза в день ей позволялось с громким хрюканьем бегать по палубе, преследуя ноги Даррелла. Молодые помощники капитана охотно помогали нам, и один из них навлек на себя гнев шефа, опоздав на вахту из-за того, что взялся носить для нас воду. Пассажиров на грузовую палубу в носовой части судна не пускали, и мы могли любоваться потешным зрелищем, когда за окнами в переборках возникали физиономии многочисленных ротозеев. Наши привилегии восстановили против нас большинство пассажиров постарше, жителей южноамериканского побережья, зато мы отлично поладили с полудюжиной путников нашего возраста и хорошо повеселились, в частности на костюмированном балу, когда мы с Джерри, вырядившись парагвайцами, завоевали первый приз к зависти остальных конкурсантов. Последовавшая в тот вечер шумная гулянка в каюте одного из наших новых друзей дала повод капитану обрушить свой гнев на еще нескольких молодых подчиненных.
Уборка испражнений — не самое приятное занятие для человека, страдающего от похмелья и приступов тошноты, тем более на борту парохода. Видит Бог, я до сих пор не понимаю, как управилась на другое утро с этим делом, не принося жертв Нептуну.
В портах захода первый помощник любезно назначал присматривать за животными вахтенных, что позволяло нам сходить на берег и закупать свежие продукты. И я уверена, что в тот день, когда мы причалили к пристани в Лондоне, на судне был человек, который вздохнул с великим облегчением — капитан «Звезды Парагвая».
Большая часть нашей маленькой коллекции нашла приют в Пейнтонском зоопарке, где Сара не замедлила обрести новых поклонников, хотя так и не забыла своего любимого приемного отца. Тяжело было расставаться со всеми этими прелестными созданиями, и я начала понимать, что должен был чувствовать Даррелл во время предыдущих путешествий, почему так жаждал обзавестись собственным зоопарком, чтобы избавиться от необходимости отдавать в другие руки привезенных зверей.
Весть о нашем возвращении в Борнмут быстро дошла до ушей Софи. Без нас она поступила на службу в одну местную строительную фирму, но хотя новая работа ей нравилась, нам не стоило труда уговорить ее вернуться в наш дом.
К великому недовольству Джерри, в наше отсутствие издательство «Харт-Дейвис» решило выпустить «Гончих Бафута». Это был для него подлинный удар, поскольку он надеялся на передышку, а тут его уже ждала корректура книги об африканской экспедиции.
— Надеюсь, они не станут повторять этот трюк всякий раз, когда у меня появится задел, — стонал он. — Иначе я сойду с ума. Похоже, придется мне прямо сейчас приступать к новой книге, пока вы не принялись пилить меня.
Так началось писание «Под пологом пьяного леса», правда, должна сознаться, не слишком прилежное, пришлось нам с Софи поочередно подталкивать автора.
— Когда вы, фурии, поймете, что я не машина, что не могу просто открыть кран, и поехали. Если бы только это было возможно… Я должен ждать, когда на меня найдет вдохновение. А вы ведете себя, точно эти отвратительные субъекты, когда твердят мне, что нет ничего легче, чем сочинить книгу, они и сами взялись бы, будь у них время. Так вот, предлагаю вам — попробуйте сами!
Несмотря на все препирательства и сердитые взгляды, книга в конце концов была написана, и я даже не знаю, кто из нас испытал большее облегчение. Нежелание Даррелла отчитаться именно об этой экспедиции легко объяснить, ведь как-никак она сложилась неудачно, однако Спенсер Кертис-Браун успокаивал нас:
— Пойми, Джерри, люди обожают читать про неудачи. Это помогает им чувствовать, что автор тоже человек. Даже если затея частично удалась — все равно интересно.
Нас ободрило известие, что «Гончие Бафута» вошли в одну весьма престижную серию, и в честь этого события Спенсер закатил в отеле «Савой» шикарный обед для нас. В приливе энтузиазма Даррелл поддался уговорам и пообещал написать для издательства «Коллинз» детскую книгу по материалам экспедиций в три разные страны, вошедшим в «Перегруженный ковчег», «Три билета» и «Под пологом пьяного леса». Отличная, казалось бы, идея, да только нам с Софи в жизни не доводилось переживать столько страданий на ниве литературы. Почему-то Даррелл никак не мог заставить себя закончить эту книгу, и мы с Софи, доведенные до отчаяния, сами сочинили заключительную главу. Разумеется, гений с презрением отверг ее, но наша попытка вдохновила его на решающее усилие, и он довел дело до конца.
— Джерри, дорогой, — обратилась я к нему однажды, — почему бы тебе не ввести систему вроде той, какой руководится Ларри? Каждое утро он пишет две тысячи слов, чтобы остальную часть дня посвятить другим занятиям.
Даррелл тяжело вздохнул.
— Поверь, я был бы рад, но в том-то и разница, что он любит писать, а я нет. Для меня писание — просто способ заработать деньги, чтобы работать с животными, и все. Меня нельзя назвать серьезным писателем в строгом смысле слова, я лишь литературный поденщик, которому повезло со сбытом всего, что он сочиняет.
Мы уже начали действовать друг другу на нервы, так что весьма кстати Ларри, назначенный в это время заведующим бюро информации на Кипре, пригласил нас в гости. Зная, с каким увлечением Джерри занимается киносъемкой, он предложил ему сделать фильм об этом острове. Джерри не нуждался в предлогах, чтобы на время отдохнуть от «Острова пудингов» (то бишь Великобритании), и вот мы уже снова копаемся во всевозможных видах снаряжения.
Однако перед отъездом Джерри попросили выступить с лекцией в Королевском фестивальном зале в Лондоне. Даррелл был в ужасе, но Харт-Дейвис считал, что лекция может стать хорошей рекламой для его книг, и в конце концов он согласился. Вся семья переживала вместе с ним предстоящее тяжкое испытание, поскольку мы знали, как он ненавидит публичные выступления, считая себя никудышным лектором, хотя на самом деле Даррелл великолепный рассказчик, и публика замечательно воспринимает мгновенные рисунки, которыми он иллюстрирует свои лекции. И так как было решено, что под конец выступления Джерри представит публике живьем какого-нибудь из своих зверей, мы попросили Пейнтонский зоопарк одолжить нам Сару Хаггерзак.
В день великого события мы все в полном составе явились в Фестивальный зал. Саре, прибывшей раньше нас, выделили отдельную костюмерную, тогда как мы, простые смертные, были предоставлены самим себе. Как и следовало ожидать, лекция прошла с огромным успехом, причем в центре внимания оказалась Сара Хаггерзак, которая носилась по сцене, возбужденно хрюкая и играя с Джерри. Всеобщие восторги пришлись ей по вкусу, и она так разошлась, что упорно не желала возвращаться в транспортную клетку. В том, что Саре понравились огни рампы, мы убедились лишний раз немного позже, когда она впервые выступала по телевидению и завоевала сердца самых суровых сотрудников телецентра. Правда, подобно большинству великих звезд, она проявляла характер, требовала похвалы.
Наше путешествие на Кипр было омрачено с самого начала — первая бомба взорвалась во время вечеринки, устроенной Ларри, чтобы познакомить нас с местным обществом. Можно подумать, что наше прибытие на остров послужило для киприотов последним поводом для выражения их нелюбви к англичанам как таковым. Активность террористов, естественно, вынудила нас отказаться от вылазок со съемочной аппаратурой. Правда, тут же возник альтернативный проект: мы расположились в доме Ларри в живописном селении Беллапаисе к северу от Кирении, и Джерри затеял снимать документальную ленту, призванную показать, как много значит водоснабжение для местных деревушек. Мы быстро наладили отношения с селянами; они уже успели проникнуться симпатией и уважением к Ларри, а Джерри благодаря своему детству на Корфу достаточно хорошо говорил по-гречески и знал немало греческих песен, чем расположил к себе здешних жителей. Особенно хорошие отношения установились у нас с мэром, и он возил нас по всему острову, даже в так называемые твердыни террористов. И, несмотря на все рассказы об антибританских акциях, мы ни разу за все время пребывания на острове не испытали на себе проявлений неприязни. С великим прискорбием думали мы о недостатке взаимопонимания, расстроившем так долго царившее на Кипре добрососедство; позже Ларри очень хорошо поведал об этом в своей книге «Горькие лимоны».
Подходившие к завершению переговоры с британским телевидением вынудили нас досрочно покинуть Кипр. Наши друзья в Англии предложили нам пожить две недели в их квартире в пригороде Лондона, пока сами они будут в отъезде, и в то время Даррелла угораздило заболеть желтухой. Я всегда относилась с юмором к этому недугу, привыкла к тому, как эстрадные комики обыгрывают выражения типа «разлитие желчи», а потому была изрядно напугана, когда врач объявил, что речь идет о весьма серьезном заболевании, чреватом фатальным исходом, если не соблюдать строгую диету. Две недели я героически трудилась над приготовлением блюд, способных преодолеть отсутствие аппетита, причем до той поры совершенно не представляла себе, каким испытанием для супружеских уз может стать безжировая диета, особенно когда один партнер может свободно потреблять самые обычные продукты, вроде масла, яиц, сыра, молока, сливок, а также деликатесы, скрашивающие наше существование, а другой вынужден довольствоваться парной рыбой, жареным без масла мясом, сухим хлебом и совершенно отказывать себе в спиртном*.
Можно мириться с парной рыбой, жареным мясом и сухим хлебом, но в таких условиях быть лишенным спиртного — такого ни один разумный человек не потерпит долго. Дж.Д.
По истечении указанных двух недель Маргарет приехала к нам в Лондон, чтобы транспортировать заметно осунувшегося Даррелла в лоно семьи в Борнмуте. Здесь после дней вынужденного безделья им вдруг овладело неудержимое желание написать книгу, о которой он помышлял не один год. В 1935 году семейство Дарреллов в полном составе перебралось на не подозревавший последствий этого акта греческий остров Корфу, где они и прожили пять идиллических лет, пока не разразилась война. По тому, как они рассказывали об этой поре, было очевидно, что остров очаровал их, и миссис Даррелл часто говорила мне, что за всю свою жизнь только там ни разу не превышала свой банковский кредит. Никогда не видела, чтобы Джерри так трудился, он выдавал страницу за страницей, и бедняжка Софи едва поспевала за ним. Спустя шесть недель и сто двадцать тысяч слов Даррелл предался благостному изнеможению. Книга была закончена — и автор тоже едва не отдал концы.
«Мою семью и других зверей» ждал огромный успех, в чем никто из нас и не сомневался. У этой книги были все элементы бестселлера — экзотический остров, сумасшедшее семейство и множество животных. Она излучала солнечный свет и свободу, и даже критикам пришлась по нраву. Много лет спустя она по тиражам превосходит другие книги Даррелла, и хотя благодаря ей мы приобрели множество друзей во всем мире, эта книга, увы, превратила Корфу в туристский аттракцион. Великое благо для корфян и греческой экономики, но весьма печальный факт для Дарреллов, полюбивших остров, каким он был в прошлом. И как же повеселилась вся семья, когда именно эту книгу включили в обязательный список литературы для сдающих экзамен на аттестат зрелости. Даррелл не получил систематического образования, его обучением занимались различные эксцентричные субъекты, которые учили его чему угодно, кроме обязательных школьных дисциплин. Тем не менее он получает много писем от благодарных школяров, заверяющих его, что наконец-то хотя бы экзамен по английской литературе стал приносить им радость.
Бедняга Даррелл потратил столько сил на «Мою семью», что совершенно выдохся, и ему было предписано отдохнуть на островах Силли. Он прекрасно знал эти чудесные острова, я же впервые попала туда, и мы провели две тихих недели на овеваемых ветрами клочках земли, обозревая заводи на скалах, наблюдая птиц и смакуя домашнее вино из пастернака в обществе женщины-орнитолога, с которой там познакомились.
Оправившись от переутомления, Джерри стал помышлять о новом путешествии. Однако на этот раз он решил уделить побольше внимания киносъемкам, а потому купил довольно дорогую немецкую камеру, и несколько недель мы ходили опутанные недодержанной пленкой, пока Даррелл осваивался с новой аппаратурой. Основательно поразмыслив, Джерри пришел к заключению, что для съемок хорошего фильма о звероловной экспедиции лучше всего подойдет Камерун, и в частности — королевство его старого друга и собутыльника Фона Бафута. Он уже побывал там два раза и теперь уверял, что для успеха столь сложного дела, как съемка кино, следует направиться в хорошо знакомые места, к людям, с коими он поладил, и главное — к животным, которые его не подведут.
Поскольку намечалась явно небывалая по размаху экспедиция, я предложила взять с собой Софи — если она согласится. Ее не пришлось долго уговаривать. А еще мы решили обратиться за содействием к различным фабрикантам, просить не деньги, а нужную нам продукцию, суля взамен хорошую рекламу. Сочинили надлежащее письмо, и хотя Софи в тексте излишне напирала на телевизионную популярность Джеральда Даррелла и заверяла получателей, что одна из главных целей экспедиции — сбор сырья для нового алкогольного напитка*, результат превзошел все ожидания.
В тот раз она сверх того написала одному фирмачу, прося прислать дезинфектант и туалетную бумагу и обещая, в числе прочего, что пришлем фотографии, показывающие, как мы пользуемся в экспедиции этой продукцией. Дж.Д.
Экспедиторы Британских железных дорог и наш почтальон устали доставлять нам огромные посылки, мы же не уставали вскрывать упаковки и восхищаться богатым содержимым. Тут было все — от пластиковых тазов и ведер до плотницкого инструмента, медикаменты для зверей и для нас, элегантные нейлоновые рубашки и носки, обувь, походные кровати, растворимый чай, проволочные сетки, лодка с подвесным мотором, электрогенератор, словом, нашего снаряжения хватило бы на небольшую армию. Остальные обитатели дома чертыхались, наталкиваясь в подъезде на людей, склоненных над упаковочной клетью, и цепляясь ногами за валяющуюся повсюду проволоку. Бедняжке Маргарет стоило немалого труда умиротворять своих разгневанных жильцов. В конце концов понадобились два вместительных фургона, чтобы доставить наше имущество в Саутгемптон к ожидающему нас банановозу.
К этому времени наш отряд пополнился еще одним человеком. Впервые мы приняли предложение о помощи от будущих покупщиков нашего улова и остановили свой выбор на молодом знатоке рептилий, поскольку Камерун сулил самые причудливые находки. Близилось Рождество, а потому Софи договорилась, что присоединится к нам позже, так как хотела встретить праздник вместе со своими родичами. В итоге нас на пароходе было только трое, если не считать капитана и его команду. Это было восхитительное плавание, мы чувствовали себя так, будто стали обладателями собственной яхты.
Африканский континент никогда не манил меня, и уж во всяком случае не так, как он манил Ливингстона, тем не менее спустя десять дней я стояла на пристани в столице Британского Камеруна, Виктории, наблюдая, как наш багаж сгружают с лихтера на берег и переносят на два мощных грузовика. Путь до Бафута нам предстояло проделать в два этапа, с короткой остановкой в Мамфе, где Джерри уже доводилось располагаться лагерем на берегу реки Кросс. Как обычно, не обошлось без препирательств с таможней, которой почему-то вздумалось конфисковать сборную алюминиевую клетку (чем-то похожую на огромный детский «конструктор»), щедро предоставленную нам фирмой «Дексион». Мы подняли страшный шум и в конце концов отстояли свое имущество, к великому негодованию начальника таможни, носившего не совсем обычное имя Пайн Кофин (сосновый гроб). В Мамфе нас ожидало новое столкновение с таможней из-за «противозаконного обладания» револьвером, на владение коим в Западной Африке требовалось специальное разрешение самого губернатора Нигерии. К несчастью для таможенников, такое разрешение у нас было.
Первый этап нашего пути внутрь страны был ничем не примечателен, если не считать облака красной пыли и изрытые колеями дороги — непременная черта африканских ландшафтов в британских протекторатах. Меня постоянно удивляет, почему французы и бельгийцы могут строить вполне приличные дороги на контролируемых ими территориях, тогда как максимум, на что способно большинство созидателей Британской империи, — посыпать щебенкой окраинные улицы главных городов. Впрочем, все это только добавляет прелести путешествию, ибо ничто так не поощряет вас почаще останавливаться, как головная боль и ноющая спина.
Первую остановку мы сделали в деревушке Бекебе, знакомой Джерри по ранним экспедициям, и один из его прежних боев — Бен тотчас подбежал к нему, предлагая свои услуги и первую добычу — детеныша черноногой мангусты, которого мы тотчас назвали Тикки и которого Джерри сунул себе за пазуху, поскольку у нас под рукой не было никакого подобия клеток. Убедившись, что Бен присоединился к другим боям в кузове грузовика (в Виктории мы с помощью старого помощника Джерри — Пия наняли нужных рабочих), мы снова тронулись в путь и около девяти вечера подъехали к дому управляющего OAK в Мамфе. Джерри выбрался из кабины и исчез в весьма элегантном с виду современном бунгало. Вскоре он показался вновь, сопровождаемый управляющим — Джоном Хендерсоном. Джон оказался радушным хозяином и милейшим человеком и вместе со своими подчиненными все шесть недель, что мы с нашим «проклятым зверьем» (как он выражался) наводняли его жилище, не жалел сил, помогая нам. Он охотно признавался, что не выносит наших животных, но готов терпеть их ради нас.
Крохотное селение Мамфе расположилось на высоком берегу реки Кросс; оно не лишено своих прелестей, если останавливаешься там ненадолго, однако не скажу, чтобы я его полюбила. Климат там отвратительный, круглые сутки царит жара и духота, из-за чего мы с Софи никак не могли избавиться от сыпи, несмотря на частые купания и прилежное пользование всякими лосьонами, которые, по словам производителей, обязаны были защитить кожу от раздражений. В селении обитало, помимо управляющего OAK, еще около десятка европейцев, все они приняли нас одинаково радушно и обещали «распространить в округе слух» о приезде помешанных любителей животных. Мало-помалу веранда вокруг дома Джона уподобилась зоомагазину.
— Знаете, я все время ловлю себя на том, что заблудился, когда вижу это проклятое зверье, — пожаловался Джон. — Сегодня чуть не поехал дальше искать свой дом.
— Послушай, Джон, — озабоченно произнес Джерри. — Если они и впрямь так противны тебе, мы освободим помещение.
— Глупости, дружище, я пошутил, на самом деле я только рад вам и вашим питомцам.
Даррелл стремился возобновить контакты с охотниками, и мы стали готовиться к прелестям вылазок в тропический лес, где располагались далекие деревушки. На рассвете следующего дня пересекли реку на долбленках, прихватив рюкзаки с бутербродами и термосами с холодной водой. Высадившись на другом берегу, довольно прытко зашагали гуськом по битой тропе. Меня сразу поразила царившая в лесу тишина и липкая духота. Редко-редко можно было услышать птичий голос или шорох от движения невидимых животных. Вот тебе и жуткие тропические дебри, кишащие зверьем и ядовитыми змеями!
После двух часов утомительной ходьбы мы вышли на поляну, где увидели опирающихся на длинные посохи двух худых пожилых туземцев.
— Здорово, Бо, — поздоровался Джерри.
— Добро пожаловать, маса, — дружно откликнулись они и принялись что-то толковать на пиджин-инглиш.
Для меня это была китайская грамота, но Джерри, к счастью, явно понимал их. Наконец он угостил обоих сигаретами и попрощался.
— О чем они говорили так долго? — спросила я.
— Ничего серьезного, просто так поболтали, — ответил он, и мы двинулись дальше.
Около полудня мы достигли деревни Эшоби. Предупрежденные «лесным телеграфом» ее обитатели столпились на главной «улице», чтобы встретить нас. Было очевидно, что они рады снова видеть Джерри. Улыбаясь и пощелкивая пальцами, они распевали: «Добро пожаловать, добро пожаловать!» — и одаряли нас большими свежими кокосовыми орехами. И уж поверьте мне, ничто не освежает так после длительного перехода через жаркий африканский лес, как сок кокосового ореха. Нам с Джерри были предложены два весьма шатких стула; вся в поту, я с благодарностью опустилась на один из них и принялась обозревать деревню. Она была грязнее и непригляднее других селений, виденных мной на пути из Виктории, дети выглядели жалкими и тощими. Не может быть, подумала я, что это та самая деревня, в которой Джерри жил и которую так расхваливал. Но оказалось, что это она; он стал показывать мне разные ориентиры, включая место, где помещался его лагерь. Минуло восемь лет после предыдущей экспедиции Даррелла в Камерун, за это время многое изменилось, во всяком случае, на политическом уровне. Теперь нередко наиболее смышленые члены общин занимали видные должности; так было и со старыми охотниками, помогавшими Джерри во время его первого визита. Сидя на земле вокруг нас, они внимательно слушали Джерри. Он объяснил, что намерен вернуться в Эшоби и остановиться здесь на несколько дней и что особенно его интересует необычная птица — плешивая сорока. Вот только подходящее ли сейчас время для отлова птенцов, которых будет легче приучить к неволе? Элиас успокоил его.
— Точно, сэр, иногда мы держим птенцов в доме. Я поищу.
Договорились, что Джерри снова придет в Эшоби на следующей неделе, оставив нас с Софи в Мамфе присматривать за коллекцией.
Базируясь в Мамфе, мы приобрели двух животных, которые стали моими любимцами: детеныша редкого вида галаго (я назвала его Пучеглазым) и не менее редкую разновидность белки, получившей за свои малые размеры прозвище Малютка. Поскольку в обоих случаях речь шла о детенышах, забота о них была поручена мне. Даррелла бесило, как мы с Софи сюсюкаем с нашими подопечными, но мы не обращали на него внимания.
Пучеглазый и Малютка стали нашими повелителями — во всяком случае, Малютка вполне повелевала мной. Очаровательное крохотное создание, еще слепое и совсем беспомощное, она всецело зависела от тепла и внимания, которое я могла уделять ей. Очень важно было смастерить для нее гнездышко, где поместилась бы и небольшая грелка.
В конце концов я отыскала квадратную жестяную банку, куда положила застеленную ватой грелку и ватой же выложила стенки. Получилась этакая переносная колыбелька, и я всюду носила ее с собой, потому что Малютка, как и все младенцы, нуждалась в частом и регулярном кормлении и начинала беспокоиться, если я оставляла ее одну. Первое время она получала разные виды детского питания и глюкозу, разведенные в теплой воде, причем кормить ее приходилось с помощью пипетки. Она была образцовым ребенком и вскоре стала хватать пипетку передними лапками; мне оставалось только следить за ровной подачей пищи и делать остановки, чтобы Малютка могла отдышаться. Она быстро росла и стала очень милым зверьком с оранжевой головой и обрамленными черной каймой аккуратными ушками. Розовое тельце было одето болотно-зеленым мехом с рядами белых пятен по бокам. Но особенно хорош был хвост — длинный, пушистый, сверху зеленый, снизу ярко-оранжевый, он изгибался над спиной белочки так, что кончик висел над самым носом. Малютка была абсолютно ручная и с того момента, когда у нее открылись глаза, позволяла мне делать с ней все что угодно. Особенно ей нравилось почесывание, тут она впадала в транс. Я не сомневалась, что Малютка окажется умненьким зверьком, хотя Даррелл только посмеивался над таким предположением. Однажды утром, когда за разными делами я забыла про утреннее кормление, она решила сама напомнить мне о моих обязанностях. Каким-то образом выбралась из оставленной подле моей кровати банки, сама отыскала вход в просторную гостиную и возникла на пороге, издавая резкие звуки. Подбежала ко мне и вскарабкалась на мое плечо, продолжая кричать, что пора кормить ее. Негодование Малютки было так велико, что она не пожелала ждать, когда я вооружусь пипеткой, а соскочила на стол, где я готовила корм, и попыталась влезть в чашку. В конце концов мне удалось успокоить ее, но с того дня она каждое утро забиралась на мою кровать и верещала мне в ухо, а после кормления с великим интересом принималась исследовать наши постели.
— Знаешь, Джекки, — заявил Даррелл, — придется тебе посадить Малютку в настоящую клетку, не то останемся мы без белочки.
Я понимала, что Джерри заботится о ее сохранности, но знала также, что ему решительно не нравится, как она роется в его постели и покусывает за пятки*. Пришлось поместить Малютку в специально оборудованную клетку, с кроваткой наверху и ворохом увлекательных гнилушек на дне. Освоившись в новой обители, она занялась приготовлением постели с таким рвением, подобного какому я не видела ни у каких других белок. За неимением более гигиеничного материала я выстлала ее кроватку бумажными салфетками, однако мой вариант благоустройства не удовлетворил Малютку, и она не один час потратила на то, чтобы навести свой порядок. Вытащив салфетки, принялась рвать их на мелкие кусочки и делать комки, которые несла обратно на кроватку и с шумом что-то мастерила. Когда я некоторое время спустя заглянула внутрь клетки, на меня из вороха клочков уставились яркие глаза белочки, но она тут же забыла про меня, продолжая сооружать замысловатое гнездо наподобие тесного кокона. Укрывшись в нем, Малютка могла закупорить вход кусочком салфетки и отдыхать, надежно защищенная от шума и сквозняка. Все то время, что белочка находилась у нас, я готова была часами наблюдать активность этого забавного создания.
Я вовсе не против разделять постель со зверьем, однако мне совсем не нравится просыпаться в пять утра оттого, что озорная белка пытается затолкать мне в ухо земляной орех. Дж.Д.
Совсем другой, независимый нрав был у Пучеглазого. Он уже не был сосунком, когда мы его получили, его не надо было кормить из бутылочки, и мы быстро обнаружили, что его любимое блюдо — насекомые. Однажды вечером мы подверглись подлинному нашествию крылатых муравьев, они залетали в комнаты, в клетки, и наши бои расставили повсюду миски с водой, куда падали муравьи. Полученного таким способом улова нам хватило на несколько дней, чтобы кормить наших питомцев. Бегая по комнатам за крылатыми насекомыми, я услышала доносящийся из клетки Пучеглазого страшный шум и обнаружила, что наш галаго, окруженный роем муравьев, с вытаращенными глазами гоняется за ними. Рот Пучеглазого уже был набит, обе лапы заняты добычей, но он не прекращал охоту, не задумываясь о том, куда девать все это богатство.
Пучеглазый тоже любил поиграть с нами, носился по клетке, не даваясь в руки. Вскочит мне на руку, тихонько ущипнет и тут же прыгает дальше. А иногда он вел себя смирно, поднимал переднюю лапу, чтобы вы могли пощекотать его под мышкой. Но больше всего любил, лежа на спине, подставлять для чесания живот, слегка отбиваясь для вида.
Наша коллекция пополнялась все новыми экземплярами, и мы задержались в Мамфе намного дольше, чем предполагали, однако нам пришлось освободить помещения в доме Джона Хендерсона, поскольку он собирался в отпуск, а его заместитель не обязан был мириться с такими жильцами. Джон предложил нам переселиться в маленький африканский домик по соседству, с глинобитными стенами и кровлей из банановых листьев. Довольно запущенное строение, но после свежей побелки и обновления кровли там стало вполне уютно, и на веранде нашлось достаточно места для всех наших зверей. Правда, в этом доме было куда жарче, чем у Джона, и в нем кишели огромные пауки; один из них как-то ночью забрался на раскладушку Даррелла и прогулялся по его груди — к великому ужасу Джерри и к вящему моему облегчению, что не я привлекла внимание этой твари. Уборной в этом доме не было, все удобства, как водится, во дворе, и ночные вылазки туда были чреваты самыми тяжелыми переживаниями, ибо никогда нельзя было предугадать, что тебя ждет в пути или на месте. Чаще всего уборную навещали здоровенные тараканы, иногда наведывались пауки, а то и змеи. Чувствуя, что, если мы еще задержимся в Мамфе, мне грозит серьезное помешательство, я стала упрашивать Даррелла поскорее продолжить наше путешествие курсом на Бафут.
— Ладно, — сказал Джерри, — только сперва я должен написать Фону и предупредить его. Сегодня же напишу и завтра отправлю письмо с рейсовой машиной.
Что он и сделал, приложив к письму две бутылки виски. Оставалось надеяться на скорый ответ.
Дворец Фона, Бафут, Баменда
Мой дорогой друг!
Твое письмо от 23-го получил с большой радостью. Я был счастлив, когда прочел его и узнал, что ты снова в Камеруне.
Я буду ждать тебя, приезжай в любое время. Оставайся у нас, сколько захочешь, никаких возражений.
Мой рестхауз всегда открыт для тебя, когда бы ты ни приехал. Пожалуйста, передай мой искренний привет своей жене и скажи ей, что у нас найдется о чем поболтать, когда она приедет.
Преданный тебе Фон Бафута
Милая Софи любезно вызвалась задержаться в Мамфе на несколько дней и привезти в Бафут остающуюся часть нашего снаряжения и животных, а мы поклялись, что при первой же возможности организуем ее переезд.
Дорога на Бафут была ужасная — сплошные ямы, выбоины и камни, но местность кругом дивная. Поначалу мы ехали через густой лес в речной долине, нас окружали окутанные лианами высоченные деревья, и на этот раз мы увидели кое-каких птиц — турако, птиц-носорогов и ярко окрашенных карликовых зимородков. Наш путь пересекали сотни речушек, через которые мы переезжали по шатким деревянным мостам; в воде резвились, галдя и махая нам вслед, африканские ребятишки, над сырыми берегами тучами кружили красивейшие разноцветные бабочки. Постепенно, почти незаметно дорога стала подниматься вверх, потом лес вдруг расступился, и перед нами до самого горизонта простерлась побеленная солнцем саванна. Теперь, вырвавшись из зеленых щупальцев леса, я могла, оглядываясь назад, любоваться им, но и здесь кругом клубилась красная пыль, проникая сквозь все щели в кузове грузовика, и когда мы уже вечером подъехали к обители Фона, нас вполне можно было принять за краснокожих индейцев.
После липкой духоты Мамфе и жары на лесной дороге так легко дышалось в прохладном воздухе Бафута… В тусклом вечернем свете можно было рассмотреть просторный двор и скопление хижин, составляющих усадьбу Фона, а справа от нас, на макушке некоего подобия ступенчатой пирамиды, высился внушительный рестхауз Фона, чем-то похожий на итальянскую виллу, с широкой верандой и аккуратной черепичной крышей. Впрочем, сейчас нам некогда было изучать окрестности.
— Ну-ка, давайте выгрузим животных, разместим их на веранде и покормим, пока совсем не стемнело! — распорядился Даррелл.
Бои засуетились, разбирая наше снаряжение, мы с Джерри перенесли клетки на наиболее прохладную часть веранды, а отвечающий за кухню Пий принес мне теплого молока, чтобы развести детское питание. Зажгли керосиновые лампы, приготовили себе еду, кое-как умылись и повалились в изнеможении на раскладушки.
Утром явился нарочный с письмом от Фона:
Мой добрый друг!
Я рад, что ты снова прибыл в Бафут. Я приветствую тебя. Когда отдохнешь после путешествия, приходи ко мне.
Твой добрый друг Фон Бафута
Почти всю первую половину дня мы наводили порядок в своем зверинце, чистили и кормили его обитателей и готовились к тому, чтобы должным образом устроить животных, кои могли поступить в ближайшие дни. Принимали также необходимые меры, чтобы Софи возможно скорее могла присоединиться к нам. Не менее важно было засвидетельствовать свое почтение хозяину. За нашим двором помещался осененный ветвистой гуавой дворик поменьше, где и располагался собственный дом Фона, уменьшенная копия рестхауза, где мы остановились. На верхней ступеньке крыльца стоял сам Фон Бафута, высокий стройный мужчина в отороченном синей вышивкой простом белом халате и с такого же цвета ермолкой на голове. По лицу его было видно, что он счастлив видеть Джерри.
— Добро пожаловать, добро пожаловать, мой друг, ты приехал…
— Да, я снова в Бафуте. Как поживаешь, мой друг?
— Отлично, отлично. — Он и впрямь выглядел отлично.
Затем Джерри представил Фону меня, и, стоя рядом, мы, наверно, представляли забавное зрелище — великан ростом около двух метров возвышался над моими полутора метрами, и моя ручонка совершенно исчезла в его могучей пятерне.
— Пойдем в дом, — сказал он, жестом предлагая следовать за ним.
Мы очутились в приятном прохладном помещении, всю обстановку которого составляли леопардовы шкуры на полу и украшенные изумительной резьбой деревянные кушетки с горами подушек. Мы сели; одна из жен Фона тотчас принесла поднос с неизбежной бутылкой виски и стаканами. Держа в руке стакан, наполненный до краев «Белой Лошадью», Джерри осторожно заговорил об одном непростом деле.
— Мой друг, я опасался снова приезжать в Бафут, потому что один человек говорил мне, будто ты сильно сердишься на меня из-за книги, где я рассказывал, как весело мы проводили время в прошлый раз*.
Мне говорили, что местные политические деятели сообщили Фону, будто я изобразил его бабником и пьянчужкой. Дж.Д.
Фон был явно удивлен и недовольно осведомился:
— Кто же это тебе говорил?
— Один европеец там, в Буэа.
— А, европеец! — Фон пожал плечами, удивляясь, как это мы могли поверить словам какого-то белого. — Ложь это. Я никогда на тебя не сердился.
Он подлил нам виски и продолжал:
— Эта книга, которую ты написал, она мне здорово понравилась. Через нее весь мир узнал мое имя. Всякие люди узнали его, ты молодец. Когда я ездил в Нигерию на встречу королевы, там у всех европейцев была твоя книга, и они просили меня написать в ней мое имя.
Его слова обрадовали нас с Джерри, потому что нам говорили, будто Фон воспринял написанное Дарреллом как страшное оскорбление. Не задерживаясь на этой теме, мы спросили Фона, как ему понравилась королева.
— Очень даже понравилась, отличная женщина. — Он рассмеялся.
— Совсем, совсем маленькая, вроде тебя. — Он показал на меня. — Но ей пришлось там выдержать нагрузку. Ва! Очень сильная женщина.
Мы поинтересовались, как ему понравилась Нигерия.
— Не понравилась, — твердо сказал Фон. — Слишком жарко. Я весь обливался потом, а эта королева, ей хоть бы что, идет себе и совсем не потеет, замечательная женщина.
Он с явным удовольствием вспоминал свою поездку в Лагос и рассказал нам, как преподнес королеве резной бивень слона в дар от народа Камеруна.
— Я подарил его от имени всех людей Камеруна. Королева села там на такое кресло, и я тихо так подошел к ней, чтобы вручить бивень. Она взяла его, а тут все европейцы стали говорить, что не годится показывать королеве свой зад, поэтому все только пятились. И я тоже стал пятиться. Ва! А там ступеньки, смекаете? Я боялся упасть, но шел очень тихо и не упал — а как мне страшно было!
Я поймала взгляд Джерри и подала ему знак, озабоченная не только тем, что рисковала остаться без ленча, но и тем, что этот разговор мог затянуться надолго.
Фон взял с нас обещание, что мы придем снова вечером, и обратился ко мне, широко улыбаясь:
— Вечером я покажу тебе, как мы веселимся здесь, в Бафуте.
Стараясь улыбаться так же широко, я поспешила сказать:
— Хорошо, хорошо.
Вернувшись в рестхауз, мы застали стоящих на заднем крыльце людей, один из которых тут же протянул нам калебас, говоря:
— Маса, маса, гляди.
Джерри осторожно вытащил из горлышка калебаса банановые листья, служившие пробкой.
— Ну, и что у тебя там?
— Там бери-ка, сэр.
— Бери-ка? — удивилась я. — Это что же такое?
— Первый раз слышу, — отозвался Даррелл.
— Может, лучше спросить, вдруг там сидит какая-нибудь ядовитая тварь?
— Пожалуй, ты права… Это плохой зверь? Он укусит меня?
— Нет, сэр, никогда. Это детеныш.
Джерри заглянул внутрь и увидел крохотную белочку длиной семь-восемь сантиметров.
— Ну как? — обратился он ко мне. — Берешь? Скорее всего, она умрет.
— Конечно, возьму. Вспомни, ты говорил, что Малютка умрет, но она выжила.
Так еще одна африканская белочка поселилась в яслях, устроенных мной в углу одной из комнат, обогреваемом инфракрасной печкой. Мамфе, как мы назвали ее, не стала такой ручной, как Малютка, но тоже обожала, когда ей почесывали животик.
После обеда, вооружившись двумя керосиновыми лампами и двумя бутылками виски, мы явились к плясовому дому Фона. Как же не похож был этот вечер на душные вечера в Мамфе. Температура воздуха была вполне терпимой; иногда, ложась спать, здесь достаточно было укрыться тонким одеялом. Через несколько дней я обнаружила, что моя сыпь проходит — очень кстати, ибо вряд ли можно рассчитывать на симпатию публики, если на тебя вдруг нападает чесотка в самых сокровенных местах.
Одетый в красно-желтую мантию, Фон выглядел великолепно, и рука его, само собой, сжимала стакан, наполненный виски.
— Сегодня ночью все мы повеселимся, — возвестил он.
Мы разместились на стульях в конце плясового зала, напоминающего армейский манеж. Большие плетеные стулья были расставлены на невысоком помосте под бдительным надзором портретов всех членов британской династии, начиная с королевы Виктории. Фон посадил Джерри справа от себя; перед нами стоял столик с непременной бутылкой виски и стаканами. Явился королевский оркестр в составе четырех юношей и двух жен Фона, вооруженных барабанами, флейтами и наполненным сухой кукурузой калебасом. Их сопровождали еще несколько жен Фона. Сам правитель с улыбкой обратился к Джерри:
— Мой друг, ты помнишь европейский танец, который показывал мне в прошлый раз, когда был в Бафуте? Как ты его называл — конга? Так вот, сейчас я покажу тебе кое-что.
По его знаку оркестр принялся играть что-то, отдаленно напоминающее конгу, и шеренга жен Фона пришла в движение. Так вот как выглядит бафутская версия конги! Даррелл был весьма тронут этим зрелищем и, когда танец закончился, сказал:
— Это просто замечательно!
Фон радостно расхохотался. Я поспешила похвалить его музыкантов и танцующих жен.
— Ва! Я от них очень устаю, они мне голову морочат.
— Джерри тоже говорит, что я морочу ему голову, — отозвалась я.
— Хорошо твоему мужу, у него только одна жена, а у меня их куча, и они все время морочат мне голову.
— Что ж, — деловито отметила я, — у кого нет жен, нет и детей.
Мои слова вызвали у Фона такой приступ веселья, что я испугалась, как бы его не хватил удар, но все обошлось, и он, одной рукой вытирая слезы, другой похлопал Джерри по спине.
— А твоя жена неплохо соображает. — Он ткнул меня пальцем в бок, погладил по голове и добавил: — Мне бы такую жену.
К счастью, его излияния были прерваны звуками оркестра, который рьяно принялся отчебучивать какой-то лихой мотив.
— Почему бы тебе не потанцевать с ним, Джеки? — заметил Джерри.
Я пришла в ужас. Правда, возвращаясь из Аргентины, я на пароходе постигла секреты танца ча-ча, но здесь речь шла о настоящих танцах, и Фон, как и все африканцы, был наделен чудесным чувством ритма, в чем ни один европеец не мог бы сравниться с ним.
— Глупости, — ответила я. — Это исключено. Не говоря уже о том, что он чуть не в два раза выше меня. Только людей насмешим.
Однако Даррелл не унимался и обратился к Фону:
— Мой друг, ты не мог бы показать свой танец моей жене?
— Как же, как же, отлично.
И не успела я опомниться, как он повлек меня в круг танцующих. Оркестр в это время исполнял нечто похожее на самбу, и я предложила Фону научить его этому танцу. Фон пребывал в весьма приподнятом настроении, и вот уже мы лихо кружимся в танце, который весьма заинтриговал бы специалистов из Латинской Америки. Ничего, главное — нам было очень весело. Джерри потом рассказывал, какое потешное зрелище мы являли собой: я то и дело исчезала за развевающимися полами мантии Фона, и порой казалось, что у него появилась еще одна пара ног. Мы отплясывали так с полчаса, и я совершенно выбилась из сил. В награду за мои старания Фон поднес мне большой калебас с мимбо — местным пальмовым вином. Мне уже доводилось, увы, дегустировать сей драгоценный напиток, на вид похожий на разбавленное молоко, пахнущий, как жженая резина, что же касается вкуса, то я бессильна подобрать достойное сравнение, скажу только, что он отвратителен. Фон лично дегустировал содержимое пяти калебасов, прежде чем остановил свой выбор на одном из них, и налил мне полный стакан. Как быть? Незаметно вылить — невозможно, а потому, сделав глубокий вдох, я глотнула вина и — дивись, читатель! — даже широко улыбнулась Фону и заверила его, что мимбо и впрямь первоклассное. Поскольку он пристально следил за мной, оставалось только и дальше делать маленькие глотки, изображая удовольствие.
— Ты позволишь твоим женам выпить вместе со мной? — спросила я.
— Конечно, конечно.
Он жестом подозвал их, и я с облегчением поспешила разлить вино в их сложенные чашечкой ладони.
Не успели мы оглянуться, как начался рассвет. У меня раскалывалась голова, пора было закругляться, и Фон настоял на том, чтобы проводить нас до самого рестхауза.
— Спокойной ночи, — сказал он на прощание, — мы с вами хорошо повеселились.
Вскоре к нам присоединилась Софи. Она выглядела очень усталой, но в прохладном климате саванны заметно ожила. Наша коллекция сильно разрослась, и мы решили разделить ее на три части — отдельно млекопитающие, птицы и рептилии. Поделили между собой и обязанности по уходу за подопечными. Было разработано несложное расписание. На рассвете — обычно около пяти утра — нам приносили чай, затем мы кормили детенышей и меняли подстилки, после чего производили общий смотр. Каждое животное тщательно осматривали, прежде чем чистить клетки, при этом надлежало проверить, сколько корма съедено, сколько осталось, как выглядит помет, нет ли в поведении данного экземпляра каких-либо отклонений, требующих медицинского вмешательства. Мы старались управиться с этими процедурами до завтрака, чтобы в остальные утренние часы вымыть посуду, приготовить корм для животных и договориться с нашим поваром Филипом, что необходимо закупить на местном рынке. Если оставалось время до ленча, готовили аппаратуру для съемок. После ленча требовалось хоть немного доспать, особенно после ночных увеселений с Фоном. Отдохнув, пили чай и принимались готовить корм для вечерней трапезы, а кроме того, кормили детенышей, принимали новые экземпляры и, что было особенно важно, оказывали медицинскую помощь тем, кто в этом нуждался. Пожалуй, самым трогательным пациентом за все время нашего пребывания в Бафуте была крупная самка шимпанзе, угодившая в проволочную ловушку. Оба ее запястья были распороты до кости, началось заражение крови. Мы тщательно очистили раны и присыпали их антибиотиком, сделали инъекцию пенициллина, но обезьяна очень ослабла, и кожа ее приобрела необычный оттенок. К счастью, в Баменде служили и настоящий врач, и ветеринар, и мы послали за ними, чтобы осмотрели нашего пациента. После тщательного осмотра они решили взять у шимпанзе кровь на исследование, так как ветеринар заподозрил, что у нее сонная болезнь.
— Интересный случай, — сказал он, — однако боюсь, вы напрасно тратите время, пытаясь спасти ее. Но все равно спасибо, что обратились к нам. Я договорюсь с людьми в OAK, чтобы они дали вам знать, что покажет анализ крови. И вообще, если вам понадобится моя помощь, не стесняйтесь дать знать, хотя я вижу, что вы отлично сами со всем справляетесь.
Шимпанзе умерла на другой день, и анализ крови подтвердил диагноз ветеринара; оставалось утешиться сознанием, что мы при всем желании не смогли бы ее спасти. К счастью, в остальном наши медицинские вмешательства сводились к избавлению животных от глистов и от песчаных блох — весьма широко распространенных паразитов, которые селились на конечностях обезьян и которых было несложно удалить при помощи обычной булавки. Приходилось нам заниматься и переломами, вызванными грубым обращением или плохой конструкцией ловушек; частенько поступающие к нам животные страдали кишечными заболеваниями. Так я узнала, что, вопреки распространенным убеждениям, дикие твари живут отнюдь не в какой-то утопической среде, где все создано для их блага. Иные получаемые нами экземпляры находились в ужасающем состоянии. Пожалуй, одним из самых ярких событий нашего пребывания в Бафуте явился вечер, когда Фон провозгласил Джерри своим заместителем и преподнес ему комплект своих великолепных мантий — великая честь, тем более что наш хозяин не скрывал своего отрицательного отношения к большинству европейцев.
В разгар посвященного сему уникальному событию празднества мне пришлось извиниться и покинуть общество, ибо размеренное бытие нашей маленькой счастливой общины в рестхаузе было нарушено весьма беспокойным фактором в лице маленького тощего детеныша шимпанзе. На первых порах он был сплошное очарование, чем-то похожий на японскую куклу. Софи, как и следовало ожидать, души в нем не чаяла и оправдывала все его шалости, говоря, что он совсем еще крошка. Но с ростом шимпанзенка росло и его озорство. Один лишь Джерри умел как-то управляться с ним, да и его терпению стал приходить конец, когда Чамли взял в привычку каждое утро на рассвете кувыркаться и прыгать на его кровати и вообще всячески безобразничать. Следует отметить, что его отличала великолепная память, и он быстро усваивал то, чему его учили. Как я уже сказала, он облюбовал кровать Джерри, а не мою (слава Богу!), почему было важно научить его не мочить постель. После одного-двух фальстартов он научился при нужде свешивать свою корму с кровати, однако иногда впопыхах забывал об этом правиле.
Еще одного шимпанзе, Минни, нам преподнес местный владелец кофейной плантации, и Даррелл целый день промаялся, заманивая новое приобретение в клетку, которую мы привезли на лендровере Фона. Минни оказалась весьма подозрительным существом и совершенно не желала иметь дело с нами и нашей клеткой, и Джерри пришлось затеять с ней этакую игру в фанты. Я восхищалась его терпением, и Минни успела поглотить великое разнообразие лакомых фруктов, тогда как нам за весь день пришлось ограничиться бутылкой пива и двумя-тремя бананами. В конце концов Даррелл все же заманил ее в узилище, и когда уже в рестхаузе мы выпустили пленницу в специальную сборную клетку, она спокойно восприняла смену обстановки. Вообще же Минни была очаровательное существо, вот только когда ей требовалось привлечь наше внимание, она поднимала такой визг, на какой только шимпанзе способны. В этом не было ничего страшного, поскольку в селении Фона никто особенно не реагировал на шум, но я с тревогой спрашивала себя, что будет на борту парохода, когда мы направимся домой в Англию. Но, как всегда говорил Даррелл, зачем ломать себе голову над проблемой, прежде чем она возникнет…
Готовясь покинуть Бафут, мы с Софи испытывали смешанные чувства. Было решено, что мы поедем к морю по британской территории с наиболее хрупкими экземплярами, тогда как Джерри повезет по гудронному шоссе в французской части Камеруна рептилий и основную часть нашего снаряжения. Снова на помощь пришла OAK, предоставив нам два тяжелых грузовика, из которых один был с приводом на четыре колеса, чему мы были особенно благодарны, поскольку начался сезон дождей и дороги порой становились совсем непроходимыми. Первую остановку мы сделали в Мамфе. Эта часть пути прошла довольно гладко, легкий дождичек прибил пыль, так что к дому управляющего OAK мы подъехали не слишком грязные. Джон Хендерсон уже уехал в отпуск, но его заместитель Джон Топэм и миссис Топэм не жалели сил, помогая нам. Топэмов весьма беспокоило состояние следующего этапа, до Кумбы.
— Вам необходимо выехать возможно раньше завтра утром, — предупредил Джон. — Водители опасаются, что ближе к вечеру пойдет сильный дождь, и хотели бы одолеть большую часть пути до того, как дорогу размоет. Я договорился, чтобы вы могли переночевать в рестхаузе, и после обеда отвезу вас туда. О животных не беспокойтесь, мой сторож присмотрит за ними.
Мы были очень благодарны Топэмам, они еще помогли нам покормить животных, чтобы мы могли лечь пораньше.
На другой день мы поднялись чуть свет, покормили зверей, почистили тех, кто в этом особенно нуждался, и приготовились выезжать, рассчитывая достаточно рано прибыть в Кумбу, где начиналось хорошее шоссе и где мы могли уделить нашим подопечным достаточно внимания, дать им передохнуть сорок восемь часов, прежде чем продолжать путь до Тико и грузиться на пароход. Увы, двое из наших слуг, один из которых пользовался особым доверием Софи, куда-то запропали. Водители были вне себя от ярости и лишь с большой неохотой позволили нам послать людей за недотепами. Было очевидно, что скоро пойдет дождь, и я уже решила ехать дальше без них, но тут они наконец появились с пристыженными физиономиями. Водители были не прочь задать им трепку, но я думала только о том, чтобы поскорее тронуться в путь.
— Подождем с разборками до Кумбы, — сказала я. — Обещаю, что там они получат выволочку, какую надолго запомнят.
Как я и опасалась, хлынул ливень, и дорога уподобилась клееварке. Мягкая африканская красная пыль превратилась в вязкую массу, ехать стало не просто трудно, но опасно. Чем дальше — тем хуже, дорога походила на танкодром, на каждом метре — ямы и ручейки. Кончилось тем, что, к великому моему ужасу, один грузовик развернулся, скользя, под прямым углом и угодил двумя колесами в кювет. Водитель живо выключил мотор, я выскочила наружу и погрузилась выше лодыжек в грязь. Но меня слишком тревожила судьба Софи и наших зверей, чтобы я стала думать о состоянии своей обуви и брюк. С помощью слуг и водителей мы извлекли Софи из ее кабины. Она здорово перепугалась, но обошлась без ушибов и, подобно мне, беспокоилась за состояние животных в кузове. Живо забравшись внутрь, я заключила, что все вроде бы в порядке, однако окончательный вывод можно было сделать лишь после того, как грузовик будет извлечен из кювета. К этому времени я пришла в такое неистовство, что была отнюдь не расположена вести любезный диалог с едущими следом африканцами, которые громогласно требовали, чтобы мы освободили дорогу и пропустили их. Я послала к ним одного из наших боев — пусть перестанут орать и вместо этого помогут нам выбраться из кювета.
— Мадам, — сообщил он, вернувшись, — этот люди говорить, он не может нам помогать.
— Это почему же?
— Я не знать.
— Ладно, я сама узнаю! — крикнула я и подбежала к чужим грузовикам.
Разыгралось нечто вроде комической оперы с элементами сатиры: я бранилась, уговаривала, требовала, наконец выдала длинную политическую тираду — дескать, как они рассчитывают добиться независимости и самоуправления, если не в состоянии даже помочь путникам на дороге. Как ни странно, эти слова задели их самолюбие, они вдруг вскричали: «Ура!» — соскочили на землю, вооружились досками, на которых сидели, через десяток минут наш грузовик занял нормальное положение, и мы принялись дружно нахваливать друг друга за сноровку. Когда я попыталась извиниться за то, что употребляла нехорошие слова, они столь же дружно стали заверять меня, что все в порядке, я была права, они только рады, что я не побоялась отчитать их за дело.
Заглянув в кузов нашей злополучной машины и убедившись, что все обошлось благополучно, я велела водителям развить максимально возможную скорость, чтобы побыстрее добраться до Кумбы и как-то устроить там на ночь наших бедных испуганных зверей. Последний участок пути прошел под знаком всеобщего веселья, и мы не без грусти простились с нашими добрыми самаритянами, когда в Кумбе остановились у Микробиологической лаборатории доктора Крю, который любезно согласился приютить нас на ночь. Выгрузив из кузовов нашу коллекцию, мы принялись чистить все клетки и тщательно осматривать их обитателей, а тем нужно было только, чтобы их покормили и позволили отоспаться. Лежа вечером на своих раскладушках, мы с Софи говорили друг другу, что ни за какие блага не согласились бы повторить это путешествие, и радовались, что наши звери перенесли его тяготы так благополучно.
— Вот увидишь, — сказала Софи, — у нашей лапочки Джерри будет чудесное путешествие, солнце всю дорогу.
— Ничего, — рассмеялась я, — на нашу долю выпала хорошая практика перед предстоящим плаванием домой.
Путь от Кумбы до Тико прошел без приключений, ехать по гудрону было сплошным блаженством. В Тико наши подопечные разместились в рестхаузе этажом ниже нас. До отхода банановоза было четыре дня — слава Богу, потому что и мы, и наши звери нуждались в передышке после жуткого переезда из Баменды. Как мы и полагали, Даррелл явился в положенный срок, его странствие сложилось отменно — ни дождей, ни каких-либо происшествий, даже жары особенной не было.
— Похоже, нам суждено всегда оставаться в дураках, верно, Джекки? — заметила Софи. — Ничего, в следующий раз заставим его отдуваться. Если доживем до следующего раза.
На ранней стадии нашей экспедиции, когда мы обсуждали, что станем делать с нашей коллекцией по возвращении в Англию, я в приливе бредового энтузиазма предложила Дарреллу подумать о том, чтобы сохранить ее и нажать на мэрию Борнмута — пусть предоставят нам площадь для собственного зоопарка. Моя идея воодушевила Джерри, оставалось только надеяться, что мэрия поддастся шантажу.
Обратное плавание прошло вполне благополучно, если не считать восьмибалльный шторм на широте Дакара, когда из нашего отряда одна я держалась на ногах и мужественно сражалась два часа с ветром, укрепляя сорванный с привязи брезент. Душке Чемли — без ведома капитана — было дозволено плыть в компании с Дарреллом; у нас с Софи была своя каюта, Джерри разместился вместе с кем-то еще. Стюарды влюбились в нашего шимпанзе и терпели все его безобразия; когда он однажды намочил койку, они кротко поменяли постель. И другие члены команды всячески помогали нам, если не считать одного оригинала, который почему-то невзлюбил нас и наших животных. Один раз он отправил за борт целую кучу наших кормушек, а накануне прихода в Ливерпуль, выбрасывая клетки из трюма на палубу, постарался сделать это так, что все дверцы пооткрывались. В итоге тут же погиб новорожденный детеныш черноухой белки, а другая белка прыгнула с испугу за борт и утонула. Думаю, Даррелл был способен убить негодяя, если бы смог до него добраться.
— Терпеть не могу людей, срывающих зло на беспомощных существах, вроде детей и животных, — бушевал он.
Это был первый случай в нашей практике; обычно моряки с любовью относятся к животным и всячески о них пекутся.
Заключительный этап экспедиции едва не доконал нас всех, во всяком случае, двуногих прямоходящих. Для транспортировки нашей коллекции от Ливерпуля до Борнмута нам выделили товарный вагон, и мы, естественно, рассчитывали, что нас прицепят к идущему до Лондона пассажирскому поезду, а там — опять же к поезду Лондон — Борнмут. Увы, такой простой вариант не устраивал железнодорожников, в итоге мы провели четырнадцать часов в товарном вагоне с одним сиденьем на троих, то и дело меняя составы и оказываясь на запасных путях, прежде чем добрались наконец до Борнмута. От этакой перетряски был в восторге один лишь Чемли, которому предоставилась возможность целую ночь истязать нас троих. Тот факт, что мы проголодались, хотели пить и жутко устали, ничуть не волновал этого милого зверя. Он получил положенный корм, попил молока и блаженствовал на руках того, чья очередь была воспользоваться единственным сиденьем.
На Борнмутском вокзале нас встретили фургоны и живо доставили домой на Сент-Олбанс-авеню. Чемли с удовольствием приняла на свое попечение мать Джерри; для наиболее выносливых животных мы воздвигли большой шатер на лужайке за домом, а хрупкие твари разместились в гараже, который по нашей просьбе утеплил брат Софи. Наши животные как будто благополучно перенесли все испытания, требовалось только накормить их и оставить в покое. Мы же мечтали о горячей ванне, стаканчике спиртного и сытной трапезе. Однако наша мечта исполнилась лишь через несколько часов. Только после того как Чемли, основательно избалованный матерью и сестрой Джерри, наконец был уложен спать в большой бельевой корзине, мы с Дарреллом смогли подняться к себе и повалиться на кровать.
— Ты всегда мечтал о зоопарке в своем багаже, Даррелл, — сказала я. — Ну вот, ты его и получил.